Текст книги "Лунный вариант"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Каменев сидел впереди рядом с Нелидовым, время от времени обменивался с ним односложными фразами и часто оборачивался назад, широко улыбаясь, смотрел на Женю, откровенно и озадаченно любовался ею. И опять он понравился Горелову своей непосредственностью, тем, что не скрывал восторга, навеянного неожиданной встречей. «Видно, прямая душа наш новый парашютный наставник», – подумал о нем Алеша.
Словно сговорившись, космонавты молчали, делали вид, что сосредоточенно рассматривают окрестности. Каменев понял: это они ему с Женей уступают тишину. Поблагодарил мысленно: «Какие деликатные ребята!» Кинул в сторону Жени:
– Жень, а я месяц назад отца твоего видел – на заводе у них был.
– Ну и как он? – встрепенулась Светлова.
– На житье и здоровье не жаловался. В пивнушку «Голубой Дунай» по субботам и в праздники заходит. Я и о тебе у него спросил – где, мол.
– А он?
– Дипломат старик. Самый уклончивый ответ дал. В каком-то, говорит, почтовом ящике работает или в этом роде. Если интересуешься, могу ей об этом сообщить.
– Ты, конечно, не поинтересовался?
– Время горячее было, – смущенно вздохнул Каменев.
Светлова улыбнулась:
– Узнаю своего папу конспиратора.
– Он-то хоть знает, что ты космонавтка?
– Знает, Жора. Была в прошлом году дома и созналась.
– А мне в прошлом не пришлось. К прыжку готовился.
– О ком из наших одноклассников знаешь?
– О Ленке Слоновой и Вите Пономареве. Витя кончает энергетический, а Ленка уже замужем за каким-то артистом. Двойню родила.
У Светловой колко вспыхнули глаза. Она сняла с головы берет, обмахнулась им, как веером.
– У самого-то сколько? – спросила с неловким смешком.
– Чего сколько? – не понял Каменев.
– Вот чудак, – напряженным голосом уточнила космонавтка, – не чего, а кого. Ребятишек сколько?
Каменев обиженно покачал головой:
– Откуда же им быть, Женя?
– Разве ты не женат?
– Нет, – вдруг повеселел капитан. – Парашютисты народ ветреный. Им не так просто найти жену по душе. Это я тебе точно.
– Запаздываешь, – сказала она и задумалась. Марина Бережкова отвернула лицо от окна, негромко возразила:
– А сама-то.
– Ну, я дело другое, – порозовела Женя. – Я вылета буду ждать. Своего космического счастья и, может, еще в старых девах прохожу. А Жора?.. Ты посмотри, Маринка, какой он сейчас возмужалый. И не узнать прежнего десятиклассника.
– Ладно, ладно, – прервал ее Каменев, и было видно по его лицу, как по душе пришлась ему реплика Марины Бережковой. Значит, Женя не замужем! Он как-то сразу повеселел и сделал вид, что разговора с нею он дальше продолжать не будет, потому что озабочен массой дел. Наклонившись к плечу Нелидова, стал торопливо, вполголоса что-то говорить ему.
Волоча за собой пыльный хвост, автобус уже мчался по широкой улице авиационного городка к берегу реки. В переднем смотровом окне возникло трехэтажное каменное здание, и водитель затормозил.
– Это и есть степновский отель, товарищи, – пояснил Каменев.
Космонавты один за другим выпрыгивали из машины на жесткий раскаленный песок.
Жене Светловой капитан протянул руку.
– Не надо, – смутилась вдруг Женя, – разве ты забыл, какой я была в школе? Через три ступеньки по лестницам прыгала.
– Нет, не забыл, – засмеялся Каменев.
2
Леня Рогов очень хотел отправиться на парашютные прыжки в далекий Степновск вместе с космонавтами. Но пока он сдавал очерк о нефтяниках Каспия, написанный в последней командировке, и оформлял допуск на военный аэродром, прошли лишние сутки и группа Нелидова улетела. С огорчением взял он билет на пассажирский самолет, садившийся по пути на Дальний Восток около небольшого древнего среднеазиатского города, от которого до Степновска было рукой подать – всего сотня километров. В сумерках, волоча тяжелый чемодан, пестрый от иностранных наклеек, вышел он из деревянного здания аэровокзала и стал договариваться с шоферами такси. Двое сразу отказались от поездки за пределы города. Леня размашистым шагом подошел к третьей машине. За рулем дремал молодой широколицый казах.
– Не рано ли решил заночевать, дядя? – покровительственно спросил Рогов.
Казах открыл узкие глаза с большими подвижными белками, усмешливо ответил:
– Если я дядя, тогда кто же ты? Наверное, дедушка? А? Внучке подарки в заграничном чемодане везешь? Признавайся.
В косом шоферском зеркале Леня увидел свое полное с налетом пыли на щеках и мешочками под глазами лицо, и ему стало грустно от этого веселого вопроса. «Черт возьми, – подумал журналист, – а если я сниму беретку и обнажу лысину, совсем за аксакала для него сойду». Он с завистью покосился на сильные, по локоть обнаженные руки шофера и его лишенное растительности, совсем еще юное лицо.
Отгоняя дремоту, казах добродушно зевнул.
– Тут и поневоле заснешь, – объяснил он охотно, – целые сутки дежурю. Сменщик заболел. В городе такси мало, пассажиров много. Куда хотел ехать? В гостиницу? На железнодорожный вокзал? Садись, домчу.
– Мне чуть подальше надо, – улыбнулся Рогов. – В Степновск.
– В Степновск? Ай, куда захотел! – приподнял голову шофер и, как показалось Лене, с некоторым подозрением покосился на его тяжелый чемодан с заграничными наклейками. – А ты кто будешь?
– Журналист. Леонид Рогов. Может, слыхал? – спросил Леня не без надежды, что получит утвердительный ответ. Рогов давно уже привык к тому, что случайно повстречавшиеся на жизненных тронах люди – в поездах, на аэровокзалах, в театрах, приемных начальников – знали его по очеркам и статьям. Этот не знал. Равнодушно покачав коротко остриженной головой, он скосил на Леню хитрые узкие глаза:
– Нет. Не знаю. Журналистов много, а я, Юра Тоголбеков, один,
– Ну, так повезешь меня в Степновск?
Шофер пренебрежительно пожал плечами:
– Не-е… не повезу.
– Отчего же?
– А зачем я тебя повезу, рассуди сам. До Степновска сто тридцать километров, а я по закону могу ехать от города всего на сто. А как же остальные тридцать?
– Так я же тебе заплачу, – убеждал Леня, – даже дороже заплачу.
– Дороже заплатишь, а потом фельетон писать будешь, – язвительно заметил казах. – Знаем мы вашего брата журналиста. Ты напишешь, а я, Юра Тоголбеков, должен страдать.
– Да перестань, парень, причитать, – вздохнул Леня. – Плохо ты о журналистах думаешь. Они самый щедрый и отзывчивый народ. Ты всю дорогу можешь с выключенным счетчиком вообще ехать, а я тебе все до копеечки заплачу и даже на четвертинку прибавлю. Думаешь, в Москве мне так не приходится? Сам пойми, время меня сейчас режет.
– Ну, садись, – флегматично согласился водитель, – садись, журналист. Только я сегодня ничего не ел.
– Это исправимо, – усмехнулся Леня и тотчас подумал: «Ну и рвач же этот парень! Не успел ногу в машину занести, уже об угощении речь завел. Черт с ним. Придется раскошелиться». – Этим ты не напугал меня, дружище, – продолжал Леня вслух. – Подрули к самому лучшему здешнему ресторану, и мы оба поужинаем.
– Ты тоже не ужинал! – обрадованно воскликнул шофер. – Какой молодец будешь, что не ужинал! Вместе с Юрой Тоголбековым сегодня поужинаешь. Только никакой ресторан ехать не будем. Дома у меня поужинаем. Понимаешь?
До Рогова не сразу дошло.
– Милый! – воскликнул он растроганно. – Так это ты зовешь меня к себе в гости перед дальней дорогой?
– Конечно. Ты меня правильно понимал! – обрадованно подтвердил таксист. – Я – казах. Зачем же ты будешь вести меня в ресторан и платить за меня деньги, если я тут хозяин, а ты гость? В одну минуту домой доставлю. Счетчик выключим – и за манты. Манты когда-нибудь ел?
– Нет, – соврал Леня, желая польстить своему новому знакомому.
– О! – вырвалось у казаха. – Совсем тогда хорошо. А моя жена Нина, она, знаешь, какие крутые манты лепит? Она у меня русская, – прибавил он с гордостью, – и тоже москвичка.
– Где же ты ее повстречал?
– О! – прищурился шофер. – Юра Тоголбеков очень хитрый человек. Раньше сюда много девушек на целинные земли приезжало. Только девушек много, а Нина среди них одна. Два года за ней ухаживал, пока невестой быть согласилась.
Рогову стало неловко, что он так нехорошо подумал об этом молодом парне и поспешил отнести его к той категории таксистов-выжиг, которые, увы, не перевелись еще и по сей день.
– У тебя дети есть. Юра? – спросил он.
– Есть, есть, – обрадованно заулыбался казах. – Маленький мальчик есть, сын Вовка. Ему скоро пять лет будет.
– Тогда завернем к «Гастроному», подарок ему куплю.
– Зачем «Гастроном»? Не надо никакой «Гастроном».
– Нет, завернем, – упрямо повторил Леня, – если я гость, подарок – мое дело. Тебя это вовсе не касается.
– Давай как знаешь, – вздохнул казах, и машина свернула на главный проспект.
Минут через двадцать с коробкой конфет в руках Рогов вошел в одноэтажный, не очень новый окраинный домик. Их встретила худенькая женщина с русой косой в простеньком, но чистом и аккуратно выглаженном ситцевом платье. К ее коленям жался удивленный мальчонка, оказавшийся Вовкой.
– Ты, Нина, не пугайся, что мы вдвоем, – отвечая на ее вопросительный взгляд, пояснил Юра. – Товарищ из Москвы, журналист. Ему быстро-быстро надо в Степновск. Мы поужинаем и поедем. Ты знакомься.
– Нина, – певучим голосом сказала она и протянула холодную ладонь.
– Оказывается, мы земляки, – произнес Рогов, осматривая небогато обставленную комнату. Двуспальная деревянная кровать, диванчик, служивший ночью постелью для сына, столик, четыре венских стула, проживших длинную жизнь и сменивших на своем веку, очевидно, немало хозяев, кошма, разостланная на полу. На стене же, чистой, недавно побеленной, – портрет космонавта Николаева и несколько фотографий.
– Земляки, – подтвердила Нина, – только в недалеком прошлом. А теперь я здешняя. Давно уже не была в столице.
– Где вы там жили?
– Измайлово знаете? Так вот там, на Девятой Парковой.
– И наверное, в Москву тянет?
– Да как вам сказать? Разве в этом счастье?
– Она у меня нашу степь полюбила, – с гордостью объявил Юра. – Ваша Москва – большой, шумный. Там и не заметишь, как состаришься. Если бы я там таксистом работал, каждый бы день штрафы платил: но так повернул, не в тот ряд пристроился. А у нас степь большой, гуляй куда хочешь на машине. Руки мыть будешь?
– Буду, – согласился Рогов, – только сначала конфетами твоего сына угощу. Забирай всю коробку, Вова!
– Ой, да зачем вы его так балуете?! – всплеснула руками Нина. Было что-то доброе и отзывчивое в ее голосе, в ее робком взгляде.
Рогов не заметил, как на столе появилось блюдо с горячими мантами, огромная душистая лепешка, красный перец и кувшин с холодным кумысом, принесенный из погреба. Юра сел за стол в одной белой сетке, подчеркивавшей смуглоту его лица, шеи и рук. Нина принесла бутылку портвейна, и он удовлетворенно крякнул:
– Какой молодец, Нина, все мои мысли на лбу читаешь.
– Так твой же лоб – это книга без переплета, – засмеялась жена, ставя два граненых шкалика. Рогов попробовал отказаться, но хозяин не дал ему договорить.
– Ты мой гость. Значит, должен на дорогу выпить. Это мне с тобой нельзя. Я за рулем.
– А я один как-то не привык.
– Зачем один? С Ниной пить будешь. За Москву пить будешь. Потом за наш Казахстан, а потом за счастливый путь. – Они с женой переглянулись как-то особенно выразительно, и Юра спросил: – Ты не станешь возражать, если Нина с нами поедет?
Рогов удивленно пожал плечами. Поняв его замешательство, женщина скупо проговорила:
– Юра боится в дороге уснуть. Не спал две ночи.
– Пожалуйста, пожалуйста, – улыбнулся Рогов.
Нина покинула их и минуту спустя внесла в комнату пахнущую бензином куртку:
– Это для тебя. Юра. Ночи у нас холодные. А вот спички и папиросы.
Юра покачал коротко остриженной головой. Стараясь побороть в голосе нежность, пробормотал:
– Скажи ты какая!
– А еще я возьму термос с горячим чаем, – не слушая его, прибавила Нина.
– У нас действительно ночью собачий холод, – словно оправдываясь, проговорил Юра, а Рогову вдруг стало тепло и завидно от того, что он успел увидеть в этой бедноватой комнате, где обитали люди, согретые настоящей любовью. Он перевел глаза на мальчугана, уплетавшего шоколадные конфеты.
– А этого пузана куда?
– Он сейчас заснет, он свое время знает, – поспешно сказала Нина. – Правда, Вовочка?..
Южная ночь плотно укутала землю, когда подошли они к темневшей у калитки «Волге». Крупные яркие звезды висели в небе да еще уличные фонари пробивали темень. Юра предложил Рогову сесть рядом, но тот наотрез отказался, уступил место Нине, сославшись на то, что на заднем сиденье удобнее будет подремать.
– Тогда как знаешь, – просто сказал Юра, и Рогов без труда понял по его голосу, как тому приятно будет ехать рядом с женой.
Зашуршал легкий плащ, когда Нина усаживалась на переднее сиденье. На свои колени она положила шоферскую куртку. «Волга» промчалась по главной улице, еще оживленной в этот вечерний час, и казах, рукой указывая на огни кинотеатра и витрины магазинов, одобрительно промолвил:
– Видал? Чем у нас не Москва? Раньше при царе сюда революционеров ссылали, а теперь смотри, сколько неоновых огней! Разве мой город плохой?
Большие трех– и четырехэтажные дома постепенно сменились подслеповатыми глинобитными и саманными постройками. В ярком свете фар впереди возникли высокие железные фермы моста, опрокинутого над бурной рекой. Она была неразличима в темноте, но даже сквозь ровный шум автомобильного мотора доносился грохот падающей с каменистых порогов воды, и слышно было, как она бурлит у берега. За мостом дорога круто поворачивала вправо, и Нина тихо напомнила:
– Здесь на прошлой неделе дождем мосток подгнивший снесло.
– Помню, – негромко откликнулся Юра, – там два бревна заменили. Не опасно.
И действительно задняя часть «Волги» встряхнулась на неровностях залатанного настила, рессоры ее застонали.
Редкая сетка городских огней давно уже осталась позади. Леня устало смежил тяжелые веки и задремал. Когда он очнулся от сильного толчка на ухабе, увидел, что Юрина голова с черными жесткими волосами неудобно лежит на мягкой спинке сиденья, а Нина, вытянув руки, правит машиной. Свет фар ложился далеко впереди, выхватывая из мрака широкую, не покрытую ни гравием, ни асфальтом, но хорошо наезженную дорогу.
– Не спи! – будила Нина мужа.
– А я и не сплю. Я только мало-мал, – оправдывался тихо Юра. Он положил сильные руки на баранку, а Нина придвинулась к нему, и было видно, как слились в один темный круг две головы. И опять шепот:
– Соскучился по тебе, Нина, день и ночь не видел.
– А зачем в рейс пошел? Лучше бы дома остались.
– Так я ведь долг сегодняшними сверхурочными покрою. И еще тридцать километров с выключенным счетчиком проеду.
– И не совестно. Юрка! Это что? В условия вашей бригады коммунистического труда входит? Ездить с выключенным счетчиком и брать за это деньги с пассажира… Ой как хорошо!
– А ты забыла, что наша бригада в переходный период от социализма к коммунизму существует. Большие начальники и те еще от капиталистических пережитков не все освободились, а Юра Тоголбеков – человек маленький.
– Болтушка мой Юра Тоголбеков, – засмеялась она сдавленно, и Леня услышал приглушенный поцелуй.
– Почему болтушка? – поворачивая баранку вправо, заинтересовался муж. – Всего двадцать рублей не хватает, чтобы тебе электрическую швейную машину купить.
– И ты собираешься их накопить подобным путем? Не выйдет. Юра. Даже в переходный период не выйдет.
Потом он попросил закурить, и Нина заботливо приблизила к его губам папиросу, зажгла спичку. Желтый ободок огня осветил широкоскулое лицо шофера, на нем сияла с трудом сдерживаемая счастливая улыбка. Нина осведомилась – не холодно ли ему, и Юра, видимо вовсе не оттого, что было холодно, а просто чтобы она лишний раз к нему прикоснулась, утвердительно кивнул. Жена накинула на его спину куртку, нежно провела ладонью по загорелой шее.
– У тебя мозоли, – прошептал он, – ты много работаешь. И на фабрике, и дома.
– Нет, – таким же ласковым шепотом ответила она, – это у Юры шея такая шершавая.
– Когда я стану зарабатывать больше, ты уйдешь с фабрики. Только семьей будешь заниматься.
– А кто же будет создавать материальные ценности в переходный период? Один ты?
– Ты обязательно уйдешь, – повторил он настойчиво, – годика на два, на три. Сейчас ты очень устала. И потом, ты такая красивая. Самая красивая во всей нашей степи. Если бы я был космонавтом, от такой, как ты, ни к каким бы звездам не улетел.
Нина обрадованно засмеялась. Они совсем забыли о присутствии пассажира. Им, должно быть, казалось, что сейчас во всем мире только они двое, да еще вот эта серая и ровная, как скатерть, степь и огромный диск луны, медленно встающий над землей. И еще кремовая «Волга» с пояском из шашечек, стремительно несущаяся по пыльной дороге. Впереди на их пути блеснула вода в балке. Юра пожал плечами:
– Откуда бы это? Неужели от прошлого дождя?
– Надо объехать, – неуверенно посоветовала жена. Он фыркнул:
– Зачем? Прямо проедем. Тут не глубоко. «Волга» стремительно съехала с откоса и врезалась в воду. С мягким шумом полетели брызги от ее крыльев, и в машину проник полный непередаваемой свежести запах воды. На самой середине мотор зачихал и смолк. Юра чертыхнулся и стал разуваться.
– Может, тебе помочь? – предложил свои услуги молчавший все это время Рогов.
– А-а, ты не спишь? – откликнулся Юра. – Зачем не спишь? Отдыхай. Сам все сделаю.
Он засучил по колено штаны, захватил заводную ручку и ступил в прохладную воду. Луна проливала на степь яркий свет, и Рогов увидел, как, орудуя ручкой, Юра сделал несколько оборотов, и тотчас радостно застучал мотор. Казах деловито забрался в кабину, не спеша обулся и включил скорость. Расплескивая воду, машина рванулась вперед и очутилась на другой стороне балки. Под ее колесами снова застучала сухая, потрескавшаяся земля. Что-то огромное черное надвинулось на капот и с шумом шлепнулось о переднее стекло.
– Ай как нехорошо! – покачал головой Юра. Так и до инфаркта можно человека довести.
– Что это? – поинтересовался Леня.
– Птица. Беркут или маленький орел. Может, соколенок.
– Ты замерз, накинь куртку, – забеспокоилась Нина.
– А, это пожалуйста.
И она набросила ему на плечи пахнущую бензином одежду. Леонид подумал: «Семь лет прожили и так трогательно заботятся друг о друге. Совсем как молодожены. Все-таки есть на земле счастье». Ему стало тепло и грустно. Вспомнилась собственная неуютная и недолгая семейная жизнь. Почему ушла от него жена? Ее тоже звали Ниной. Она не была глупой и не относилась к той категории женщин, которых принято считать легкомысленными. Правда, у нее было какое-то кукольное лицо с очень уж правильными чертами, лицо заурядной киноартистки, манекенщицы, но не интеллектуального человека. Она была веселой, любила хорошо одеваться, ходить на премьеры и юбилеи известных людей. Каждый ее день начинался с телефонных звонков. Если она замечала, что Леня от них болезненно морщится, откровенно спрашивала:
– Тебе не нравится, Леньчик? Да? Ладно, с завтрашнего дня буду под твоим руководством сокращать переговоры со своими абонентами.
Но дни проходили, а все оставалось по-прежнему. Выхоленная, белокожая, Нина вставала поздно и тотчас же, не умываясь и не причесываясь, садилась к телефону.
Она окончила экономический институт. После замужества бросила работу в статистическом управлении и на робкий вопрос Рогова – почему? – беспечно ответила:
– Слушай, Леньчик. Человеку так мало отпущено в этом мире, что, право слово, жалко убивать время на сидение за рабочим столом от и до, тем более если у тебя – хорошо зарабатывающий муж. Знаешь, что такое наше бытие? Вчера ты носила пионерский галстук, сегодня уже примеряешь белую фату, завтра вставляешь коронки, так как твои зубы разрушило время, а послезавтра, глядишь, тебя уже ждут на Ваганьковском или Востряковском кладбище, потому что на Новодевичьем хоронят самых выдающихся и туда тебе не попасть…
Говоря все это, она беззаботно смеялась, и Рогову временами казалось, что Нина только шутит. Ему не нравился и круг ее друзей, и те мужские и женские голоса, что бесконечно спрашивали ее по телефону, и то, что она называет его приторно-уменьшительным именем Леньчик. Ей тоже, по-видимому, многое в нем не нравилось, потому что бездумно-веселые голубые глаза иной раз покрывались ледяной пленкой, уходили словно в норы и оттуда изучающе и недружелюбно наблюдали за ним.
По утрам он целовал ее в стылые губы, торопясь в редакцию, а Нина, не отстраняясь, равнодушно говорила:
– Почему ты такой вялый, Леньчик, совсем вялый?..
Когда Рогов возвращался из длительных командировок, Нина иногда ласкала его так бурно, что казалось – она и на самом деле его любит. Его рассказы о пережитом и увиденном она слушала без интереса, но привезенные сувениры рассматривала и принимала с жадным любопытством. А потом он вернулся из восьмимесячного плавания с китобойной флотилией и нашел на письменном столе успевшее пожелтеть от солнца, пробивавшегося сквозь зашторенные окна, письмо, покрытое налетом пыли:
«Меня не разыскивай. Очевидно, мы с тобой ошиблись, попытавшись связать свои судьбы в одну. Мы очень и очень разные, и лучше принять решение, пока не поздно».
Он узнал, что Нина ушла к начинающему дипломату, ожидавшему назначение в одну из африканских стран, и дал ей согласие на развод. В народный суд он даже не пошел. Было горько и гадко на душе. Все-таки он ее любил и долго не мог смириться с этой потерей. Дома Леня почти пoлгoдa не передвигал вещи, расставленные Ниной, и не смахивал с них пыль. Потом грусть иссякла и на смену ей пришло ожесточение, родившееся от одиночества.
Года через два Нина однажды позвонила ему и, когда он услыхал в телефонной трубке ее незабытый голос, понял, что волнуется.
– Это ты, Леньчик? – спросила Нина. – Как ты живешь? Один или нет?
– Пока один, – ответил он глухо, – а ты?
– Я по-прежнему, – сказала она тихим мягким голосом. – У меня уже годовалая дочь. И еще ожидаем прибавление.
– Ты счастлива?
Трубка долго молчала и ответила ему горьким вздохом:
– Не знаю.
Он больше ни о чем ее не спросил, понимая, что между ними давно выросла такая стена, что ее уже не перешагнешь, как бы ты этого ни хотел.
Рогов снова с головой ушел в журналистику, дав клятву, что никогда больше ни с одной из женщин не свяжет себя брачными узами. Он считал себя талантливым человеком и горестно думал, что если кому-то что-то дано, то что-то должно быть и отнято. «Мое отнятое – это личное счастье, любовь», – решил он. Рогову удавались яркие репортажи о путешествиях, экзотических памятниках, о природе, истории городов и стран. Побывав на озере со старым рыбаком и покопавшись в местных краеведческих музеях, он мог вытащить на свет всеми забытую интересную быль, и, написанная сочным выразительным языком, она воспринималась как откровение. Он мог красочно и образно передать историю древнего дуба, вокруг которого когда-то стояли шатры запорожцев, или построенной несколько веков назад старорусской церквушки, рассказать об известном на всю округу пекаре-гомеопате или об охоте тигроловов. Если он описывал закат на озере или цветок, то находил такие слова и детали, что люди, читая, с удивлением отмечали: «Вот это да. Как же я раньше не заметил!» Книжка его репортажей «Караваны на дорогах» получила хвалебные отзывы в печати. Леню ввели в бюро секции очеркистов. Он уже был тучным и важным и незаметно для себя в обращении с коллегами, даже с теми, у кого в свое время учился, выработал несколько покровительственный тон.
После первой удачи ему захотелось попробовать себя и в большой литературе. В глубине души Леня сознавал, что люди, со своими чувствами и поступками под его пером живут где-то на втором плане, оттесненные удачными пейзажными зарисовками и хроникой событий. Но он этого не побоялся и написал повесть о молодом агрономе, которого жена заставляла цепляться за Москву, а потом постыдно бросила, когда он твердо решил ехать в далекий отстающий район. Агроном на Алтае по прошествии нескольких лет вывел новый сорт пшеницы, стал героем. Повесть завершалась тем, как удачливый агроном вернулся в столицу и был назначен на весьма ответственный пост, а его вероломная жена, у которой вновь не получилась личная жизнь, с запоздалым раскаянием бросилась ему со слезами на грудь, но прощения не получила.
Рогов отнес повесть одному своему знакомому литератору, с которым он часто пил пиво в баре Дома журналистов и о романах которого отзывался несколько пренебрежительно, но тайком зачитывался ими. Недели через две они снова встретились в баре. Долговязый пожилой писатель с гривой всклокоченных волос медленно тянул бочковое прохладное пиво «Гамбринус». Перед ним стояла тарелка с воблой и черными сухариками. И Леня, чтобы лучше расположить его к себе, пустился в длинные рассуждения о качествах пива, испробованного им в Сиднее, Лондоне, Мюнхене и Братиславе. Потом как бы между прочим спросил:
– Повесть мою прочел?
Писатель набил старомодную трубку с чертом, затянулся пряным дымком и лишь после этого молча кивнул в ответ. Леня уже совсем робко поинтересовался:
– Ну и как?
Его собеседник вынул изо рта трубку, выбил пепел в дешевую стеклянную пепельницу.
– Ты же очень умный человек, старик, – сказал он Рогову. – Сам должен понимать. Журналисты часто берутся за перо, мечтая о писательском поприще. Одним удается, другим нет. Те, кому не удается, всегда потом говорят: лучше быть хорошим журналистом, чем ходить в плохих писателях. А тебе не надо произносить этой фразы. Ты и так уже в королях журналистики ходишь…
Они в молчании допили пиво и разошлись. Месяца через два Рогов перечитал свои двести страниц и понял, насколько писатель был прав.
Шли месяцы и годы суетливой журналистской жизни, к темпу которой Рогов настолько привык, что не замечал уже одиночества. Оно обострилось после встречи с Женей Светловой. Никогда Леня не думал, что снова оживет в нем огромное чувство нежности и любви, да еще с такой силой. Они подружились. Женя к нему даже привязалась. По крайней мере, с самым искренним интересом ожидала его приезда в городок космонавтов, была ласковой и доброй, когда встречала после возвращения из длительных командировок, садилась с ним рядом в автобусе, если вместе со всеми космонавтами и их женами ехали они в столицу в оперу или драму. Дважды Рогову казалось, что надо объясниться, и он это попытался сделать. В первый раз Женя его просто остановила. Во второй позволила высказаться и, склонив набок беленькую, коротко остриженную головку, не поднимая глаз, сказала:
– Но вы же знаете, Леня, какая у меня заветная мечта.
– Знаю. Полет, – тихо ответил Рогов.
– И до него я лишила себя права на все личное, на все, что может отвлечь. Ну а если я по каким-то причинам вообще не полечу, – грустно закончила Светлова, – то едва ли буду уж так кого-либо интересовать.
– Да что вы, Женя! – с жаром воскликнул Рогов. – Неужели вы могли подумать, что я вас полюбил только за то, что вы космонавтка? Да если вы сию минуту мне скажете, что уходите из отряда и никогда не полетите, разве я от своих чувств откажусь?
– Не надо, Леня, – прервала она мягко и положила ладонь ему на плечо, – не надо пока продолжать этот разговор.
В борении с самим собою прожил Рогов эти годы. Они не прибавили ему молодости. В свои тридцать семь он стал тяжелее в весе, под глазами появились мешочки, тонкие нити седины пробились на висках, да и предательская лысинка стала заметнее. Но он все же верил и ждал.
За эти годы космонавты из «звездного городка» еще несколько раз выходили на орбиты. Рогов участвовал во всех торжественно-шумных поездках на старт и на финиш, давал отчеты и очерки о космонавтах, их последних предстартовых часах, отчеты с пресс-конференций, писал о новых героях. Вернувшись в Москву, он выступал по телевидению с устными рассказами и всегда потом с затаенным дыханием спрашивал у Жени Светловой, видела ли она его и как эти рассказы ей понравились. Он чувствовал, что устал уже писать о космонавтах и начинает повторяться. Вероятно, он бы отошел уже от этой темы, если бы не желание общаться с Женей. Вот и на эти парашютные прыжки в далекую знойную степь он ехал лишь потому, что туда вместе с другими космонавтами из отряда генерала Мочалова поехала она.
«Если бы Женя стала моей, я бы ее любил еще больше, чем этот казах свою жену, – грустно думал Рогов. – Какие они, право, счастливые».
«Волга» бесшумно вскарабкалась на пригорок, и Рогов увидел впереди широкий пояс электрических огней. Огни возникли неожиданно. Леня обрадовался окончанию ночного пути. Да и шофер, вероятно, этому обрадовался, потому что обернулся к нему и, улыбаясь белозубым ртом, весело провозгласил:
– Смотри сюда, журналист. Степновск… хоть столицей степного края называй. Ты приехал. Я тебя высажу у будочки часового.
Он лихо развернулся, и машина замерла у самой проходной. Леня вытащил чемодан, опустил его на обочину дороги.
– Хорошие вы ребята, – сказал он с грустью и завистью, – я давно не видел такой дружной пары. Проживите так лет сорок, а?
– Зачем сорок? – встрепенулся Юра. – У нас степь привольная, воздух – что надо, мы и сто проживем. Приезжай к нам на золотую свадьбу.
– Сколько я тебе должен?
– Сколько на счетчике написано, читай.
– Да, но ты же его выключил на сотом километре.
– Э-э, не будем об этом говорить.
Рогова охватил неожиданный прилив великодушия и щедрости:
– Слушай, Юра. Я сквозь сон слышал, тебе двадцати рублей на покупку не хватает. Возьми их у меня вместо расплаты. Я перед отъездом из Москвы приличный гонорар получил. Держи, – и он полез в карман.
– Что ты, что ты! – испуганно отскочил казах. – Не могу я взять твои деньги. Ни за что не могу.
– Так я же от чистого сердца.
– Нет-нет. Ты мне будешь деньги давать – себя унизишь, меня унизишь. А ты мне теперь друг. Юра Тоголбеков эту двадцатку сам заработает.
– Тогда возьми хоть за последние тридцать километров. Не из своего же кармана будешь ты холостой пробег оплачивать.
– Это как знаешь, – тихо вымолвил казах и опасливо покосился на Нину, стоявшую молчаливо с непроницаемым лицом.
– Послушай, Юра, – нашелся журналист, – давай лучше так. Я тебе дам все-таки двадцать рублей. Из них ты вычтешь сумму за тридцать километров, а остальные будешь мне должен. Идет?
– Что сказал?! – обрадовался шофер. – Нина, как ты на это смотришь? Честное слово, сейчас под зарплату ни у кого из друзей не займешь, а мы товарищу сразу переведем.
– Если, конечно, он даст адрес, – усмехнулась женщина.
– Адрес известен, – засмеялся Рогов. – Вы же читаете нашу центральную газету. Вот на редакцию и вышлете, когда сможете.
– Видишь, Нина, он правду говорит, – торопливо посыпал Юра, – я возьму эти деньги, а мы их потом вернем.
