Текст книги "Поздний бунт. Андрей Старицкий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– У тебя есть предложение?

– Да. Тебе самому и соратнику твоему стан раскинуть, подойдя немного поближе. Во дворец отряди сотни две, может, три, но никак не больше.

– Думаешь, у Заберезинского шляхтичей мало?

– Не думаю. Но разве обязательно дворец с боем брать? Ты лучше, пан воевода, подумай, как хитростью его одолеть. Ловок ты в таких задумках хитрых.

Глинский и сам понимал, что, если дойдет до боя, не миновать изрядных потерь, а это изменит настроение шляхты. Победа малой кровью, а еще лучше и вовсе бескровная, вот что ему нужно. Удастся такое, смело можно будет продолжать начатое дело.

– А что, если ночью? Неожиданно? – как бы ненароком спросил князь Андрей. – Мол, вестник от короля или еще от кого, это вам видней. Ворота отворят впустить, а дальше – ловкости слово. Дети боярские смышлены в таких делах.

– Шляхтичи тоже не промах, – добавил сразу же Глинский, но затем сказал удовлетворенно: – Я тоже о ночи подумал, но игра под гонца – великолепно. Так и поступим, однако пошлем только сотню. Ты из своих полсотни отбери, я – из своих. Над ними, не обессудь, князь, поставлю я своего, тысяцкого. А гонца королевского изобразит проводник. Согласен ли, князь Андрей Иванович?

– Конечно.

– Тогда завтра в ночь и исполним задуманное. Главное в успехе – подобраться бесшумно к стене у самых ворот, чтобы стража ничего не услышала и не заметила бы. Тут и ловкая игра проводника не менее важна, и не только она. Ведь ворота настежь не распахнутся, стражники приоткроют их, чтобы прошмыгнул гонец, и тут же – на засов. Успеют ли свое дело сделать шляхтичи и дети боярские, вот в чем вопрос.

– Рисковать нельзя, – раздумчиво проговорил Глинский. – Никак нельзя. Все до самой мелочи нужно взвесить.

– А не позвать ли тысяцкого и командиров полусотни?

– Позовем. Еще и проводника позовем.

Совет, однако, закончился по сути дела и не начавшись. Едва князь Глинский стал высказывать свои сомнения, как раздался голос проводника:

– А почему, пан воевода, гонец должен скакать от короля без путных слуг? Без охраны? Может, у меня важная бумага в кошеле?

– Ишь ты, ловко! Двоих тебе в помощь отрядим. Чтоб без всяких подозрений.

– Пяток бы?

– Нет. Только двоих, но таких, что и десяток заменят. На этом совет закончился, одобрив и предложение тысяцкого.

– Хорошо бы, паны князья, вы самолично благословили сотню. Все бы почувствовали особую важность им порученного, – сказал он.

– Как, князь Андрей, – спросил Старицкого Михаил Львович, – есть в этом разумность?

– Конечно. Соберем всю сотню вместе и поочередно скажем каждый свое слово.

Под вечер следующего дня сотня построилась на просторной лесной поляне, где князья-воеводы по выбору проводника устроили стан. Кони – в поводу. Отдельно от строя – проводник на белом аргамаке. Обочь его два ратника на вороных. Со смыслом подобраны масти. Белого коня издали видно, привлечет он внимание стражи, дежурящей на надвратной вышке, а «слуги» пусть не бросаются в глаза.

Князь Андрей оценил разумность проводника и, похвалив его, начал наставлять детей боярских:

– Татями подбираться под стену, чтобы даже травинка не шелохнулась. А когда откроются ворота, не зевать, долго открытыми их держать не станут, а потому и рывок должен быть молниеносный. Когда же завладеете воротами, сразу пусть вам коней подают. Отработайте знак особый, да такой, чтоб дворцовую стражу не всполошить. Дальше на конях ловчее действовать в самом замке. Да шляхтичей не сторонитесь. Они замок знают, все пути им ведомы. Усекли?

– Как же иначе? Понимаем небось, как важно, чтобы без крови все обошлось.

– Вот и ладно.

У князя Михаила Глинского речь своя:

– Воротников[91]  [91] Воротники – воины, в обязанность которых входила охрана городских и крепостных ворот.


[Закрыть] и стражу дворцовую разоружить, избегая крови. Смену и резерв запереть в казармах, где они спят. Это нужно сделать в первую очередь, сразу же отрядив для этого десятку. Больше к ним никаких мер не принимать. Слуг ни одного пальцем не трогать. Самого пана Заберезинского схватить и в чем есть, хоть в исподнем, вести сюда. Если кто из можновладцев в гостях – тоже сюда к нам доставить. С рассветом можете заняться самим дворцом. Остальные пойдут к вам на помощь. Ничего не оставим. Это будет наш первый боевой трофей.

– Пан воевода, а как с подвластными землями панскими?

– Пройдемся и по ним.

Андрей Старицкий хотел было возразить, что вряд ли стоит тревожить хлебопашцев и скотоводов, купцов и ремесленников, но снова урезонил себя: «В чужой монастырь со своим уставом соваться не гоже».

Сотня ушла тихо-тихо. Хотя и не намеревались шляхтичи и дети боярские подъезжать на конях близко к стенам дворца, но по совету проводника копыта коней все равно наспех замотали толстым войлоком.

– Чуткое ухо за версту услышит конский топот, копыт-то целых четыре сотни, – наставлял проводник.

Ушла сотня, а дальше что? Чем заняться? Тревожное ожидание обрело полную власть. А спустя некоторое время еще все невольно стали прислушиваться, не раздастся ли выстрел из рушницы, не заговорят ли следом за первым и другие? Если произойдет это, то, стало быть, замысел бескровной мести провален.

Идет время, а тишину ничто не нарушает. Устали Молчать князья, заговорили меж собой вполголоса. И хотя с этой поляны до замка Заберезинского даже истошный крик вряд ли долетит, но так уж устроен человек, он даже не замечает, что, поддавшись настроению, ведет себя по меньшей мере смешно.

В такие минуты еще больше тянет на доверительность, на полную откровенность. На ничем не обоснованную откровенность.

Вроде бы Глинский еще не успел даже и горсти соли съесть со своим новым товарищем, а надо же – заговорил о том, в чем даже своим братьям не открывался до поры.

– Я, может, не пойду под руку Василия Ивановича.

– Тогда чего ради вся эта морока?

– Не морока, дорогой князь, а война. Для пользы России. То, что я говорил тебе о своей цели, – истинная правда. Но есть одно обстоятельство, которое может все изменить. Нет-нет, я исполню обещанное. Честь для меня выше всего. А вот когда Сигизмунд вынужден будет просить мира, позорного для себя, тогда мое будущее может пойти по иному руслу.

– Трон короля?

– Нет. Разве я похож на захватчика? Я уже тебе, князь, говорил прежде, что мог бы сразу, как вернулся в Краков со щитом, объявить себя королем. Признаюсь, не отказался бы, если предложил бы мне сейм. Но захват… Нет, на такое я не способен. Тут дело совершенно иное. Давно полюбилась мне княгиня Анастасья, супруга князя Киевского Олельковича. Давно. Теперь она – вдова. Прежде, еще при жизни короля Александра Казимировича, она давала мне надежду. Уже уговаривались об обручении. Я собирался испросить у короля Александра благословения на женитьбу и княжение в Киеве, и он, я вполне уверен, не отказал бы мне. Помешало сделать это нашествие крымцев. Когда же я, разбив их, воротился ко дворцу, король перед самым моим въездом в Краков почил в Возе. Теперь я решил без ведома Сигизмунда сесть на Киевское княжение, если согласится идти со мной под венец вдовствующая княгиня Анастасья. Послание с таким предложением я ей послал.

– Не испортит ли все дело ссора с королем? Вдруг не захочет княгиня связать свою жизнь с изменившим Польской короне?

– Отчего у тебя такое сомнение?

– Побоится второй раз остаться вдовой.

– Возможно, ты прав. Что ж, подождем, не теряя надежды.

– У тебя какая-никакая светится впереди надежда, а у меня? Только дворовые девы. Красивы они донельзя, милы, ласковы, но от них не будет продолжения рода.

– Что? Василий Иванович не велит жениться?

– Да. Всем нам, троим своим братьям, запретил обзаводиться семьями. И причина, на мой взгляд, одна: великая княгиня царица Соломония бесплодна.

– Опасается, что трон унаследует не его сын? А может, побаивается вас, братьев. Вы к престолу руки потянете. Есть в этом его запрете резон. Любой король точно так же поступил бы, впрочем, так и поступают.

Помолчали, наслаждаясь покойной ночной тишиной, каждый думал о своем. И вдруг Глинский сказал неожиданно грустно и очень твердо:

– Обещаю, если удача не отвернется от нас, пособить твоему неустройству.

И снова – тихо. Долго. Томительно долго. Ни выстрелов не слышно со стороны дворца Заберезинского, ни вестника оттуда нет. Молчат князья, каждый в душе начинает беспокоиться, но вслух временят говорить роковое слово: неудача.

Наконец услышали едва уловимый топот коня. Приближается звук быстро, с каждой минутой обретая громкость. И вот – осадил коня радостный шляхтич у шатров княжеских, возле которых они коротали ночное время, и, еще не спрыгнув с коня, крикнул:

– Полный успех!

Взметнулись князья, не тая радости. Михаил Глинский торопит принесшего радостную весть: Давай все подробно.

Завладели воротами. Заперли шляхту. Разоружили тех, кто в караулах. Панов ведут сюда. Пеше. В исподнем.

Все это называется «со всеми подробностями». Ну, да ладно. Дело сделано, чего теперь языки чесать. Спросил:

– Много ли панов?

– Тысяцкий велел сказать, что полная дюжина.

– Странно, – невольно вырвалось у Глинского, но он тут же изменил тон и продолжил уверенно-начальственно: – Спасибо за добрую весть. От меня – пять злотых. Сейчас же скачи обратно и передай наше с князем слово: до рассвета, как уговорено было раньше, никаких действий не предпринимать. Дворцом Заберезинского займемся днем, и не только дворцом, но и всеми подвластными ясновельможному поселениями. – И к князю Старицкому: – Не возражаешь, Андрей Иванович?

– Нет. Не возражаю.

Когда вестник ускакал к замку, Глинский снова проговорил недоуменно:

– Странно…

– В чем странность, князь?

– У него в гостях князья Дмитрий Жизерский, Иван Озерецкий и Андрей Лукомский. Мои друзья. Они извещали, что кроме них никого у ясновельможного нет.

– Ну и что? Приехали после присланной тебе вести.

– В том-то и дело. Неужели Заберезинский пронюхал что-либо о моих замыслах? Хорошо, что мы опередили его. Ладно, что гадать, сейчас их приведут, все и выпытаем.

Не чрезмерны ли надежды?

Захваченных панов специально вели через буреломы, оттого не так скоро предстали они перед князьями. Уже начало рассветать, когда изодранных, исцарапанных пленников вывели на поляну.

– Факелы! – повелел слугам Глинский. – И побольше!

Он желал осветить свое торжество как можно ярче. Глянуть в свете факелов, а не в робком, еще не набравшем силу рассвете в испуганные глаза своего врага, так круто изменившего его, князя, жизнь.

Увы, у Яна Заберезинского в глазах не было ни капли испуга. Обычная надменность. И такая уверенность, будто не он пленен и не над ним свершится справедливый суд, а он и есть хозяин положения.

– Ну, что, ясновельможный, раскаиваешься? – спросил Глинский пленника. – Напишешь подробно королю Сигизмунду Казимировичу, как оболгал ты меня и почему это сделал?

– Нет! Я успел послать королю гонца, и недолго тебе осталось бунтовать! Погляжу, как ты заговоришь, оказавшись в оковах! Что станешь отвечать на мои вопросы!

– Твоих вопросов не будет! – сквозь зубы процедил князь. Желваки его ожгутились. Глаза пылали гневом. Забыл он, что хотел выяснить у Заберезинского, и, повернувшись к своему стремянному, донельзя преданному князю, приказал: – Обезглавь его!

Пан Заберезинский, видимо, даже не успел осмыслить услышанного, как голова его шлепнулась на траву.

Только теперь страх обуял остальных пленников. Даже верных друзей Михаила Глинского: что, если он не учтет дружбы, избавляясь от свидетелей? А князь торжествовал.

– Для вас определю тот же путь, пакостники! Впрочем, – сделав малую паузу, обратился он к своим сторонникам, – князь Жизерский, князь Озерецкий, князь Лукомский, вы свободны. Выбор ваш: встанете под стяг чести и справедливости или разъедетесь по своим вотчинам – неволить не стану.

Князья молча встали рядом с Глинским и Андреем Старицким.

– А этих, – Михаил Глинский взял у шляхтича факел и осветил лицо каждого из пленников, внимательно в них вглядываясь, и лишь после этого закончил, – этих трусливых пакостников чтобы я больше никогда не видел. И никто не видел!

Шляхтичи понимающе выхватили сабли, но Глинский остановил их.

– Нет! Чести много. В болото их. Живыми. Пусть захлебываются грязью. Достойный конец их грязной жизни. И никаких следов после них не останется.

Когда совсем рассвело, Глинский велел построить свой отряд и детей боярских.

– Несколько дней даю полного отдыха во дворце обезглавленного Заберезинского. Все добро, вся казна – ваша добыча. Поделим по-братски. Одно запрещаю: обижать прислугу. Особенно панночек. Строго накажу ослушавшихся.

Князь Андрей вполне согласился с этим распоряжением и повторил его для своих ратников, но совсем неожиданно из строя прозвучал вопрос:

– А если по доброй воле? По желанию если?

Князья Андрей и Михаил переглянулись. Они поняли друг друга: можно пойти навстречу воинам. Андрей Иванович ответил за двоих:

– Без насильства если, чего же худого в этом? Глинский перевел и вопрос и ответ шляхтичам, лица которых осветила довольная улыбка.

Во дворце Андрею Старицкому отвели покои и опочивальню самого пана Заберезинского, и внимание Михаила Глинского гость вполне оценил. Его не обременяли никакими заботами, преподнесли в дар парадные доспехи ясновельможного, а еще более дорогие вручили для передачи царю Василию Ивановичу. Не забыли князю Андрею сообщить и о том, какая доля добычи досталась детям боярским царева полка.

– Спасибо за щедрость, – поблагодарил Андрей Иванович Глинского, в ответ же услышал новое откровение:

– Щедрость? Не то слово. Пусть шляхта поймет, как я уважаю русских, мою могучую поддержку. А ты, князь, настоящую щедрость узнаешь в опочивальне. А сейчас – на пир.

Столы для пира были установлены во дворе, и за них сели вперемешку, как равные, начальники и подчиненные. Даже князьям не приготовили отдельного стола. Для Андрея Старицкого это было очень непривычно, только он и на этот раз решил: «Не гоже в чужой монастырь входить со своим уставом».

Пировали долго и очень весело. Да и как же иначе: без единого раненого обошлось, и каждому привалило великое богатство, а завтра на подвластной Заберезинскому земле ждут их новые, не менее весомые трофеи.

Вот наконец пир окончен. Андрея Ивановича в отведенные ему покои проводил постельничий пана Заберезинского, но не стал самолично помогать гостю снять сапоги и раздеться, а, стараясь выговаривать каждое слово четко, чтобы пан князь хорошо его понял, попросил повременить с раздеванием и удалился за дверь.

Тут же, не успела затвориться дверь, в покои впорхнула панночка. Совсем юная. Вернее, едва начавшая формироваться девочка. Проворковала с игривым хохотком:

– Пану князю нужно раздеваться.

Не успел Андрей Иванович разинуть рот, чтобы поперечить панночке, как она ловко начала исполнять привычное для нее дело, вовсе не стесняясь и не робея. Время от времени, вроде б невзначай, она нежно поглаживала его оголившееся тело. Это возбуждало. Подумалось князю: «Не эта ли обещанная Михаилом Львовичем щедрость? Но не слишком ли юна?»

Панночка тем временем стянула с него сапоги и, освободив князя от верхней одежды, принялась за исподнее. Андрей Иванович хотел сказать, что он и сам не без рук, но промолчал, найдя оправдание: «В чужой монастырь можно ли со своим уставом?»

Исполнив порученное, панночка томно провела ручонкой по мускулистой груди Андрея Ивановича и, лукаво зыркнув в его очи, крутнулась веретеном к кровати. Откинула мягкий полог, взбила подушки, проворковала:

– Князь может лечь и ждать.

Кого? Чуть не вырвался у него вопрос, но он послушно лег. Не очень долго пришлось ждать. Дверь мягко приоткрылась, и в комнату вплыла белой лебедушкой дева-краса. Вот она – настоящая щедрость. Павой подошла к кровати и грациозно опустила свое легкое одеяние на ковер.

«Ловкий маневр. Очень ловкий».

Утром, когда наступило время вставать, услышал князь признание:

– Я кохала пана Яна. Пока его нет, стану кохать тебя, наш дорогой гость.

Бедняжка, она еще не знает о гибели ясновельможного. Хитер князь Глинский. Но не только. Легко идет на любой подлог, достигая своего. Пообещал порадовать – исполнил. И ему не важно, каким способом.

«Но, может, она все знает, но лукавит, боясь участи своего любовника?»

Впрочем, пустое это. Князю Андрею не захотелось больше копаться в таких мелочах. Достаточно того, что он в блаженстве провел ночь, и это его вполне устраивало. Теперь, видимо, пора отправляться на Мозырь, куда Михаил намерен вести свою рать.

Во дворе, однако, полнейшая тишина. Никто никуда не собирается. Разъезды, высланные в подвластные земли пана Заберезинского, еще не возвращались. Выходит, не спешит Глинский идти на Мозырь.

Не ошибся князь Андрей. День до обеда прошел в безделии. Затем – пир. До самого вечера. В опочивальне его опять ждала дева-краса, кохала князя всю ночь напролет, утихомирившись только перед рассветом.

Так миновал и третий день и третья ночь. Благодать, одним словом. Отдыхай душой, тешь свое тело, ни о чем больше не думая. И хотя известно Андрею Старицкому, что князь Глинский ничего просто так не делает, все же решил спросить его, отчего он тратит дни на праздность. Ко всему прочему у Андрея Ивановича снова возникло сомнение в нужности долгого похода на Мозырь, когда значительно ближе стоят такие города, как Вильно и Лида. Если уж война, она и должна стать войной, а не хождениями туда-обратно. Соображения, которые Глинский приводил ему в Турове и которые тогда вроде бы показались убедительными, теперь виделись весьма шаткими. Отчего, размышлял он, шляхтичи, если они и впрямь намерены поддержать своего прославленного воеводу, не могут стекаться, допустим, к Лиде? Что? Дорог не знают? И вообще, угрожать центральным городам выгоднее по всем расчетам, чем овладеть Мозырем, который, как ни крути, все же – окраина.

«Не ставит ли Михаил Глинский в первую голову какие-либо свои личные интересы? Не мыслит ли присоединением Мозыря к Турову создать свое княжество, никому не подвластное, но скрывает от меня свои намерения?» – спрашивал себя царский посланник. А лукавить, как понимал Андрей Иванович, Глинский умеет. Не обвиняя нового знакомого в желании обеспечить свою выгоду, князь Старицкий все же мягко, но настойчиво высказал Михаилу Львовичу все сомнения.

– Много вопросов, друже Андрей Иванович, но я ждал их от тебя и готов ответить, – сказал Глинский.

– Итак, по порядку… Почему – Мозырь? Как я говорил тебе, там много моих сторонников, и если Сигизмунд пошлет на меня рать, мне легче побить ее именно там. Много раз я спасал и город и его окрестности от ордынцев и крымцев, а такое не забывается. В Мозыре и окрестных поселениях шляхта, что меня поддерживает, встретит с полной доброжелательностью. А это очень важно. А под Лидой или Вильно шляхтичи могут встретить враждебность, и тогда не все останутся тверды в своем выборе. Все же я мог бы изменить свой первоначальный план, учтя замысел царя Василия Ивановича, но дело-то в том, что мой план полностью совпал с планом нашего государя.

Не ускользнуло от внимания князя Андрея слово «нашего». Стало быть, Глинский уже числит себя служилым князем российского государя. Это – хорошо.

– Государь Василий Иванович, – продолжал Михаил Глинский, – шлет свою рать на Березину, на Минск и еще северней Минска. Значит, возможно будет легко передвигать силы, собирая кулак там, где это требуется. Исходя из действий противной стороны. Достаточны ли пояснения?

– Вполне, – согласился Андрей Старицкий с доводами опытного воеводы, но тем не менее подумал про себя, что подозрения о личных интересах Михаила Львовича остались, однако не стал высказываться по этому поводу, решив:

«Поживем, увидим. Истина всегда найдет себе выход, как ни таись».

– Теперь – о Вильно и Лиде. Не одолею я этих крепостей имеющимися у меня силами, а русская рать подойдет сюда не вдруг. Не по прямоезжей дороге ей идти, и вполне возможно, с боями придется продвигаться. Враскоряку все может пойти, и не польза получится, а вред. Страху поначалу нагоним, это ты, князь, верно говоришь, но долго ли гоголем ходить станем? Не придется ли нам улепетывать чирками[92]  [92] Чирок – некрупная водоплавающая птица семейства утиных.


[Закрыть]? Большая рать ведется без спешки, без головотяпства. Иначе не успех, а кукиш.

– Принимаю и этот довод, но хочу знать, не во вред ли общему успеху прохлаждаемся мы в этом замке?

– Иль не по нраву утехи ночные? – хотел отделаться шуткой Михаил Глинский, но князь Андрей остался серьезным:

– Подойдет королевская рать, осадит замок, до ночных ли утех будет? На твое ратное мастерство имеет расчет царь Василий Иванович. Повод у него, как и у шляхты: заступничество за оскорбленного. А если нас с тобой осадят, что останется от всей затеи? Тогда уж точно – пшик.

– Не могу ничего возразить. Ты полностью прав. Только не думай, что я свесил уши и, кроме пиров, ничем не занимаюсь. Мне известно, что Сигизмунд уже получил весть о гибели ясновельможного пана Заберезинского, но, похоже, не понял всей важности моего шага, а советников достойных у него сегодня нет. Пока Сигизмунд палец о палец не стукнул. Как мне сообщают, похоже, он даже доволен гибелью заносчивого пана, к которому, как ни суди, попал в зависимость.– Так что, дорогой князь, рати королевской скоро не жди. Сейчас Сигизмунд может послать только свою личную гвардию, но он этого ни за что не сделает: побоится, что она может перейти на мою сторону. Вот так, друже Андрей. Выступаем сразу же, как я получу весть, что Мозырь подтвердил готовность отворить ворота, впустить, кроме того, еще и шляхетские отряды, которые весьма внушительно увеличат нашу с тобой мощь.

– Выходит, зряшные мои тревоги?

– Нет. Они правильные. Виноват я, что не ознакомил тебя с подоплекой моей медлительности и праздности. Исправлюсь, князь, впредь не стану оберегать твое спокойствие подобным способом. По рукам?

– По рукам.

В пирах прошла еще пара дней, еще две ночи – в неге, лишь утром третьего дня Глинский не то сообщил князю Андрею свое решение, не то испросил у него согласия:

Ну, что – пора в дорогу? Пару часов на сборы и – поход. Как?

– Получена весть?

– Да. Мозырь подтвердил клятвенно свою готовность отворить ворота. Да и Сигизмунд начал собирать в Краков Шляхту, ему верную.

– Тогда вопросов нет. Раз нужно, трогаемся. Возвращались той же дорогой, какой шли в Гродно, только на этот раз Глинский вдвое больше высылал передовых и боковых дозоров, явно опасаясь засад, но все прошло благополучно. Перед Туровым Михаил спросил совета у Андрея Ивановича:

– Стоит ли, как ты считаешь, заезжать в Туров? Не могу решить: остановиться ли в нем на пару деньков, обойти ли стороной?

– Разумней, предполагаю, поспешить к Мозырю. Царь Василий Иванович уведомлен, что ты в Мозыре станешь ожидать его слова. Гонец – туда, а мы пируем в Турове. Ладно ли?

– Это очень важно, – согласился Глинский и добавил: – Мне еще одно важное сообщение должно прийти в Мозырь.

Едва не сорвался с языка Андрея Старицкого вопрос, однако сдержал свое любопытство, поскольку догадался, что, скорее всего речь идет о послании из Киева.

Догадка, как оказалось, верная. Пространное письмо отправил Глинский из замка Заберезинского вдовствующей княгине Анастасье, сообщив ей все без утайки о том, что с ним стряслось и как он начал мстить обидчикам, просил под конец письма стать его женой. Без всяких сомнений, Глинскому очень хотелось заехать в Туров, повидаться с братьями, которых он не взял с собой в поход на замок Заберезинского, но особенно понежить свою любимую племянницу Елену. Ей он вез драгоценный подарок – алмазные подвески. И в то же время душа его жила предвкушением счастья, нежных объятий будущей супруги, любимой и любящей. Он отчего-то даже не брал в голову возможность отказа. Представлял он и суровую борьбу за восстановление прежнего величия Киевского княжества. Его княжества! Вот Глинский и обрадовался, когда услышал совет Андрея Старицкого поспешить в Мозырь, теперь есть и оправдание: ему необходимо исполнять обещанное царю российскому.

В Мозыре, однако, его больно хлестнула реальность.

В город они въехали под вечер. Толпы людские заполнили улицы, встречая Михаила Глинского с неописуемым восторгом. А на довольно просторной городской площади едва уместились шляхетские отряды.

«Тысяч пять-шесть», – отметил князь Андрей.

И все же по меркам большой войны, затеянной Глинским, эти тысячи – сущий пустяк. Именно так оценил количество собравшейся под его руку шляхты Михаил Львович. Он очень расстроился, но усилием воли заставил себя держаться уверенно, выказывая радость встречи.

Несколько приветственных слов сказал князь, и площадью подхвачен многоголосо его призыв:

– За честь и правду!

– За честь и правду!

– За честь и правду!

На пиру прежняя бодрость и уверенность в себе, уже не показная, вернулись к Михаилу Глинскому. Его известили, что вот-вот к Мозырю подойдет еще несколько тысяч шляхтичей, была, пожалуй, и более радостная весть: гонец от княгини ждет его уже несколько дней. Не удобно было Глинскому уединяться в такой торжественный момент с посланием княгини, да и письмо ее он решил прочитать после объединенного пира, в спокойной тишине, наслаждаясь предстоящим семейным счастьем, поэтому он, позвав гонца на пир, усадил его на почетное место. Знать бы князю, какую тот привез весть.

Утром Андрей Старицкий не узнал Михаила Глинского. Осунувшийся, постаревший сразу на десяток лет, совершенно безвольный, он, похоже, поджидал, когда его новый друг выйдет из спальни.

– Что с тобой, князь?! Иль занедужил? – с недоумением воскликнул Андрей Иванович.– Все открою, но не теперь. Прошу тебя на день-другой возьми на себя все заботы о шляхтичах. Пошли Василию Ивановичу весть о нашем прибытии в Мозырь и о численности нашей рати. Шляхтичам, если спросят обо мне, скажи – занемог. Все.

Повернувшись, пошагал воевода-победитель в свои покои сгорбленным стариком.

Князю Андрею сразу стало ясно: получил Михаил Львович из Киева отказ. Не понять другое: не ведая в чем суть заботы о шляхтичах, как же о них заботиться. Однако недолго он оставался в растерянности. Подумав, решил собрать начальников шляхетских отрядов, прибывших из воеводств, послушать сообщения о численности подчиненных и о тех нуждах, какие они испытывают, узнать, какая помощь им нужна. Он даже подумал, а не устроить ли шляхетские отряды по русским уставам. Не столь важно, что не получится пяти полнокровных полков по десять тысяч, пусть даже в каждом полку вдвое, а то и втрое меньше ратников, зато каждый будет знать свой маневр, у каждого своя задача – все ловко, все согласованно. Когда же князь Старицкий вошел в просторный зал, где собрались приглашенные, увидел высокомерные взгляды и пренебрежительное недоумение (отчего какой-то русский князь позволил себе повелевать ими), то сразу же изменил свое мнение. Подумал опять: «Стоит ли со своим уставом соваться?»

Прошел он к двум креслам, специально составленным рядом, понял, что тем самым сказать ему хотят, что русский князь только вдвоем с князем Глинским может вести разговор со шляхтичами. Андрей Иванович ухмыльнулся и сел на кресло, стоящее с правой стороны, даже не обратив внимания на шепоток, прошелестевший в зале, подумал: «Что ж, поиграю с вами в кошки-мышки. На манер Глинского», а вслух сказал:

– Панове, цвет ратной силы Речи Посполитой, князь Михаил Глинский прихворнул, но мы не можем оставить на потом нужды ваши, заботы ваши. Вот мы и условились с ним, что я один выслушаю вас. Надеюсь с вашей же помощью разобраться в ваших проблемах. Если они, конечно, есть.

– Я – Пшецкий, – поднялся человек коренастый, уверенный в себе, которого можно было бы назвать серьезным мужем, если бы не лихо закрученный чуб, – Ян Пшецкий. Из Друцка. Под моим началом три с половиной сотни. Мы размещены удобно. Жалованье получили за год вперед. Жалоб никаких нет. Есть вопрос: куда мы пойдем?

– За честь князя Михаила Глинского встал великий князь Московский, царь всей России Василий Иванович. Есть и обещание Менгли-Гирея вступиться за честь славного воеводы. Орден Марии Тевтонской тоже не желает оставаться в стороне, получено от него обещание двинуть на Сигизмунда рыцарей. Образуется объединенная сила. Теперь прикиньте, панове, стоит ли тыкать разрозненными пальцами, если собирается сжаться большой кулак? Нам с вами, панове, этого объяснять не требуется. Нам с вами пшик не желателен. Только объединенные усилия вставших на борьбу за честь и правду принесут желаемый успех. Нам, – князь Андрей с нажимом произнес это слово, – сподручней всего действовать в единении с воеводами Василия Ивановича. Тем более что рать из Верхневолжских княжеств, из Новгорода и Пскова уже на подходе к Березине и к Минску. Вышли из Москвы полки во главе с самим царем. Они идут к Смоленску.

Князь Андрей не получал еще от брата своего никакой вести, не присылали гонцов и другие воеводы, и говорил он, считая, что так оно и есть. Допускал, конечно, он возможную ошибку в своих расчетах, но все же говорил уверенно, без тени сомнения, ибо понимал, что шляхту следует подготовить к совместным действиям с бывшим врагом, а вполне возможно, и с будущим неприятелем.

Ловко князь Старицкий играл в кошки-мышки, даже сам не веря, что может вот так, без зазрения совести, лукавить. Серьезно же он осмыслит сказанные слова позже, когда на следующий день Михаил Глинский похвалит его: «Ты, князь Андрей, становишься зрелым мужем». Пока же ему предстояло вести себя так, чтобы шляхту не обидеть и самому в ощип не угодить, хоть как-то унизив величие России.

Воевода с лихим чубом на слова гостя снисходительно кивнул:

– Нас устраивает такой расклад. Но есть еще один вопрос: сможем ли мы иметь трофеи?

Да, невероятно прав был князь Глинский, говоривший о жажде шляхтичей поживиться, прикрываясь благородными словами. Что ответить? Сказать: грабьте? Нет. Пусть это слово говорит сам Михаил Глинский.

– Есть право победителя. В каждой стране оно свое. Считаю, вам не придется менять свои, устоявшиеся, порядки.

Одобрительный говорок. Понравился шляхтичам ловкий ответ. Оценили его по достоинству. Поубавилось у шляхты спеси, четко начали докладывать, сколько всадников из какого воеводства, не задавая никаких лишних вопросов.

Долго длился деловой разговор. Вроде бы все выяснено, но прежде чем отпустить начальников шляхетских ополчений, Андрей Иванович задал последний вопрос:

– Есть ли у кого, панове, что предложить или спросить?

– Нет. Обо всем условились. Пора начинать пир.

– Повремените, панове, – входя в зал, проговорил князь Михаил Глинский. – Я доволен, что вы нашли общий язык с нашим соратником, князем Андреем Ивановичем, братом русского царя Василия Ивановича. Но я подумал, возможно, есть и ко мне вопросы?