Текст книги "Поздний бунт. Андрей Старицкий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

– Все годы своего правления я потратил на устройство державное, подобное тому, какое сложилось при Владимире Первом[31]  [31] Владимир I Святой (7-1015) – с 969 г. князь новгородский, с 980 г. великий князь киевский.


[Закрыть] и при Ярославе[32]  [32] Ярослав Мудрый (ок. 978-1054) – великий князь киевский с 1019 г.


[Закрыть]. В те годы, подчиненное единовластию, наше отечество стало примером для всей Европы. Тишина и порядок в городах и поселках; крепкая, хорошо устроенная рать; хорошо продуманные и справедливые уставы; налаженное образование, развитая торговля, добрый флот – вот чем тогда могла гордиться наша держава, могла она гордиться и справедливым судом. При Ярославе, который внес много новых, соответствующих его времени дополнений в «Русскую Правду»[33]  [33] «Русская Правда» – первый свод древнерусских законов, объединивший комплекс юридических документов XI– XII вв.; дошла в списках XIII-XVIII вв.


[Закрыть], ни князь, ни назначенный им вершить суд боярин не могли без присяжных решать важные тяжбы или дела разбойные. Тогда смертная казнь находилась вне закона, ее ввел лишь Дмитрий Донской, не видевший иного способа устрашить преступников, заполонивших Россию. При Ярославе и даже при Мономахе царило правило: не убивать даже виновных, ибо жизнь христианина священна.

Снова сделал государь небольшую передышку, внимательно взглянул на сыновей: понимают ли, осознают ли, в чем было величие державы. Похоже, понимают. Вон как горят их глаза, а у самого младшего, Андрея, даже пылают щеки.

– Говорят, если бы не Батый, не потеряли бы мы былой ладности в устройстве державном, но это не так. Я считаю, что задолго до Батыева нашествия мы лишились устойчивого порядка. И виновен в этом великий князь Ярослав: потратив много сил на объединение всех княжеств под единую руку, он в своей духовной разодрал единой на уделы – чтобы всем сыновьям досталось без обиды. Непоправимая близорукость! Не успела утихнуть скорбь всенародная по усопшему, как зазвенели мечи – земля русская оросилась кровью и слезами несчастного народа, а в междоусобной рати гибли самые отважные богатыри.

Горестный вздох издал Иван Васильевич, словно все то страшное пришлось пережить самому, а затем с еще большей грустью в голосе он продолжил:

– Андрей Боголюбский[34]  [34] Андрей Юрьевич Боголюбский (ок. 1111-1174) – князь владимиро-суздальский, был убит своими приближенными, по сведениям, в убийстве участвовала и его вторая жена «родом из Яз» (осетинка).


[Закрыть] усмирил было междоусобья, определив ради этого новый для державы стольный град – Владимир, но – увы, коварно убиенный, не довел дело до конца. Его сводный брат Всеволод захватил великокняжеский престол. Каждого птенца своего большого гнезда в духовной одарил уделом – междоусобье вспыхнуло с новой силой. То – давняя история, но и ближе к нашим дням, не то ли самое видим? Разве мало сделал отец мой, ваш дед, продолжая начатое Калитой, а чем закончил? В духовной определил меня великим князем Московским и царем всей русской земли, причем по своей воле, без ордынского ярлыка, самолично, как бы утвердив этим, что не подвластны мы больше Орде, я же – единодержавец. Вроде бы куда как ладно? Но наделил он моих братьев уделами, отдав им и треть от доходов московских. Вышло так, что не един я во власти, уравнялся в духовной со своими братьями. К чему это привело? Только Андрей Меньшой[35]  [35] Андрей Васильевич Меньшой (1452-1481) – удельный вологодский князь, младший из семерых сыновей Василия II от брака с боровской княжной Марией Ярославной, детей не имел, завещал удел Великому князю.


[Закрыть] признавал меня полновластным правителем всей русской земли. Андрей же Большой[36]  [36] Андрей Васильевич Большой Горяй (1446-1493) – удельный князь углицкий, 4-й из сыновей Василия II. Всю жизнь боролся против старшего брата Ивана III, умер в заточении.


[Закрыть] и Юрий[37]  [37] Юрий Васильевич Молодой (1441-1472) – удельный князь дмитровский, 3-й из сыновей Василия П.


[Закрыть] сколько зла сотворили, сколько крови людской пролили, борясь против единства державного. И это в то самое время, когда хан Орды Ахмат[38]  [38] Ахмат (Ахмед-хан) – последний хан Большой орды, правил в 1459-1481 гг.


[Закрыть]полчил тумены для похода на нашу землю, дабы снова ее поставить на колени. Многие десятилетия, а то и столетия мы безропотно платили бы дань кочевникам, оставаясь их рабами. Братья мои даже не думали о последствиях своего мятежа, горестно-страшных, как не думали и об единой обороне те удельные князья, когда налетел на Русь Батый прожорливой саранчой.

Замолчал государь на мгновение и потом сказал то, ради чего, возможно, и затевал столь долгий разговор с сыновьями:

– Я подобной ошибки в своей духовной не допущу. Как бы кому из вас не показалось обидным за обделение наследством. В вашем единстве под рукой старшего, кому оставлю я трон, и ваше благополучие, и ваша сила.

Помнил об этом разговоре князь Андрей, однако, не забыл он и о том, что позже отец едва не повторил то, что так решительно осуждал и что могло бы иметь более тяжелые последствия: он венчал еще при своей жизни на Царство малолетнего внука – сына Ивана Молодого[39]  [39] «…венчал… на царство… внука – сына Ивана Молодого…» – После смерти в 1490 г. Ивана Молодого, старшего сына Ивана III от первого брака, великий князь объявил своим преемником внука Дмитрия и в 1498 г. венчал, его на великое княжение. Тайная борьба сторонников претендентов завершилась тем, что Иван III признал преемником Василия, а Дмитрий был посажен под стражу.


[Закрыть] и его жены, Елены, дочери молдавского господаря Стефана Третьего – но вовремя одумался. И то верно: четверо сыновей от Софьи Палеолог[40]  [40] Софья Фоминична (Зоя Палеолог) (1448-1503) – дочь Фомы Палеолога, племянница последнего византийского императора Константина XI. С 1472 г. великая московская княгиня, вторая жена Ивана III.


[Закрыть] разве смирились бы с отдалением от трона? Такая бы началась карусель, что страшно подумать! Непременно вмешались бы и священнослужители, именовавшие меж собой великую княгиню римлянкой, не остались бы в стороне князья и бояре, которые тоже не верили, что Софья Фоминична, прирученная Папой Римским, искренняя последовательница византийского православия.

Князь Андрей оценивать суматошность отца в выборе наследника станет много позже, когда сам столкнется с проблемой выбора: либо смирная и послушная жизнь, либо – решительная борьба. Но это время еще далеко впереди – сейчас он, обиженный высокомерной резкостью и даже жестокой угрозой старшего брата, вспоминал наказы отца быть едиными меж собой во всем, сравнивал действия его, добивавшегося полновластия более убеждениями, чем карой, с первыми шагами старшего брата, еще не венчанного на царство, но уже взявшего в свои руки верховную власть. И виделось князю Андрею, что грядет резкая перемена в образе правления. Цель у Василия как и у отца, – единовластие, но по всему видно, особенно по готовящейся казни, что к этой цели брат пойдет иным путем.

Отец никогда не ломал резко сложившиеся до него уклады й, на первый взгляд, действовал вроде бы вяло, нерешительно, на самом же деле он двигался к своей цели твердым шагом, лишь сообразуясь с обстоятельствами, порой выжидая, когда сама жизнь предоставит возможность, а то и создавая ее своими действиями, а когда же видел, что успех вполне достижим, не упускал момента. Ни разу. Главнее всего для отца была настойчивая последовательность, без вероломства и спешки, а еще и твердость слова, верность которого подтверждалась событиями. Когда же отец видел бесполезность и даже опасность дальнейшего увещевания, тогда он объявлял войну и наносил хорошо продуманный, практически неотразимый удар. Только братьям своим, которые не единожды заслуживали решительного удара, он все прощал и именно этим отношением добивался их смирения – не полного, но все же приемлемого.

А Василий?! Не пойдешь созерцать изуверство – в оковы! А ведь он еще даже не венчан на царство. Отец еще жив, и кому предстоит быть великим князем, еще не известно. И потом… Разве великая крамола – да и крамола ли вообще – нежелание глазеть, как корчатся охваченные пламенем достойные из достойнейших?

Князь Андрей долго обдумывал случившееся, лелея обиду свою на брата, обеляя себя полностью, без всяких оговорок, однако здравый смысл исподволь подтачивал эту уверенность в своей правоте, и размышления постепенно принимали иную окраску.

Верно, не велика вроде бы беда в том, что он, не согласившись с решением казнить, по его мнению, невинных людей, подался в свое имение, но если взглянуть на подобную выходку с иной точки зрения, то не ослушание ли это, не первый ли шаг к раздору, которого отец так настойчиво наставлял не допускать?

«Сегодня я запротивился быть на Красной площади, завтра – откажусь вести дружину против врагов, посчитав поход несвоевременным… Не устроит духовная отца – начну добиваться справедливости… Да, далеко можно зайти… Утром повинюсь перед братом Василием, дам слово идти у его руки без мудрствования».

Окончательный вывод князя Андрея был весьма категоричным: да, грядет иное время, более жесткое, даже более жестокое, но по сути своей имеющее ту же главную цель – мир и спокойствие на русской земле под единой рукой великого князя, государя всероссийского.

Надолго ли этот вывод останется неизменным?

Вчера, когда князь Андрей въезжал в Кремль, солнце искрилось на маковках храмов, морозец пощипывал нос, не заметил он никаких изменений за едва тронутым морозцем окном, тускло освещенным луной, и во время своих затянувшихся раздумий. Разбудил же князя постельничий будто совершенно в иную пору: сильный ветер швырял в оконце комья тяжелого, мокрого снега, сползавшего по стеклу скользкой поверхности слезящимися комочками, как бы спеша уступить место новым снежным шлепкам.

– Плачет небо, – словно невзначай промолвил постельничий и, спохватившись, поспешно добавил: – До нитки можно промокнуть.

У князя защемило сердце от этих будничных слов, проникнутых вроде бы лишь заботой о своем любезном хозяине, но Андрей понял и скрытый смысл сказанного. Навалилось даже сомнение: «Верно ли поступил, подчинившись Василию? Даже постельничий осуждает. Никому казнь не в угоду, кроме иерархов…»

Пока князь одевался и наскоро завтракал, снежный заряд пронесся, и до Успенского собора, в котором определено было проклясть еретиков и получить благословение Господа на очищение душ отступников от православной веры огнем, он шел в безветрии, лишь сквозь какую-то насупленность всего воздуха.

Служба была короткая, а вот проповедь митрополита растянулась надолго: он возносил решение Собора иерархов церкви казнить огнем еретиков, но так путано, так невразумительно, что Андрей Иванович не узнавал владыку, отличавшегося велеречивостью. Похоже было, сейчас митрополит неумело оправдывался.

Наконец проповедь-оправдание завершилась, и митрополиту поднесли массивный золотой крест, а поверх пестревшей драгоценными камнями и густым золотым шитьем сутаны надели черную рясу, наподобие тех, что обычно носят монахи, исполняющие самые грязные послушания. Только митра на голове осталась прежней, обильно утыканная жемчугом, алмазами, яхонтами и иными сверкающими каменьями, она нелепо торчала на голове перевернутым ночным горшком.

На Соборной площади уже стояли рядами по три человека иерархи, облаченные во все черное и держащие серебряные кресты и иконы в золотых и серебряных окладах. За иерархами – толпа бояр, князей, дьяков и подьячих, а уж за ними, тоже по трое, растянулись чернецы Чудова монастыря.

Сейчас сойдет с паперти митрополит, за ним, как полагал князь Андрей, последует великий князь Василий Иванович, следом – его братья, и двинется черная змея крестного хода на Красную площадь через Фроловские ворота. Однако Василий Иванович жестом остановил братьев, и процессия тронулась в непривычном порядке, великий князь с братьями словно провожал ее.

«Что еще удумал?!»

Лишь когда прошагали мимо паперти чернецы Чудова монастыря, Иван Васильевич, кивнув братьям, спустился по ступеням и двинулся за чернецами, отстав на несколько саженей[41]  [41] Сажень – русская мера длины, равна 2,1336 м.


[Закрыть], братья, отступив на полшага, – за ним. Их спины тут же прикрыла сотня детей боярских в доспехах и с обнаженными акинаками[42]  [42] Акинак – короткий (40-60 см) железный меч.


[Закрыть].

Весьма хитро придумано. Вроде бы он, великий князь, подневольник решения церковного Собора и идет к месту казни по необходимости, вопреки своему желанию.

Красная площадь почти битком забита разномастным людом, оставившим все свои дела ради необычности, которая должна была свершиться. По обеим сторонам широкого прохода, ведущего сквозь толпу к Лобному месту, выстроились, словно частая изгородь, ратники охранного полка. Лобное место опоясывало кольцо, образованное изчернецов московских и подмосковных монастырей, стоявших вперемежку с ратниками царева полка.

В центре круга – высокий помост, наспех сколоченный. По нему прохаживается, подбоченясь, палач в красном кафтане и красном колпаке с внушительным тесаком в руке. Ни топора, ни колоды на помосте не видать.

«Язык станут усекать Некрасу!» – с возмущением определил князьАндрей, который никак не мог согласиться с тем, что намечалось свершить на Красной площади, считая это несправедливым изуверством.

Вокруг помоста – кольцо из десяти костищ, но без столбов, к которым должно прикручивать приговоренных к сожжению, над кострищами – массивные кованные треноги, а в руках у чернецов, стоящих у кострищ, – горящие факелы.

«Что замыслили?!»

Жестокость придуманного стала понятной, когда из Фроловских ворот потянулись одна за другой биндюхи[43]  [43] Биндюх – большая повозка, перевозившая до ста пудов груза.


[Закрыть]с железными клетками, в каждой из которых – осужденный на сожжение. Биндюхи въехали в круг, остановились у определенного каждой повозке кострища, возницы и несколько крепкотелых мужиков принялись снимать клетки и устанавливать их на треноги, и тут оказалось, что пол клеток сделан из листов железа.

Выходит, не огнем станут очищать души несчастных, а поджариванием, как грешников в аду на сковородке! До каких же пределов может дойти злобство утонувших в нечести властолюбцев и сластолюбцев?!

Сейчас митрополит даст сигнал, и чернецы-косторовые подсунут факелы под ловко уложенные березовые поленья и специально подготовленную бересту, хотя дрова и облеплены мокрым снегом, но еще не успели освновательно промокнуть – вот-вот запылают костры. Митрополит, однако же, медлит, явно чего-то ожидая, поглядывает то и дело на Фроловские ворота.

Неурядица какая-то, похоже, вписалась в заранее определенный порядок.

И верно, лишь через некоторое время в воротах показалась стража, подгоняющая тычками под бок Некраса Руковова, окованного тяжелыми цепями. Тычки мало помогали: Некрас то и дело останавливался, и у стражников лопнуло терпение. Двое из них, вложив мечи в ножны, подхватили осужденного под руки и, двигаясь скорым шагом, поволокли его к Лобному месту. Когда Некраса втащили на помост, он безвольно плюхнулся на колени, хотел что-то сказать, видимо молить о пощаде, но крепкая ладонь палача зажала ему рот: палач хорошо знал свое дело, исполнял его ревностно и умело, без каких-либо подсказок.

На помост, кряхтя, поднялся по-бабьи толстомясый иеромонах и на удивление зычным баритоном возгласил:

– Собор святителей православной церкви постановил очистить души грешников-еретиков огнем за отступничество от заветов Господа Бога нашего и за святотатство. Аминь!

Иерархи достойно, а чернецы во всю мощь своих легких подхватили «Аминь!», и слово троекратно прокатилось над головами зрителей, молча взирающих на происходящее.

Переждав малость, иеромонах продолжил:

– За дьявольские речения, смущавшие православный люд Великого Новгорода, еретику Некрасу урезать язык здесь, на Лобном месте, а душу огнем очистить в самом Новгороде. Аминь!

Еще прокатывалось по площади троекратное «Аминь!», а палач, выхватив язык несчастного, отсек его ножом, и уже поднял высоко над головой окровавленный кулак с зажатым в нем отрезанным языком – пусть все любуются его чистой работой.

Площадь ахнула. Послышались громкие моления:

– Господи, прости и помилуй!

Некраса Руковова стражники стащили с помоста и поволокли на Казенный двор[44]  [44] Казенный двор входил в Казенный приказ, в ведении которого были посадские торговые люди, сборы с них поступали в Казенный двор, где хранились и откуда выдавались дорогие вещи, составлявшие царскую казну.


[Закрыть], а во след им полетел, подхлестывая людей, снежный заряд.

Новая задержка. Митрополит переждал, пока ветер с мокрым снегом не пронесся дальше, и, лишь когда небо утихомирилось, вознес к огрузлым тучами небесам крест, держа его в обеих руках, и возопил:

– Господи! Благослови свершить святое дело!

Десять епископов – каждый со служкой, который нес серебряное ведерко со святой водой и мочальной кистью, – подошли к назначенным им клеткам и принялись окроплять их, повторяя: «Господи, благослови и помилуй!» Окропляли старательно, торжествуя свою полную победу над теми, кто намеревался лишить их властного, безнадзорного и сытого житья.

Дождавшись, когда епископы закончат освящение клеток, митрополит резко опустил крест, и чернецы сразу же начали разжигать костры. Дрова разгорались медленно, постепенно накаляя железные полы клеток. Многие из обреченных начали уже приплясывать, взвизгивая все жалостней, только Иван Волк Курицын и архиепископ не двигались, стояли твердо, намертво вцепившись руками в прутья клеток.

Брат Кассиана, клетка которого была установлена слева от архиепископской, заскулил жалостно, но Кассиан попросил его отечески заботливым тоном:

– Терпи. Не давай повода торжествовать нехристям. И тут Иван Волк, напрягши до предела голос, заговорил с молчаливой толпой:

– Люди! Православные! Вы видите зло, творимое теми, кого вы считаете святителями! Не верьте им! Они погрязли в разврате! Они утонули в роскоши! Они забыли заповеди Иисуса Христа, прожигая жизнь свою в пьянке и прелюбодеяниях!

У клетки тут же оказался толстомясый иеромонах, закричал зычным голосом:

– Изыди! Сатана! Изыди!

– Ты сам есть сатана! Изыди ты! Гореть тебе вечным огнем в аду за то, что лебезишь перед иеромонахами, погрязшими в грехах смертных! Господь не простит вас всех до единого! В аду ваши места! В аду!

Иеромонах и чернецы прилагали все усилия, чтобы скорее раздуть костер, и он разгорелся живей, накаляя пол до красна. Князь Андрей не сводил глаз с Ивана Волка Курицына, ступни которого начали пузыриться и далее дымить.

«Сейчас взвоет от боли. Не железный же он!» Иван Волк молчал, сцепив зубы и мертвой хваткой сжимая могучими руками прутья клетки.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ивану Васильевичу полегчало. К нему не только вернулась память, он даже начал вставать с постели, однако ни в какие державные дела не собирался вмешиваться, может быть, не имея на то силы, может, решив специально приглядеться, ловко ли будет управляться с делами наследник престола. Царь не интересовался тем, какие за время его беспамятства события произошли не только в мире, в стране, в Москве, но даже в Кремле, в его Государевом Дворе. С сыновьями, которые теперь часто встречались с отцом, в основном вел разговоры о прошлом, и князь Андрей, имевший большое желание спросить у отца, причастен ли тот к казням на Лобном месте, так и не смог решиться на это, для него ответ на этот вопрос остался тайной. И все же сыновей удивило, что отец их, хотя и хворый, но царь, отмахнулся будто от назойливой мухи от вести о предательстве Казани. Молвил лишь со вздохом: – Напрасно я не поступил с ней как с Великим Новгородом, – и добавил, оборотись к старшему сыну: – Тебе, Василий, исправлять мою оплошность.

Великую ошибку совершил царь Иван Васильевич, желавший, как обычно, решить большую проблему малой кровью, а теперь польется она полноводным весенним паводком.

Дважды ходил царь Иван Васильевич походами наказывать Казань за разбойные набеги на восточные русские княжества. Первый поход окончился незадачей, зато второй принес великий успех: Казань сдалась, признав себя подданной Российского государства. Тут бы и посадить у обузданных соседей, особенно в самой Казани, своего наместника с сильной ратью, но великий князь не пошел на столь решительные меры, опасаясь скорее всего возмущения Орды, Турции и Крыма, с которыми у него сложились добрые отношения. Особенно дружественными были отношения с крымским ханом – тот с большой пользой помогал ему противостоять Литве и Польше.

Объединенного удара Россия могла и не сдюжить.

Еще одна причина удержала великого князя Ивана Васильевича от решительного шага: дух казанцев. Княжество молодое, во главе его стояли все было потерявшие после изгнания из Орды Улу-Мухаммеда, но сумевшие ратной доблестью добиться величия и богатства – смирятся ли они с ролью подданных хотя и великой державы? Вряд ли! Полезность единения с могучим соседом должна утвердиться в их сознании, а на это нужно время, и не малое. Вот и решился Иван Васильевич (как стало ясно позднее – ошибочно) на так называемый промежуточный шаг. Казнив свергнутого хана Алегама и отправив его жену Нурсалтан в Вологду в заточение, он посадил на ханство Мухаммед-Амина[45]  [45] Мухаммед-Амин (Мухаммед-Эмин, Мегмет-Аминь) (?– 1518) – казанский хан, боролся за престол с братом Али-ха-ном, вынужден был бежать в Россию, получил от Ивана III в кормление Каширу. В 1486 г. занял казанский престол, был изгнан и получил его в 1502 г. после переговоров Ивана III с казанской знатью.


[Закрыть], которому в свое время спас жизнь.

Многие годы Мухаммед-Амин, который царя Ивана Васильевича называл не иначе как своим отцом, держал клятву верности, урезонивая строптивцев, требующих отпадения от России и похода на ее земли. Но вот по просьбе Крымского хана царь отпустил ханшу Нурсалтан в Казань, и та в соответствии с шариатом стала женой Мухаммед-Амина. Льстивыми ласками она добилась безраздельного влияния на мужа и, горя желанием отомстить за смерь казненного первого страстно любимого мужа, исподволь подготовила властолюбивого Мухаммед-Амина к измене. Поняв, что только клятва быть верным слугой своего спасителя сдерживает мужа, принуждает его к смиренности, Нурсалтан обзавелась сторонниками, ненавидящими Россию и желающими разбогатеть грабежом, их общие усилия принесли свои плоды. Особенно же на казанского хана подействовало известие о том, что русский царь смертельно болен и дни его сочтены: ведь если не станет того, кому дана клятва, то нет и нарушения клятвы. Да и вообще для мусульманина клятва, данная гяурам[46]  [46] Гяуры – (от тур. gavur, от араб, кафир – неверующий) – в Средние века принятое у исповедующих ислам название всех немусульман.


[Закрыть], не стоит ломанного дерхема.

Мухаммед-Амин знал, что Иван Васильевич, безмерно веря ему, не держит в приграничных городах даже малых отрядов, имея в них лишь городовых стражников. Поэтому хан посчитал, что его неожиданный поход будет иметь безусловный успех, и он решился.

– Готовьте поход, – приказал Мухаммед-Амин своим темникам и нойонам. – Трех-четырех туменов хватит. Пойдем поздней осенью. Неожиданно.

– Не снестись ли с ногаями?

– Не помешает. Но от них должно быть не более двух туменов. Пусть не возомнят о важности своей роли.

– Исполним, как повелеваете, великий хан великой Казани.

Вроде бы все уже ясно, осталось лишь приниматься за подготовку к походу, однако первый советник, пользуясь правом говорить в любое время, обратился к хану:

– Повремените, мой хан, закрывать совет, послушайте неразумное слово раба вашего. Возможно, оно пригодится вашим, великий хан, князьям, темникам и нойонам?

– Говори. Твои слова всегда полны мудрости.

– Семнадцать лет, мой хан, казанцы не имели свободного духа. Они привыкли считать себя зависимыми от Москвы, и даже вооружившись, не превратятся во львов, а так и останутся дворовыми собаками. Перед походом вам, мой хан, нужно взбодрить своих подданных.

Дайте им почувствовать себя вольными сыновьями великой Казани.

Князья и нойоны одобрительно закивали головами, поняв, к чему склоняет хана его первый советник. Верно понял недоговоренность советника и Мухаммед-Амин, но не поспешил с ответом. Долго колебался, не решаясь на столь гнусный шаг.

Молчание стало гнетущим. Первый советник открыл было рот, дабы продолжить убеждать своего повелителя, но хан поднял руку.

– Пусть будет по твоему совету. Перед походом развяжем руки казанцев, вдохновим их на угодные Аллаху свершения. Но предупреждаем: никаких действий до решительного дня не начинать, чтобы московский посол даже не заподозрил, что мы для него готовим.

– Без подготовки, великий хан, задуманного не совершить с должным размахом.

Ответил не Мухаммед-Амин, а его советник:

– Разве у вас на плечах арбузы? У каждого есть верные слуги. Много верных слуг. Вот их в нужный час выпустите на улицы. Так и поднесем мы факелы к пороховой бочке. Взметнутся вольнолюбивые души правоверных, даже хворые возьмут в руки ножи или сабли.

По совету ханши Нураултан, Мухаммед-Амин и своих придворных подготовил к грабежу. Отобранные несколько сот нукеров были предусмотрительно переодеты в одежды простолюдинов, но под рубашками – нагрудники, а под халатами – сабли.

Сигнал к началу погромов и резни подал муэдзин мечети. Призывая по установленному обычаю правоверных на утренний намаз, он по воле настоятеля мечети Кул-Шерифа добавил одну фразу: «Испросите всемилостивого благословения на джихад, да покарает разящая десница Аллаха неверных гяуров!» Сановники знали об этой условной фразе, и каждый из них, забыв о намазе, устремился к облюбованным заранее купеческим домам, к посольскому дворцу, лично возглавив взбудораженную толпу. Однако слуги знатных мурз не остановились только на грабеже, распоясавшись, они пустили в ход ножи и сабли, убивали всех подряд – стариков, женщин, малолетних детей. Пример же показали сами мурзы, поступившие вопреки воле хана, но по предварительному сговору меж собой. Чтобы не осталось у Мухаммеда-Амина пути к отступлению.

К концу дня, когда все, что можно разграбить, было разграблено и оказалось в татарских домах, когда сотни русских зарезаны были, тысячи пленены, загнаны в хлева и амбары, чтобы затем продать в рабство, Мухаммед-Амин спохватился и выразил недовольство своим дворовым слугам, своим князьям и нойонам.

– Вы отступили от нашей воли! По какому праву?! Разве мы разрешали убивать?!

Ответил за всех первый советник, подчеркнуто низко склонив голову и смиренно сложив руки на животе:

– Не вы ли, мой хан, отныне полный властелин свободной державы?! По вашей воле мы поднесли факелы к пороховой башне, и она взорвалась. А кто в состоянии противостоять взрыву? Да и стоит ли ждать гяуров? Правоверные не отступили от шариата. К тому же, из вчерашнего нищего, прозябавшего на подачках князя московского, вы, великий хан, за один день приобрели несметное богатство. Поглядите, что, мой повелитель, снесли в ваш дворец слуги ваши, мурзы, нойоны и князья. Они позаботились не о своем обогащении, но о вашем, чтобы было чем платить нукерам, собранным для похода на неверных.

Первый советник хорошо знал, сколь алчен Мухаммед-Амин, мечтавший о богатстве и вынужденный обуздывать свою страсть из-за чувства долга перед своим спасителем.

Хан любил и власть. Очень любил. Однако не решался сделать смелого шага. Теперь шаг был сделан.

Мухаммед-Амин поднялся с подушек, на которых возлежал, и вышел на крыльцо. Глаза хана вспыхнули гордой радостью: в самом центре дворцовой площади высилась гора золотых и серебряных изделий, связки соболиных, куньих, песцовых и лисьих шкурок; а на вершине этой горы гордо возвышалась связка из сорока чернобурок.

– Это только начало, мой хан, – подобострастно произнес советник. – К вашим ногам, великий хан, лягут богатства многих городов неверных. Тогда вы, став непобедимым, взойдете на трон Золотой Орды. Никто из чингизидов не посмеет заступить вам путь к нему. А Москва снова вынуждена будет платить дань. Такую дань, какую установите вы, великий хан Золотой Орды.

– Да будет так. Через два дня – поход! Недаром, однако, мудро замечено: бодливой козе бог рогов не дает. Возбужденные безнаказанным разбоем, возомнив о себе Аллах весть что, четыре тумена казанцев устроили торжественный смотр на Арском поле[47]  [47] Арское поле – равнина к северу от Казани, названная по имени некогда проживавшего там народа ари, или аринов.


[Закрыть] на виду у ликующих жителей столицы ханства. Люди буквально облепили стены. Когда же тумены начали переправу через Волгу, горожане не только провожали нукеров всем миром, но многие по доброй воле брались за весла, вязали плоты.

Через пару дней казанские конные тумены пополнились парой конных туменов ногаев, которые тоже жаждали славы и богатства.

Грабеж начался уже на чувашской земле. Хотя темники[48]  [48] Темник – военачальник, командующий большим войском, десятитысячник.


[Закрыть], тысяцкие и даже некоторые из сотников пытались сдержать своих алчных подчиненных, но действовали вяло и поэтому без всякого заметного успеха. Когда же тумены вошли в русскую землю, запылали малые города и селения, в прах превращались погосты. Однако, как понимали темники и нойоны, это не принесет крупного успеха: они вели свои тумены большим походом, чтобы не просто разграбить мелкие городишки, погосты и села, а поживиться богатствами Нижнего Новгорода, Мурома, иных крупных приволжских и прикамских городов и, если Аллах соблаговолит, даже присоединить эти города к Казанскому ханству.

Чаяния эти высказал Мухаммеду-Амину его советник, но не в лоб, а с обычной своей уловкой:

– Великий хан, если вы встанете твердой ногой в Нижнем Новгороде, то сможете, разделив свои тумены, пройти по Оке до Мурома, по Волге – до Юрьева, а то и дальше. Тогда вашими станут несметные богатства. Если вы пожелаете, все эти земли возьмете под свою руку. Известно же вам, о великий, что ни в одном из приволжских и приокских городов нет крепкой охраны. Созовите совет темников и нойонов, велите собрать все свое войско в единый кулак и взять Нижний Новгород.

– Как всегда, твой совет мудрый и ко времени.

Темники и нойоны, поняв настроение хана, высказались все до одного за взятие главного русского города на Волге, а более угодливые даже посоветовали хану без промедления присоединить Нижний Новгород к Казанскому ханству. Тогда, по их рассуждению, никогда больше ни мордва с чувашами, ни даже эрзя не повернут головы к московскому князю.

Многие почти слово в слово повторяли предложенное первым советником:

– Станет вашим улусом Нижний Новгород, великий хан, и вам откроется путь и по Оке, и по Волге. Ваша сабля будет занесена даже над Владимиром. Вот тогда Москва встанет на колени перед вами, великий из великих! Она признает себя в подданстве могучей Казани! Тогда Золотая Орда вынуждена будет позвать вас, могущественного, на свой трон!

У Муххамеда-Амина дух захватило от заманчивого будущего. Недолго раздумывая, он повелел твердо:

– Возьмем город гяуров. Сразу. Без осады.

Решение, в общем-то, с тактической точки, зрения верное. Нижний Новгород действительно не имел надежной охраны – сведения у казанцев были совершенно точные – только малая городовая стража, да сотня, охранявшая пленных литовцев. Никто бы не осудил Хабара-Симского[49]  [49] Образцов-Симский-Хабар Иван Васильевич (?-1533 или 1534) – боярин, воевода. Зимой 1475-1476 гг. участвовал в походе к Новгороду Великому, будучи нижегородским воеводой, в 1505 г. отличился при защите города от татар и ногайцев. За участие в Литовском походе получил чин окольничего. В 1519-1521 гг. – наместник в Перевитске, затем Рязани, умело оборонял город от Мухаммед-Гирея. За ратные подвиги в 1522-1523 гг. был пожалован в бояре.


[Закрыть], оставь он город, вывезя из него казну и дав возможность людишкам укрыться в лесных дебрях. Но воевода рассудил иначе: стоять насмерть. Стены довольно крепкие и высокие, а горожане, если не имеют желания быть либо посеченными, либо отправленными на невольничий рынок, возьмут в руки мечи, шестоперы и боевые топоры. Благо в запасе их было изрядно, как и кольчуг, щитов и шеломов. И еще осенило Хабара– Симского: выпустить литовских узников, а их более трехсот, пообещав им вольное возвращение на родину, если они проявят твердость и город удастся отстоять. Он так и сказал им:

– Встаньте плечом к плечу с новгородцами. Ваша свобода в ваших руках.

Пленники, посоветовавшись между собой, определили для переговоров с воеводой самого уважаемого воина.

– Мы понимаем: твоего, воевода, слова не достаточно, оно не окончательное. Только ваш великий князь может отпустить нас в наши дома, но мы также понимаем, что если казанцы возьмут крепость, они непременно отвезут нас в Астрахань на продажу в рабство. Выходит, у нас маленький выбор. Но у нас есть вопросы.

– Как величать тебя, воин?

– Лукас.

– Лука, значит. Так спрашивай, Лука, что хочешь.

– Имеет ли воевода затинные пищали[50]  [50] Пищаль – тяжелое ружье и артиллерийское орудие, на вооружении была до XVII в. Затинные пищали – легкие орудия, устанавливались за крепостной стеной (за тыном).


[Закрыть] и рушницы[51]  [51] Рушница – ручная пищаль.


[Закрыть]?

– Да.

– Сколько?

– Пушек – дюжина. Пушкарей всего двое. Для сохранности. Рушниц хватит почти всем, кто ловок в стрельбе из них.

– Мы все крепко держим в руках рушницы. Найдутся среди нас и добрые пушкари.

– Тогда по рукам?

– Да.

Ладони вчерашних врагов – возможно, и будущих – плотно сжались в единый твердый кулак.

Пока Мухаммед-Амин собирал свои тумены, пока вел их к стенам Нижнего, горстка решивших стоять насмерть ратников и вооружившихся горожан изготовились к отражению удара. На стенах – пушки. Вся дюжина. Литовцы и умевшие обращаться с рушницами городовые ратники обустраивались у стрельниц подошвенного и среднего боя, а под стенами, на треногах устанавливали котлы с водой и смолой. Дрова под ними сухие, бересты припасено не скаредно, подожги факелом, и через четверть часа запенится смола, закипит вода – успевай окатывать лезущих по лестницам на стены врагов.