Текст книги "Лунный вариант"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
12
В маленьком душном номере гостиницы Леня Рогов укладывал свои вещи в серый объемистый чемодан, разукрашенный наклейками иностранных отелей. Где только не побывал этот чемодан! С желтых, зеленых, оранжевых и карминных наклеек глядели клыкастые львы и носороги, полуобнаженные красавицы – кинозвезды, тяжелоатлеты и знаменитые автомобильные гонщики, колонны развалин древних Афин и сверкающие небоскребы, «бьюики» и разлапистые пальмы в дельте Нила, под которыми так и тянуло отдохнуть, – все было на этикетках, украшавших его чемодан.
Леня стоял над ним и сосредоточенно решал, как бы получше и поаккуратнее утрамбовать свое имущество. Долгая холостяцкая жизнь приучила его к экономности и практичности. Был он в одних трусах и сиреневой безрукавке. Темные оливковые глаза перебегали с предмета на предмет. Каждая вещь подлежала недолгому, но внимательному разглядыванию, прежде чем укладывалась в чемодан.
Леня не был сейчас одинок в покидаемом им жилище. На его койке сидел подполковник Субботин. Остряк и пересмешник был явно не в духе. Зеленые его глаза казались выцветшими от грусти. Редкие, чуть рыжеватые волосы, за которыми он всегда старательно следил, не были расчесаны, и Андрей время от времени нервным однообразным движением теребил их, будто выполнял чью-то команду. С нескрываемой досадой и печалью следил он за каждым движением Рогова.
– Все-таки зря, старик, – вздыхал Субботин, прикасаясь к своей шершавой щеке, – зря ты бежишь. Остался бы еще на месячишку с нами, а там бы все вместе в Москву махнули. Недельки бы три мы у себя в городке пожили, а ты бы за это время все свои очерки сдал. А потом, глядишь, и один бы общий всем нам маршрут дали – на космодром. Нет, напрасно ты бежишь от нас, старик.
Рогов неопределенно пожал плечами, взял полотенце и вытер вспотевшую шею.
– Да откуда, Андрей, ты взял, что я бегу? Просто пора в редакции показаться. Да и задание я уже выполнил. А ты в бегстве каком-то меня упрекаешь. – Рогов слегка заикался, с трудом скрывая боль и раздражение.
Субботин мешковато пошевелился, у кровати взвизгнули пружины.
– Бежишь! – хмуро изрек он. – Мы-то понимаем.
Рогов держал все это время пластмассовую электрическую бритву и уже начинал сматывать шнур, чтобы уложить ее в футляр. Она вдруг с грохотом упала на стол.
– А р-р-раз все понимаешь, то и с-спрашивать нечего! – резко вырвалось у него.
– Не надо, старик, – произнес Субботин обезоруживающе просто, – мы ничем не можем сейчас тебе помочь. Сам знаешь. Два человека и те сплошь и рядом плохо понимают друг друга, а три – тем более.
– Ты на что намекаешь? – спросил Рогов, впившись острым взглядом в Субботина.
– Так. Ни на что. Просто к собственному жизненному опыту обратился.
– Ты плохой психолог, Андрей. Там, где трое не понимают друг друга, уход третьего обеспечивает сближение двум оставшимся.
Субботин прищелкнул тонкими пальцами. Зеленые глаза наполнились задорными искорками.
– Плохо, – отметил он, – совсем как на семинаре. – Андрей встал, подошел к столу и взял упавшую бритву. – В коробок не укладывается, Леня? У меня в точности такой паршивый коробок, да еще молния на нем лопнула. Давай помогу.
Длинные пальцы Субботина быстро смотали белый шнур.
– Когда улетаешь? – спросил Субботин.
– Завтра в шесть.
– С какого аэродрома? С нашего или гражданского?
– С нашего. Генерал Саврасов летит в Москву, берет.
– Может, размонтируешь? – кивнул Субботин на чемодан. – Уложим все но прежним полочкам – и баста. – Он нежно посмотрел сбоку на Рогова.
– Но я же в полетном листе значусь, – взмолился Леня.
– Ерунда, я и не такие дела улаживал, – похвалился Субботин. – Тот, кто тебя в полетный лист включал, возьмет и выключит. Так как?..
– Нет, – упрямо ответил Рогов и отошел к окну, тоскливыми глазами вгляделся в покрытый ивняком близкий берег реки.
– Как знаешь, – вздохнул Субботин. – Только помни… всегда помни, что среди нас не было ни одного человека, который относился бы к тебе плохо. Мы тебя любим и ценим, Ленька… И то, что ты в газетах про нас написал, ценим. Если простить отдельные неточности, то лучше тебя о космонавтах еще никто из журналистов не написал.
– Благодарю за признательность, – не оборачиваясь ответил Леня. – Я вас тоже люблю, чертей. Ну а в том, что жизнь берет свое, никто в конце концов не повинен.
– Да. Казнить некого, – согласился Субботин. – У тебя на сегодня какие планы, старик?
– Проститься с Иртышом, – усмехнулся Рогов.
– Если бы не консультация по астрономии, я бы тебе тоже составил компанию, – пожалел Субботин и направился к двери.
– Андрюша, – кинулся за ним Рогов, – а посошок на дорожку? Последний в честь нашей дружбы. У меня «Мартель». Как привез из командировки бутылку, так и не распечатывал.
– «Мартель»? – сосредоточенно уточнил Андрей. – Лучший французский коньяк с собой возишь? Богато живешь, журналист. А сколько в нем градусов?
– Что-то около сорока, – неуверенно предположил Рогов.
Субботин засмеялся:
– Сорок градусов коньяка плюс сорок жары – итого восемьдесят! А потом – на консультацию по астрономии? Да я восемьдесят новых звезд в Галактике разыщу или всю Галактику по сокращению штатов закрою. Нет, Леня. Не пойдет. Спасибо.
После его ухода Рогов ускорил сборы. В чемодане уже лежали все предметы его домашнего обихода, кроме плавок. Оставалось сложить бумаги. Из большой стопки, вынутой из шкафа, упала на пол столичная газета с рецензией на его сборник путевых очерков. Рогов лениво ее раскрыл, вздрогнул, будто ему стало холодно. Наткнулся на заголовок «Лирические раздумья журналиста». Рецензию писал его редакционный друг Вася Кислов, и вся она изобиловала фразами, от которых Рогова бросило сейчас в дрожь. Леня прочел наугад выхваченный из середины абзац: «Чеховская экономность в средствах изображения и подкупающая лирическая непосредственность выгодно характеризуют стиль автора». Рогов с остервенением швырнул газету в корзину для мусора.
«Какой позор!» – застонал он.
Сел на койку, на то самое место, где несколько минут назад сидел Субботин, и горько задумался.
Почему так бывает в жизни? На каждую его репортерскую книжку легко и просто появляются хвалебные рецензии. А вот его друга, писателя Суворина, того самого мрачноватого ерника, что напрямую убил его, Рогова, двухсотстраничную повесть, нигде так и не похвалят? У того за плечами пять или шесть романов, он получает сотнями читательские письма, и на библиотечных полках (Леня во многих городах и селах страны убедился в этом лично) его книги – самые затрепанные. Но Рогова никогда и не похвалят, потому что лохматый Суворин, человек, обремененный огромной семьей, держит свою добрую душу под бронированным колпаком, любит выпить и не боится наступить на мозоль самому распрославленному писателю, занимающему сверхответственный пост. Суворин шутя говорил:
– Ты не обижайся, Леня. В тебе есть много светлого. Но знаешь, чего я боюсь, если говорить откровенно? Обо мне критики пишут: «риторичен, анемичен, схематичен». А о тебе: «лиричен, динамичен, проблематичен». Вот этого-то и бойся.
В глубине души Рогов сознавал, что, как бы его ни хвалили, он и десяти, страниц еще не написал в жизни таких, какими изобилует каждая книга ворчливого лохматого Суворина. «Так почему же меня замечают, а его нет? Видимо, дело в какой-то постыдной амнистии. Меня вечно считают начинающим. Вот и прохожу я по жизни под одобрительным девизом: «Наш добрый старик Ленька, наш очаровательный толстячок». И этот девиз открывает «зеленую улицу» моим репортажам, информациям, очеркам. Странное дело, я уже завершаю четвертый десяток и ни разу не попал в беду, ни с кем не вступил в конфликт. Я добрый, и меня везде встречают как доброго. А вот Жене Светловой этого оказалось мало. Для нее добрый звучит как пресный. Как же я до сих пор не догадался, что не могла меня полюбить девушка с ее характером, созданная для смелых поступков?»
Продолжая разбирать свои бумаги, он наткнулся на другую стопку машинописных листков и на первом увидел такое незабытое название: «Белое безмолвие»! Он нашел недопечатанную одиннадцатую страницу, где под последней машинописной строкой стояли потускневшие, робко, карандашом написанные слова: «А дальше что?» Леня приложил к щеке эту страничку и опасливо покосился на дверь, как бы не увидел кто такого проявления сентиментальности. И ему вспомнилось, как года четыре назад Женя приехала к нему в гости, как она, перебарывая смущение, хозяйничала в его однокомнатной квартире, а потом подошла к пишущей машинке и озорно спросила:
– Леонид Дмитриевич, а вы не находите, что «Белое безмолвие» – это уже повторение? Вспомните Джека Лондона.
И он, воодушевляясь, долго говорил ей, что этот очерк всего лишь полемика с рассказом знаменитого классика. Женя прочла весь текст и на последнем листике оставила свой автограф. Очерк Леня впоследствии дописал и даже получил за него премию на одном из журналистских конкурсов, а страничку эту оставил на память.
Нет, не клеилось у него с Женей. Она – сплошное горение, порыв молодости, а он, носясь по белу свету, уже растратил свои силы. Да и годы. Она еще совсем юная, сильная и красивая. А у него и лысинка, и брюшко, и ртутный столбик, измеряющий сосудистое давление, подпрыгивает выше, чем хотелось бы.
Упаковав чемодан и свернув в полотенце плавки и резиновые тапочки, Рогов направился к Иртышу. За порогом каменного здания, сдерживавшего тепло, солнце мгновенно ослепило его, и он полез в карман за защитными очками. Надел – и набережная сразу окуталась приятным полумраком. От светового контраста он не сразу узнавал встречающихся.
– Леонид Дмитриевич!.. Леня! – услыхал он громкий, всегда заставляющий вздрагивать голос. Сорвал очки – и увидел стоявших на верхней ступеньке каменного спуска к пляжу Женю и Георгия. Женя одной рукой придерживала пытавшиеся разлететься но ветру волосы, другой призывно махала ему. Забияка ветер набрасывался на ее белое платье, оголял загорелые колени.
– Леонид Дмитриевич, идите к нам! – звала она настойчиво.
Леня ускорил шаги. У цементных ступенек остановился.
– Здравствуйте, Леонид Дмитриевич, – протянул было руку капитан, но Женя ее решительно отвела и строго заметила:
– С дамами здороваются в первую очередь.
– Конечно, конечно, Евгения Яковлевна, – поспешно и чопорно откликнулся Рогов, – даже в Сахаре нельзя нарушать законов цивилизации.
– Ой какие мы сегодня официальные! – чуть улыбнулась Светлова и не выпустила из своей его руку. – С каких это пор я стала для вас Евгенией да еще и Яковлевной?
– Это как-то вырвалось, Женя, – ответил Рогов, не глядя на нее. – Виноват, исправлюсь, как говорят армейские товарищи.
Женя перестала улыбаться, серые ее глаза утратили обычно смелое, даже несколько дерзкое выражение, легкая печаль угадывалась в них.
– Леонид Дмитриевич, – сказала Женя, – нам надо поговорить.
– Пожалуйста, я всегда готов. – Рогов близоруко щурился от бьющего в глаза солнца.
Девушка взяла его под руку.
– А я как? – спросил с неудовольствием Георгий.
– Ты нас здесь подождешь, Каменев, – сказала, чуточку нахмурившись, Женя.
В этом с виду пренебрежительном обращении уловил Рогов ласковую доверительную фамильярность.
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант, – невесело согласился Георгий и остался стоять, облокотившись на каменный заборчик.
Женя повела Рогова по широкой асфальтированной дорожке. Обогнув здание гостиницы и миновав проходную, они вышли на шоссе. В знойные послеобеденные часы Степновск казался вымершим. Ни одной машины не промчалось мимо них. Тощие телеграфные столбы убегали в бесконечную знойную даль. Беспокойными смерчиками взвихривалась пыль над степью. Над аэродромом лежала тяжелая тишина.
Очевидно, дневная смена отлеталась и наступил перерыв до ночных полетов. Женина рука лежала на обнаженной руке Лени, и ему было от этого грустно и приятно.
– Леонид Дмитриевич… – начала Женя, когда они были уже далеко от самых окраинных домиков Степновска.
– Ой какие мы сегодня официальные! – передразнил он ее.
– Леня, – негромко поправилась Женя, – это правда, что завтра утром вы улетаете?
– Правда, – глуховато подтвердил Рогов и попытался перейти на плохо удававшийся шутливый тон: – Дела и обстоятельства повелевают. Как в известной вам песенке: «Жив ты или помер, главное, чтоб в номер матерьял успел ты передать».
– Древняя песенка, – отмахнулась Светлова.
Они прошли еще несколько шагов. Асфальт оборвался, и под ногами уже хрустел твердый суглинок не везде профилированной дороги, по которой ходили машины из Степновска в близлежащий город за горючим, продуктами, учебными боеприпасами и многим другим.
– Леня, остановитесь, – не совсем решительно потребовала Светлова. Рогов придержал шаг. Не выпуская его руки, она заглянула ему в лицо печальными глазами. – Леня, скажите, вы уезжаете отсюда из-за меня?
Он поднял гладко выбритый подбородок, попробовал усмехнуться.
– Кто вам сказал, дорогая Женя? Какой злодей рукой неправой решил набросить на вас тень?.. – Усмешки не получилось.
– Леня, – Светлова сильнее сжала его руку, – не надо отшучиваться. Я хочу знать правду. Одна из причин, по которой вы покидаете Степновск, это я?
Он горько пожал плечами:
– Да, Женя.
Мимо них с грохотом пронеслась грузовая машина. Молодой водитель, издали заприметивший под мышкой у Рогова свернутое полотенце, высунулся из кабины и сквозь смех кинул:
– Эй вы! Куда поперлись? Заблудились, что ли? Не в той стороне Иртыш ищете!
Их обдало облаком пыли, горьким от бензина, но они не зажмурились и не поднесли к лицу ладони, чтобы защититься. То, о чем они говорили, было гораздо горше.
– Вы на меня сердитесь, Леня?
– Нет, Женя, – голос у него заметно потвердел. А девушка, сияя от счастья и от обоюдной их искренности, взглянула на Рогова так, что он вздрогнул. Как был похож этот взгляд на те давние!
– Леня… вы должны каждому моему слову сейчас верить, – заговорила Женя тревожно, – в каждом моем слове правда, и только правда. Мы долго были с вами очень близкими друзьями, и я вас почти любила. Да-да, это совершенно серьезно. Но я не знаю, что мне мешало… Лучше не надо об этом. А теперь я тоже сама не знаю отчего, но видите, как получилось. Вероятно, не зря говорят в народе – сердцу не прикажешь. Леня, дорогой, хороший, во имя всего светлого, что связывало нас так долго, дайте я вас поцелую, и останемся на всю жизнь друзьями.
– А вам от Георгия не влетит? – горько усмехнулся он.
– Леня, не надо, – со слезами в голосе остановила она. Рогов подставил щеку, ожидая поцелуя, но Женя бросилась ему на шею, обняла сильными гибкими руками, прильнула к губам. Он стоял онемевший от счастья и боли. Как горько далось ему то, о чем он так долго мечтал! И все-таки это было счастье. Полынное, горькое, но – счастье. Светлова столь же резко отодвинулась от него, опустила глаза и сказала сухо, изменившимся голосом:
– А теперь пошли, Жорка нас ждет…
Всю обратную дорогу они не проронили ни слова. Тягостное попискивание сусликов да однообразный стрекот кузнечиков провожали их.
Каменев стоял на прежнем месте, чуть побледневший, с узкой бескровной полоской на месте рта. Он молча смотрел то на Женю, то на Рогова, все понимая.
– Пойдем, Жора, – мягко предложила Женя и стала под его правое плечо.
– А Леонид Дмитриевич? – спросил Каменев.
– Он, может, тоже с нами пойдет? – предложила Женя.
Леня посмотрел на полотенце, которое прижимал под мышкой:
– Нет-нет, я на Иртыш. Вы ж купались…
– Очень жаль, – вздохнул Каменев, – я думал, мы вместе побродим.
Лене тоже не хотелось с ними расставаться. Он порывисто схватил их обоих за руки, не обращая внимания на выскользнувшее полотенце:
– Ребята, черт возьми! Да ведь я же завтра улетаю. Дома у меня нераспечатанная бутылка «Мартеля». Неужели же мы не сообразим на троих? А?
Каменев свободной рукой обнял Женю, слегка притянул к себе.
– Tы как полагаешь, беляночка? По-моему, это следует сделать.
– Опасаюсь, что я стану лишь свидетельницей опустошения той бутылки, добрый мой Леня.
Рогов покачал головой:
– Женя, не кокетничайте. Как известно, свидетели очень часто оказываются в роли соучастников. Короче говоря, ровно через час жду вас у себя в номере. Дайте только окунуться. Идет?
– Идет, – охотно откликнулся Каменев.
13
Иртыш обволакивал тело приятной прохладой. Рогову, плывшему к середине, думалось, что река пытается что-то рассказать ему и не может. «Какая изумительная песня про Иртыш сложена! – подумал Леня. – И слова в ней чудесные. «Тяжелый панцирь, дар царя, стал гибели его виною». А вот у меня и тяжелого панциря нет, а все равно…» – тоскливо оборвал он.
На середине реки течение было сильнее. Оно подхватило Леню и понесло вниз. Рогов считался неплохим пловцом, и заверти Иртыша его не страшили. Лег на сипну и, закрыв глаза, покорно отдался на милость реки. «Пускай несет куда хочет». Им внезапно овладело странное безразличие. Было тихо и покойно, он лишь чуть поддерживал себя на поверхности Иртыша легкими движениями рук и ног. Подумал о романе Джека Лондона «Мартин Иден», который они одинаково любили с Женей Светловой. Да, тогда она заехала за ним, чтобы вместе отправиться в Третьяковку, и задержалась. Он прочел ей вслух последнюю главу из «Мартина Идена». Грустную главу. У нее испортилось настроение. Интересно, так или не так плыл Мартин последний раз в своей жизни, когда, с трудом выбрался через иллюминатор из комфортабельной каюты и, оставшись один в океане, проводил глазами яркие огни уплывающего вдаль лайнера?.. Может, так же поступить сейчас и ему. Плыть по течению, не открывая глаз, до той поры, пока бурливый Иртыш не швырнет на острую прибрежную скалу или под плицы встречного парохода. Удар но черепу – и потемки. Не надо будет относить подарок на Женину свадьбу или присылать поздравительную телеграмму, в которой каждое слово, как рана… «Дурак! – беззлобно усмехнулся он над собой. – Совсем как провинциальный трагик». Да разве имеет он право забывать, что еще есть на свете стрекотание редакционных пишущих машинок, мокрые газетные полосы, милое сердцу журналистское бродяжничество, столбцы корпуса или петита, которые по утрам вся страна читает за его подписью? Есть рассветы и закаты, радость жизни…
Лене показалось, будто Иртыш забурлил сердитей, словно о чем-то сурово его предупреждал или за что-то бранил. «Ерунда! – отмахнулся Рогов. – Досчитаю до тринадцати и тогда открою глаза». Сквозь шум воды ему почудилось, что с берега кричат. Он досчитал лишь до одиннадцати и медленно поднял голову над водой.
– Дяденька, берегись, тебя несет к водопаду!
Рогов перевернулся со спины на живот. Грозный гул донесся со стороны крутого поворота, где беспокойный Иртыш уходил резко вправо от Степновска. По берегу бежали два человечка и отчаянно орали:
– Дяденька, подныривай! Здесь отмель близко, а то унесет!
Рогов напряженно вслушался в гул. Нет, еще есть время. Он просто так не сдастся! Он еще поборется!..
Леня понял, какой совет давали мальчишки. Под водой с открытыми глазами легче обнаружить мель. Он мгновенно погрузился в воду. Течение мяло его и кружило, но сквозь мутную завесь воды он увидел желтый, окаймленный водорослями, затопленный островок и с силой рванулся туда. Руки ухватили острый камень. Леню оторвало от этого подводного царства, но он снова ухватился. Выбравшись на отмель, встал над бурлящей водой и услышал восторженный оклик ребят:
– Молодец, дяденька! Дальше тут мелко!
– Двигай на берег!
Он вылез на берег, устало и тяжело дыша, и с мрачной определенностью подумал: «Ну и пошутил же ты над собой, толстый и веселый журналист Рогов!»
– Мальчишки! – позвал он своих спасителей. – Сколько же отсюда до военного пляжа?
Один, побойчей, ответил:
– Да километра полтора, не больше. Тебя за поворот занесло. Хочешь, доведем?..
По колкому, усеянному острыми ребристыми камнями берегу Рогов доковылял до того места, где разделся. Достав из кармана мокрыми руками часы, не на шутку испугался:
– Батюшки светы! Через пятнадцать минут ко мне ребята придут, а я как голый король!..
И все же он успел. Когда Каменев и Женя постучались в номер, Леня открыл дверь и, фыркая губами, исполнил туш. Объемистый, рябой от наклеек чемодан стоял у дверей, словно первым готовился покинуть жилище. На столе, застланном простенькой скатертью, важно красовалась пузатая бутылка «Мартеля», блюдо с огурцами, яблоками и помидорами, горка аккуратно нарезанного черного хлеба и две бутылки боржоми.
– Вот это натюрморт! – потирая руки, воскликнул Каменев. – Просто королевская закуска.
– А что? – самодовольно подбоченился Рогов. – Есть еще заветная банка крабов. Для себя, как говорится, берег. Но я ее тоже выложу на алтарь отечества.
Он и крабы открыл.
Трое сели за стол. Были сейчас эти трое очень разными по настроению людьми. Леня держался неестественно весело. Если надо было что-то подать или прикрыть скрипучую, то и дело распахивавшуюся от сквозняка дверь, он шумно вскакивал, задевал на своем пути стулья. Женя была откровенно печальной, и когда даже пыталась улыбаться, то натянутая эта улыбка не украшала ее озабоченного лица. Светлый хохолок выгорающих на солнце волос не вздрагивал на ее голове. Еще никогда она так не обнаруживала перед другими своего неумения прятать чувства. Георгий держался с каменным спокойствием, давая понять, что для него эта встреча хоть и тяжела и сложна, но вовсе не тягостна.
– Ну что ж, друзья степновцы, замешанные на палящем солнце и бешеном ветре. Не пора ли нам по маленькой? – декламировал с наигранным пафосом Леня. – Припомним всю народную мудрость. «Чару пити – здраву быти», «По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей». Или: «Нальем, нальем, товарищ, бог знает, что с нами случится впереди». Хотя это ни к чему. Типичнейший пессимизм и водколейство. Это из тех абзацев, что сокращаются даже тогда, когда на газетную полосу ставить нечего. Кто еще продолжит начатый мною перечень?
– «Последний в дорогу бездельник, кто с нами не пьет», – подсказал Георгий.
– Верно, Жора! – подхватил Рогов. – И как это я забыл! С этого начинать следовало бы.
– Или вот, перевод с грузинского: «Выпьем, выпьем, пока тут, на том свете не дадут. Если же и там дадут, выпьем там и выпьем тут».
– Это слишком грустно, – заметила тихо Женя. – А ну его к черту, тот свет!
– Согласен, – громогласно подхватил Рогов, – не надо трогать подобных тем. Самое лучшее: «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил». Подлинный жизнеутверждающий оптимизм. Ну да ладно, ближе к делу.
Леня отвинтил на коньячной бутылке нарядную пробку, налил полстакана Каменеву, полстакана себе и занес горлышко над Жениным стаканом.
– А я коньяк ни разу в жизни не пила, – нерешительно заявила Светлова.
Рогов коварно прищурился. Все в нем было сейчас наигранным, даже мимика на лице. «Так, наверное, комик выходит на сцену, похоронивший перед этим родного сына», – почему-то подумала Женя.
– Все же я вам налью, товарищ старший лейтенант Светлова, – обратился он к ней шутливо. – Малюсенький глоточек налью. Наготове тост, за который вы не сможете не выпить. Я это вам со всей журналистской проницательностью говорю. – И несколько капель коньяку упали в ее стакан.
– Как он светится! – восхищенно заметил Каменев.
– Жорка, – подняла брови Светлова, – смотри какой в тебе алкоголик пробуждается.
– Я же не в космос готовлюсь, – ответил тот смиренно, – парашютист имеет право позволить себе чуть побольше, чем космонавт. С него не каждый день кардиограммы снимают. – Он пригладил растрепавшиеся волосы и напомнил: – Однако, дорогой Леонид Дмитриевич, не кажется ли вам, что первый тост должен быть мой?
– Нет, не кажется, – без вызова в голосе остановил журналист и дружески положил руку на его твердое костистое плечо. – Этот монастырь пока еще мой, – обвел он глазами неприхотливый номер гостиницы, – и в нем живут еще по моему уставу.
– Подчиняюсь, – смутился капитан и слегка вспыхнул.
Рогов поднялся над столом, держа в руке стакан. Рука подрагивала.
– Друзья! Не буду длинным. Что было, то было и пусть порастет быльем. Я хочу выпить за вас и вашу любовь. В общем, горько, ребята. Горько! – повторил он и, чокнувшись, выпил. Затем заставил их поцеловаться под еще один выкрик «горько». Пока Каменев медленно тянул крепкий напиток, голосом церковного дьячка Рогов приговаривал: – Пей до дна, пей до дна!
Женя, не раздумывая, проглотила налитое ей на донышке стакана и поперхнулась. Кашляя, отошла от стола. Рогов бросился с яблоком, но она сделала протестующее движение. Тогда он подал стакан с боржоми. После нескольких жадных глотков Светлова перевела дух. По ее лицу катились слезы.
– Мальчики, – прошептала она, – и как только вы можете пить такую гадость! Какие вы, право, мученики!
Потом они выпили еще, не принуждая Женю, и потекла длинная беседа. Перескакивая с одного на другое, они рассказывали друг другу интересные были: Рогов – о своих путешествиях, Каменев – о прыжках, о небе.
Время, казалось, оцепенело. И когда рассеянно их слушавшая Женя поглядела на часы, изумленно вскрикнула:
– Мальчики, мы сели в четыре, а сейчас уже семь! Ну и ну!
– Да, – спохватился Каменев, – у меня же билеты на восьмичасовой сеанс. Идемте с нами, Леня.
– Нет, Жора. Очень тебе благодарен, – отказался Рогов. – Мне еще надо привести в порядок и мысли и вещи.
Они все одновременно встали из-за стола, как будто им кто-то скомандовал.
– А теперь вы отвернитесь, Жора, – потребовал Рогов и сразу перестал улыбаться, лицо его побледнело. Каменев недоуменно пожал плечами, стараясь понять, для чего это нужно журналисту. – Да-да, отвернитесь, – настойчиво повторил Леня. – Я не хочу, чтобы вы видели, как мы с Женей поцелуемся. И еще вас обоих очень и очень хотел бы я попросить: не приходите завтра меня провожать на аэродром. Сделайте такую милость, ребята. Ну и вообще выше головы!..
