Текст книги "Поздний бунт. Андрей Старицкий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Всю ночь под окнами опочивальни с обнаженным мечом гарцевал на жеребце сотник из царева полка: не дай Бог, какая-нибудь нечистая сила захочет сотворить пакостное злодейство.

Утром молодых ждала истопленная баня. А затем – новые поздравления и опять пир.

– Можешь здесь проводить медовый месяц, можешь в Верее или Старице. Лучше в Старице. Не будет ловко по пути в Псков остановиться у тебя, попировать с недельку да поохотиться. В любом случае через пару месяцев идти на Псков, – предупредил брата Андрея царь Василий Иванович.

– Как велишь, государь.

– Выбор твой. В Верею я тоже могу заехать, сделав малую огибь.

– Нет-нет. Отпируем здесь с недельку и – в Старицу.

– Сопровождение выделю как царскому поезду. Государь сдержал слово. Не только выделил лучшие возки и чистокровных единой масти коней, не только отрядил пару сотен детей боярских из своего полка, но даже рынд[107]  [107] Рында – в XIII-XVII вв. на Руси оруженосцы-телохранители при великом князе или царе.


[Закрыть], кои все в белом, в белых же горлатных шапках на белых аргамаках ехали при карете княгини Ефросиний.

Зря так расстарался Василий Иванович. По душе пришлись юной княгине царские почести, и в первой долгой поездке в Старицу возмечтала она о возможности иметь такие почести не от деверя, с барского плеча, а по праву хозяйки. Тем более что всезнающие свахи успели шепнуть ей на ухо, что разрешил князю Андрею царь жениться ради наследника престола, какого она, Ефросиния, родит. И даже не подумала она о том, куда может завести ее корыстолюбие.

Окруженная заботой сенных девок, мужа и раболепствующих княжеских бояр и боярынь, вроде бы забыла Ефросиния о своей властолюбивой мечте, наслаждалась уютом и покоем, отвечая искренней нежностью на пылкость мужа. Детство ее прошло хотя и в таком же знатном доме, но менее богатом и с меньшим числом слуг, к тому же с большими ограничениями по скудости средств у родителей, и она даже стала благодарить судьбу за такое счастье в замужестве. Однако… та мыслишка не испарилась вовсе, запряталась в самом затаенном уголке души.

Стремительно пронеслись первые полтора месяца счастливой семейной жизни, и для князя Андрея показалось неожиданным слово прискакавшего от царя Василия Ивановича гонца:

– Государь Василий Иванович выехал из Москвы, не позднее как через неделю будет, князь, у тебя.

Стало быть, покою конец. Готовь царю палаты и опочивальню. Держи наготове баню, наставляй сокольничего и псарей, дабы выбрали для царевой охоты самые Добычные места. Не помешает и нарядов добавить княгине Ефросиний для смены, когда станет выносить почетному гостю чарки с вином.

Впрочем, велика ли колготня для самого князя: он сказал – все делают. Не у него спина мокрая. Главное, ничего не упустить в наказе управителю, и он, чтобы не подвел. Поэтому провел с ним серьезную беседу:

– Продумай хорошенько, как встретить государя. Обскажешь все мне. Я, возможно, добавлю. Тогда – за дело. Случись какая неурядица – опалю, за сохой станешь ходить да ругу[108]  [108] Руга– церковная земля и угодья, отведенные на содержание притча; годичное содержание попу и притчу от прихода (деньгами, хлебом и припасами).


[Закрыть] платить в мою казну.

Старицу еще ни разу не посещали цари. Слишком мал теремной дворец, да и охоты, как считалось, вольготней дальше к Валдаю, либо южнее – в Великих Луках или в Волоколамске. Потому князь еще раз предупредил:

– Обмозгуй все основательно. Пяток теремов для думных бояр, достойных их знатности, чтобы были срублены. Сегодня же к работе приступайте! Государю – мои палаты. А мне в паре с князем Михаилом Глинским тоже новый терем.

– Государь один? Вез царицы?

– Без.

– Стало быть, покои княгини не трогать?

– Ни в коем случае.

Забурлила жизнь в княжеском дворце. Управляющий показал свои способности, успел-таки уложиться в отведенные ему сроки. Царя Василия Ивановича встретили воистину по-царски. Остался он доволен и покоями, ему отведенными, и баней с дороги, и пиром после бани. С великим удовольствием поцеловал он Ефросинию, когда та с поклоном поднесла ему кубок пенного меда, который он любил более вина фряжского.

– Небось и охотами побалуешь? – спросил Василии Иванович Андрея под конец пира. – Как?

– Места выбраны. И на боровую. И на соколиную. На вепря или сохатого при желании тоже можно сбегать. Есть весьма добычные места.

– На всех и побываем. Неделю целую у тебя погощу, если то не обузно.

– Что ты, брат. Как можно.

– Ладно. Пошутил. Не дуй губы, аки дитя малое. Охоты удались. На вепря царь не рискнул идти, а вот с сохатым получилось ладно: его так вывели на Василия Ивановича, что он смог самолично свалить его брошенным копьем. Следом просвистели стрелы метких лучников и добыча царя оказалась вскоре на вертеле. Начался шумный пир на лесной поляне.

– Угодил, братишка, угодил, – восторгался государь, – дал самому взять рогача. Впервые. Слишком опекают: только подниму копье – стрелы летят, в упавшего и приходится метать. А ты дал отвести душу. Однако потехе – час, а делу – время. Завтра на соколиную охоту свозишь, а послезавтра побеседуем. Я, ты и князь Глинский. После этого – в Псков.

Соколиная охота тоже удалась. Особенно яро били дичь два шестокрыльца, самые любимые соколы князя Андрея. Дух захватывал от их стремительности.

– Вот это соколина! Даже у меня нет таких. Без облета срезают. Сказочно! – не сдержал восторга Василий Иванович.

– Дарю. Если примешь?

– Обоих не приму. Поделимся по-братски. А не Жаль? Скажи откровенно: любимцы же.

– Верно, любимцы, но разве для государя можно что-либо жалеть? Особенно если государь – брат старший. Почитай, отец.

– Ладно. Не к лицу пустоеловство. Хотя в словах твоих все верно.

В тот же день был послан в Москву к сокольничему гонец, чтобы слал лучшего соколятника в Старицу, принять в свои руки чудо-птицу.

Попировали в свое удовольствие на берегу тростникового озера, заночевали в шатрах, загодя там установленных, а утром, еще до завтрака, начался в царском шатре тот самый разговор, о котором предупреждал Василий Иванович младшего брата и своего ближайшего советника.

– Я уже говорил с вами поодиночке о том, что недовольны псковитяне моим советником князем Оболенским. Он будто бы нарушает основы извечного ряда с великими князьями, а затем и царями. Он, дескать, не вправе притеснять древнюю уставную грамоту о земледельцах и горожанах. По той грамоте хлебопашцы и скотоводы считаются данниками горожан, их работниками. Когда отец наш взял под свою руку Великий Новгород, установил в пятинах[109]  [109] Пятина – один из пяти административных районов, на которые делилась новгородская земля в конце XV-нач. XVIII в.


[Закрыть] единый для всей России оброк. Псков вроде бы безоговорочно принял этот порядок и для себя, боясь жесткой руки царя, но через два года возобновились прежние порядки. Земледельцы возмутились, требуя точности: платить, мол, или Пскову, или Москве, а не туда и сюда одновременно. Отец обвинил тогда вече в самовольстве и стал готовить поход. Псковитяне едва смягчили его гнев мольбами о прощении и дарами. Теперь вот все повторяется. Считают в Пскове меня менее способным радетелем единства русской земли. Князь Иван Михайлович Репня-Оболенский извещал меня не единожды, что посадники Пскова настраивают против него горожан, отчего вече не прислушивается к голосу разума не возрождать прежний уставной порядок, когда горожане господствуют над сельскими. Вот я и намерен наказать псковитян, применив даже силу, если потребуется.

О своих опасениях, что Псков может принять к себе брата Юрия, Василий Иванович промолчал. Об этом заговорил Михаил Глинский:

– Настороженность твоя должна быть еще в одном. Два твоих брата, государь, не рады самодержавству. Не мирятся ни Юрий, ни Дмитрий с твоим единовластием. Особенно Юрий. Они оба косятся и вполне могут повторить то же самое, что сотворили братья вашего с Андреем отца Ивана Великого. Потянутся тогда и они, по примеру дядей, к Пскову. А как нынче поведет себя Псков? Разве можно предвидеть что-либо определенное?

«Вот бестия. Не зря, выходит, взял я его в советники. Не зря», – подумал Василий Иванович, но поскольку не мог показать того, что Глинский догадался о сокровенном, решил слукавить:

– Об этом я как-то не думал, – ответил Василий Иванович, – однако совет весьма дельный. Придется Псков предупредить, чтобы не вмешивался в неурядицу мою с Юрием.

– А не лучше ли, если лишить Псков вечевого колокола? А станет ершиться, поступить так, как с Новгородом поступил твой отец. Что Псков сможет сделать?

– Дельный совет. Учту. Ну, а теперь вам поручение: в Псков вы въедете на несколько дней раньше меня. Велите собрать вече и объявить на нем мою волю. Если ее примут, пусть готовят для меня палаты. Вершить суд стану на вечевой площади.

– Не вправе мы противоречить твоему решению, государь, но можно ли дать совет? – спросил Глинский.

– Я позвал вас для совета, готов выслушать вас.

– Не скороспелый мой совет. После прежнего разговора нашего я много думал о наиболее благоприятном исходе. Так вот… В Псков тебе, государь, ехать не следует. И полку своему тоже не вели туда входить. Поезжай в Великий Новгород и жди там послов из Пскова. От их слова будут зависеть дальнейшие твои действия. Очень верно ты поступаешь, отправляя в Псков нас с Князем Андреем. Пусть при нас собирают вече, избирает на нем посольство и обсуждают челобитную тебе. Вмешиваться, как мне видится, в ход вече нам с князем Андреем не следует. Что решат, с тем к тебе и пожалует посольство. Пусть покажут истинное свое лицо.

– И на мой взгляд, – вставил слово князь Андрей, – нам даже не имеет смысла выходить на вечевой сход, в сторонке послушать, а то и вовсе не покидать дворец князя Оболенского. Пошлем пяток соглядатаев, они нам все перескажут.

– Светлая твоя голова, братишка. И твоя, князь Михаил. Стало быть, вместе едем только до Старой Руссы, оттуда я – в Новгород, вы – в Псков. Вам в помощь думаю дать князя Петра Шуйского да дьяка Долматова. Не помешают небось.

– Воля твоя, государь.

– Иль не согласны?

– Прибереги их, государь, для дальнейшего. Думаю, не вдруг псковитяне, особенно посадники, склонят перед тобой головы. Может, придется круто поворачивать дело. Вот тогда настанет время окольничего и дьяка.

– Что ж, приму и этот совет. Действуйте совместно, не чинясь друг перед другом. Помните: на вас великое державное дело.

Через пару дней царский поезд выехал из Старицы. На добрую версту впереди шла тысяча, которая высылала окрест дозоры, словно не по своей земле ехал самодержец всероссийский, а шел походом в земле недругов. Но, как говорится, береженого Бог бережет.

У Старой Руссы разъехались. Михаил Глинский отказался от пятисот детей боярских, какие им с князем Андреем намеревался выделить Василий Иванович для сопровождения и большей внушительности.

– Не более полусотни. К путным слугам и стремянным – самый раз.

– Как ты считаешь, братишка? – спросил Андрея Василий Иванович.

– Я думал, что никакой полусотни не нужно. Моей малой дружины вполне достаточно.

– Ладно. Как считаете лучшим, так и поступайте. Полусотню все же возьмите.

На том и сошлись. Лишь об одном попросил царь:

– Сразу же, как въедете в Псков, шлите гонца. С добром ли вас встретят или настороженно.

– Пошлем непременно. Однако могу сказать сейчас, – ответил Глинский. – С восторженными лицами, но душами, слезами омытыми.

– Ну-ну, провидец. Все же пошли гонца без волокиты.

Михаил Глинский как в воду смотрел, говоря о настроении посадников и знатных горожан, которые вышли их встречать за версту от ворот крестным ходом. Низкие поклоны, радушность – все внешнее; в глазах, при всем старании, – настороженность и даже тоска. Очень хорошо поняли и отцы города, и знатные псковитяне, отчего сам царь, оповестивший прежде о своем приезде вершить суд, завернул в Великий Новгород. Либо гневается государь зело, либо замыслил что-то необычное.

Посадник Юрий Акимов не спешил расспрашивать князей о том, с каким словом прислал их царь Василий Иванович, сами они тоже не торопились передавать требование государя, еще прежде договорившись о том, чтобы как можно дольше потомить городскую знать.

– Когда изведутся в догадках, вот тогда – самый раз будет. Сговорчивее станут, – предложил Глинский, и Андрей Старицкий с ним согласился, добавив:

– Нам самим тоже время нужно, дабы приглядеться, в души их поглубже заглянуть. Тогда можно будет с ними говорить более уверенно.

Только поздно вечером, когда долгий пир в честь гостей завершался, князь Андрей объявил посаднику:

– Завтра, благословясь у Господа на утрене, перейдем к делу. Собери всех, кого считаешь нужным. Князь Михаил Глинский, ближний советник царя нашего, государя всей России (этот титул он произнес с особым нажимом), донесет слово Василия Ивановича до нас.

– Понятно, – с поклоном ответил Юрий Акимов, едва сдерживая тревогу, – будут от всех сословий.

Посадник, как и обещал, собрал всех улицких посадников и по паре представителей от всех сословий горожан. Слух о том, что царь Василий Иванович намерился самолично рассудить спор между городом и его наместником, давно взбудоражил весь псковский люд, и один вопрос они задавали друг другу, не зная на него ответа: отчего царь избрал местом суда Великий Новгород, а не Великий Псков?

С большим нетерпением ждали насуплено молчаливые собравшиеся слово князя Глинского, поглядывали на двери большой трапезной палаты, куда были званы не на дружеский пир, гадая, скоро ли появятся царев брат и царев советник.

А те специально медлили, выискивая причины задержки. Действовал их уговор: пусть потомятся. Чтобы не так заметно было их нарочитое промедление, заинтересованно расспрашивали посадника о городской жизни, о торговле, об отношениях с Великим Новгородом. Всему, однако, должен прийти конец. И Андрей Старицкий заключил:

– Вроде бы мы немного разобрались в том, как у вас здесь идут дела. Наверное, уже все собрались и ждут нас в трапезной палате. Так пошли, князь Михаил Львович.

– Да, пошли, – поспешно подтвердил Юрий Акимов.

Хмурой тишиной встретила трапезная князей.

– Здравы будьте, псковитяне, – приветствовал собравшихся Глинский, но ответили ему недружно, и князь, усмехнувшись, начал не с тех слов, какие приготовил, спросил вполне добродушно: – Отчего серчаете? Иль, думаете, самодержцу всей России есть время дознаваться, кто прав, кто виноват в вашем споре с его наместником? Или мы с князем Андреем Ивановичем от нечего делать заглянули к вам на огонек? Нам впору успевать оборонять украины от ордынцев, от Казани, от алчных ляхов, шведов и Ордена, а вам вдруг смуту взбрело в голову затеять, отвлекая государя от державных забот.

– Мы не смутьяны, – упрямо перебил князя Глинского кряжистый муж, по всему видно, из уважаемых ремесленников, знающий себе цену. – Мы по уставу, по какому испокон веку живем, суд и ряд ведем. Вот посадник супротивничает. А царю мы послушники. Или мы хоть раз поперечили Москве? Не было такого!

– Так уж и не было? Не единожды бывало. А теперь что, не перечите? Разве послушники вы царю, коль не берете во внимание слово царева наместника? Сколько раз Москва спасала вас и от Ордена, и от шведов? Не рать бы московская, давно стали бы вы рабами рыцарей. Неужто не хотите это ценить, цепляясь за древний устав? Но это – предслово. Теперь само слово государя нашего Василия Ивановича. Внимайте. И не перебивайте впопыхах. Если Россия единая, то и порядок должен в ней быть единым. Землепашцы и скотники перед царем такие же люди, как и горожане. Един оброк для всех. Нет здесь ни низших, ни высших. Все по доходам их платят в казну. Именно в казну! И платить только установленное царем и одобренное Боярской думой. Никакого самовольства. Повторяю: если Россия едина, то и власти находиться в единых руках. Воля царя – святая воля. Непререкаемая. Ее нельзя обсуждать на вече, решая принимать или нет. Если Россия единая, то и войско должно быть единым, подчиненным государю через Разрядный приказ. Ратные дела не дело судить на вече, определяя, выделять полки или воздержаться. Государь наш Василий Иванович хочет слышать, готовы ли вы стать единым целым с Россией? Подумайте. Соберите вече и решите. Мы, – Михаил Глинский указал на князя Андрея, – с государевым братом не станем вмешиваться, даже не появимся на вече. Вам самим решать свою судьбу. Это все, что хотели вам сказать. Мы исполнили волю царя всей России и никаких разговоров больше вести не станем ни с кем. Господом Богом суд вершить дано только одному – самодержцу земли Русской.

Князья встали, поклонились поясным поклоном. Однако, прежде чем покинуть трапезную, князь Старицкий сказал и свое слово:

– Желаю вам здравия и разумности в судьбоносном решении.

Набатный звон вечевого колокола зазвучал сразу же, как представители псковитян вышли за ворота дворца наместника. Площадь моментально заполнилась, ибо зов вечевого колокола не застал горожан врасплох, был с нетерпением ожидаем.

На лобное место поднялись все, кто слушал во дворце наместника волю царя. Каждому из них предстояло сказать народу свое мнение.

Понятное дел, не одинаковые они, оттого сразу же пошел разнобойный толк и в толпе едва за грудки друг друга не стали хватать. Одно только снимало горячность: все понимали, что воевать с Москвой – себе дороже. Хотя призывы ополчиться слышались не так уж и редко, но их тут же заглушали многоголосые протесты. Подступила ночь, однако никто даже не делал попытки покинуть площадь, страсти еще более разгорались. В иных местах дело доходило и до кулаков.

Впервые, должно быть, вечевое собрание бурлило так страстно и так долго, не находя угодного и царю, и себе выхода, но наконец посадник, освещенный угодливыми факелами, выступил вперед:

– Слушай Великий Псков мое слово. Дозволь мне, великое собрание, с выбранными мной уважаемыми горожанами подготовить челобитную царю Василию Ивановичу. Письмо мира. Именем вече Псков поклянется никогда не отстраняться от России. Но мы будем молить государя российского милости, дабы сохранил он наши древние свободы.

Гул одобрения. Только редкие голоса требовали собрать еще раз вече, на котором утвердить само челобитное письмо.

– Иль не верите мне, посаднику вашему? – спросил Юрий Акимов. – Не верите уважаемым и знаменитым горожанам?

– Верим, – прозвучало вначале не слишком стройно, но вот уже со всех сторон доносилось: – Верим! Верим!

Посадник поклонился.

– Благодарю тебя, Великий Псков. Я оправдаю твое доверие. Но, прежде чем мы разойдемся по домам, нам нужно избрать посольство и определить откупной дар.

– Тебе, посадник, решать, с кем ехать в Великий Новгород и сколько везти откупных, – прозвучал громкий голос близ вечевого лобного места какого-то, явно подготовленного лизоблюда, но псковитяне не обратили на это внимания. Площадь согласно откликнулась:

– Верим!

Вдохновленные надеждой, псковитяне продолжали беседовать меж собой, утешая себя возможностью решить спор с царевым посадником без ущемления Их вольностей. Вечевую площадь не спешили покидать, хотя уже зарделся восток. Только те, кто имел честь стоять на лобном месте, покинули площадь вместе с посадником, который пригласил их в свой дом.

– Станем готовить челобитную.

Поначалу никто ему не возразил, но уже на подходе к дому посадника кто-то усомнился:

– Не лучше ли с утра, на свежую голову.

– Откуль взяться свежей голове? – усомнился животастый купчина. – Утро-то вот оно, клюв высунуло.

Не оглянешься, как вылупится. Да и как уснешь, если решается судьба Пскова, наша с вами судьба.

– Оно и к лучшему, коль не захрапишь. Глядишь, что-либо разумное высветится.

– Хорошо. Чуток отдохнем, и – все ко мне.

Сам посадский решил сразу же, позвав писаря, сесть за письмо. Надумал он показать письмо князьям Андрею Старицкому с Михаилом Глинским после обсуждения с представителями сословий и внесения поправок, какие они предложат.

Меж тем такую возможность предвидели и князья, которые сделали выводы, едва выслушав доклады соглядатаев.

– Коль решили схитрить, – высказал свое предположение Михаил Глинский, – попытаются и нас втянуть в свою игру: вот, мол, государь, твои послы не слишком возражали против челобитной. Стало быть, согласные, раз не отвергли. А мы разве можем поперечить вечевому собранию? Нам государем не дано такое право по нашему же совету. Вот и окажемся мы с тобой в ощипе.

Князя Андрея покорили разумные слова Глинского. Что касается его самого, он бы не отказался прочитать челобитную к Василию Ивановичу и, понятное дело, попал бы в затруднительное положение. Пришлось бы объясняться с братом.

– Стало быть, ты предлагаешь мне не брать в руки письма? – спросил он у Глинского.

– Челобитная не нам с тобой, она – государю. Если он сочтет нужным дать ее нам на оценку, вот тогда и скажем свое слово.

События еще раз подтвердили, что Михаил Глинский обладает редким даром предвидения. К обеду следующего дня во дворец наместника пожаловал Юрии Акимов, обратился к посланникам царя с низким поклоном:

– От имени города я прошу вас, князья, ознакомиться с челобитной к царю Василию Ивановичу и определить свое к ней отношение. Ваши замечания, если они приемлемы, мы тут же внесем.

«А если не приемлемы? Тогда что? Пререкания. Еще одно вече», – подумал князь Андрей, который, несмотря на малый опыт в интригах, уловил главные слова, пожал плечами, будто в недоумении, и спросил:

– Челобитная государю или послам его?

– Царю Василию Ивановичу.

– Можем ли мы, его слуги, решать за него?

На помощь князю Андрею поспешил Михаил Глинский:

– Мы вместе с посольством Пскова поедем в Великий Новгород. При нас вы вручите челобитную государю нашему, и, если он повелит нам ознакомиться с челобитной, мы это сделаем незамедлительно. А свое мнение изложим ему лично.

Опешил посадник – впору чесать затылок – не ожидал он такого поворота событий, намеревался как единомышленников присоединить к себе князей, особенно брата царева, и с их помощью добиться царской милости. Увы, с первого шага у него не заладилось.

Не стали вмешиваться князья и в выбор посольства. Раз посадник решил брать представителей всех сословий, пусть так и будет. Хотя намного разумней было бы ехать самым знатным горожанам, перворядным. Дабы показать этим свое уважение к царю всей России.

Впрочем, князь Андрей засомневался: не возникнет ли у Василия Ивановича недовольство, что не вмешались они решительно в выбор послов.

– Не исключено, – подтвердил сомнения князя Глинский, – но я, друже, считаю, что низкознатное посольство не нам в ущерб, а Пскову. Вот это и есть Пскова Истинное лицо. Мы так и объясним Василию Ивановичу, Даже если он не будет доволен нашим поведением.

Еще один щелчок князю Андрею по носу: учись, как выть с волками. Добродушие рядом с троном – совершенно излишне, даже весьма вредно оно.

Посольство провожал весь город. С крестным ходом. С колокольным звоном. С обещанием архиепископа молиться денно и нощно во всех церквах, во всех монастырях об успешном завершении переговоров.

Однако переговоров никаких не было. Царь Василий Иванович принял посольство радушно, остался вроде бы доволен преподнесенными деньгами (сто пятьдесят рублей), взял письмо из рук Юрия. Акимова.

– Сия челобитная, царь Василий Иванович, от имени вече, – счел нужным при вручении письма сказать посадник.

Даже не взглянув на челобитную, не передав ее для оглашения дьяку Долматову, царь ответил посаднику:

– Я во всем разберусь, прежде чем вершить суд. Он отпустил посольство, не пригласив на пир, что не только весьма огорчило псковитян, но и основательно встревожило.

– Гневается Василий Иванович, князь великий. Зело гневается.

– Щедрый дар и челобитная с заверением верности Москве смягчат его гнев, – почти уверенно заявил Юрий Акимов. – Ознакомится с челобитной и непременно покличет на пир.

Вполне возможно, так бы все и произошло, не будь рядом с Василием Ивановичем Михаила Глинского. Едва псковитяне покинули палаты, государь тут же обратился к князьям Старицкому и Глинскому:

– Давайте прочитаем челобитную. Возможно, разум взял верх над властолюбием, и Псков признал единодержавие?

Челобитную принял Глинский. «Отчина твоя, Псков, бьет тебе челом и благодарит…»

– Видишь, выходит все по уму. Признают, что они мои вотчинники.

«…и благодарит, – продолжал Глинский, не обращая внимания на слова Василия Ивановича, – что ты, царь всей России, держишь нас в старине…» Вот на какие слова обрати внимание, государь. В старине, видишь ли, ты их держишь. В этом голос Пскова.

– Продолжай.

– «…и милостиво обороняешь от всех иноплеменников. Так делал и великий твой родитель. За это мы готовы верно служить тебе, как служили царю Ивану и всем вашим предкам…»

– Можно прервать чтение и сказать свое мнение? – спросил Глинский, почтительно склонив голову.

– Прервись.

– Выходит, словно в торговом ряду: продавец – покупатель, а вернее, баш на баш. Ты нам – мы тебе. Устроит ли тебя, самодержец, такой ряд? Оставишь ли ты всё как было прежде? Думаю, не стоило бы тогда городить огороды. В Москве бы рассудил распри и – делу конец.

– Как, князь Андрей?

– Я так же мыслю. Мы с князем Глинским тебе уже сказывали, что Псков спит и видит свою вольницу. Даже архиепископ, провожая к тебе посольство, заверил посадника Акимова, что в церквах и обителях станут молить Господа беспрестанно, чтобы переговоры прошли успешно, то есть на пользу Пскова, а не державе твоей. Чтобы, значит, умилостивить тебя словами лестными, вставив между ними ничего якобы не значащие требования порядка не менять. Да и посольство какое послали? От всех сословий. Голос будто бы всего Пскова. Советую посольство вернуть, а нас с князем Михаилом послать в Псков, чтобы вразумить горожан.

– Возможно, ты прав. Но давайте дослушаем челобитную.

Дальше в челобитной ничего интересного – только клятвенные заверения в верности Москве и царю российскому, – можно и не вести о ней разговора, если бы не ее концовка:

«Но будь правосуден. Твой наместник утесняет добровольных людей Пскова. Государь, защити нас».

– Это уже сверх меры! – стукнул кулаком по колену своему Василий Иванович, добавил грозно: – Буду правосудным! Но не Пскова ради, а для державы!

Андрей Старицкий и Михаил Глинский терпеливо ждали, когда Василий Иванович заговорит о том, что намерен предпринять, но он молчал, пытаясь унять вспышку своего гнева.

– Что скажете, брат мой и советник ближний? – наконец спросил.

– На первый взгляд, стоило бы послать нас с князем Андреем в Псков, но считаю это совершенно лишним. Нужен ответ по их привету. Чести много, чтобы брат государев ехал в ответ на разночинное посольство.

– Тогда и тебе туда не по чину? Ты лее – первый советник.

– Твоя воля, государь. Скорее всего ты сказал верное слово. Пошли пару бояр, не из перворядных, да дьяков с подьячими для розыска правды.

– Ну, а дальше?

– Не стоит пускать телегу впереди лошади. Поглядим, как все начнет оборачиваться. Ты, государь, не без ловкого ума, да и мы у тебя под рукой.

– Пусть над дьяком и подьячими встанет князь Петр Шуйский. И то, видимо, для них слишком, ну да ладно, Бог с ними.

Наказ посольству был дан твердый: выслушать все жалобы, не беря во внимание сословное положение, после чего, не обещая псковитянам ничего, вернуться в Великий Новгород. Сроку на все отпущено – целая неделя.

Как и велено было, посольство вернулось через неделю. 'Доклад такой: наместник винит горожан, горожане – наместника.

– Очень далеко зашло, – высказал свое мнение о распре князь Шуйский, – так далеко, что простым словом их не примирить.

– А не виновен ли в самом деле князь Репня-Оболенский? Не мздоимствовал ли? Не превышал ли своей власти?

– На мой взгляд, нет за ним вины. Он против самовольства выступал. А оно тебе, государь, ведомо: горожане считают сельских своими данниками. Принуждают их к оброку. Горожанам якобы стоять над сельскими самим Богом установлено. Без твоего суда, государь, не обойтись.

– Понятно. Подумаю.

На этот раз думал он вместе с Михаилом Глинским и Андреем Старицким основательно, и главный вывод из этой думки вышел один: наместника снимать нельзя, особенно как виновного.

– Поеду-ка я сам во Псков.

– Ни в коем разе. Твоя цель, государь, не столько дознаться истины, сколько подрезать крылышки псковской вольнице. Вернее, повыдергать у нее маховые перья. Вот и поступай соразмерно с этим, – настоятельно посоветовал Глинский. – Лучше здесь вершить суд. Да такой, чтобы не повадно было псковитянам впредь самовольничать, а тем более – ершиться.

– Как рассудишь ты, Андрей?

– Звать в Великий и наместника, и всех, им недовольных. Станут наседать, надеясь хитростью переупрямить тебя, поступи с ними круто, а Псков предупреди, пригрозив расправой за бунтарство.

– Приглашение всех обиженных, – вставил слово Глинский, – произведет здесь несогласие, какое тебе, государь, как раз в угоду.

Снова Глинский оказался провидцем. Когда получили псковитяне известие о том, что царь Василий Иванович повелел ехать в Великий Новгород всем, кто имеет обиду на наместника, отцы города рассудили, что царь берет их сторону, и решили так: чем больше жалобщиков, тем лучше.

– Считаю, – высказал свою мысль посадник, – нужно оповестить все псковские земли о распоряжении московского царя. Наверняка пополнится число жалобщиков изрядно.

Его поддержали все, не понимая, что сами себе делают хуже. Как любые другие правители, они мало представляли жизнь народа и особенно низших его слоев, а тем более – жизнь села, его истинные проблемы, неведомы им были даже интересы крупных землевладельцев. Живущих на земле более всего волнуют споры о межах. Упорные споры, нескончаемые, нередко доходящие до кровавых стычек. Опрометчивое решение псковичей привело к тому, что из подвластных городу вотчин и поместий потянулись в Великий Новгород не обиженные наместником, а враждующие меж собой землевладельцы, именно их он и защищал. Каждый из них надеялся доказать царю свою правоту и получить его поддержку, то есть прибрать к своим рукам оспариваемый участок земли. Таких жалобщиков среди прибывающих на царский суд оказалось подавляющее большинство, что дало право заключить Василию Ивановичу, что правители Пскова не в состоянии держать землю в мире и покое.

Важный пункт обвинения.

И еще один легкомысленный поступок совершили в Пскове: довольные тем, что множество народа отправилось в Новгород, посадники посчитали, что этого вполне достаточно, дабы убедить царя в виновности его наместника, поэтому сами остались в домах.

Сам Василий Иванович в окружении бояр на бывшей вечевой площади Великого Новгорода слушал жалобщиков. С каждым новым жалобщиком чело государя суровело: не споры о межах приехал он сюда судить, для этого есть дьяки и подьячие Поместного приказа, а рассудить распрю псковитян с наместником. Довольно долго он, пересиливая себя, выслушивал спорщиков, но в конце концов вспылил:

– Суд мой о недовольстве псковских посадников наместником моим. Князь Оболенский вот он – по правую руку. А где посадники?! Что?! Испугались открытого суда?! Земельные споры решать надо дьякам и подьячим. Я же прекращаю суд. Пока не прибудут посадники для прямого разговора с князем Оболенским. А вас, имеющих ко мне слово, повторяю, выслушают дьяки и бояре.