Текст книги "Лунный вариант"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Книга вторая
Лунный вариант
АВТОР – ЧИТАТЕЛЯМ
Вот и снова взялся я за перо, чтобы рассказать до конца историю военного летчика Алексея Горелова, ставшего космонавтом. Возможно, читатели не забыли, как заканчивалась первая книга.
Горелов покинул кабинет командира особого отряда космонавтов генерала Мочалова, узнав, что он не будет включен на очередной космический полет ни в качестве пилота корабля, ни в качестве дублера.
«Да. Звезды еще не близко, – думал тогда Алексей. – А значит, снова за тренировки, за учебу!»
Он шел по дорожкам засыпающего городка, жадно вдыхая лесной воздух ночи. Он знал, что путь в космос начинается с этих дорожек.
Он знал, что его час придет.
– Постой, постой, – скажет иной дотошный читатель, – значит, ты снова о них? Но признайся толком, кто он, твой Алексей Горелов: Гагарин, Леонов, Титов?
Нет, нет и нет! Ни Горелов, ни Костров, ни генерал Мочалов ни в коем случае не могут быть выданы автором за живых, существующих на самом деле космонавтов и их наставников. Литература есть литература, и она открывает широкие возможности для вымысла.
– Минуточку, – прерывает все тот же настойчивый читатель. – Вот ты описал полет Горелова вокруг Луны. А ты уверен, что это будет именно так? Все – космический корабль «Заря», его орбиты и скорости, аварийные ситуации, в которые попадал твой герой?
– Да нет же и нет, – снова возражаю ему, – ни на какую научную документальность автор не претендовал. Когда-то великий Гоголь послал по воздуху в Санкт-Петербург к царице своего кузнеца Вакулу. Почему же в наши дни иному автору не попытаться представить себе, как совершатся первые исторические витки вокруг Луны?
– Значит, это все выдумано?
– Выдумано.
– А-а, – разочарованно тянет мой оппонент. – Ну что ж, все-таки посмотрим, почитаем, послушаем, что скажут другие…
Что ж, он прав, этот мой собеседник. Время – суровый судья писателя. Оно безжалостно не только к тем, кто, намного от него отстав, с непростительным опозданием обращается к прошлому, но и к тем, кто неудачно заглядывает в будущее. Время бережет хорошие книги и делает желтыми, обрекает на вымирание страницы плохих. И вместе с тем бежит оно так быстро и открывает такие необозримые дали, что не в состоянии перо беллетриста угнаться за ним. В лучшем случае движется оно параллельно, но с той примерно скоростью, с какой легковая малолитражка может соревноваться с курьерским поездом или немало послуживший и войне и миру транспортный самолет ЛИ-2 может находиться на параллельном курсе с роскошным турбовинтовым лайнером ИЛ-18. Несколько минут – и лайнер оставит далеко позади своего соперника. А потом настанет время, когда и лайнер, в сравнении с каким-нибудь новым пассажирским летательным аппаратом, отойдет на дистанцию двухмоторного поршневого ЛИ-2, ибо всё – в движении и развитии.
Когда выдающийся конструктор нашего времени, ныне покойный Сергей Павлович Королев наблюдал старт первой космической ракеты, видел, наверное, не только металлический корпус этого первенца космонавтики. Вероятно заглядывая на годы вперед, мысленным своим взором видел он космический корабль, стартующий на Луну, а то и к другим планетам. И в этом нет ничего удивительного: способность осязать далекое – черта гения.
Я не космонавт и никогда уже им не стану. Но когда я думаю о людях, водивших первые корабли по нескончаемой и неизведанной звездной дороге, я хорошо понимаю, почему все они были питомцами авиации. Едва ли еще в какой другой области человек так быстро и верно развивает в себе прочные волевые качества, высокую реакцию, способность в ограниченное время принимать единственно верное решение.
Вот почему не имеет значения, кого имел в виду автор, создавая образ Алексея Горелова. Людей, на него похожих, у нас много, и в этом счастье нашей Отчизны.
1
Пассажирский лайнер, полого забирая влево, делал гигантский круг над степью. За консолями длинных вибрирующих крыльев струился полуденный воздух, нагретый южным солнцем. Легкий металл, в который был одет фюзеляж самолета, отсвечивал голубизной. Над винтами четырех двигателей дрожали световые блики. Лайнер снижался, постепенно теряя высоту. Его первый и третий салоны пустовали и только в среднем сидели двадцать пассажиров в военной форме, какую летом носят в южных гарнизонах нашей страны. Среди них – две молодые женщины в легких с открытыми воротниками рубашках и синих юбках. Матерчатые погончики на их плечах были увенчаны знаками различия старшего лейтенанта.
– Вот мы и завершаем маршрут, товарищи, – сказал седеющий полковник с густыми, зачесанными назад волосами и шрамом над правой крутой бровью. – Под крылом Степновск, идем на посадку. Приглядитесь с воздуха к нашему новому местожительству. Все-таки целое лето будем здесь обитать.
Двадцать человек прильнули к иллюминаторам, а полковник добавил:
– Я попросил командира корабля сделать лишний круг над аэродромом. Холостой заход, так сказать.
– Что такое холостой заход, Павел Иванович? – засмеялся зеленоглазый подполковник с редким, отливающим медью зачесом, не оставлявшим сомнений в том, как тщательно ухаживает за ним хозяин. – У меня уже давно дети. У Кострова и Дремова – тоже. Нас нельзя призывать к холостому заходу. Разве вот двоих вы, товарищ замполит, можете на это толкнуть – Алешку Горелова да Женю. Больше холостяков нет. Даже Маринка и та…
– Перестань, Андрюша! – вспыхнула смуглая женщина-старший лейтенант и застенчиво отвела глаза. – Тебя всегда невпопад прорывает.
– Чудак Андрей, – без улыбки заметил широколицый подполковник, – не раскрывай своего послевоенного происхождения. Полковник Нелидов называет вещи своими именами.
– Пожалуй, так, – согласился Нелидов. – Во время войны на холостом заходе летчики погибали. Было. Даже меня зенитка поцеловала, – прибавил он мягко и прищурил глаз над шрамом. – А назначение холостого захода на войне – присмотреться к цели перед атакой. Вот и мы должны присмотреться.
– Сдаюсь, – примирительно протянул шутник. Плотно прильнувшие друг к другу женские головки, светлая и черная, закрыли иллюминатор.
– Смотрите, смотрите! – закричала звонкоголосая Женя Светлова. – Верблюды идут! Целый караван. У самого аэродрома. Вот это экзотика!
– А вон поле для парашютных прыжков, – отметила ее подруга, – оно начинается сразу за большим аэродромом.
– Где? – недоверчиво протянул горбоносый Игорь Дремов. – Подвинься, Локтев, ничего не вижу. Все своей фигурой боксерской закрыл. Ты что-нибудь видишь, Горелов?
– То же, что и все, – улыбнулся Алексей Горелов. – Зрелище весьма любопытное. Перед такой степью блекнут любые представления о времени и пространстве.
– Почему о времени, философ? – колко уточнил зеленоглазый подполковник. – Ну пространство, я понимаю. А время?
– А ты подумай, – лениво посоветовал Горелов, продолжая пристально смотреть в иллюминатор.
Чернявая Марина весело захлопала в ладоши, и на ее смуглых щеках заплясали ямочки.
– До чего ж, Субботин, у тебя замедленная реакция! – засмеялась она. – Я и то сразу догадалась. Конечно, при взгляде на эту степь ты – хочешь не хочешь – должен о времени и пространстве подумать. Раньше кочевник пересекал ее на своем верблюде за год, а наш «илюша» покрыл расстояние от Москвы до Степновска всего за какие-то несколько часов. Вот – и пала к ногам человечества даль необъятная оттого, что покорилась людям.
– Ты еще о первой космической скорости загни, Маринка, – добродушно проворчал Субботин, – что-нибудь насчет светящихся частиц из своей недописанной диссертации.
Алеша Горелов, пропуская их веселую перебранку мимо ушей, продолжал вглядываться с безоблачной высоты в необъятную панораму степного края. Кто-то аккуратно провел прямые линии аэродромных дорог, вычертил квадратики белых зданий авиагородка и полоски улиц. Излучина широкой реки и ее поросшие серым кустарником берега с желтыми языками отмелей, выступающих местами до самой середины, оживляли безлюдную необъятную равнину, лишь кое-где изрезанную балочками и лощинами. Виднелись редкие юрты. Возле них пестрели пасущиеся стада. Алеша перенес взгляд правее и увидел скопление белых, густо лепившихся у берега реки зданий Степновска, большое поле аэродрома, обозначенное скрещением двух бетонированных полос и самолетными стоянками, а чуть подальше – другое поле с выложенным для приземления парашютистов белым кругом. Вдали от аэродрома и Степновска в миражном мареве то возникали, то угасали контуры еще одного большого городка, такого неожиданного в этой степи.
– Павел Иванович, а там что? – спросил Горелов у Нелидова.
Полковник тыльной стороной ладони притронулся к шраму:
– На горизонте, что ли?
– Да.
– Геологи раньше обитали.
– В этой степи?
– Разумеется.
– И что же они тут делали? Нелидов пожал плечами:
– Странный вопрос. Это же не бесплодная Сахара, в которой только атомные взрывы можно производить да финики выращивать у оазисов. Среднеазиатская степь щедрая. В ней и ископаемых немало.
– А теперь что там?
Замполит пожал плечами:
– Не знаю, Алексей Павлович. По-моему, какое-то мирное поселение.
За спиной у полковника Нелидова выросла фигура второго пилота. Он осведомился, можно ли запросить разрешение на посадку. Нелидов утвердительно кивнул седеющей головой. Лайнер вздрогнул, меняя курс. Левый борт машины уходил от солнца, и на толстом плексигласе круглого окна Горелов на мгновение увидел четкое отражение своего лица. Серые глаза под широким разлетом бровей, курчавые волосы, взбегающие над бугристым лбом, мягкий очерк подбородка – все было прежним, если не считать, что в глазницах уже легли морщинки не то от усталости, не то от напряжения, а скорее, от этих последних, нелегко прожитых в особом отряде лет. «Прежний и не прежний Алешка», – подумал он о себе.
Лайнер, упрямо кренясь, шел на посадку. Оставались до нее считанные минуты. Пять, может, шесть, не больше. Оттого, что хвост самолета резко взбалтывался на разворотах, в заднем салоне подрагивали мешки с парашютным снаряжением.
«А почему же я не прежний? – спросил самого себя Горелов. – Неужели только потому, что прорезались под глазами лучики вот этих морщин, а на кителе серебрится ромбик выпускника военно-инженерной академии? Или потому, что на погонах появилась четвертая, капитанская, звездочка? Вздор! – резко оборвал он себя. – При чем тут внешность? Человек меняется внутренне. Беднеет или богатеет. А я? Разбогател или оскудел?» И Алеша задумался. Нет, не зря прошли эти годы. Он вспомнил Верхневолжск и тот день, когда бросался к машине Гагарина с конвертом в руке, в котором была изложена просьба «взять в космонавты». Наивная юношеская просьба. Потом вспомнил Соболевку, погибшего друга Васю Комкова, себя, спасающего горящий истребитель, сурового, но такого доброго комдива Ефимкова, случайное, счастливое направление в отряд генерала Мочалова…
Эти годы… Они многое изменили и в отряде космонавтов, готовящихся к первому полету к Луне. Алеша пришел туда наивным неоперившимся пареньком. И вот он не только закончил академию, но уже успел написать большую работу об испытании скафандра космонавта в окололунной сфере. Он бы никогда ее не одолел, если бы не тот драматический опыт у «закройщика космической одежды» Станислава Леонидовича, когда в условиях лунной ночи Алеша потерял сознание. Он тогда решил, что не годится в космонавты, и стал писать заявление об уходе из отряда. Его высмеяли ребята, и прежде всего их бессменный парторг Сережа Ножиков. А полгода назад Станислав Леонидович снова затребовал его, Горелова, на опробование нового скафандра. Алеша усмешливо спросил:
– Мне к чему готовиться? Снова в обморок?
– Если вам к обмороку, то мне к отставке, – холодно пошутил конструктор. – Нет, Алексей Павлович, теперь из области экспериментальной моя конструкция переходит в область эксплуатационную. – Он поджал тонкие губы. – Впрочем, если это вас не устраивает, я могу найти и другого кандидата для последнего испытания.
– Что вы, Станислав Леонидович, – засмеялся Горелов, – давайте уж лучше я. Все-таки я уже жертвовал здоровьем во имя вашего скафандра.
Конструктор неодобрительно пожал плечами:
– На сей раз никаких жертв от вас не потребуется.
Его снова проводили врачи и инженеры в тоннель, где была смонтирована термобарокамера, усадили в кабину, из которой три года назад он не мог выбраться без посторонней помощи. И опять с пульта управления был включен мертвенно-голубой свет, извещающий о температуре в минус сто шестьдесят градусов. Минут через пятнадцать Горелов ощутил небольшую тяжесть. Ожидая, что она начнет быстро нарастать, спружинил тело. Но тяжесть равномерно легла на плечи, спину и грудь, так что могло показаться – будто на него попросту надели еще один, более тяжелый, скафандр. Перегрузки больше не возрастали. Дышать было легко, кровь не звенела в голове и доска приборов не подрагивала перед глазами, как во время первого испытания.
– Алексей Павлович, – прозвучал спокойный голос конструктора, – дайте мне отсчеты, курс, время, скорость, процент кислорода, температуру в кабине, давление.
Горелов быстро назвал показания приборов и удивился, что сидит в термобарокамере уже более тридцати минут, а минус сто шестьдесят по Цельсию еще не дали себя знать.
– Вы нам спеть что-нибудь не сможете? – спросил конструктор.
– Станислав Леонидович, – рассмеялся Алексей, – вы же знаете, что я из породы безголосых.
– Тогда продекламируйте что-нибудь. Надо записать дыхание.
– Это можно, – согласился Алеша и неторопливым глуховатым голосом начал:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Лунный свет заливал глаза, сковывал своей холодной таинственностью. Горелов с вдохновением продолжал:
…Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
– Достаточно, Алексей Павлович, – остановил конструктор. – Однако согласитесь с тем, что ваша темница сегодня не такая страшная, какой была в прошлый раз. Вы просидели сорок восемь минут. Усталость ощущаете?
– Нет.
– Тогда продолжаем опыт…
Горелов вышел из термобарокамеры через четыре с половиной часа, почти не ощущая перенесенной перегрузки. Его встретили с цветами, но Алеша решительно отстранил от себя молоденькую лаборантку:
– Позвольте, товарищи. Это не по адресу. Я здесь ни при чем. Для букета есть прямой адресат – Станислав Леонидович.
В тот вечер они долго просидели в кабинете у конструктора. Станислав Леонидович подробно, со всеми деталями объяснил ему схему нового скафандра, внесенные в нее усовершенствования, допускавшие длительное пребывание космонавта в условиях лунной среды. Потом он подошел к книжному шкафу, нажал кнопку. Полка с книгами выдвинулась, и Алеша увидел тайник. В небольшой нише стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и две хрустальные рюмки-тонконожки.
– Полагаю, мы имеем право – за победу? – лихо предложил Станислав Леонидович. – Давайте перед ужином дернем но одной?
Горелов развел руками:
– Так ведь ко мне ночью придут врачи кардиограмму записывать.
– Чудак человек, – окончательно развеселился конструктор, – не забывайте, что после испытания у вас пульс замедленный и такой ускоритель, как пятизвездочный армянский коньяк, только поможет. Притом мы всего, как говорится, символически… только по пятьдесят.
– За такой успех стоило бы и побольше, – осмелел Алеша.
Но Станислав Леонидович погрозил правой рукой без мизинца:
– Ну-ну, вы же космонавт. А значит – трезвость прежде всею. Больше не налью. Берите лимон и – ваше здоровье.
– За ваш успех! – восторженно воскликнул Горелов. Конструктор выпил и, не взяв лимона, поставил на место пустую рюмку.
– Успех, говорите? – переспросил он. – Да, это действительно успех! Десять минут назад с космодрома принесли поздравительную телеграмму от моего самого большого начальника. Короче говоря, лунная одежонка есть. Остановка теперь за лунной тележкой. Тогда и на самом деле к ночной красавице можно будет в гости собираться. А мой скафандр… – он вдруг прервал свою речь коротким нервным смешком, – вы знаете, Алексей Павлович, о чем я часто думаю? Люди были бы страшно неинтересными, если бы состояли из одних положительных качеств и добродетелей. Не люди, а этакие совершенные и плохо осязаемые кибернетические существа. Нажми одну кнопку – и гениальное решение. Нажми другую – идеальный высокоэтический поступок. Тьфу! Помереть бы можно было от такой правильности. Ни споров, ни ссор, ни конфликтов. Нет, дорогой мой друг и соратник, человек именно тем и хорош, что состоит не только из достоинств, но и из слабостей. Возьмите, например, женщину. Я полагаю, что из нас, мужчин, никто не вобрал в себя так, как женщина, веками нажитую эмоциональность: и нежность, и страсть, и жертвенность, и смелость в поступках, не всегда, может быть, правильных, но всегда продиктованных искренним порывом души. А лишите ее всех этих качеств, сделайте холодной и рассудочно-правильной, так мы же первые отвернемся и потеряем самое дорогое – возможность для большой любви.
– У меня еще не было такой, Станислав Леонидович, – неожиданно сознался Алеша, который все больше и больше привязывался к своему новому покровителю. Тот принял его откровенность как должное и невозмутимо заметил:
– Ну и что ж, что не было. Будет. Обязательно будет, Алексей Павлович! Так вот, о человеческих слабостях. Я им тоже подвержен. И знаете, какой в первую очередь? Люблю хвалиться. Да-да. Люблю! – воскликнул он, видя, что серые глаза космонавта уходят недоверчиво в сторону. – Вы меня однажды видели убитым, поверженным в прах. Это в тот день, когда мой скафандр не выдержал испытания и вас, мой друг, в бессознательном состоянии извлекли из термобарокамеры.
– Так и я тогда был убит неудачей, – подтвердил Алексей, – действительно в обморок падал.
– И закономерно. Конструктор и испытатель делят всегда поровну триумфы и поражения. Тогда мы разделили с вами провал, а сегодня делим успех, триумф, черт возьми! Не будем этого слова стыдиться, потому что я хочу сейчас перед вами только хвастаться. Вы знаете, что такое этот новый скафандр, если хорошо подготовленный космонавт выдерживает в нем запросто четыре с лишним часа лунной ночи? В первом полете к Луне мы не будем производить высадки. Задача будет сформулирована более скромно: облететь Луну, заснять ее с близкого расстояния, наметить площадки для возможной посадки. Следовательно, у нашего космонавта прямого контакта с лунной средой не будет. А окололунная среда проще, и мой скафандр будет в ней еще более надежной защитой. Вот за это самое я и выпил с удовольствием сегодня.
Тогда же Алеша смущенно признался конструктору, что для своей первой научной работы хочет избрать тему – развитие скафандров в отечественной космонавтике. Он думал, что Станислав Леонидович, загруженный тысячами дел, подбодрит его и на этом все закончится. Но конструктор стал его ревностным опекуном. Не проходило недели, чтобы они с ним не повидались. Иногда конструктор заглядывал в городок космонавтов, иногда Горелов заезжал к нему на завод. Они вместе несколько раз выбирались на рыбалку, и равнодушный к этому занятию Алеша овладел спиннингом. В свободные часы он написал портрет Станислава Леонидовича, а тот внимательно следил за каждым его шагом в разработке новой темы, был придирчивым и злым, беспощадно бракуя многие Алешины выводы. И все же перед отлетом Алеши на юг Станислав Леонидович сказал:
– Однако вы кое-что свое уже нащупываете.
И сейчас, мельком вспомнив обо всем этом, Горелов удовлетворенно подумал, что эти годы не были прожиты зря. Это – годы приобретений. Да и не только у него, у всех.
Взгляд Горелова скользнул по лицам товарищей. Вот они сгрудились у окошек самолета, вглядываются в контуры авиационного городка, где им предстоит провести целое лето. Они еще по-прежнему несколько грубоваты в шутках, которыми обмениваются, и часто прямолинейны в обхождении друг с другом. Но как и они ушли вперед! Володя Костров уже год кандидат наук. Его защита работы по высшей математике стала гордостью всего отряда. Сергей Ножиков победил самого себя после автомобильной катастрофы и опять вернулся в отряд. Тяжелые травмы уже не мучают его. Субботин и Дремов стали мастерами парашютного спорта. Локтев закончил академию. Милая Маринка неожиданно для всех вышла замуж за молодого инженера с завода космических кораблей, приезжавшего к ним в городок читать лекции, и вся она как-то повеселела, расцвела. Только встречаясь взглядом с Алешей, иногда отводит свои глаза, потому что нет-нет да и застилаются они грустной дымкой. Ничего, Маринка, потерпи, скоро и это пройдет.
А вот красивая Женя так и осталась пока незасватанной невестой, и не поймешь, что у нее за отношения с этим самым журналистом Леней Роговым. И прогнать его не прогонит, и к сердцу, как видно, близко не подпускает.
«Да и правильно делает, – одобрил Алеша, – разве Рогов ей пара! Она требовательная, наша Женя».
Горелов не очень долюбливал Рогова. Его лысинка и полные, часто усмехающиеся губы навевали мысль, что Рогов только играет простачка, общаясь с космонавтами, на самом же деле смотрит на них с некоторым высокомерием, а длинными увлекательными рассказами о своих путешествиях словно старается сказать: мол, пока вы каждый по разу облетите планету, я ее всю успею изучить и описать в журналистских репортажах. Алеша хотел подавить против воли возникавшее в нем предубеждение к журналисту и не мог.
«Странное дело, – рассуждал про себя Алеша, – когда я читаю его очерки в газете, они мне нравятся. Там и мысли, и образы, и наблюдения интересные, а иногда и то, что до него не было никем написано. А увижу лысинку на его круглой голове да толстые розовые щеки – и меня уже мутит. А кто это… кажется, Чехов говорил, что ему нет дела до того, как жили, пили, любили и ели другие писатели – только их книги для него существуют. Неуязвимая логика. Почему же я не могу ее принять и подружиться с Роговым? Он же не сделал мне ничего плохого. А вот Женя не должна за него выходить. Если узнаю, что собирается, даже на «большой сбор» всех космонавтов созову, чтобы отговорить».
– Прошу внимания, товарищи! – позвал всех в эту минуту полковник Нелидов. – В этом гарнизоне мы будем числиться как особая группа парашютистов. Еще раз напоминаю об этом. Авиаторы, по себе знаю, люди дотошные и засыплют вас вопросами. Будьте сдержанны и представляйтесь им только как парашютисты.
– Мы можем и более развернуто отрекомендоваться, Павел Иванович, – весело вмешался Андрей Субботин. – Я, например, готов представляться как конферансье, Олег Локтев – известный пианист, Володя Костров – продолжатель Лобачевского и Эйнштейна, Алеша Горелов – подающий надежды художник из студии Грекова, Сережа Ножиков – автогонщик. Ну а Женя, она и на самом деле – мастер парашютного спорта. Видите, какое пестрое подразделение.
Нелидов поднял руку, прося тишины:
– Моя информация еще не закончена, друзья. Жить будем в гостинице. Три номера за нами забронированы. Руководить обучением нашей группы будет заслуженный мастер парашютного спорта капитан Георгий Каменев. После покойного полковника Долгова и майора Андреева этот юноша весь мир поразил своим высотным прыжком из стратосферы. Вероятно, о нем вы все слыхали.
– О Каменеве? Еще бы! – забасил Локтев. – Кто же не слыхал о Каменеве? Прыгнуть с тридцати тысяч метров – что-нибудь да значит.
– Одно удовольствие, что к такому мастеру в ученики попадаем, – сдержанно улыбнулся Игорь Дремов.
– Однако вы должны знать, товарищи, – предупредил Нелидов, – Каменев еще очень молод. И по годам, и по званию моложе многих из вас. Боюсь, что этот сибирский парнишка, зная, что он имеет дело с космонавтами, будет робеть. Не пользуйтесь этим. Помогите человеку. Создайте обстановку самую непринужденную и серьезную.
– За это я ручаюсь, Павел Иванович, – пообещал Ножиков. – Пусть только попробует кто-нибудь папибратствовать или высокомерничать, будет иметь дело со мной.
Женя Светлова, напрягая тонкие брови, проговорила:
– Каменев, Каменев… Георгий Каменев. А знаете, в десятом классе с нами в Омске тоже Жора Каменев учился. Даже ухаживал за мною немножко. Я у него однажды контрольную по алгебре списала.
– Между прочим, капитан Каменев тоже из Омска, – заметил Нелидов.
– Это не тот, – засмеялась Женя, – тот был явно не из храброго десятка. Однажды мы на Иртыше купались, он вызвался с моста в воду спрыгнуть, а когда на перила залез и вниз посмотрел, сдрейфил. Одной девчонке пришлось за него это сделать.
– И звали ту девчонку Евгенией Светловой, – ухмыльнулся Субботин.
– Это к делу не относится, Андрей, – вспыхнула Женя, – но факт остается фактом: мой одноклассник испугался каких-то пятнадцати метров высоты, а вы хотите, чтобы он с тридцати тысяч…
Лайнер вздрогнул, под фюзеляжами раздались щелчки – летчик выпускал шасси. Белые домики авиагородка надвинулись на самолет, выросли в иллюминаторах. Их было много. Смыкаясь в кварталы, они громоздились над безупречно ровной степью. Городок был большим и еще продолжал расти: то тут, то там над траншеями высились земляные насыпи, экскаваторы и краны. В центре виднелось поле стадиона, окруженное пустыми трибунами, левее – излучина реки с желтыми зализами отмелей и обрывистым берегом над ними, на который выбегали заросли камыша. По улицам городка ветер переметывал тучи пыли.
Городок ушел под крыло, и широкая бетонированная полоса стала набегать на нос самолета. Небольшой толчок – и огромный лайнер побежал по земле. Когда он зарулил на стоянку и бортмеханик распахнул выходной люк, в самолет хлынул обжигающий дыхание полуденный зной.
– Вот мы и прибыли, – вздохнул Субботин, – это вам не кавказская Ривьера, мальчики!
По узкому трапу, совсем не такому нарядному, какие подаются в гражданских аэропортах, космонавты вслед за полковником Нелидовым спустились на землю. После не по-летнему промозглого дождя, провожавшего их от Москвы почти до самого Куйбышева, первое ощущение было – будто они попали в парилку. Ветер здесь был душный, пронизанный керосиновыми парами, приторным нитролаком.
Женя сходила по трапу последней, придерживая на голове синий армейский берет. Забияка ветер обрадованно набросился на ее короткие локоны. Светлова увидела двух человек у трапа: худенького, спортивной выправки капитана и невысокого майора с бронзовым лицом и седыми висками. На капитане была выгоревшая на аэродромном ветру гимнастерка с орденом Ленина. Рассмотреть его как следует Светловой не удалось. Она лишь услышала обрывки рапорта, отдаваемого им Нелидову:
– Товарищ полковник… к приему группы все готово.
Потом они обменялись рукопожатиями и пошли впереди всех. Несколько младших сержантов подошли к майору и, о чем-то его спросив, стали подниматься по трапу в самолет. «Вероятно, это укладчики пришли за нашим парашютным снаряжением», – подумала Женя. Вблизи от самолета стоял съехавший с бетонной дорожки серый автобус, тоже, казалось, вылинявший от немилосердного ветра. У распахнутой дверцы капитан и Нелидов остановились, дожидаясь, когда подтянется вся группа. Капитан, жестикулируя, что-то объяснял полковнику. Его коричневое от загара лицо с заостренным носом и мягким широким подбородком показалось Светловой знакомым. Капитан остановил на ней взгляд черных внимательных глаз и, видимо, оборвал на полуслове свою речь, обращенную к Нелидову: руки его безвольно застыли в воздухе.
– Женька! Светлова! – крикнул он и пошел ей навстречу. Она тоже остановилась, замерла от неожиданности.
– Жорка! – обрадовалась она. – Так это ты!
Каменев помедлил, борясь с собственным смущением, потом решительно обнял ее за плечи, привлек на мгновение к себе. Не поцеловал, только загорелой щекой прижался к ее лицу и тотчас отстранился, сделав вид, что получше хочет ее рассмотреть.
– Женька! Вот кого не ожидал здесь увидеть! Ты какими судьбами? Инструктор по укладке парашютов? Врач?
Смущенная Женя смеялась, отрицательно качая головой.
– Берите выше, – заметил Володя Костров. А Субботин невозмутимо прокомментировал:
– Вот так встреча! Покажи такую в кино, первый же рецензент напишет по этому поводу: «Сценарист явно погрешил против жизненной правды и построил все на случайностях».
– Она такая же, как и все мы, – тихо сказал Алеша Горелов, которому с первого взгляда понравился этот капитан с броскоприколотым на гимнастерке орденом и бесхитростным мальчишеским лицом.
Черные глаза капитана расширились и остановились на Алексее, сразу выделив его из общей массы. Лоб капитана со следами облезшей от солнца кожи скрывался под навесом густых каштановых волос. В тонких складках застыло удивление. Пухлые губы, не слишком старательно выбритые – на верхней торчала щетинка, – пришли в движение:
– Такая же, как и вы?.. Не может этого быть…
– А ты не знал! – кокетливо прищурилась Женя, явно обрадованная этой встречей.
– Откуда же! – вскричал Каменев. – Полковник Нелидов только сейчас передал мне список вашей группы. Вы же все личности строго секретные, – прибавил он потише, – даже не знаю, как с вами и обходиться. Никогда у инструктора Каменева не было таких почетных учеников.
– Как можно попроще и посвободнее обходитесь, – сказал Ножиков, подходя к капитану. – И как можно меньше обращайте внимания на то, что мы майоры, подполковники и старички даже. Вы наш учитель. Учитель! Значит, имеете право по всем законам логики даже в угол ставить за нерадивость.
– Нет, это вам не угрожает, – смутился Каменев, – да и какой я вам учитель! Просто старший инструктор. Организатор вашей парашютной подготовки, так сказать. Не больше… Товарищи, прошу в автобус. Сейчас поедем в гостиницу размещаться. Женя, мы с тобою потом договорим.
– Обязательно, Жора, – с радостью отозвалась Светлова и не удержалась, спросила на весь автобус: – Где это ты передний зуб потерял?
– Вот этот? – засмеялся Каменев, притрагиваясь к белой пластмассовой коронке пальцем. – Однако же и наблюдательность у тебя, Женька.
– Как у космонавта, – вставил Нелидов.
– Нет, товарищ полковник, – возразил Каменев, – она и в школе была такой… самой глазастой из всех девчонок нашего класса. А зуб… Я с этой потери карьеру парашютиста начинал. Память о первом приземлении.
Автобус мчался по ровной, хорошо заасфальтированной дороге. В открытых окнах мелькали силуэты распластавшихся на стоянках огромных бомбардировщиков, проплывали аэродромные постройки. На здании командного пункта вяло висел полосатый матерчатый конус. Ветер стлался по земле, лишь кое-где поднимался вверх душными завертями. Автобус накалился, к металлическим поручням сидений больно было прикасаться.
