Текст книги "Две жизни в одной. Книга 3"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Пахнет-то как душисто, вкусно, – разомлел Шишок. – Не хуже, чем на печке.

– Хорошо, – вторил ему Ваня.

– Отведайте, гости дорогие, гости долгожданные, – продолжала Глафира. – Суховей, я что сказала?! Развлекай гостей!

– Очень даже охота отведать. Аж за ушами затрещало, рот слюной свело, – говорил, зевая, Ванюша. – Эва, как крутится приятель-то твой...

– Давай, Смертушка, давай! Суши их, высушивай! Эх! – вдруг злобно завопила ворона.

– Что с тобой, Глафирушка? – удивился гриб. – Смертушка-Суховейчик, ну-ка, за водицей волжской слетай! Самоварчик-то, поди, давно пустой? Али выкипел?

– Чаёк да чаёк, – заворчал Суховей, – сейчас слетаю. Будет вам по глотку. Тоже водохлёбы?

– А как же? Водохлёбы. Тверские. Можем с одной баранкой на спор сорок чашек выпить, – подхватил Шишок.

– У нас все водохлёбы: затверецкие, затьмацкие, заволжские, посадские. Спать-то как охота... Пахнет чем-то, не пойму? Вроде, сеном...

– Запахи лугов, садов, полей, рощ. Запахи лета, – поддакивал Жаворонков, – прекрасная пора!

– А что там? – спросил Ваня, показав рукой на стену, уходящую вверх.

– Известно что. Осень. За ней – зима, опять весна, лето, снова осень, и так бесконечно, как сама Земля. От января до января даёт виток наша Земля вокруг солнца. Считает время Земля, считает...

– Хорошо-то как... А ты, Шебуршалушка, ужо спишь и колечко выронил. Как скажу: «Дух железный народися, с...», – и Ванятка заснул.

– А дальше как? Как дальше? Нечиста сила, не успела! – скинув обличье вороны, запрыгала вокруг спящих Три-худа. – Может быть, так: «Дух железный, народися, с новой гадостью явися»? Да ладно, кончилась их жизнь. В старом времени остались, лежать будут возле загородного посада. А ты чего с пустым ведром болтаешься? – накинулась на Суховея ворона. – Опять дорогой выпил?! Вот что, Суховейчик, родненький! Ты всё равно по свету носишься, отнеси-ка этих в старую Тверь!

– А иде та Тверь? На Волге, что ли? – закрутился горячий ветер.

– И на Волге, и на Тверце. Да не перепутай, в каку сторону! Туда – в сторону весны – старое время. Туда, в сторону осени – новое время. Аж чтоб тебя подкинуло да подбросило!

И так подкинуло, и так подбросило от этих слов Суховея, что вылетел он в космическое пространство, неся путников. А в космосе время не ровня земному. Решив, что приятели не баре, не князья, что сами до печи доберутся, вытряхнул Суховей Ванятку да Шишка прямо на мостовую.

Умчался сухой ветер от города Твери в сторону Каспийского моря, оставив Ваньку Тверского и домового духа Шуршалу-Шебуршалу в новом времени. А так как оказались они возле здания школы из красного кирпича, то и ввалились, не думая, в помещение. За столом сидел учитель Ложкарёв, перед ним стоял ученик Крестаковский.

– Однако, невежливы, без стука, – сказал учитель, обращаясь к гостям.

– Мы из города Твери, без копейки, на мели. В гости пожаловали не сами. Низко кланяемся.

– Уж и низко.

– Вона, до полу.

– Иван, что ли?

– Ага, Иван. Как догадался? По батюшке – Иванович. Кличут – Тверским.

– Калининский, значит, – уточнил Ложкарёв.

– He-а! Калинински в другом посаде живут.

– А я – Крестаковский, – представился подросток, – ребята Простаком зовут.

– Знамо дело, – проворчал Шишок, – значит просто так живёшь.

– Почему просто так? Не просто, сложности есть, свои проблемы.

– Будем знакомиться, – заулыбался учитель. – Ложкарёв.

– Знать, из Затверецкого посаду? Там завсегда жили Ложкарёвы, Митюрёвы, Коровицыны.

– Коровицыны от слова кровь? – спросил Крестаковский.

– He-а! От слова корова. У нас коров да коз в Твери – пропасть! Аль не знаешь? Из козлиных шкур кожа, знаешь, кака хороша? Сапоги, сапожки сафьянные в Ордынском ханстве и в других заморских странах славятся. Можь, потому и величают тверичей «тверскими козлами», – добродушно добавил Ваня.

– А я слышал, что герб тверской в средние века имел изображения разных животных, вроде, и козла. На первом-то гербе – Георгий Победоносец на фоне Волги. А с семнадцатого-восемнадцатого века стали изображать кресло, обтянутое зелёным бархатом, и корону на нём.

– Можа, и были на гербах козлы, Георгии, кресла. Мы – люди неграмотные. По мастерству – друго дело, – замялся Ваня.

– Ничего-то мы с тобой, Ванюша, не знаем. Лежим на печи, как тёмные бутылки, – вздохнул Шишок. – А ты, знать, здеся самый учёный, коль про. гербы толкуешь. На волю тебя барин отпускает? Оброку-то сколько платишь?

– ...учёный... мочёный, – заулыбался Крестаковский. – Пашу, пашу с восьми до тринадцати тридцати, а всё равно две тройки. По воскресеньям в основном гуляю.

– А я работаю кажинный день, с рассвета до лучины. По воскресеньям только в церковь и хожу. А оброку много: в долгах как в шелках! А ты, видать, богач, раз тройки, ездишь...

– Ага, на них... богач! Ха-ха! – засмеялся подросток.

– Троек-то, говоришь, две? – продолжал Ванятка.

– По двум предметам. Физкультура и рисование. Не все же рисовать умеют?! И с силушкой у меня плоховато. Зато в компьютерах, дисплеях, АСУ – разбираюсь!

– Осу я видел, и пчёл. Каких два предмета, не пойму. Телег али саней?

– При чём тут телеги, сани, осы, пчёлы?! – удивился Крестаковский. – Тройки, понимаешь? Трой-ки! Умственно отсталый, что ли? Дурак? Говорим по– русски, а как будто на разных языках разговариваем!

– Три-худа дураком обзывала. Но я – нормальный. У нас все таки, – обиделся Ваня.

– Неграмотный ведь, а смекалистый, – вступился за Ваню Шишок. – Мастерство ух как знает. Давай твой, как это, карбютор, живо разберёт.

– Говорите-то вы по-русски, только в выражениях разных времён, – вступился в разговор Ложкарёв. – С Полиграфа они, Крестаковский, разве не видишь, шутят. Приехали к нам с концертом.

– С каким концертом? С какого полиграфу? – опять удивился Ваня.

– Уж и не знаю, с какого. С детского или со взрослого. У вас там фольклор, – сказал Ложкарёв.

– He ведаю.

– He знаем, – добавил Шишок.

– Недавно в городе живете?

– Я – домовой, Шишок. Ваня Шуршалой-Шебаршалой кличет. Живу в Твери, почитай, четыреста годков. А Ванина родня живёт здеся испокон веку в Загородном посаде.

– Ясное дело. Ваня живёт в центре города. А Шебаршала, Домовой – украинская фамилия? – спросил Ложкарёв. – Весело, славно разыгрываете нас!

– А вот Фольклора не знаю, – продолжал Шишок, не обращая внимания на слова Ложкарёва. – Немец Фольклор-то твой? Али швед?

– Шутники, однако. Из художественной самодеятельности? – уточнил Ложкарёв.

– Из какой такой са-мо-де-я-тель-нос-ти? – переспросил Ваня.

– Из само-дея-тель-ной, – пояснил Крестаковский.

– Верно, сам всё делаю, – догадался Ваня, – бочки, вёдра, деревянны ушата. К бондарёвскому мастерству пристрастился. Затьмацкие – те больше по кузнечному делу: замки там замысловатые мастерят, серпы, обручи для бочек. Это ихнее дело. Затверецкие – больше на барках, чёлнах да парусниках по рекам ходят, суда в дальние земли водят, зимой гвозди делают. Ух, и гвозди кованы! Работать надо, а то с голоду опухнешь, помрёшь раньше сроку.

– Хорошо, Вань, играешь, – Ложкарёв отодвинул в сторону тетрадки.

– Нековды нам играть. С восьми лет, как тятьку на войне шведы убили, работаю.

– Какие ещё шведы? Немцы? В Великую Отечественную?

– Можа и немцы. Кто их разберёт. Я тама не был.

– На Тверь недруги не раз наваливались. Но тверичи их тово – турнули всех, – вставил словечко Шишок, – нечаво на чужо добро зариться. А Ваня бочки мастерит большущи под капусту, под огурцы.

– Полногабаритные, стало быть? – хмыкнул Крестаковский.

– Оне. Полные, здоровые. Десять пудов влезает. А ты чаво делаешь? Не пойму. Берестяные грамотки рисуешь? Али нову грамоту князю великому пишешь? Челобитню бьёшь? А книг-то, книг! Монастырски, церковны? Али каки? Заморски... с картинками... А про чо?

– Рисую, пишу, читаю. Весело с вами в старинку играть! – опять засмеялся Ложкарёв. – В-х-алера!

– Поп, значит, али игумен, – продолжал Ваня. – Отроков сколько привалило? Эва, семья-то многодетна, знать? И парни, и девки справны. Все без дела, с грамотками.

– А ты, мужик, пошто холеру кличешь? – возмутился Шишок. – Смотри, придёт, как Три-худа. Ишь, неслух, вертун! Ты энтова на горох коленками, – указал Шишок на пятиклассника.

– Садитесь, гости дорогие, раз пожаловали на занятия кружка. Михаил, Миша! Карту давай!

– Михаилом-то в честь князя тверского Михаила Ярославича назвали?

– Какого князя? – удивился Крестаковский.

– Как какого? – возмутился Шишок. – Первого-то тверского князя в тринадцатом веке Ярославом Ярославичем величали. Он был братом Ляксандра Невского. Ляксандр – значит победоносный! Так вот, сына Ярослава звали Михаилом, Михаилом Ярославичем! Загубил хан татарской орды Узбек его душу. Соху тяжку на спину взвалил. Двадцать шесть дней и ночей маялся князь, а пощады не просил. Убили Михаила Ярославича татары. А ще пуще лютовал в Твери двоюродный брат Узбека – Голхан, по прозвищу Щелкан: «... брал он, млад Щелкан, дани невыходы, царски невыплаты, у кого денег нет – у того дитя возьмёт, у кого дитяти нет – у того жену возьмёт, а у кого жены нет – того самого головой возьмёт». А тверской дьякон Дюдько, что кобылу на водопой к Волге повёл, вот тута, – тряхнул головой Шишок в сторону Волги, – так он...

– Здесь же старый волжский мост стоит! – удивился Крестаковский.

– Тута было, тута! Моста тогда не было. Так вот, когда стали ордынцы кобылу отнимать, завопил дьяк дьяковским басом что было мочи:

– Братья, тверячи! Не выдавайте! Бей их, насильников окаянных! – Из-за Волги, из Затверечья, из-за Тьмаки и Загородного посаду сбежался народ. Ударили в колокола, и давай крушить. Сожгли княжеский терем, где закрылся Голхан, перебили всех татар, освободили Тверь.

– Кабы, сказывали, не московский князь Иван Калита, враждовавший с Тверским княжеством, – добавил Ваня. – С поклоном пошел Калита к татарам. Спас Москву от ханского гнева. А Тверь и другие города пожгли.

– Всё правильно, – кивнул Ложкарёв. – Тут поднялся народ. Встал под знамёна великого Московского князя Дмитрия. Собрались бойцы на Куликовом поле. Разгромили Золотую Орду. Порушили их власть над русскими землями.

– И потом было много всяких битв за Тверскую Русь! – добавил Шуршала– Шебуршала.

– А говорите, неграмотные! – засмеялся Крестаковский. – Интересно, что было там, где я сейчас живу? Мало мы знаем о своей земле. А что будет потом? В другом веке?

В помещение ввалилась группа подростков:

– А в другом веке будем мы. Ваше время истекло. По расписанию наступило наше время.

– А ты пошто так разоделся? – спросил Ваня. – На войну идёшь?

– Ты чего, какая война? Я – металлист, тяжёлый рок-металл. Хэви-металл! Не слышал?

– Рог? Что за рог? Коровий? Али козий? Кузнец, что ли? По кузнечному делу? А руки-то белы?! Господски! – усомнился Иван.

– Я тебе дам козий! Сам козёл вонючий! Тоже мне, воспитатель в лаптях нашёлся. Отстань. Я в седьмом учусь.

– Ты же в седьмом в прошлом году учился? – уточнил Крестаковский.

– В прошлом году я учился в седьмом «А». А в этом году в седьмом «Д»! «Д-д-д»! Понятно?

– Нашёл, чем хвастаться: «Д-д-д», – усмехнулся Шуршала-Шебуршала. – Глупый хвастается молодой женой, безумный – золотой казной, сильный – силой, а умный – старой матерью. А он: «Д-д-д!»

– У меня мать не старая, и отец не старый, инженерами работают.

– Работают, стало быть. А в кого же такой – прошлогодний? – спросил Шишок.

– Какой прошлогодний? Сам хорош! Лаптёжника из себя строишь. Жил и живу, не на твои. Пусть умные занимаются умными делами. Нам это ни к чему. Нам этого не надо.

– Знать, Ваня, его Три-худа пестовала, – вздохнул Шуршала. – Вишь, какой огрызок, невежа. А ты, эва какой разрисованный? Из половцев али раньше жил? – спросил Шишок у другого подростка. – Может, ряженые? Али свихнувшиеся от плохого питания, – стал вслух рассуждать Домовой. – У нас усе у церкви такие уродивые. Но теж по одному. А энтих – целая охапка. Глянь, а лохмат-то?! Словно солома в копне. Нечёсан. Чай, насекомые в голове? Гребешок вона. Поцарапай.

– Сам ты, дядя, нечёсаный! Отвяжись! Мода у нас. Выпендриваемся, понимаешь? Личность свою показываем. Ну и что? Нельзя? А вы откуда на нашу голову свалились? «Лапти вы, а лапти, вы лапти мои, лапти новенькие, трехрублёвенькие», – запел паренёк.

– Откудова, откудова, – проворчал Шишок, – оттудова. Из православной Твери. Здеся живём. Я и Ваня. Ещё Три-худа с нами, да и с вами, видать!

– На Пролетарке, что ли? – спросил второй подросток. – В самодеятельности играете? Мы тоже балуемся, – и стал настраивать гитару. – Эй, Наташка, давай!

– Разлука ты, разлука, у дома не крутись. Мы больше друг без друга не можем обойтись! – запела девушка.

– Три-худа ты, Три-худа, у дома не крутись, мы больше друг без друга не можем обойтись, – стала подпевать невесть откуда появившаяся тверская поганка. – Вона куда занёс тверичей небесный-легковесный, стручок сухой, бродяга сушёный Суховейчик! Знать, не туды дунул. Не туды! Потише нельзя? Совсем оглушили, окаянные, бренчалками! Заткнитеся!

– Не нравится, тётка, проваливай, не держим! – сказала девица.

– Ты чего подсовываешь? Свои сигареты есть. А ладно, давай!

– Я тебе ещё маковку дам. Зелье что надо. Дурман, забалдеешь!

– Ты чего, тётка, сдурела? А почему мне предлагаешь? – спросил подросток, засовывая маковку в карман.

– Личность подходящая. Личность, говорю, нестойкая! Давай порезвимся?! Бомбочку махонькую-махонькую под Маятник Земли подсунем? Весело будет! Их как весело!

– Ты чего, тётка? Да за это сведу, куда следует!

– Ай-ай! Какой необходительный. Я же пошутила. Разве не видишь, не в себе! Не в себе! Из дурдома, из дур... Но-но!.. Надеюсь... Подкараулю... Глядитя у меня, – зашипела тверская пакостница, прячась за углом.

– Явилась, не запылилась! – крикнул ей вдогонку Шишок. – Далеко не ходь! Домой пора! Надо, Ванюша, её заманить, а то натворит чаво. Знать, и вправду в ново время попали. Всё одолели. Большущу избу нашли, где Земля время считает.

– А Златосолнышко, что в радости живёт, где? – спросил Ванюша.

– Чтобы увидеть Златосолнце в радости, – послышался голос Маятника Земли, – надо учиться видеть светлое, не разжигать в себе зла. Радость приходит с ясным утром, с чистым небом, с человеческой добротой. Доб-ро-той.

– Вот так-то, родненькие мои, – услышали приятели голос Три-худы, – рассказывайте сказочки, рассказывайте, а я послухаю:

– Не в некотором царстве, не в некотором государстве, а в княжестве Тверском, в Загородном Торговом посаде, жил да был Ванька да дружок его Шишок запечный, друг сердечный, дух домовой – Шуршала-Шебаршала.

А из глубины веков, из темноты времени следят зелёные глаза ТРИ-ХУДЫ, поджидающей людей Земли и с войнами, и с болезнями. Но самое большое худо, от которого все напасти, это – НЕВЕЖЕСТВО!

Присказка да семейная!

Поучительна, не елейная!

Молодушка

 По дороженьке шла молодушка. Пролегла от мельницы та дороженька. А навстречу мужичок шагал неторопко так, нога за ногу! Мужичок как мужичок, бороденка окладиста, кудрявенькая такая. А что нечесаный, так от природы закрученным уродился.

– Откудаво, молодушка, идешь-то? – спрашивает кудрявенький.

– Да вот мучку с мельницы несу. Пироги затеваю, – отвечает молодица.

– А чаво еще для пирогов-то надобно?

– Чаво, чаво. Да ничаво, почитай, ничаво! Лишь яичек из-под курочки, да сахарку черпачок, да дрожжец с маковый кулачок. Маслица от коровушки припасено. Ах, забыла! Головушка ты моя сиротливая, надобно мучки добавить. Все перемешать, в теплое – местечко, да чтоб без сквозняков, корытце поставить. Тесто пока пухнет, поднимается, начиночка затевается. Ходи, тестушко, поднимаючись, с пузыречками заиграючись. На досочке-то деревянненькой в распластавшийся в тот блинок вложу то капусточки, то картошечки, аль морковинки свежеваренной. Печку русскую затоплю сейчас и в нутро горячее пироги-сыры испекать пошлю.

– Ой ли! – молвил мужичок. – Поглядеть охота, как таки пироги ты стряпаешь!

– Поглядеть-то что, коли время есть, заходи в избу, но не дам присесть! Печь скорей топи, все дела бери.

Вот и печь тепла, горяча уже, пироги-сыры да на протвине все рядком, ладком в ряд уложены. Лишь один комок без начиночки на столе лежит пригорюнившись.

– Дай-ка я его меж ладонями на досочке-то, да по мученьке, покручу его, поверчу его, на чугунную сковородочку в печь горячую испекать пошлю, – говорит тут гость, по избе ходок. Сразу видненько, что не за так едок.

На столе горой пироги лежат, полотенчиком да прикрытые. А комок-то тот, без начиночки, пышный, розовый, до того духмян, до того румян, словно толстый пан восседает сам! Корка тонкая, от тепла дрожит. А мужик-то тот? На печи лежит, думу думает, пирогов поев: «Засылать пора, и не мешкая, аж пяток сватов мне к молодушке.

P.S. Мужичок-то тот на печи

Ест с мясцом, яйцом калачи!

А вокруг него – много деточек,

Розовощекиньких малолеточек.

На печи сидят, пироги едят!

Погулять хотят вместе с матушкой,

С родным татушкой!

А почему бы и нет? Коль те венчаны?

Лысый пряник в стране Сладкоендии

 Лысому прянику с самого мгновенного появления не лежалось. Надо же было такому случиться, как он считал, что всех его приятелей покрыли блестящей искрящейся вкуснейшей глазурью, а его, самого толстого, самого крупного, медового, обошли? И он остался лысым. Повздыхав под душистой коричневой одежкой, лысый пряник решил сам себя как-то привести в соответствующий вид.

В сахарно-кондитерском краю было много интересного. Представьте себе заснеженный лес с пушистыми зелеными елочками. Представили? Но лес этот необычный. И не снег искрится повсюду, а кристаллики белоснежного сахара. И елочки здесь тоже необычные. Они из плотного зеленого крема. А на лапочках-веточках этих елочек – пушистый белый снежок. Но и снег этот не настоящий. Он – сахарная пудра.

Лысый пряник неторопливо катился по сладкому лесу. На лужайке, украшенной большими и маленькими грибами и грибочками, прыгала изюмина. Изюмина была круглая, но такая крупная, что пряник невольно подумал:

 – Какой же была виноградная ягода, если после усыхания стала такой изюминой? Он хотел было спросить об этом у самой, в прошлом виноградины, но та, прыгая через веревочку, покинула лужайку.

– Вот это да! Наверное, без косточки? – размышлял пряник, рассматривая следы, оставленные изюминой на мягкой светло-зеленой поверхности лужайки.

– Корица! Корица! Где корица? – неожиданно громко проговорил кто-то за кустиками сладкого зелено-белого леса.

– Да вот же она! – пропищал в ответ тоненьким голоском невидимый собеседник. – А имбиря не надо?

– Нет, нет! – захлопал непонятно кто то ли крыльями, то ли ладошками. И все стихло.

За сладким лесом перед медовым лысым пряником открылась любопытнейшая картина. Толстая девчонка в накрахмаленной фирменной шапочке и в белой одежде разбивала яйца, отделяя белки от желтков. Она делала это так усердно, что не заметила появления лысого пряника, когда же заметила, то громко, но вежливо воскликнула:

– Ну чего разинул рот? Угощать не буду! Я – кондитерша, пока учусь. Возьми– ка шумовку! – повелительным голосом продолжала маленькая кондитерша.

– И взбивай белки. Нет! Не так! Надо в них сахарной пудры добавить. Вот теперь так!

Лысый пряник очень старался крутить шумовкой. Вскоре в посудине, где он взбивал белки, образовалась белая пена. Пены делалось все больше и больше.

– Вот это да! – пыхтел лысый пряник, продолжая крутить лопатками взбивалки. – Вот это я понимаю! Белая пышная масса! Ух! Белый пух! Ух! А ты не скажешь, где мне взять глазури? Для облицовки своей внешности.

– Достаточно! – неожиданно высказалась кондитерша. – Про глазурь не знаю! К тому же у меня закончилась практика. – Сказав это, кондитерша поспешно растворилась среди белых халатов.

Лысый пряник, вернувшись к краю сладкого леса, обнаружил необычную речку. Это была не солнечная и не молочная река с кисельными берегами, о которых ему рассказывал маленький пекарь по имени Пекарик с хлебного завода. Это была цветная речка. Она неторопливо текла между розовыми вафельными берегами и, по рассказам Пекарика, была солнечного цвета.

– Я никогда не видел ни солнца, ни солнечной реки! – воскликнул лысый пряник и попробовал возле орехового камушка лизнуть речку. Но он никак не мог широким ртом ухватить блестящей лакированной поверхности речки. Одна лишь капелька все-таки попала в рот. И была не только сладкой, но и ароматной.

– Да она же с запахом лимона! – воскликнул пряник. А запах и вкус лимона лысому прянику был известен. – Вот поэтому речка и лимонного солнечного цвета. Это лимонный сироп.

Неожиданно рядом с лимонной пряник увидел речку другого цвета и с другим ароматом.

– Ты тоже сироп?

– Нет, – неторопливо молвила густотекущая река, – я – малиновое варенье.

С вареньем лысый был также не знаком. Пряник уже хотел попробовать на

вкус и малиновое варенье, но тут появилась ромовая баба. На коромысле она несла в ведрах клубничный и апельсиновый сиропы. Сиропы в посудине болтались от стенки к стенке. Это мешало бабе быстро идти.

– Позвольте помочь! – предложил свою услугу лысый пряник, на что ромовая баба, пахнув ароматной пышной щечкой, прибавила шагу, успев высказаться:

– Не трудитесь, любезный! Вам нужны не сироп и не глазурь! И баба скрылась за пушистой, белоснежной горой белковой пены.

– А что мне нужно? – крикнул вдогонку ромовой лысый пряник.

– Пожалуй, мне надо последовать за этой дамой. Не все потеряно! – запел лысый пряник на всю Тверскую губернию. – Главное, следует добиваться, чего хочется, а не оставаться лысым! А я хочу стать не только ароматно-медовым, но и блестящим в этой стране под названием «Сладкоендия»!

– До, ре, ми, фа! – неожиданно услышал пряник чей-то сильный, но просоленный голос. Перед ним на широкой полке, облокотившись на лезвие ножа, на красивой цветной тарелке, восседал зеленый, удлиненной формы «фрукт», о котором лысый пряник не имел ни малейшего представления.

– Кто вы? И о чем поете? – спросил у незнакомца улыбчивый широкоротый пряник.

– Я? Ты что, только из бочки или из вскрытой банки вывалился?

– Из какой бочки и банки? – оторопело, уставившись на длинного, молвил путешествующий, ищущий глазурь пряник.

– Я – совхозный огурец! Причем не соленый, а маринованный, со специями! По желанию местных особ прибыл с консервного завода. Сладкое им прискучило. Солененького пожелали!

– Каждому свое, – хихикнула вернувшаяся ромовая баба, выливая сиропы из разных ведер в соответствующие емкости. – А тебе, лысый, не положена глазурь. Ты же медовый! На что маринованный огурец, хрустнув промаринованной одежкой, пропел прощальное:

– Соль, соль, соль...

– Не положено? А что положено? – спросил лысый пряник у шоколадного зайца, сидящего на краю сладкого леса.

– Не знаю. Я лично доволен годом зайца. А ты, возможно, дождешься года лысого пряника!