Текст книги "Поздний бунт. Андрей Старицкий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Первый успех крымцев: захват посада. Целого и невредимого, правда, без единого жителя.

– Успели гяуры разбежаться по лесам, – досадовали крымцы.

Как бы утешая своих воинов, Мухаммед-Гирей повелел:

– От каждого тумена – по тысяче. Ловить гяуров. Остальным брать город в осадное кольцо. Нас здесь не ждали. Охраны здесь не может быть много. Мы легко возьмем Рязань. Впереди себя погоним захваченных гяуров.

И невдомек было царевичу, что его здесь ждали, а Жители посадов не в лесных чащобах, давно за городской стеной укрылись, поэтому отряженным тысячам никого не удастся найти и поймать. Опустели и дальние села, загодя предупрежденные. Все их жители действительно ушли и увели с собой скот в лесные дебри, за болота, – попробуй сунуться к ним. Стрелы у них меткие, копья далеко летят. Да и тропы через болотистые низины, кроме них самих, кому ведомы? Поди-ка найди их.

Темники доложили Мухаммед-Гирею о непонятном исчезновении поголовно всех гяуров из всех поселений.

– Такого, о великий из великих, раньше не бывало. Похоже, кто-то предупредил урусутов о нашем походе.

– Тогда они встретили бы нас на Тихой Сосне.

– О, мудрый хан, они, похоже, хитрят. Урусуты коварны.

– Но что вы предлагаете? Уходить?! Разве король Сигизмунд за трусость щедро заплатил нам и обещал платить каждый год? Вы хотите потерять их?! У меня два тумена! Ответьте, в этих туменах нукеры или джейраны, вздрагивающие при каждом шорохе?!

– Нукеры, наш повелитель. Храбрые нукеры. – Тогда через два дня мы захватим город.

Воины Мухаммед-Гирея действовали по всем правилам, установленным еще Чингизханом и подтвержденным ханом Батыем и его верным лашкаркаши Субудай-Боготуром: крепкорукие лучники принялись осыпать защитников крепости стрелами, невзирая на потери от залпов рушниц и дроби крепостных пушек; затем дружно затараторило множество бубнов, зашлись корнай и сурнаи, и под эти надрывно-разнобойные звуки туча крымцев начала наползать на крепостную стену со всех сторон, истошно горланя:

– Ур! Ур! Ур-а-а-г!

Вот уже приставлены к стенам лестницы, взвились крюки на узловатых крепких арканах из конского волоса – лезут по ним все выше и выше штурмующие, а на защитников города продолжают сыпаться тучи стрел, разя и убивая пушкарей и стрельцов.

– Пора! – тормошит Хабара-Симского воевода огневого наряда.

– Пора! – вторит ему воевода городовой стражи, которая в ответе за подачу кипятка и горячей смолы на стены крепости.

Отпихивают рязанцы баграми и даже ухватами лестницы от стен, крымцы приставляют их снова и лезут, лезут, лезут. Топорами обрубают канаты аркана, к ним привязывают новые крюки и опять – вверх.

А под стенами скопилось уже изрядно крымцев, уверенных, что вот-вот завяжется на стенах рукопашная схватка и тогда только поспешай на помощь первым.

– Неужто не пора, воевода?

– Вот теперь – в самый раз. Огонь!

Дал знак воевода огневого наряда стрельницам подошвенного боя, еще и крикнул вдобавок, словно кто-то мог его услышать:

– Давай, ребята! Угостите щедро!

У пушкарей нижних стрельниц давно чесались руки. Стволы уже запыжены, порох на полках, факелы горят, – только отодвинь щиты, прикрывающие стрельницы, долой, подвигай пушки к своим гнездам и бей в упор по крымцам, ждущим, когда до них дойдет очередь карабкаться вверх.

Столь неожиданно и знатно ударили пушки подошвенного боя, сметая столпившихся у стен нукеров, что у тех сразу отбило охоту продолжать начатое, отхлынули они от стен в один миг. Пушкари даже не успели еще раз выстрелить им в спины.

В гневе Мухаммед-Гирей. Затопал даже ногами на темников:

– Не отступать! Переломаю хребты!

Не с прежним, правда, вдохновением, но возобновился штурм. На сей раз подошвенный бой не ждал команды своего воеводы: пушки секли нукеров дробью, которая пробивала и кожаные нагрудники, и татарские деревянные щиты, обтянутые воловьей кожей. Только огромные щиты из толстых досок защищали подступивших к стенам, но не все же, однако, за ними стоять. Какой же тогда это штурм?

Вот бы в самый раз князю Андрею ударить в спину. Замешкался он что-то.

Что верно, то верно – замешкался. И все же удар русских полков оказался весьма удачным. Даже, можно сказать, именно благодаря задержке более удачным, чем ожидалось.

Крымцы пустили в город стрелу с белым флажком и письмом-просьбой похоронить погибших у стен. Хабар-Симский ответил согласием и пообещал не делать вылазки, если нукеры будут подбирать трупы без оружия.

Расслабились крымцы, получив эти заверения, вот тут подошедшие русские полки ударили ротозеев по загривку.

Тихо, лесами, подальше от опушек (оттого и припозднились) шли полки к осажденной Рязани. Князь Андрей повелел атаковать всем разом после одного удара главного набатного барабана и не повторять этот сигнал в полках. Один набатный удар и – все. Расчет был на то, что крымцы не успеют понять, откуда донесся звук, как на них вынесется конница касимовских татар и детей боярских.

Все так, но не учел князь, что в лесу звук слышен не очень далеко. Набатный удар услышали только полки Левой и Правой руки, сосредоточившиеся по обе стороны от стана главного воеводы, до остальных звук не долетел, запутавшись в ерниках[120]  [120] Ерник – заросли низкорослых кустарников.


[Закрыть] и пышных еловых лапах.

Но и эта неурядица оказалась кстати: татары, поначалу растерявшиеся, быстро пришли в себя, завязалась сеча, но тут из леса, как снег на голову в жаркий июньский день, повалили конники и пешцы Передового и Сторожевого полков.

Первым хлестнул коня Мухаммед-Гирей.

До Тихой Сосны гнали крымцев русские ратники. Князь Андрей Старицкий, гордый столь знатной победой, тут же отрядил спешного гонца к царю Василию Ивановичу с донесением: «С помощью воеводы Хабара-Симского я разбил тумены Мухаммеда-Гирея. Часть захваченной добычи поделю между ратниками, часть направлю в твою, государь, казну».

Радостная весть. Пару лет после такой зуботычины Крым большим походом не пойдет, а разбойным сакмам[121]   [121] Сакма – след, путь, которым прошел пеший или конный отряд, а также сам отряд.


[Закрыть]порубежные воеводы умеют заступать пути, и даже, перехватывая, пленить крымцев и ногайцев.

Казань тоже изменила политику. Резко изменила; Клятвенно уверяла в своей дружбе с Москвой и, похоже, намерена была свою клятву держать. Стало быть, Можно приступать к вытеснению Польши и Литвы из Древних славяно-русских земель, и главное – отбить Смоленск, этот ключ к основательно заржавевшему замку.

Однако слишком крепки и высоки крепостные стены, ворота тоже непробиваемы, ни таранами их не сдвинешь, ни ядрами самых больших осадных пушек не разрушишь. Только хитростью, как сказал Глинский, можно овладеть Смоленском, а хитрость эта уже созрела в голове у князя Михаила Глинского.

«За просто так не уступит, – думал государь, – запросит непомерно. И все же есть нужда позвать. А там видно будет».

Михаил Глинский запросил ни мало ни много – княжества Смоленского.

– Под твоей, Василий Иванович, рукой удельное княжество. Я – удельный князь, верный в делах и помыслах Москве и тебе, государь.

Да, не вытошнит, если не подавится! Сколько усилий потрачено, чтобы избавиться от уделов, основных смутьянов кровавой междоусобицы, и – на тебе: своими руками отдать столь важный для России город со всеми укра-инными землями. Стоит ли овчинка выделки? Выбить польско-литовских захватчиков, чтобы посадить нового недруга. Не станет князь Глинский долго шагать в ногу с Москвой, как ее присяжник, объявит обязательно о своей независимости^ и его во весь голос поддержат многие короли, император и даже Папа Римский.

Новая головная боль?!

А если поиграть с Глинским, как он сам говорит, в кошки-мышки? Пообещав, не исполнить обещание? Что в ответ предпримет Глинский? Одно может: сбежать из России, унеся с собой многие кремлевские тайны, до которых допущен. Но для чего тогда тайный дьяк? Для чего око его неусыпное?

– Въехав в Смоленск, всенародно объявлю тебя правителем Смоленского удельного княжества, присяжного Москве и царю всероссийскому.

– Утвердим слово клятвенной грамотой. – Можно и утвердить, если нет веры моему слову.

– Вера, государь, есть, но ряд с клятвой на кресте более надежен.

– Ты, как всегда, рассуждаешь мудро. Готовь рядную грамоту. При моем духовнике поцелуем крест.

– После чего я расскажу, государь, как положу Смоленск к твоим ногам и что потребуется сделать для этого тебе.

Досадливо Василию Ивановичу вести такой торг, но пересиливает он себя, убеждая одновременно: «Глинский – латынян, играющий в православие. Крестоцелование с клятвой латыняну не стоит выеденного яйца».

Никого не позвал Василий Иванович в свидетели на крестоцелование – духовник, он сам и князь Михаил Глинский – все условности, однако, соблюдены были неукоснительно, все чин по чину.

Помолившись, продолжили прерванный разговор.

– Дай мне, государь, время до весны. Пошлю я в город дюжину своих людей. Они осядут в Смоленске под видом крупных торговцев, под видом коробейников, собьют артели плотников, даже краснодеревщиков, затесаются в среду ремесленников. Смогут подготовить горожан к мысли, что нулсно по доброй воле отворить ворота царю всей России. Что касается воеводы Сологуба, то при его руке есть несколько моих друзей, да и сам он не дурак, поймет что к чему, если умно подскажут.

– Все так просто?

– Нет. Мои люди сработают без промаха, если ты, государь, основательно пугнешь Смоленск. Силой ратной несметной. Множеством осадных пушек, ядра которых полетят через стены, сея смерть и разрушая дома. Почувствовав безысходность, горожане принудят сложить оружие. Брать силой город не будет нужды. Придется только показать, что готовимся к этому. Я все предусмотрю, государь. Устрою такие скоморошные представления, комар носа не подточит.

– Стало быть, тебя ставить первым воеводой Большого полка?

– Воля твоя, государь. Только я считаю, что лучще мне при тебе ближним советником оставаться.

– Вполне разумно, – согласился было Василий Иванович, но тут же изменил свое решение: – И все же, считаю, надо дать тебе полк, специально для тебя собранный. Сверх пяти основных. И по числу более обычных десяти тысяч. До дюжины тысяч двести, а то и более.

Не уловил хитрости князь в этом решении царя, не понял, что началась игра с ним самим. Придет время, и станет он кусать локти, да поздно будет: главный воевода, конечно, по совету царя, определит особому полку место поодаль от основных сил, якобы для резерва, и получится, что князь Глинский со своим многочисленным полком никакого участия в захвате Смоленска не примет. Что же касается тайных бесед Глинского с царем и их клятвенным рядом, они так и останутся тайными. Кто в России поверит слову, единожды изменившему? Предателю, как правило, нет больше веры. Его можно и в крамоле обвинить и оковать, упрятав в подземелье.

Царь Василий Иванович, несмотря ни на что, твердо придерживался совета Глинского: из Москвы вывел полных пять полков с великим огневым нарядом, для которого специально были отлиты пушки-великаны. К основной рати в придачу вышел еще и пятнадцатитысячный полк князя, тоже с увесистым огневым нарядом.

Но не только московская рать пришла в движение, по воле государя Великий Новгород и Псков послали к Смоленску еще по паре полков. А в Боровске разместились еще и несколько полков резервной рати. На всякий случай. У резерва пушек и рушниц тоже изрядно. Таким образом, задействовано было невиданное прежде по мощи войско.

Самого храброго такая мощь заставит задуматься и почесать затылок, прежде чем решиться обнажить меч.

Дальнобойные пушки, установленные на холмах, провели малую пристрелку, сотрясая город, а в это время царские полки окапывали себя закопами, окольцовывали валами, давая смолянам и жолнерам понять, что пришли на долгое осадное сидение, и возьмут крепость не мытьем, так катаньем: не согласятся по доброй воле открыть ворота, так откроют, чтобы избежать голодной смерти.

Исподволь – спешить вроде бы некуда – начали устраивать близ стен высокие туры, затаскивая на них пушки полегче. Туры-то возвели на уровне стен, можно осыпать город ядрами, выбирая для себя любую цель. Проведя пристрелки, пушки замолкали. Их молчаливые жерла угрожающе взирали на городскую сутолоку, готовые в любой момент обрушить на смолян увесистый град. Пушкари от пушек не отходят. На турах под плотными крышами приготовлены зелье, ядра и дробь, а для пушкарей тоже устроены навесы от дождя. Но дождя нет вот уже несколько дней, поэтому пушкари красуются, наслаждаясь страхом, какой они внушают горожанам.

Только на вершинах холмов установленные великие пушки время от времени плюются ядрами, чтоб не забывал город, что он в осаде, – но плюются нехотя, вроде от нечего делать.

А по городу тем временем ползут слухи, что царь Василий Иванович не намерен разорять Смоленск, город Исконно русский, готов даже сохранить жизнь жолнерам и шляхтичам, отпустив их на родину, если по доброй воле будут открыты ворота.

Все чаще и чаще собираются толпы вокруг тех, кто убеждает горожан присягнуть русскому царю и не подвергать себя смертельной опасности. Волнует призыв вернуться в лоно православной отчины, а не натирать свои выи до крови хомутом латынян. В поддержку этих речей часто выступали и настоятели христианских приходских церквей.

Жолнеры и шляхтичи, которые особенно ярились, налетали коршунами на такие сборища, хватали златоустов[122]  [122] Златоуст – человек, обладающий даром красноречия.


[Закрыть], волокли их к воеводе Сологубу, которому, по их мнению, следовало вешать крикунов-смутьянов в самых людных местах. Но воевода, к неудовольствию шляхты, не лил крови, а лишь сажал под стражу приведенных к нему на расправу. Он видел недовольство шляхтичей, но казнить горожан опасался: не проливать кровь убедил Сологуба епископ смоленский Варсонофий[123]  [123] Варсонофий – в 1509-1514 гг. епископ смоленский. Содействовал сдаче города русским полкам, после их поражения под Оршей организовал заговор с целью возвращения Смоленска Сигизмунду I, сослан в монастырь на Кубенское озеро.


[Закрыть], пугая всеобщим бунтом.

– Давно и упорно, воевода, по городу расползаются толки о перемете к Москве. Большинство смолян воспринимают такой поворот как дар Божий. Скажу более того: почти все горожане-православные животов не пожалеют ради этого. Злобством, воевода, не изменить общего настроения. Оружия у горожан много. Сомнут они жолнеров. Тебе тоже – смерть. Стоит ли проливать реки крови в никчемной распре. Великий князь Василий Иванович крепости не одолеет, постоит-постоит и уйдет восвояси, как случалось не единожды. Сигизмунд же не оставит столь важный для себя город без поддержки. Вот тогда можно будет устроить казнь горлодерам. Показную.

– Приму твой совет. Верю, что вот-вот подойдут шляхетские полки.

– А свои меры ты все же прими: пошли глашатаев, пусть извещают народ о подходе шляхетского великого войска.

Не удалось задуманное епископом и воеводой, не стали горожане слушать воеводских глашатаев, а вокруг призывающих присягнуть русскому царю собиралось все больше народа. Более того, мужи смоленские начали вступать в схватки с жолнерами, не позволяя схватить смутьянов. Полилась кровь.

Возбуждая своими речами горожан, посланцы князя Глинского вместе с тем внимательно следили, как разворачиваются события, определяя время для решительного шага. Они стали собираться вместе каждую ночь, чтобы не упустить момента и не проиграть.

С нетерпением ждал условленного сигнала и Михаил Глинский, которого торопил царь.

– Что-то помалкивают твои люди? Может, пора начинать обстрел города?

– Погоди, государь. Через неделю не получим сигнала, тогда – с Богом.

– Ладно. Подождем. До зимы еще ой как далеко» На исходе недели, когда Василий Иванович готов уже был приказать главному воеводе огневого наряда Стефану зажигать факелы, Михаил Глинский обрадовал:

– Готовь, государь, клятвенную грамоту. Сегодня ночью примут ее со стены. Я получил сигнал.

Писарь тут как тут, четко выводит слово за словом под диктовку Василия Ивановича:

– Даю твердое обещание никого не опалять. Даже врагов. Кто пожелает идти ко мне на службу, одарю знатно. Кто из воевод, шляхтичей и жолнеров останется на службе своего короля, отпущу с миром…

Глухой ночью один из ближних слуг Глинского подкрался к стене в условленном месте. Отцепив от бечевки белую ленточку, прикрепил клятвенную грамоту Царя Василия Ивановича, дернул за бечевку и пронаблюдал, как она поползла вверх. Только после этого возвратился к своему господину и доложил, что все исполнено в точности.

Теперь осталось одно: ждать.

До утра люди князя Глинского успели предупредить всех своих верных помощников, коими давно обзавелись, чтобы те скликали православных на соборную площадь. Утром она быстро заполнилась.

На ступени паперти храма Святой Богоматери поднялось сразу несколько человек: богатый торговец, золотых дел мастер, глава артели краснодеревщиков и еще содержатель постоялого двора – люди в Смоленске недавние, но обретшие уже уважение своими добрыми делами.

– Слушай древний Смоленск слово государя великой России, – зычно заговорил золотых дел мастер, подняв для обозрения грамоту. – Вот его самоличная подпись, вот печать царская. Читаю. «Даю твердое обещание никого не опалить…»

Сквозь толпу, осыпая преграждавших им путь увесистыми тумаками и даже грозясь пустить в ход палаши и сабли, протискивалась к паперти дюжина шляхтичей, которых, несмотря на тумаки и угрозы, стискивали со всех сторон. Действительно, все могло окончиться кровопролитием, лопни у заносчивых шляхтичей терпение, выхвати они из ножен оружие. Были бы они, конечно, растерзаны, но успели бы посечь не один десяток смолян.

Первым положение оценил купец, который, положив руку на плечо читавшего царское послание, попросил:

– Погоди. Да остановись же ты!

Едва золотых дел мастер с недоумением прекратил чтение грамоты, как купец крикнул зычно:

– Не препятствуйте шляхтичам. Пусть и они послушают. Они не обделены милостью царя всей России.

Толпа нехотя потеснилась, пропуская шляхтичей, и когда они подобрались к паперти, чтец как раз дошел до того места в грамоте, где определены были милости воеводам, шляхтичам и жолнерам:

– «Вольны они остаться на службе королю Сигизмунду, и тогда будут с миром отпущены, вольны идти ко мне на службу с хорошим жалованьем…»

Шляхтичи, до этого имевшие намерение скрутить всех, кто стоял на паперти, а при сопротивлении сечь беспощадно, и думавшие в ожидании поддержки укрыться в церкви от гнева толпы, которого, как они трезво оценивали, им не избежать, услышав слова клятвенной грамоты великого князя Василия, решили поступить иначе: дождаться, когда закончат читать грамоту, а далее поступить с хитростью.

Вот и конец грамоте. Золотых дел мастер еще раз показал народу саморучную подпись Василия Ивановича и царскую печать.

– Все честь по чести, – добавил он.

И тут же старший шляхетской группы, поднявшийся на верхнюю ступеньку, объявил, стараясь говорить как можно громче:

– Клятвенная грамота должна быть доставлена воеводе крепости. Она и для него писана. Вручите вы ее нам для передачи или понесете сами? Заодно объясните, откуда она у вас. Может быть, всё же фальшивая? Стрелу князь Василий не пускал, и к нему никто не ходил. Решите сами, кто из вас пойдет с нами и объяснит все это?

– Мы все пойдем, – раздались крики.

Однако риск был велик. Войти во дворец воеводы труда не составит, а вот выйдешь ли оттуда? Велит повесить на крепостной стене, чтоб увидел царь российский ответ.

Выход нашел глава артели краснодеревщиков. Он крикнул толпе:

– Нас приглашают (слово это он произнес с ухмылкой) к воеводе Сологубу. Зову вас всех сопроводить sac и оставаться у ворот дворца, пока нас оттуда не выпустят.

– Идем! Не отдадим братьев своих на расправу!

– Вооружитесь на всякий случай. Поспешите домой, у кого есть мечи и кольчуги.

– Верно! Опояшемся мечами!

Толпа быстро ополовинилась, но пока оставшаяся часть шагала за шляхтичами ко дворцу воеводы, снова выросла: почти все горожане вернулись и были теперь в кольчугах, с мечами, топорами и шестоперами. Иные прихватили даже щиты и копья.

Грозная толпа собралась у дворца воеводы. К тому же – решительная. А у Юрия Сологуба в палате спор. Большинство воевод шляхетских ополчений и даже некоторые из командиров жолнеров настаивают на крутых мерах:

– Повесить смутьянов на крепостной стене! Пусть все обозревают!

– Пошевелят тогда мозгами, подумают, что ждет их, если хвосты поднимут!

– Отобьют своих смоляне, – урезонивали более благоразумные, – вон их сколько. Может так повернуться, что и нам не сдобровать.

– Посечь самых рьяных, остальные разбегутся!

– Ой ли?

Воевода Сологуб прервал наконец спор:.

– Я отпускаю задержанных. Почему? С ними уйдет и толпа. Я же подумаю, как поступить в дальнейшем, чтобы отстоять город, усмирив бунт без крови. Все.. Идите к своими ратникам и готовьтесь противостоять натиску полков. Помните, город сдавать нам нельзя. Таково повеление короля Сигизмунда. Он, должно быть, уже выслал помощь, – сделав паузу, повелел: – Позовите ко мне епископа Варсонофия.

У Сологуба возник хитрый, как он сам оценил, замысел: отпустить задержанных лишь после прихода епископа, который якобы вступился за них. Это возвысит Варсонофия в глазах православных. И тогда от имени православных горожан и от его, Сологуба, имени послать епископа со всем его клиром к русскому царю с поклоном и просьбой дать пару суток на размышление и на опрос горожан. Мол, только убедившись, что смоляне готовы присягнуть Москве и царю, можно начать переговоры об условиях сдачи города. А за эти двое суток уничтожить поодиночке всех, кто смущает горожан, и, вернув городу послушание, переговоры сорвать. Два дня – большой срок. И горожане успокоятся, и Сигизмундова помощь даст о себе знать. Ударит она в спину, когда пойдут полки на приступ, а пока подождет, укрывшись в лесах.

«Пусть тогда попробуют взять город! Не впервой, – думал воевода. – Обломают зубы и воротятся в свою Москву не солоно хлебавши!»

На епископа Варсонофия Юрий Сологуб полагался полностью. С ним у него давний уговор: вроде бы отстаивая интересы православия, внушать на проповедях уважение к власти, независимо какого вероисповедания она придерживается. Одним словом, власть дана от Бога, а на волю Бога роптать – смертельный грех.

Епископу его тайные люди (а их у него – десятки) уже успели донести о случившемся на соборной площади и о толпе у воеводского дворца. Получив приглашение Сологуба, Варсонофий догадался, что тот в затруднительном положении, выкрутится из которого должен помочь он, православный священнослужитель. Напустив на себя тревожность, поспешил он на зов.

У ворот дворца Сологуба толпа встретила пастыря с поклоном и горячей просьбой:

– Не дай, владыка, погубить уважаемых братьев во Христе!

– Приложу все усилия, уповая на Господа, – пообедал епископ, еще не зная, что задумал воевода.

Настроение смолян Варсонофий уловил сразу же, поэтому твердо решил добиваться от воеводы освобождения взятых под стражу, стращая его всегородским бунтом. Шагая от ворот до красного крыльца, епископ обдумывал убедительные слова, способные сломить упрямство вояки, однако, к его несказанному удивлению, ему даже не пришлось приводить свои доводы. Воевода Сологуб буквально ошарашил епископа:

– Посидим, побеседовав, четверть часа или чуть больше, вроде бы ты, пастырь православных, добиваешься моей милости, а затем выйдешь толпе и выведешь из дворца задержанных, скажешь еще, что, благословясь у Господа, намерен уговаривать воеводу откликнуться На клятвенную грамоту великого князя Московского…

– Всея Руси.

– Пусть будет по церковному «всея Руси». Главное, чтобы толпа разбрелась по своим домам.

– Сказать, обнадежив прихожан, – это дело пустяшное, а как убедить в том, будто я и впрямь за сдачу Смоленска?

– Подумал я и об этом. Соберешь клир и выйдешь за ворота. Крестным ходом – к князю Московскому Василию. Благословишь его во здравие и передашь мое слово, что готов я вести с ним переговоры. Пару суток, мол, прошу, чтоб уговорить смолян не обнажать мечей, встав в ряды защитников плечом к плечу с жолнерами. Еще, мол, время нужно, чтобы сбить спесь со шляхтичей, воинственно-де они настроены.

– Но ты же, раб Божий Юрий, не собираешься без боя уступать крепость, тебе вверенную королем Сигизмундом?

– Верно мыслишь. Рассчитываю я на твою помощь, на то, что пособишь, настраивая прихожан через настоятелей приходских церквей против сдачи города русской рати, мол, пагубно подобное.

– Не исполнимо это. Не желают православные быть под латынянами.

– Или в моем городе притесняли православных? Так и скажи: не притесняли и впредь не станут притеснять. А если войдет в город рать московская, разве не станет грабить и лишать жизней невинных? Великий князь, мол, пишет одно, а поступает иначе. Смутьянов, как я думаю, намеренно подставленных, этой ночью я уберу. Исчезнут без следа. В Днепре.

– Господи!

– Не причитай, а благослови. Думаю, князь Василий, войдя в крепость, погонит тебя поганой метлой из епископов. В Соловки сошлет или в Белое Озеро.

– Не дай Бог.

– Не только от Бога, но и от нас с тобой многое зависит.

– Расстараюсь. Господь простит лукавство наше великой пользы ради.

Очень странные слова: так ли уж богоугодно вести дело к великому кровопролитию, к гибели сотен, а то и тысяч христиан? Только о личной выгоде думки, прикрываемые елейностью.

К утру епископ собрал весь православный церковный клир Смоленска. В праздничных одеяниях, с крестами дорогими и иконами лучшего письма торжественно вышли священнослужители из ворот и без страха – вполне могли надеяться, что ни у кого из православных ратников не поднимется рука на пастырей, – направились к стану царя Василия Ивановича.

Царь, которого тут же известили о крестном ходе, вышел из шатра и сделал дюжину шагов навстречу священнослужителям, почтительно поцеловал крест, которым его осенил епископ Варсонофий, сказавший при этом:

– Благословляю намерения твои, царь всея Руси, не проливать христианской крови.

– С каким словом ко мне? С ведома ли воеводы Юрия Сологуба?

– С его ведома и с его предложением. Он готов вести с тобой, государь российский, переговоры о сдаче крепости, но просит двое суток отсрочки.

– Какие переговоры?! Свое слово я сказал в клятвенной грамоте. Согласны если, распахивайте ворота.

Как было условлено с воеводой, епископу Варсонофию надлежало уговорить Василия Ивановича согласиться с отсрочкой, но епископ неожиданно для себя решил, что ему лучше не поддерживать открыто руку Сологуба, и поддакнул:

– И я того же мнения.

– Передай воеводе: до вечерней зари жду ответа.

У Сологуба Варсонофий тоже начал с лукавства, не стал пересказывать всего разговора с царем.

– Как я не изловчался, уповая на Господа Бога нашего, не смог одолеть упрямство государя всея Руси, – сокрушался епископ. – Уж я и так, и эдак, он же на своем: срок до вечерней зари. Вольны, мол, по моей царской клятвенной грамоте поступить, раскрывайте ворота.

– Повременим. Во всяком случае, до утра. А на утренних ваших службах ты, епископ, исполняя мою волю, станешь вдохновлять православных на защиту крепости.

Хитрый расчет Сологуба прост: на ночь глядя кто на приступ пойдет, а утро вечера мудренее.

Иное мнение было у Михаила Глинского, он упрямо наседал на царя.

– Сологуб хитрит, – убеждал князь, – уберет моих людей за ночь, а нет головы, нет и тела. А епископ разве не двоерушничает? Чего ради согласился просить за воеводу-латынянина? Что, сам воевода не мог выйти либо послать от себя кого-либо из знатных ратных людей.

– Это и мне, князь, понятно. Пугнуть бы стоит город, выказав свое твердое намерение взять его. Но на приступ идти ближе к вечеру вряд ли уместно. У нас и факелов-то не припасено. Даже если спешно готовить, И тогда до ночи не успеть.

– Не нужен, государь, приступ. Совсем пока что не нужен. Вели из всех пушек, особенно тех, что на холмах и на турах, бить по городу беспрестанно. Огнезапаса у пушкарей и ядер в достатке.

– Думал я и об этом, но безвинные тогда изрядно пострадают.

– Зато ухватишь за горло Сологуба и его приспешников. Куда как меньше прольется крови, особенно крови твоих воев. Или ты их не жалеешь?

– Резон в этом есть. Своих жальче. Попробуем, стало быть, разбудить сонных.

Не успел царь принять это решение, как уже пушки из всех стволов обрушили на город ядра, и он содрогнулся. Началась паника.

– Государь всей России долго не трогал нас, надеясь на наше благоразумие, – принялись разъяснять поступок русского царя люди князя Глинского, подначивая горожан. – Айда ко дворцу Сологуба. Разнесем его в пух и прах.

– Толпой нельзя. Скольких ядрами посечет, если угодит?

– По толпам не станут бить. Поймут, что к чему. Или они нехристи?

Со всех холмов Смоленска потянулись горожане к воротам воеводского дворца, и – о чудо! Ни одно ядро не Угодило в толпы идущих. Это еще больше вдохновило смолян, они избрали тех, кто будет вести переговоры с воеводой, и тех, кто выйдет на стены, призвав воевод царской рати утихомириться хотя бы на время, обещая приневолить воеводу, шляхтичей и жолнеров к сдаче, и если они не послушаются, побить их аки псов паршивых.

Обстрел прекратился дружно, как и начинался. Переговорщиков впустили во дворец, и они твердо заявил и:

– Не откроешь ворота, воевода, город восстанет. Мы сами распахнем ворота, сил побить воротников у нас вполне достанет, хватит и на то, чтобы продержать отворенными и дать московской рати ворваться в крепость. Вряд ли кто из вас тогда останется живым. Заодно и безвинных смолян могут посечь. Укладисто ли такое? Не лучше ли тебе, воевода, принять разумное решение. Богоугодное. А шляхтичам и жолнерам что? У них есть выбор: разъезжаться по своим домам или переходить на службу к русскому царю. Решай, воевода. Либо мир, либо вскоре снова ударят осадные пушки, а смоляне тогда оголят мечи. Пролитая кровь ляжет на твою, воевода, душу. Господь взыщет с тебя за грех твой великий.

– Я принимаю условие клятвенной грамоты великого князя Василия. Жолнеров и шляхтичей, разоружив, построю на площади у ратуши. Под вашим приглядом и вашей заботой, чтоб не обманул московский князь моих ратников. К нему вступлю сам с ключами от города Смоленска. О моем решении русских воевод известите со стены. На разоружение и подготовку к выходу мне немного времени понадобится.

– Что ж, немного подождать можно, – с удовольствием воспринял добрую весть Василий Иванович.

Вскоре многолюдная процессия вышла из города. Оказалось, что жолнеры и даже шляхтичи, на уговоры которых просил время воевода Сологуб, без малейшего пререкания сложили оружие. У шляхтичей одна забота:

– Надо, чтоб после встречи с воеводами, вернули нам наши палаши и сабли. Мы же – шляхта. Это наши привилегии.

– Вернут. Иль воеводы и бояре русские не уважают знатность.

Больше никаких вопросов не возникло. Все ясно из клятвенной грамоты Василия Ивановича.

Василий Иванович, пытаясь упрятать ликование души поглубже, вышел навстречу процессии важной поступью, но без надменности во взгляде.