Текст книги "Лунный вариант"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
– Ну ладно. Вечером зайду посмотрю твою обнову. Ребята на стадионе?
– Там.
Субботин зашагал дальше. У знакомого подъезда Алексей на этот раз не задержался. Как можно скорее взбежал по деревянной лестнице и только у самого порога квартиры сробел, и рука не сразу потянулась к звонку. Его ждали. Лидия выбежала мгновенно. Была она в шелковом, очевидно, самом лучшем своем летнем платье, на запястье тонкие золотые часики-браслет. Лицо, застывшее от тревоги и ожидания. Увидев в руках гостя огромный сверток, она вопрошающими глазами скользнула по его лицу и вся зарделась. А из маленькой комнатки, хотя они не успели еще сказать друг другу ни единого слова, донесся тонкий голосок Наташи:
– Мама, это дядя Алеша пришел?
– Как ты угадала, девочка?
– А он мне вчера слово дал, что придет. А дал слово – держи. Это не только для октябрят и пионеров. Приведи ко мне его, мамочка.
Лидия уже не сдерживала торжествующей улыбки:
– Здравствуйте, Алексей Павлович. Видите, с каким почетом вас встречают?
– Да, – рассмеялся Горелов, – по протоколу номер один. Как посла.
Пожимая ее руку, он почувствовал шершавины мозолей. «Как и у моей матушки Алены Дмитриевны, натруженная рука», – подумал он.
Лидия показала на стул в коридоре:
– Кладите вашу ношу, Алексей Павлович.
– Э нет, – замотал он курчавой головой, – от ноши надо освобождаться иным образом. Можно к вашей больной?
– Можно, можно! – закричала из-за двери Наташка. Лидия кусала губы, и в синих ее глазах плескалась такая радость, что Алексей понял – она еле-еле сдерживает улыбку. В тесном коридоре они стояли так близко, что он ощутил на щеке ее дыхание.
Смущаясь, тихо уточнил:
– Так что, Лидия Степановна, можно выполнять приказание?
Она молча кивнула. Алексей вошел в спальню. Наташка, как и вчера, была укутана в одеяло до самой головы, но, вероятно, температура спала, глазенки ее поблескивали весело.
– Здравствуй, дядя Алексей, приходи ко мне скорей, – продекламировала она и засмеялась: – Ага? Что? Это я сама сочинила. Целое утро сочиняла. А что это у вас в руках?
– Ах это? – переспросил Горелов и начал неумело и сбивчиво импровизировать: – Знаешь, какое странное приключение со мной произошло. Иду но дороге, а навстречу старичок. Сам маленький, голова большая, бородища до пят. «Ты куда, – говорит, – идешь? К больной девочке Наташе? К той, что на одни пятерки окончила первый класс? Я тоже к ней шел, да затомился. Возьми-ка этот подарок и отнеси ей». Вот я и выполнил его просьбу.
– Ну и выдумщик вы, дядя Алеша, – зажмурилась Наташа. – А мне можно посмотреть, что в этом свертке?
– Он же твой, Наташа. Бери. – Горелов положил сверток ей на кровать.
– Мамочка, дай ножницы, я сама хочу разрезать. – Девочка быстро развернула бумагу. – Ой, Мишка! – замерла она. – И апельсины! И бананы! Спасибо, дядя Алеша. – Она прижала к себе плюшевого медвежонка и восторженно хихикнула: – А рычит как настоящий! Можно, я его арифметике научу? Какой вы добрый, дядя Алексей.
– Так это же не я, это старичок.
Если бы он обернулся назад и увидел в эту минуту глаза Лидии. У каждого бывает такое мгновение, когда взгляд с предельной ясностью выражает состояние души. Так и Лидия на него смотрела. Многое ее глаза хотели сказать: и признательность, самая искренняя, сияла в них, и радость горячая за участие к ее дочери, и спросить его о чем-то хотели эти глаза. Спросить, чтобы поверить. Но Алексей не обернулся и не увидел их вовремя. А Лидия, овладев собой, сказала те самые слова, без которых не могла его принять:
– Ой, да зачем же вы так на мою Наташку разорились, Алексей Павлович?
Горелов, по-прежнему не оборачиваясь, простовато ответил:
– Да что вы, Лидия Степановна. Я как вчера ее увидел, по сердцу жалость так и полоснула. Такая кроха и какую температуру терпит! Глазенки как у мученицы.
– А она вас с самого утра ожидает. Через каждые пять минут ко мне приставала: придет не придет дядя Алеша? Вот видишь, пришел. – Лидия помолчала и пальцами дотронулась до открытого выреза на груди, нервно потеребила светло-голубую тонкую материю. Потом эти пальцы замерли на полной белой шее, и она тугим от напряжения голосом задала вопрос, который, наверное, уже давно готовилась задать, ожидая подходящего момента: – И как это вы так быстро ее сердечко завоевали? – Она произнесла эту фразу, чтобы не сразу перейти к следующей, так трудно дававшейся в этом разговоре: – Вам, наверное, со своими ребятишками много приходится возиться?
– Как это со своими? – не сразу взял в толк Алексей и обернулся.
– Со своими детишками? – уточнила Лидия Степановна.
– Со своими? – рассмеялся он. – Да откуда же им взяться? У меня и невесты еще не было. Вырастет Наташка, тогда и подумаю.
– Вот как, – с плохо давшимся равнодушием откликнулась женщина и без улыбки сказала: – Что же это вы запоздали?
Радостно дрогнувший грудной голос выдал волнение. В длинном светло-голубом платье она казалась выше и стройнее. Алексей догадался, что все это – и лучшее платье, и белые туфли с яркими застежками, и золотая браслетка на руке – надето к его приходу. Волна смущения захлестнула его.
– Так ведь знаете… – протянул он робко, – век у нас атомно-реактивный. Кажется, только вчера родился, учился в школе, потом стал летчиком-истребителем, а теперь этот отряд. Одним словом, годы как в кино пролетели. И времени-то для личного не оставалось. И потом, любовь – это что-то такое, что не каждому и не сразу дается. А просто так… зачем это?
Лидия Степановна сбоку взглянула на своего гостя. В профиль лицо Алексея, загорелое и обветренное, казалось строже и старше, а морщинки в углах рта придавали ему даже выражение некоторой суровости. Но стоило ему лишь повернуться, и курносый нос, чуть припухлые губы, манера по-мальчишески щуриться мгновенно такое впечатление убивали. А озорные кудряшки на голове, те я совсем делали его юным. «Сколько же ему лет? – подумала Лидия. – Видать, совсем, совсем молод. На год-два меня старше, а быть может, и ровесники? Странный парень. Неужели так-таки никого и не любил? А впрочем, для чего бы ему было это скрывать?»
– Дядя Алеша, – окликнула его в эту минуту Наташа. – Ты мне сегодня еще раз про барбосика красного носика споешь? А то я маму попросила, а она не смогла. А дяди к нам не приходят…
– Ну что ты у меня разболталась? – прервала Лидия Степановна дочь и вся вспыхнула. Еще чудеснее стали ее синие глаза. Горелов, избегая их, посмотрел на алые мочки ее ушей и едва удержался от усмешки. «Ага, не все мне краснеть!» Значит, она в его отсутствие пела по просьбе Наташки эту дурашливую песенку. Чужие мужчины не ходят в дом. И какой же, должно быть, светлый человек она!
– Спою, Наташа, – весело согласился Горелов и потянулся за старенькой игрушечной флейтой.
– А ты, непоседа, температурку пока смерь, – обратилась к дочери Лидия Степановна. Ею вдруг овладела потребность двигаться. Она дала дочери термометр, очистила апельсин, потом вышла в гостиную, чем-то там весело загремела. Горелов отложил флейту.
– Сегодня что-то у меня не получается «барбосик», Наташа!
– Ты, наверное, устал?
Он чувствовал странное, никогда не пробуждавшееся, доброе чувство к этой девочке. Горелов понимал, что она к нему потянулась оттого, что давно уже не испытывала мужской ласки, и этой ласки так не хватало в ее маленькой жизни. Девочка внимательно посмотрела на примолкшего гостя.
– Дядя Алексей, а летать страшно?
«Значит, у Лидии муж не был летчиком», – машинально отметил Алексей.
– Летать? – переспросил он. – Ах, ты о реактивных самолетах! Да нет, девочка, если хорошо знаешь машину и здоров, так не страшно.
– А вы хорошо знаете машину?
– Да, наверное… – запнулся Горелов
– И с вами никаких-никаких приключений не случалось?
– Со мною? – пожал он плечами. – Да нет, отчего же. Все-таки случались.
– Ну расскажи хотя бы одно, – вновь переходя доверительно на «ты», попросила Наташа. – Про самое маленькое-маленькое.
Он никогда не считал себя тщеславным человеком. Но сейчас ему очень захотелось рассказать о себе этой сломленной жаром девочке. Ведь, черт побери, были же, в конце концов, и в его жизни переделки, при воспоминании о которых спина вздрагивала от мурашек. Почему же он не имеет права о них рассказывать? Чем он, на самом деле, хуже своих товарищей, умеющих в часы досуга импровизировать байки из аэродромной жизни? И он стал рассказывать Наташе, как уже несколько лет назад вылетел на перехват воздушной цели в сырую пасмурную погоду, и когда возвращался на свой аэродром, то на огромной высоте обнаружил первые признаки пожара. Он поймал себя на мысли, что говорит намеренно громко, явно рассчитывая, чтобы его услыхала хлопотавшая по хозяйству в другой комнате Лидия Степановна. И от этого самопризнания он не ощутил неловкости.
– Понимаешь, Наташа, – еле удерживаясь от жестикуляции, повествовал Алексей, – в кабине дым, жара. Уже приборы не вижу. Не то усталость парализовала, не то сознание вот-вот потеряю. А ты уже взрослая и прекрасно понимаешь, что для летчика потерять сознание – это каюк. Самолетом ты уже не управляепть, и он летит себе на землю, как ему заблагорассудится. Подрастешь, станешь изучать физику и узнаешь, что такое закон всемирного тяготения. Так вот, по этому самому закону я и мог бы тогда врезаться в землю. Удар – и от моего самолета один только факел пылающий!
– И ты бы не спел мне песенку про барбосика красного носика?
– Не спел бы, Наташенька.
– Ну и дальше что ты сделал, дядя Алеша?
– Есть у наших военных летчиков такой специальный устав. И записано в нем, что в случае пожара летчик должен немедленно покидать боевую машину – катапультироваться. Знаешь, что такое катапульта? Она вроде пушки. Нажал на пиропатрон, происходит взрыв, и тебя вместе с креслом выбрасывает из кабины. И ты на парашюте спускаешься на нашу грешную землю.
– Ты спустился? – догадалась Наташа.
Алексей отрицательно покачал головой:
– В том-то и дело, что нет. Командир мне кричит по радио: «Немедленно катапультируйся!» А я молчу.
– Почему же ты молчал, дядя Алеша?
– Командир не знал, что в те секунды я пролетал над большим городом. А там люди на работу идут, детишки такие, как ты, с портфеликами в школу торопятся. И как только представил, что сам выпрыгну, а машина моя горящая на город упадет, кого-нибудь убьет, а то и целый дом разрушит, жутко стало. И я не выпрыгнул. Довел машину до аэродрома, посадил. Тут пожарники набежали, из брандспойтов стали ее поливать. И был в ту пору на аэродроме один самый главный маршал. Стал я ему докладывать, что такой-то выполнял такое-то учебное задание, а он меня спрашивает: «Как фамилия, говоришь? Горелов? Ну, тогда ты все огни и воды пройдешь, раз с такой фамилией не сгорел».
Алексей обернулся на еле уловимый шорох. Лидия Степановна стояла в дверях, держа в одной руке тарелку, а в другой кухонное полотенце. Большие глаза были наполнены страхом.
– Алексей Павлович, так это на самом деле произошло с вами?
– Да, было, – махнул он небрежно рукой.
– И вы бы могли… – начала она стынущим голосом.
– Мог бы с вами сейчас не разговаривать, – прервал он беспечно.
– Ну и страшная же у вас профессия.
– Страшная? – переспросил Горелов. – А вы знаете, как однажды купец спросил у матроса, не страшно ли тому плавать. Матрос говорит: «Нет». Купец снова к нему: «Где утонул ваш дед?» – «В океане». – «А отец?» – «Тоже в океане». – «И вам не страшно после этого плавать?» Тогда моряк в свою очередь спрашивает: «Простите, а где опочил ваш дедушка?» – «На собственной кровати». – «А ваш панаша?» – «Тоже на собственной кровати». – «И вам не страшно после этого ложиться на собственную кровать?»
Круглые ямочки обозначились на щеках Лидии от смеха. Горелов впервые их обнаружил. Наташа тоже поняла присказку и засмеялась.
– Ты чего хохочешь, птаха, – ласково поглядела на нее мать. – Давай-ка лучше термометр.
– А разве смеяться нельзя? – прищурилась Наташа. – Разве эта сказка детям до шестнадцати запрещается?
– Видите, какая она у меня на язык острая. – Лидия приблизила к глазам термометр и облегченно воскликнула: – Алексей Павлович, вы просто добрый волшебник, да и только! У нее уже тридцать семь и одна. А вчера, сами видели, что делалось. Займись с Мишкой, доченька, а мы с Алексеем Павловичем пообедаем, – певуче посоветовала Лидия Степановна.
– Я тоже хочу с вами, – упрямо заявила Наташа, но мать отрицательно покачала головой:
– Тебе еще рано вставать с постели. Горелов для приличия запротестовал:
– Да что вы, Лидия Степановна? Хлопот вам сколько причиняю. Я лучше в нашей столовой.
Но она, как маленького, взяла его за руку, с надеждой посмотрела на дочь:
– Ты видишь, Наташа, какой он упрямый?
– Дядя Алеша, пожалуйста, оставайся, а то я с тобой дружить не буду.
Горелов встал, покачал головой:
– Раз такой ультиматум, придется повиноваться.
И он очутился в гостиной. Пока Лидия Степановна гремела ножами и вилками, накрывая на стол, успел осмотреть комнату. На портрете старшего лейтенанта больше не задерживался. Он прекрасно понимал, что за плечами у этой милой, немножко грустной женщины стоит своя собственная, ни на чью другую не похожая жизнь с радостями, огорчениями, удачами и невзгодами. Понял он и другое, что не будет она сегодня открывать ему дверь в этот мир своих воспоминаний о пережитом. Сейчас у нее было хорошее настроение, и она ничем не хотела его омрачать. «Зачем я остался?» – спросил себя Алексей и не смог на этот вопрос ответить. Ему только не хотелось теперь, чтобы она надолго отлучалась из комнаты. Один раз, когда она но какой-то хозяйской надобности задержалась на кухне, он не выдержал и громко ее позвал, стоя у книжного шкафчика.
– Лидия Степановна, если не секрет, что это такое? Она почти вбежала в комнату, на ходу развязывая клеенчатый фартук:
– Это же мой диплом, Алексей Павлович. Хотите взглянуть?
Она извлекла из книжного шкафа плотную книжку в синей коленкоровой обложке и протянула Горелову. Он узнал из диплома, что Лидия Степановна Жукова на «отлично» окончила двухгодичный учительский институт.
– Это моя гордость, Алексей Павлович, – призналась она грустно, – все-таки больше года проучительствовала.
И он не стал ее больше ни о чем расспрашивать, полагая, что был не в праве ломиться в тот мир, что стоял за ее плечами. Тем временем Лидия наполнила тарелки душистым рассольником и нерешительно, как-то стыдливо посмотрела на Алексея:
– У меня в холодильнике целый год хранится нераспечатанная бутылка портвейна. Вы как?
Лишь много времени спустя узнал Алексей, что, задавая этот вопрос, она загадывала: если откажется, значит, он не такой, совсем не такой, как многие другие, а согласится, тогда… и оставляла фразу не оконченной.
– Ах это, – насмешливо щелкнул Горелов себя по горлу, не замечая, как потускнели ее глаза.
– Да, это, – подтвердила Лидия Степановна.
– Нет. Это не буду, – мотнул головой Алексей и засмеялся.
– Возможно, вы более крепкие напитки предпочитаете? – улыбнулась женщина. – Как-то у нас в гостинице один жилец по поводу кагора выразился: «Замазка, пищеварение портит, и никакого эффекта».
– Я на пищеварение и без этих нектаров не жалуюсь, – сказал Алексей и внезапно слукавил: – Может быть, вы сами хотите рюмочку, Лидия Степановна?
– Нет, я не хочу, – засмеялась она так счастливо, что Горелову стало весело. – Если бы все были такими потребителями кагоров и портвейнов, как я, винная промышленность давно бы потерпела крах.
После рассольника они ели голубцы и холодный компот из чернослива. Наигравшаяся Наташа успела заснуть, и они остались одни. Хотя и чувствовал Алексей не совсем его покинувшую скованность, но было в этой чужой квартире так уютно, что забыл он на время и про товарищей, и про теоретические занятия, ожидавшие его вечером. Если бы его впоследствии спросили, о чем он разговаривал за обедом с Лидией Степановной, едва ли вспомнил бы. Но важным было не то, о чем они говорили, а – как говорили.
Есть язык слов, но есть еще и язык взглядов. И когда однажды со стола, загремев, упала разливательная ложка, они так поспешно нагнулись ее поднять, что их руки встретились, и он почувствовал, как резко она отдернула свою. Все же они вместе подняли ложку и рассмеялись, как нашалившие дети. Потом Горелов встретился с ее взглядом, ее глазами и уже не мог от них оторваться, такими они были ласковыми и властными, покоряющими в одно и то же время. И он понял, что на его уже продолжительном жизненном пути ни одна женщина не будила такого интереса, любопытства и непреодолимого притяжения. «А может, я ошибаюсь? Может, это не так?» – спросил он себя и почувствовал, как в ответ радость растет и ширится у него в груди. Лидия Степановна тоже пыталась побороть смущение и слишком громко стучала ложечкой в стакане, словно это был не компот, а горячий чай.
Алексей огорченно посмотрел на часы:
– А мне уже пора… вот.
– Так скоро? И с Наташей не попрощаетесь?
– Поклон ей от меня персональный передавайте.
Лидия проводила его в коридор. Алексей, надевая фуражку, медлил, про себя взвешивал: «Руку ей поцеловать на прощание стоило бы».
– Алексей Павлович, – задумчивым голосом спросила Лидия, – а вы и теперь летаете на реактивных истребителях?
– Редко, – ответил он скупо, потому что это уже касалось службы. – Больше прыгаем.
Вот все, что он мог ей сказать. Но она явно хотела большего. Поправила высокую корону волос, тихо проговорила:
– Это тоже очень опасно… Прыгать. Вот и девушка ваша чуть не погибла недавно.
– Откуда вы знаете? – насторожился Алексей. – Мы же это хранили в секрете.
– Чудак вы, Алексей Павлович, – усмехнулась она. – Кто-то из полководцев, чуть ли не сам Наполеон, сказал, что если хотя бы один экземпляр даже новой пушки попал в войска, это оружие перестает быть секретным.
– Слыхал этот афоризм! – воскликнул Горелов. – Однако как вы его к месту употребили!
– А мне очень понравилась эта ваша девушка, – испытующе глядя на него, продолжала Лидия Степановна, – простая, скромная и миловидная.
– Женя Светлова? Они же с Маринкой для нас родные сестренки! «Нет, не буду я целовать ей руку», – решил он окончательно и, взявшись за дверной замок, признался:
– Если говорить откровенно, жаль от вас уходить. Хотелось бы Наташкиного пробуждения дождаться. Но что поделать – занятия!
Прощаясь, он двумя руками взял ее крепкую шершавую ладонь, словно хотел отогреть, и нерешительно спросил:
– Лидия Степановна, а как вы посмотрите, если я попрошу у вас разрешения называть вас просто Лидой?
– А я вас просто Алешей… – продолжила она.
17
В гостинице Алексей наугад постучался в номер к Субботину, потом к Нелидову, но ни там, ни тут ему не ответили. В пустом коридоре было тихо, и он услышал громкие голоса и смех. Сомнений не оставалось – шумели в комнате у Сергея Ножикова. Горелов не успел взяться за ручку, как из-за двери донеслось громкое: «Заходите, не стесняйтесь!» Ножиков занимал в последние дни самое просторное помещение. Поселяя его в большую комнату, полковник Нелидов пошутил: «Ты у нас партийный вожак, Сережа. Ребята будут часто заходить. Бюро, а то и «большой сбор» понадобится провести. Такая обитель – как раз».
Горелов распахнул дверь и увидел всех космонавтов, за исключением Светловой и Бережковой. Ножиков сидел на койке в трусах и белой безрукавке. На его ногах виднелись шрамы, оставшиеся после автомобильной катастрофы. Андрей Субботин, оседлав стул посреди комнаты, рассматривал какие-то плотные листки с машинописным текстом. На новеньком зеленом диване удобно поместились Костров, Дремов и Локтев. А Виталий Карпов прислонился к подоконнику, словно раздумывая, садиться или нет.
– Де-ела, – произнес он неопределенно, пощипывая холеные усики.
– Что такое? – остановился в недоумении Горелов и сразу привлек к себе внимание.
– Откуда ты, прелестное дитя?! – вскричал Субботин. – То ты с какими-то свертками мчишься, когда твои соратники изнывают под палящим солнцем на стадионе, то загадочно исчезаешь, когда они в очередной раз покоряют бурные воды Иртыша. К твоему поведению надо присмотреться.
Горелов смутился:
– Ладно, Андрей, не бузи. Лучше объясни, в чем дело?
– Садись рядом, – пригласил Горелова Ножиков и подвинулся. – Мы сегодня получили переводную техническую информацию. На Западе готовятся запустить вокруг Луны корабль с двумя манекенами.
– Ну и пусть себе запускают, – пожал плечами Алексей, – первый советский спутник Луны был запущен еще в 1966 году.
– Смотри ты, какая осведомленность, – хихикнул Субботин.
– Нет, Алеша, я с тобой не согласен, – спокойно возразил Ножиков, – это у американцев очень серьезный эксперимент, и нам надо его как следует изучить. У них весьма оригинальные расчеты.
– Однако методы коррекции и вывода на селеноцентрическую орбиту те же.
– Те же, да не совсем, – заметил Костров, – я уже с карандашиком и логарифмической линейкой прикидывал. Все вы помните, что при выходе на окололунную орбиту финальная скорость нашего первого лунника была один и две с чем-то десятых километра в секунду. Так, кажется?
– Один километр и двадцать пять сотых, – уточнил Субботин.
– Совершенно верно, Андрюша, – согласился Костров. – На тебя иной раз, оказывается, находит просветление.
– Помилуй бог! Зачем же так неуважительно о товарище? – шутливо возмутился Субботин. – Да я же – ходячая энциклопедия небесной механики.
– Может быть, ты и вес первого лунника так же точно назовешь?
– Вместе со всеми бортовыми системами, источниками питания и так далее? – прищурился Субботин.
– Вот именно.
Андрей, не колеблясь, назвал цифру. Костров одобрительно закивал:
– Выдающийся ребенок. Действительно, тебя послушаешь – и ни в какие источники заглядывать не надо.
– Так я же говорил, – заулыбался Андрей.
Костров задумался, и его лоб пересекли глубокие морщинки.
– Простая как будто бы вещь, ребята. Вот уже несколько лет готовимся мы к «лунному варианту». Если говорить о теоретической части этого плана, то очень многое каждому знакомо до мельчайших деталей. А вот если об исполнении плана говорить, о реальном полете, то…
– Что «то»? – с некоторым удивлением прервал его Дремов.
– Совсем другое дело, ребята, – вздохнул Костров и задумчиво посмотрел в окно. – Шутка ли, если подумать, – четыреста тысяч километров! Даже представить страшно такое расстояние. Холодная, далекая Луна. Сколько о ней песен и пословиц сложено! Про капризного ребенка говорят: «Ему хоть Луну с неба подавай», неуча останавливают: «Ты что, с Луны свалился!». В песне лирической поется: «Плыла Луна любви помощница…» А для нас это цель!
– К которой мы обязательно придем! – горячо подхватил Игорь Дремов. – Ведь это даже не фантазия, ребята, а завтрашний день. И даже не завтрашний, если на то пошло. Володя! Костров! Ты же очень хорошо об этом знаешь. Расскажи. Оставь в покое расчеты американских «Лунников». Ты лучше о наших. А?
– Нет, – поморщился Костров и поправил упавшую на лоб челку. – Вопрос задан не по адресу.
Горелов смог бы ответить гораздо точнее. Он уже видел макет лунного корабля. Главный конструктор назвал его «Зарей».
– Неплохо звучит, – не меняя позы, заметил Субботин. – «Заря» летит на Селену.
– Почему на Селену? – недоумевая, уставился на него Локтев.
Субботин махнул рукой:
– А, надоело!.. Луна да Луна. Давайте ее хоть разок Соленой назовем, чтобы поэтическую свежесть, так сказать, ощутить.
Костров нетерпеливым движением отбросил свисающую на лоб прядку волос. Он ее постоянно холил и только делал вид, что она ему мешает. Друзья это знали. Да и, чего греха таить, почти каждый из них старался лелеять какие-нибудь отличающие его от других внешние приметы. Виталий Карпов отрастил усики. Игорь Дремов с шиком носил густую черную шевелюру и подстригал ее только у одного парикмахера, доверявшего ему секрет стрижки. Субботин трогательно ухаживал за своей редкой прической и учился красиво расписываться, тайком мечтая о том времени, когда толпы людей будут обступать его, чтобы получить автограф. Стали замечать, что даже Сергей Ножиков поддался этой «звездной» болезни и начал усиленно ухаживать за дремучими своими бровями. Пожалуй, один Горелов ничем не старался выделиться, впрочем, его, курчавого и курносого, трудно было с кем-либо спутать.
– «Заря», – задумчиво продолжал Костров, – она существует уже реально, но, чтобы лететь к Луне, нужно и о другом побеспокоиться – о жизнеобеспечении космонавта.
– Опять? – подал голос Карпов.
Костров кивнул:
– Совершенно верно. Оно и уход корабля с селеноцентрической орбиты. Короче говоря, снова – расчеты и расчеты. А без этого лететь… бр… Вы только представьте. – У Володи остановились глаза, он сделал неопределенный жест: – У вас произошла разгерметизация отсека где-нибудь над ночной стороной Луны. Не желая погибать, вы садитесь на какое-нибудь Море Спокойствия или в воронку кратера в районе Океана Бурь. Ночь, черные звезды и температура минус сто пятьдесят градусов.
Субботин заерзал на стуле и вслед за Костровым продолжил:
– И вы дрожите, маэстро, в своем скафандрике, как в какой-нибудь нейлоновой рубашечке. Здравствуйте, госпожа Селена! Это я прибыл, ваш покоритель подполковник Костров.
Все грохнули. Но Костров, глазом не моргнув, проговорил:
– Тогда будет не до острот. Остаться один на один с лунным холодом, встретить мрак и жуткую тишину, видеть далекий голубой шарик, имя которому Земля, и знать, что туда уже никогда не возвратишься… Нет, эта перспектива не из заманчивых.
Ножиков пошевелился на койке, и пружины под ним зазвенели.
– Смотри, как ты боишься смерти, а я и не знал.
– Смерти? – резко переспросил Костров и встал с дивана. – Бояться смерти – это совсем не то. Я не боюсь смерти, когда она приходит в активном состоянии: в воздушном бою с противником, в борьбе со стихией или бурей на море, что ли. Это одно. Но очутиться в лунном безмолвии, зная, что никогда оттуда не выберешься…
– Так, а зачем же тебя в сурдокамере тренировали? – язвительно спросил Субботин при всеобщем одобрительном молчании. – Разве не для того, чтобы выяснить, способен ли ты переносить длительное одиночество?
– Длительное одиночество, но не смерть в бесконечном одиночестве, – возразил Костров. – И если говорить откровенно, считаю, что нас посылать на Луну будут лишь с полной страховкой безопасности.
Ножиков усмехнулся и потер переносицу.
– Да. Конечно. Сотни людей работают над тем, чтобы каждый космический полет совершался без риска. Но мы знаем: всякое может случиться. И случалось. Профессия космонавта, – продолжал он строго, – это профессия риска. Космонавт ко всему должен быть готов. В том числе и остаться, как ты говоришь, в лунном холоде.
– Человек совершает в космосе революцию, – тихо заметил Дремов, – а еще ни одна революция не обходилась без потерь.
– Призыв к жертвенности, – передернул плечами Костров и наугад кивнул на Локтева. – Ты вот спроси его: он бы с легким сердцем в полет отправился, если бы знал, что на обратное возвращение пятьдесят процентов гарантии? Или Субботина спроси… Карпова. Или вот его, Горелова, – не оборачиваясь, небрежно указал он на Алексея. Эта небрежность покоробила Горелова. Он всегда душевно относился к Кострову, не однажды от него получал теоретическую помощь и как-то совсем по-детски преклонялся перед его математическими познаниями. Но сейчас он обиженно моргнул глазами и грубовато сказал:
– А ты не принимай за меня решений, Володя. Откуда ты знаешь? Я, например, уже пережил в своей жизни такую минуту, когда принял твердое решение погибнуть, но выполнить что задумал.
– Это верно. Это с ним было, – с необычной теплотой отозвался Субботин. – Не покинул он над городом горящего перехватчика… Да и я бы не дрогнул, если бы в лунный экипаж попал.
– Я бы тоже не стал процентами этих самых шансов интересоваться, – мрачно вздохнул Локтев. – Как в нашей песне-то поется:
Не всегда все свершается гладко,
Не всегда возвращаются в срок,
Но орбита будет в порядке,
Если мужества есть огонек.
Костров стоял посреди комнаты. Он сердито оглядел присутствующих и упрямо тряхнул головой.
– Подведем итог. Ни одного союзника? Ну что ж, пусть я останусь на сегодняшний день в меньшевиках. Все равно от своих слов не отрекаюсь. Да, я считаю, что посылать корабль на любое другое небесное тело или в окружающее его малоизвестное пространство можно лишь тогда, когда будет проверена безопасность всех этапов полета. А пока… чем рисковать на малоизученных лунных вариантах, лучше развивать космонавтику в ином направлении: повторять орбитальные полеты, изучать длительное воздействие невесомости на человека, сделать наши корабли транспортными. Видите, какие перед нами перспективы открываются! Любой многоместный космический корабль за час с чем-то, включая старт, запросто до Америки долетит.
Игорь Дремов тоже вскочил и, ожесточенно сверкая белками глаз, выпалил:
– Может, кислое молоко будем на космических кораблях возить? Ты скоро и до такого договоришься, Володя. Нет, не для этого лично я шел в отряд. Я космонавтом быть собираюсь. Костров. Не тепличным, а настоящим. И не ради славы или поисков приключений. Хочу узнавать неизвестное и делать свои познания достоянием человечества. Моего народа прежде всего, конечно. Вот в чем я вижу смысл своей жизни. А открывать неизведанное без риска… В уме ли ты, Володя? Строитель, который кладет бетон на двенадцатом этаже нового здания, пока мы спокойно спим, учимся, дискутируем, даже он риску подвержен. А что же ты хочешь от космонавтов?!
Ножиков, усмехаясь, приблизился к Володе, дружески положил ему на плечо сильную, в жестких волосках руку:
– Да, старик, подзагнул ты сегодня. Важно, чтобы твои слова не стали твоим убеждением.
Костров обиженно промолчал.
