Текст книги "Том 1. Романы. Рассказы. Критика"

Общество восьмерки пик^*

Я проснулся на мглистом рассвете

Неизвестно которого дня.

А. Блок

Их судьбу им предсказал еврей с длинной бородой и чудовищными красными руками. Белки его глаз были хронически воспалены; по профессии он был хиромантом и волшебником, и на двери легендарного домика, в котором он жил, было написано:

«Я вам открою ваше будущее. Исаак Сифон».

И Исаак Сифон рассказал им их судьбу. Они пришли к нему все вместе: Вася Моргун, фантазер и фальшивомонетчик, Боря Вертуненко, независимый, рисовальщик Вова, гимназистка Алферова по имени Джэн, польский поэт Казимиров, актер Баритонов, содержательница музея восковых фигур Марья Гавриловна Сироткина, которую называли Маруся-упади, и ученик пятого класса реального училища по прозвищу Молодой.

– Я вам могу рассказать каждому отдельно, что вы имеете делать, – сказал Исаак Сифон. – Но как я хорошо знаю ваши расходы, то я скажу всем зараз. Если вы хотите, так вы можете сесть.

– Есть такое дело, – сказала Джэн. Они сели. Сквозь желтую слюду окна слабо проходил свет, пыльные тетради были навалены на полу, в комнате пахло мускусом; громадные белые свечи призрачно пылали в сером воздухе. Исаак Сифон рассмотрел их ладони и сердито поглядел на Джэн, слишком медленно снимавшую перчатки. Потом он поставил небольшую кастрюльку на спиртовую лампу, что-то кипятил, вздыхал и бормотал по-еврейски. Маруся-упади, понимавшая этот язык лучше, чем остальные, испуганным шепотом перевела:

– Он говорит: какое время, какое время! – Лучше бы вы не родились, – сказал им Исаак Сифон. – Вы, может, объясните мне, зачем вы родились?

– От вашего имущества останется только дым и обломки, – сказал он дальше, обращаясь к Марусе. – Господин скульптор, – он посмотрел на рисовальщика Вову, – вы будете голодовать вашу жизнь. Барышня, – Джэн вздрогнула, – вы можете пропасть с вашей красотой, в этом я вас предупреждаю. Не смотрите на меня с улыбкой, – это он сказал Молодому, – мы с вами больше не увидимся.

– Вы имеете дело, – продолжал Исаак Сифон. – Так вы не думайте, что это хорошее дело. Что я вам могу посоветовать? Есть такая линия в вашей судьбе, так было бы лучше, чтобы ее не было. Это линия преступления. Вы ее можете разорвать без совершенного усилия, вы только должны сказать сами себе: до свиданья, дорогие товарищи, потому что если мы останемся вместе, то даже Исаак Сифон нам не поможет.

* * *

– У нас нет времени, чтобы поверить Исааку Сифону, – сказал Вася Моргун.

И так как Вася Моргун пользовался известным авторитетом, потому что неоднократно сидел в тюрьме и никогда не оставался там дольше, чем считал необходимым, то с ним согласились и забыли о предостережении Исаака Сифона.

И в одиннадцать часов вечера встретились, как всегда, в квартире Маруси-упади. Звонили у двери, на которой вместо визитной карточки была прибита восьмерка пик. Маруся подходила и спрашивала:

– Кто там? Отвечали:

– Нас восемь.

Квартира Маруси была устроена как-то так, что стульев, например, там не было, стояла только одна вертящаяся табуретка. Были ковры, низкие диваны, подушки, опять ковры. Гости не сидели, а лежали. Вася играл на пианино, Вова рисовал неприличные картинки и показывал их смеющейся Джэн и ахающей Марусе. Поэт Казимиров, человек немецкой культуры и славянской беспорядочности, читал наизусть Фауста и Вильяма Ратклифа. Вертуненко, самый ленивый, тихо засыпал под музыку и стихи.

В час ночи Маруся приносила вино и бутерброды. Актер Баритонов, выпив, орал монолог из «Орленка», потом путался и кричал:

– Быть или не быть? Джэн, мы ждем!

И Джэн начинала петь.

Песнь идет так:

она начинается колеблющейся нотой,

медленными, извилистыми, раскачивающимися

звуками,

затем

звенит ровно,

и сдвигает сердце,

и опоясывает его

цепью тоски,

и атласом крови,

и судорожным чувством слез,

и пронзительным ощущением

улетающих призраков памяти.

Потом песнь начинает расти.

Она поднимается,

и скользит,

и трясет потолок,

и долетает до крыш,

и, спускаясь,

доходит

до вышины человеческой груди,

и струится по атласу,

и бряцает цепью.

Так, по крайней мере, пела Джэн.

Обессиленные и вздрагивающие, они лежали на ковре. Из соседней комнаты слышался плач Джэн и запах эфира. Желтели электрические лампы, уступая нарождающемуся рассвету.

И когда возвращалась Джэн, Вася начинал импровизировать. Он закрывал глаза, покачивался и рассказывал истории, которые были тем неожиданнее, чем пронзительнее пела Джэн. Как все фантазеры, Вася чувствовал искусство, захлебывался музыкой и плакал.

– И вот я увидел себя в Египте, – начал Вася. Вова набросал Клеопатру с длинными глазами, ласкающую крокодила, мумию фараона в непристойной позе на пирамиде и сфинкса, который подмигивал пустыне и чесал себе лапой затылок. Он рисовал это короткими, быстрыми движениями карандаша и внизу написал:

 
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
 

– Запыленные образы моего прошлого, – говорил Вася, – тонули в медленных волнах Нила, под неторопливой и мудрой жестокостью красного египетского солнца…

За зимними окнами изредка взвизгивали полозья саней. Сомнамбулическое бормотанье, сменявшееся медленным шепотом, беззвучно поглощалось мягкими пространствами ковров и диванов. Люстра с матовыми стеклами освещала лежащие на полу тела: черная тень Васи падала в кресла и бесшумно скользила по стенам.

Вася рассказывал, бормоча и захлебываясь, точно ныряя в черных морях своей фантазии, внезапно открывающихся под желтым светом солнц и ламп. Он рассказал, как в Египте он стал нищим, потом сделался сапожником, как встретил красавицу, полюбил ее – и с ужасом узнал, что она его сестра. – Сюжет из Мопассана, – подумал Молодой.

К пяти часам утра разговоры и крики умолкали. Долго пили чай, потом Джэн уходила в гимназию, а Молодой в реальное училище. Остальные засыпали. В десять часов Маруся шла в свой музей восковых фигур с многозначительной надписью: «только для взрослых».

Это было в далекую эпоху мечтателей, в России семнадцатого и восемнадцатого годов. Трудно сказать, на какие средства существовало бы Общество восьмерки пик, если бы его образ возник в иные, более прозаические времена. Фантазер Вася, рисовальщик Вова и независимый Боря Вертуненко составляли в Клубе восьмерки пик некий status in statu[245]245
  государство в государстве (лат.).


[Закрыть], отдельную компанию, сплоченную классическим единством времени, места и действия. Вася скупал украинские карбованцы одесского производства, переделанные из бумажных полтинников, широкие листы и длинные ленты керенок. Вова и Боря были главными и ответственными их распространителями. В особенно трудные периоды Вова рисовал злободневные карикатуры для разухабистого юмористического журнала «Жало».

Финансовым центром организации была Маруся-упади, собственница музея, квартиры и автомобиля системы «бенц». Мужа ее, юнкера, убили на войне еще в четырнадцатом году. Деньги перешли в ее распоряжение, а она все боялась вложить их в сомнительное предприятие и не знала, что делать. Случай столкнул ее с Васей.

– Поймите, Маруся, – сказал он, – самое лучшее дело – это продажа наркотических средств и какая-нибудь тихая лавочка. Вы открываете, предположим, музей восковых фигур. Вы платите кому следует, и ни одна собака не сунет носа в ваше дело. Затем, так как я вижу, что вы женщина с запросами и вас не удовлетворит простое мате-рьяльное благополучие, мы организуем Общество восьмерки пик – я давно об этом думал – и будем вас развлекать.

Разговор происходил в открытом саду «Тиволи». Хрустел гравий под ногами свободных шансонетных артисток в черных шляпах с трепещущими перьями. Со сцены куплетист во фраке пел «Это девушки все обожают». Маруся согласилась.

Вася принялся за организацию Общества восьмерки пик. Боря Вертуненко и Вова-рисовальщик были первыми членами клуба. В квартире Маруси они сразу почувствовали себя как дома, так как обоим в равной степени была безразлична среда, в которую они попадали. Актер Баритонов стал членом клуба благодаря ошибке: в доме Маруси жили его знакомые, этажом выше клуба. Однажды, будучи беспросветно пьян, бормоча стихи и монологи, он недосчитался одного этажа. Пьяная гордость не позволила ему допустить мысль о возможности заблудиться в однозначных числах. Он ввалился в квартиру Маруси.

Вова-рисовальщик, Боря-независимый и Маруся-упади лежали на ковре, и Вова показывал, как можно нарисовать кота одной линией, не отрывая карандаша от бумаги.

Актер Баритонов остановился на пороге комнаты. Он был чрезвычайно грустен. Не глядя ни на кого, он сказал с чувством:

 
Снова я в сказочном старом лесу,
Липы осыпаны цветом…
 

Артисту Баритонову налили портвейна. Выпив, он закричал в отчаянии: – Мне двадцать лет!.. – и упал на пол. Наутро, проснувшись, он поблагодарил Марусю в актерских, нарочито старомодных выражениях – «великодушного вашего прощения прошу, матушка», – ушел и через три дня явился уже в качестве старого знакомого. Его не прогнали.

Следующим членом Общества восьмерки пик стал реалист Молодой. Вася Моргун познакомился с ним в бильярдной, проиграв ему перед этим четырнадцать партий. Он хотел расплатиться фальшивыми бумажками. Но реалист Молодой знал его давно и знал его профессию.

– Товарищ, – сказал Молодой, – ваши деньги действительно хорошо нарисованы. Только вы напрасно думаете, что меня можно дурачить. Я люблю другой сорт бумаги. Заплатите мне настоящими деньгами, или вы оставите здесь вашу шубу и шапку.

Несколько постоянных посетителей, по-видимому, хороших знакомых Молодого, подошли к бильярду и молча остановились. Вася быстро поглядел вокруг себя и понял, что положение безнадежно.

– Такой молодой и так разговаривает, – сказал Вася. – Что вы кушаете за обедом, товарищ?

– Вы мне платите деньги, товарищ Моргун, или потом вы сами будете жалеть.

– А, вы даже знаете мою фамилию? – удивился Вася. – Сколько вам лет, скажите, пожалуйста?

– Скоро пятнадцать, – ответил Молодой.

– Хорошо. – И Вася заплатил проигрыш настоящими деньгами. – Вы свободны? – спросил он. – Мне надо с вами поговорить.

Они вышли. Вася помолчал, потом закурил и сказал:

– Вы читали Шекспира, молодой человек? Или каких-нибудь других авторов? Вы вообще что-нибудь понимаете или вы сильны только в бильярде?

Молодой обиделся.

– Я читал, – сказал он, – Шекспира, Данте и Вольтера. Кроме этого я читал Фейербаха, Юма, Спинозу, Шопенгауэра и еще нескольких философов, которые мало известны. В последнее время я прочел Ницше, Гюйо, Конта, Спенсера и первые пятьдесят страниц «Критики чистого разума».

– Вот как. А вы не слышали ничего про такую женщину, Марусю-упади?

– Знаю, – быстро ответил Молодой. – Она имеет музей восковых фигур, но это вывеска. На самом деле она спекулирует кокаином.

– Какой талантливый, – сказал Вася. – А портвейн вы любите?

– Товарищ Моргун, мне это начинает действовать на нервы.

– Извозчик! – закричал Вася.

Было около одиннадцати часов вечера. Через пятнадцать минут Молодой очутился в квартире Маруси-упади.

– Не хватает еще двух, – сказал ему на следующий вечер Вася. – На вас возлагается обязанность доставить нам их в кратчайший срок.

И молодой отправился в кафе «Кристаль». Поэты с подведенными глазами кричали свои стихи. Молодой пригласил Казимирова, поклонника Гейне, вступить в Общество восьмерки пик. Тот согласился, но поставил условием, чтобы одновременно с ним приняли и Джэн. – Кто такая эта Джэн? – Казимиров, вместо ответа, прочел длинное стихотворение о девушке с рыжими волосами. Реалист нахмурился, но тоже согласился.

В Джэн исключительным был только ее голос. В остальном она почти не отличалась от русских революционных гимназисток, влюбленных в классические образы «вакханок» и политическую слепоту Шарлотты Кордэ. В общем, это был прекрасный тип женщин, лишенных многих условностей добродетели, – тип, обреченный на медленное подчинение мещанским канонам идущего по дымящимся следам революции неподвижного и скудного быта. Но в пролете эпох, между гибелью державного убожества дореволюционного времени и нарождением тупого лика фанатических формул нового быта, – но в пролете эпох мы не любили других женщин.

В первом протоколе Общества восьмерки пик было написано:

«Мы благодарим Джэн за высокий лиризм ее песен».

Это написал Вася-фантазер, любитель торжественных фраз и строгого искусства в подделке кредитных билетов.

* * *

Второй протокол гласил следующее:

«Товарищ Джэн уполномочивается получить в главном отделении Купеческого банка деньги по чеку за номером 5794 (пять тысяч семьсот девяносто четыре). Эта сумма вверяется товарищу Джэн на цели непременного привлечения в квартиру Общества бывшего помещика Рандолинского».

* * *

Бывший помещик Рандолинский носил с собой бумажник, набитый иностранными кредитными билетами. Он приехал с юга. Его полная фигура и оплывшее лицо неизменно появлялись во всех веселых местах города. Его видели в «Moulin rouge»[246]246
  «Красная мельница» (фр.).


[Закрыть], и в коммерческом клубе, где он крупно играл в карты, и в подвале «Кавказ», и в кафе «Кристаль», куда он приходил слушать поэтов. Из Общества восьмерки пик первым обратил на него внимание Молодой, который видел, как в бильярдном зале гостиницы «Метрополь» Рандолинский расплачивался со своим партнером золотыми монетами.

Дела общества шли неважно. Восковое неприличие музея с некоторых пор перестало действовать возбуждающе на ущербленную чувствительность граждан, за спекуляцию Маруся платила громадные взятки, и денег в кассе общества оставалось мало. Вася-фальшивомонетчик был в отчаянии: сообщение с Одессой прервалось благодаря зашевелившимся южным армиям.

И общество единогласно приняло Васино предложение о непременном привлечении помещика Рандолинского.

«Необходим приток капитала со стороны», – было занесено в протокол.

* * *

Поужинав в «Moulin rouge», помещик Рандолинский вышел из вращающейся двери и сейчас же увидел Джэн, одетую со специальным уличным шиком. Он ускорил шаги.

– M-lle…

Джэн испуганно посмотрела на него и пошла дальше. По пятам Рандолинского двигалась Восьмерка пик. Через несколько минут помещик остановил лихача. Джэн обернулась, увидела внимательное лицо Васи и закрыла глаза. Восьмерка пик побежала к автомобилю Маруси, стоявшему за утлом.

Когда Джэн позвонила два раза, Молодой открыл дверь. Рандолинский с удивлением посмотрел на мальчика в форменной куртке.

– Это мой брат, – сказала Джэн. – Снимайте шубу.

Джэн и Рандолинский прошли в гостиную. Молодой повернул ключ и запер входную дверь.

Через несколько секунд до слуха Молодого донеслись крики. Все шло именно так, как было условлено.

– Вы не смеете! – кричала Джэн. – Вы пользуетесь тем, что в квартире нет никого, кроме моего брата, ребенка, которого вы не боитесь!

И в этот момент все члены Общества восьмерки пик вошли в комнату. Кофта Джэн была разорвана, Рандолинский одной рукой держал ее кисти, другой прижимал к себе извивающееся тело. Увидев входящих, Джэн засмеялась и перестала сопротивляться.

– Нам предстоит небольшой разговор, – торжественно сказал Вася, обращаясь к растерявшемуся Рандолинскому. – Вы позволили себе оскорбить девушку, вы даже порвали ей кофту. Вы вторглись в чужую квартиру.

– Но…

– Помещик Рандолинский, мы знаем, что не существует доводов, которые могли бы оправдать ваше поведение.

Для важности Вася сделал паузу.

– Мы избавляем вас от комментариев и необходимости извиняться. Взамен этого, в возмещение убытков, мы требуем ваш бумажник и категорически настаиваем на том, чтобы, передавая его нам, вы бы ничего оттуда не вынимали.

– Мой бумажник?.. – сказал Рандолинский.

– Именно, ваш бумажник. В ваших носках, например, или подтяжках, или даже кальсонах мы не нуждаемся.

– Но это грабеж!

– Я бы на вашем месте избегал таких определений. Вы, может быть, хотели сказать – возмещение?

– Я хотел сказать – грабеж! – закричал Рандолинский.

– Боря, попроси, чтобы он не нервничал, – сказал Вася.

– Помещик, не волнуйтесь.

– Я не отдам бумажника. А ты… – он обратился к Джэн и сказал нецензурное слово. Тяжелая пощечина Казимирова загорелась на его лице.

– Пусть он благодарит своего Бога, – пробормотал Казимиров, – если я его выпущу отсюда неискалеченным.

– Помещик Рандолинский, – вмешался Вова-рисовальщик, – не подвергайте благородство нашего друга такому трудному испытанию.

– Сила ломит силу, – медленно сказал, наконец, Рандолинский. Его сейчас же поддержали Вася, Вова и Молодой.

– Именно. Плетью обуха не перешибешь.

– Против рожна переть тоже не приходится.

– Один в поле не воин, знаете.

И помещик Рандолинский отдал бумажник.

– Но я вас предупреждаю, господа… – сказал он, надевая шубу.

– Мы вас тоже предупреждаем, – мирно ответил Вася. – Катитесь с Богом, господин помещик. Жаль, лифт не действует, ужасно небрежная администрация дома – никакого уважения к гостям, прямо безобразие.

* * *

На деньги, взятые у помещика Рандолинского, общество издало три номера газеты «Знамя пик». Они были заполнены стихами Казимирова, воспоминаниями Баритонова, отрывками из дневника Маруси-упади, литературной критикой Васи-фантазера, карикатурами Вовы-рисовальщика, фельетонами Бори-независимого под общим заглавием «Даешь воздуху!» и политическими статьями Молодого. На третьем номере петлюровская власть газету конфисковала.

А дела все ухудшались. Россия бурлила, вскипая пузырями политических авантюр. В городах бродили шайки вооруженных властей, и микроб государственности беспрерывно прорастал и усиливался, расползаясь широким кольцом арестов и расстрелов. Граждане перестали думать о восковых фигурах, портвейн Маруси под ходил к концу, Одесса была в руках белых, а деньги местной работы ничего не стоили и никуда не годились.

И Восьмерка пик вспомнила о предостережении Исаака Сифона.

* * *

Первой их покинула Джэн. Она уезжала в Москву. Ей устроили прощальный вечер, пропитанный слезами Маруси, выкриками Баритонова и общим исступлением. Вася-фантазер рассказал историю о том, как он родился скрипачом и как был убит завистливыми музыкантами в одном из глухих переулков Рима. Позже жизнь внесла свои прозаические поправки к этой вариации: она установила, что Вася родился фальшивомонетчиком и исчез в российских тюремных подвалах. А еще позже оставшиеся на свободе члены Общества восьмерки пик прочли в газетах о торжественных похоронах товарища Алферовой, убитой бомбой, брошенной под ее автомобиль.

Потом скрылся поэт Казимиров и вынырнул на другом конце России, в Польше. Он говорил, что уезжает на несколько дней, но уехал совсем и даже не попрощался с членами клуба.

За ним последовал актер Баритонов. Он рыдал и кричал свои монологи, и месяц спустя Восьмерка пик увидела его портрет в деникинской газете, один номер которой случайно заблудился в Республике.

Приближались, однако, совсем плохие дни. Волшебник и предсказатель, старый еврей с воспаленными глазами и чудовищными распухшими пальцами, Исаак Сифон оказался прав.

Однажды вечером, под медленное бормотанье Васи, они услышали стук прикладов в дверь. Шутить не приходилось.

– Маруся, не забывайте о черном ходе, – сказал Вася. – Вам нельзя попадаться. Боря, мы стреляем одновременно. Я их задержу. Молодой, когда я скажу «Боря», вы тушите свет.

Дверь открыли. Вошли четыре милиционера. За ними показалась неторопливая фигура Рандолинского.

– Я вас предупреждал, господа, – сказал он. – А где же ваша красавица?

– Мне одного жаль, – ответил Вася, медленно поднимая глаза.

– А чего, интересно знать? – спросил Рандолинский. – Мне жаль, что вы не успеете помолиться Богу. Боря!

Загремело два выстрела, Молодой потушил свет. Маруся отчаянно закричала. Вова, Боря и Молодой увлекли ее тяжелое тело, спустились по черной лестнице, пробежали полтора квартала и очутились в темных проходах самой разбойничьей окраины города, где знали каждый камень. Сам дьявол не мог бы их там найти. Ночь они провели в лачуге Тараса Барсукова, председателя свободной окраинной коммуны. Наутро, проходя мимо дома Маруси, Молодой увидел разбитые восковые фигуры, валявшиеся на тротуаре. Из разговора с прохожими он узнал об аресте известного фальшивомонетчика и убийстве крупного агента тайной полиции, выдававшего себя за помещика Рандолинского.

* * *

Последний протокол Общества восьмерки пик:

«По независящим от личных желаний членов клуба причинам Клуб восьмерки пик прекращает свое существование. Общество восьмерки пик отдает должное героическому поведению главного его организатора, фантазера, фальшивомонетчика и стилиста, товарища Василия Моргуна. Общество выражает единодушную благодарность Марусе-упади, иначе товарищу Сироткиной. Далее, Общество резко осуждает дезертирство поэта Казимирова и измену актера Баритонова высоким принципам политической честности.

Мы склоняемся перед тенью товарища Алферовой по имени Джэн и неизменно скорбим о смерти единственной воспевательницы Восьмерки пик.

Мы благодарим наших остальных товарищей за их лояльность и за постоянную солидарность перед беспрестанно возникавшими трудностями.

Товарищу Молодому мы желаем успешно продолжать свои занятия в реальном училище.

Мы признаем справедливость предсказания Исаака Сифона, человека, знающего будущее.

Общество сохраняет за каждым своим членом – в торжественных случаях его жизни – право на клятву именем Восьмерки пик.

Общество перестает существовать в силу инстинкта самосохранения и в силу неблагоприятных обстоятельств. Мы расстаемся и пожимаем друг другу руки.

Именем Восьмерки пик: до свиданья, товарищи!»

Париж. 18.IV.1927