Текст книги "Две жизни в одной. Книга 3"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Необычная гостья

 Кошка неожиданно пришла сама. То ли из другой деревни? «А может, кто завез и бросил?» – подумал Мария, Но, в то же время, как ей показалось, гостья вышла прямо из стены. Прошла сквозь толстую приколоченную дубовую дверь. Но Мария очень обрадовалась гостье и не стала над этим размышлять. Кошка же, вскочив на колени к Марии, прижалась к ней и стала мурлыкать так выразительно, словно о чем-то рассказывала.

– Ах ты, милая! Откуда ты, такая красивая, явилась?

Кошка действительно была красивая, не слишком крупная, с мягкой коричневой шерсткой и с рисунком на спине, напоминающим надпись, сделанную непонятными знаками. Одним словом, появившаяся представительница кошачьего сословия явно изъявляла желание остаться жить в доме.

На другой день, как всегда, Прокопыч, подойдя к распахнутому настежь окну, заглянул с обычным вопросом:

– Живы? Я тоже. – Но, увидев кошку, воскликнул. – Ингурка? Ты ли это? – На что кошка, посмотрев на Прокопыча злыми глазами, убежала под печь.

– Откуда она взялась? А что это Ингурка, я не сомневаюсь. Только у ней был на спине такой рисунок! Но ведь прошло столько лет? Мы еще были пацанами, когда в деревне появился негр с этой кошкой. Мальчишки дрессировали ее, заставляли танцевать и прыгать через палку. Она очень сердилась, но все-таки исполняла нами придуманные номера.

– Но ведь кошки, – удивилась Мария, – столько лет не живут?

– То-то и оно! Ингурка, Ингурка! – позвал Прокопыч. – Я не буду тебя мучить! Хочешь курятинки? Для Марии нес. Для тебя кусочек, думаю, выделят! Ингурка, Ингурка! – повторил Прокопыч.

Кошка вылезла из-под клети и прыгнула на подоконник к старику.

– Точно. Это она. Вон и ухо правое чуть надорвано. Ванька тогда перестарался. Идиот! Чудно как-то все! – вздохнул Прокопыч, вручая Марии куриную тушку. – Хочешь, вари. Хочешь, запеки в печке. Нынче курей много. И Прокопыч, продолжая глубоко вздыхать, направился к воротам, остановившись, добавил:

– Ты у Пелагеи спроси. Племянница у ней жила по мужской линии вместе со знакомой. Может, чего Пелагея побольше расскажет.

Марии нравилось бродить по лесу, дышать пусть уже не цветущими растениями, а запахами начинающих желтеть листьев. Лето ушло в прошлое, осень потихоньку предъявляла свои права. От большого количества свежего воздуха хорошо спалось. Да и прислушиваться к ночным звукам Марии надоело. Возможно, их стало меньше? Дом принял ее к себе? Возможно, и кошка своим присутствием действовала успокаивающе, одним словом, дом замолчал, почти переставая проявлять свои странности. Марии уже стало казаться, что все, что с ней было – это какой-то полусон разыгравшейся писательской фантазии. Смущало только то, что появившаяся кошка, как уверял Прокопыч, была именно той, из его детства. На что Мария находила объяснение. По законам Менделя далекие наследственные признаки могут проявиться и через несколько поколений. И этот рисунок на шерсти – тоже результат из области генетики. Только вот поведение кошки иногда наталкивало на мысль, что здесь все-таки что-то не так. Кошка часто подходила к стене, к которой была приколочена дубовая дверь, словно прислушивалась к чему-то. А дверь была просто декоративным украшением, за которым не было ничего, кроме бревен стены дома.

Неожиданно наступила зима. Хорошо, что буквально накануне успел появиться трактор с заказанным продовольствием и почтальоншей.

– А мотопырка! – сокрушался Прокопыч. – Так и не явилася. Зря столько грибов насушили! Видно, сломался транспорт у парня. А можь, он и сам того? Мало ли. Всяк в жизни бывает! Но наш товар, Марьюшка, не портится. Главное – мешок с грибами под потолок повесь, поближе к печи, год провисит. Теперь-то мы уж точно, – продолжал старик, – отрезаны от всего мира. Как-нибудь прокукуем до весны. Вот так-то, Мария. А то, если хочешь, переселяйся в мой дом, хотя... – Прокопыч вдруг замолчал.

– Конечно, можно, – ответила Мария, – но свой дом – есть свой дом. Тем более, я живу со стучащей машинкой как с товарищем по работе. Не хочу мешать. Да и вы, вижу, не очень рветесь жить в сообществе? Все здесь привыкли жить по одиночке.

– Что верно, то верно, – ответил Прокопыч, стоя возле калитки. – Ты дорожку к колодцу почаще от снега чисти, а то навалит, без воды будешь. Пока землю морозит еще слегка дедуля-Мороз. Керосинчик зря не жги, да и дровишки экономь. Где их зимой добыть-то. Те, что из лесу натаскали, попиливай, не ленись. Все при деле. А то и с ума можно сойти в нашей-то глухомани. Никуда ведь теперь не подашься! – и Прокопыч ушел.

– Эх, Ингурка, Ингурка! – вздохнула Мария, глядя на кошку. – Чем я тебя кормить-то буду? Придется на консервы налегать, уж не взыщи. В пристройке мыши бегают, вот и кормись по случаю. А пока не замело, сходим-ка к Пелагее за молоком да за сметаной. Козы-то у ней еще дойные.

Подходя к дому белой старушки, Мария увидела, как та, стоя у крыльца, смотрит в сторону леса и бесконечно крестится. «К чему это?» – подумала Мария. Увидев соседку, Пелагея опустила руку и сделала вид, что хочет взять хворостину со ступеней. – И чего стесняется? У каждого свой бог, своя вера.

– К вам можно? – спросила Мария.

– А почему нельзя? – доброжелательно ответила старушка. – Коза Зойка куда-то подевалась. Волки еще далеко, свои логова обихаживают. Уж потом появятся, как оголодают. Вы уж кошку на двор не выпускайте. Мало ли что. В позапрошлом году была в деревне не одна, всех клыкастые перехватали. А кошечка-то ваша мне знакома! – вдруг неожиданно, странно улыбнувшись, продолжала Пелагея. – Ингуркой звать. Прокопыч давеча сказывал. Садитесь, – предложила хозяйка, постелив на ступеньку крыльца толстый домотканый половик, сложенный в несколько рядов. – Хотите узнать про племянницу и ту женщину? Так слушайте и ничему не удивляйтесь, главное, не пугайтесь. Да, – махнула Пелагея рукой, – теперь вы никуда до весны не уедете. Уйти отсюда трудно. Сто с лишним километров по такой дороге, точнее, по бездорожью, по глубокому снегу будет не под силу. Но знать кое-что вам следует.

Как объяснить, что старушка вдруг заговорила? Наверное, предчувствует – приближается зима.

– Не природа и не зима, – мысленно отозвалась Пелагея, – а желание освободиться от гнетущих воспоминаний. Но вслух произнесла:

– Время здесь остановилось, вы разве этого не почувствовали? Так слушайте. Давно это было. Деревня наша была многолюдной. И дорога в мир, пусть и просеками, но существовала. Пока не появилась Евфросиния. Откуда она взялась, никто не помнил. А поселилась она в доме, в котором вы сейчас живете. А дом-то был вроде постоялого двора, по-нынешнему, если говорить, что-то вроде гостиницы. Но многие, что останавливались у ней на ночлег, куда-то исчезали. Многие. Много уж лет никто не заходит в дом. Боятся. Исчезли из него все его хозяева. Ушли в никуда. Жил у ней постоялец – квартирант, старичок ученый по инженерной части, исчез. Вскоре пропали две веселых подружки – туристки. Исчезли разом. Искали, не нашли. Как сквозь землю провалились. Куда-то подевался немолодой механик, непьющий, негулящий. С тех пор стал люд утекать из деревни. Кто в город, кто в другие селения подался. Природа здесь замечательная, только далеко расположена деревня от центров. Но слава нехорошая. «Чертов угол» – как его величают в народе. А мы вот себе живем и вроде ничего. Только оба с Прокопычем вдовые. Детей у меня всего один сын. Где бродит, не знаю. Как говорится, ни слуху ни духу. А Прокопыч бездетным так и прожил всю жизнь. Дуняшка его рано померла. Он считает, в этом виноват наш «чертов угол», скорая не доехала. А вот пенсионные, хоть и гроши-грошовые, за колхозную работу начислили. И Евфросиния получила по каким-то справкам, хоть век в колхозе не работала. По каким – не знаем. И не наше это дело.

– А почему, – спросила Мария, – вы с Прокопычем в мой дом не заходите? Даже разговариваете через окно или калитку в воротцах? Я ведь не исчезла. И почему раньше ничего не рассказывали?

– Не хотели говорить, потому что вы нам приглянулись, боялись, что уедете. Сами понимаете, как нам тут пустынно жить. А дом ваш проклят людьми. Ведь его хозяева и все, кто в нем оказывался, потом исчезали. Одна Евфросиния, пожив там, цела, но и она ушла в пустой дом, что на краю деревни. Как живет, чем живет – не известно. Черная старуха. Но жаль ее, помогаем чем можем. Ведь у каждого своя судьба, а чужая душа – потемки.

– А почему тогда я до сих пор не исчезла? Живу в доме невредимой? Правда, была с его стороны попытка попугать меня! Верно, дому я понравилась.

– Не совсем так. Прокопыч постарался. Святой водой стены, двери, окна, углы окропил да икону с лампадкой повесил. А еще оберег возле дома соорудил. Вы разве не заметили деревянную вырезанную из пня фигурку, что у крыльца?

– Заметила. Его спросила, не художник ли он?

– Настоящий, народный, – вздохнув, улыбнулась Пелагея. – Мы ведь очень старые, а по годам вроде еще не совсем. Время-то здесь остановилось. И вы долго будете в том возрасте, в котором сюда пришли. Года будут идти, возраст ваш будут замерять цифрами, а вы, как и мы, будете все в том же возрастном времени. Это случилось с тех пор, как появилась Евфросиния. Мы не знаем, что это такое. Может, – перейдя на «ты», продолжала Пелагея, – чего выведаешь у самой Евфросинии? – С этими словами, поклонившись Марии в пояс, Пелагея совсем не по-старушечьи вбежала на крыльцо. – Но я не все рассказала. Коз пора доить. Приходи завтра. Творожок поспеет. С этими словами Пелагея плотно затворила за собой входную дверь.

– Почему, – вновь подумала Мария, – меня не приглашают в свой дом ни Пелагея, ни Прокопыч? Наверное, я носитель чего-то такого, что может войти вместе со мной? Ну и дела! – глубоко вздохнув, Мария неторопливо направилась в сторону своего дома.

А из-за желтеющей листвы огромного куста за ней следили сверкающие не старческим блеском глаза черной старухи Евфросинии. Однако кошка Ингурка, чуть отстав от Марии, громко мяукнув, прыгнула на ветку с явными боевыми намерениями.

Наступление следующего дня Мария ждала с нетерпением. Примерно прикинув по времени «рабочий день» Пелагеи, отправилась к дому белой старушки. Пелагея поджидала ее на крыльце почти в той же позе, в которой обычно сиживала: глядя вдаль. Без всякого вступления начала свой рассказ:

– Давно это было. Деревня наша, как я уже сказывала, была многолюдной. Однажды ко мне из города приехала племянница по мужниной линии, а с ней ее знакомая. Лихая бабенка. Весь фронт прошла от Пскова до Будапешта. Грудь в медалях и орденах. Хватка солдатская. Смелая баба. Да и сильная. Сколько мужиков с поля боя израненных на себе перетаскала. Сколько жизней спасла. Катериной звали, по отчеству, кажется, Перфильевной.

Не желая нам с племянницей мешать, поселилась еще при жизни хозяев в том доме, который теперича, Мария, твой. От хозяев она и прослышала про дальний хутор, что еще дальше от нас в глубине леса. Как ни отговаривала ее старая Ермолаиха, говоря: «Нечего там делать! Черное это место. Не один смельчак хаживал, а потом или исчезал, или с ума свихивался. Особливо если за душой какой грех имел. А безгрешных людей, считай, нету». Не послушалась Катерина, пошла. А ведь люди, зная про дурную славу того хутора, даже на дрова не растащили. А можь, и оттого, что далековато. Другие поговаривали: возьмешь хоть гвоздь ржавый – приведешь за собой темную силу. В доме том давно никто не жил. Одна москвичка то ли не знала, купила его за бесценок. Но как одолели ту женщину «стукачи». Что ни ночь, шаги по чердаку да постукивание. Женщина была тоже не из трусливых, раньше спортом занималась, пыталась найти причину стуков. Как застучат, заходят по потолку, она за фонарик и на чердак. Звуки стихнут. Вроде, говорила, все щелочки, уголки у потолочины знала, а поди тебе, снова шишек не сосчитать! Устала она от этих стуков, бросила дом, так как продать некому. Слава уж очень плохая.

– А куда подевалась та москвичка? – спросила Мария.

– Да кто помнит? Верно, в город подалась, а может, и нет. Так вот, – продолжала собеседница свой рассказ. – Решила Катерина сама сходить на заброшенный хутор, тоже со «стукачами» познакомиться. На фронте не на такие страхи насмотрелась, как говорится, «прошла сквозь огонь и трубы, да не попала черту в зубы». А тут какая-то развалина, дом заброшенный. Невидаль какая!

Старый дом встретил Катерину затхлостью, мертвой пустотой. В доме можно было бы жить, если крышу подлатать, дыры в навесе заделать. Скрипучие половицы, печь, старый сундук возле стены да одна кривая лавка, – вот и все богатство. Ночевать Катерина не собиралась. Да и зачем? Если долго не задержаться, то можно к ночи успеть назад вернуться. Но потом передумала, решила все-таки провести там ночь.

Время незаметно подбиралось к Катерине, уставшей от дороги по лесным завалам. Она, устроившись на сундуке, ублажала себя веселыми нотками: «Вот, мол, что такого? Хутор как хутор. Дом как дом! Тоже напридумывали: стукачи там какие-то. Деревенские все сказки! Сядет солнце, тогда посмотрим и послушаем!» Но, когда стемнело и луна заглянула в окно, непонятное волнение, граничащее с каким-то тяжелым внутри тела напряжением, стало овладевать Катериной.

– Ой! – молвила Мария, – как похоже на то, что было и со мной в моем доме поначалу!

– Ясное дело! – отозвалась Пелагея.

– Что ясно? – перебила ее Мария.

– Ясно, что дело темное. Так слушай, коли хочешь знать, – отозвалась Пелагея, продолжая рассказ:

– Ничего, – успокаивала себя Катерина. – Сейчас свечку зажгу, посижу, послушаю, если они есть, этих «стукачей». Не беда, что на дворе ночь. Могу и печку затопить. Не в такой темноте шарахались на фронте. Только так подумала, как в сенях что-то загремело, будто уронили корыто, которого там не было.

И что-то непонятное стало наполнять избу. Спокойно горящая зажженная свеча заколебалась, язычок пламени заплясал мелко и судорожно. Со всех сторон стали выползать черные тени, а в углу, под самым потолком, возник лик женщины. По описанию Катерины, – продолжала Пелагея, – очень похожа на Евфросинию, хотя с ней она еще не встречалась. Где-то за потолочиной застучало сначала тихо, затем все яснее и настойчивее. Долго ли были видение старушечьего лица, а также звук, идущий с потолка, Катерина не запомнила, так как была поражена появлением силуэта черного человека без лица. Расплывчатая фигура медленно надвигалась на Катерину, и она инстинктивно закрыла лицо руками, громко закричала:

– Уйди, нехристь. Черная твоя душа! Сгинь! Кто впереди, того по груди! Кто по бокам, того по рукам! Кто сзади стоит, тот в огне горит! – неожиданно для себя прокричала Катерина детскую кричалку.

Что было потом, не помнила. Но когда Катерина открыла глаза, было светло. Она сидела на сундуке, привалившись к стене спиной. На полу валялись сиреневые бусинки от ее ожерелья и разорванная холщовая ниточка от нательного крестика, что навязала ей на дорогу старая-престарая Ермолаиха, последняя хозяйка твоего, Мария, дома. Больше Евлампию Ермолаевну и ее деда Тимоху – Тимофея Ивановича, царство им небесное, никто не видел. Но зато неизвестно откуда взялась Евфросиния. А потом и пошло и поехало. Стали разъезжаться и исчезать люди. А кто в город подался, а можь, еще куда, вообще непонятно. Тогда и мой сынок уехал. Да так и не объявился по сей день.

– А что стало с Катериной? – спросила Мария.

– А кто знает? Племянница моя по мужниной линии куда-то завербовалась, уехала. С Катериной она так и не встретилась. Разминулись. Эту историю я услышала от самой Катерины. Больше она к нам не приезжала. А Евфросиния вскоре из твоего, Мария, дома ушла жить в пустующий на краю деревни, где сейчас и проживает.

– Так вот почему вы не заходите в мой дом? – усмехнулась Мария, – Думаете, что из него исчезнете? Но я вот не исчезла? Даже, наоборот, с прибавлением! Кошка Ингурка появилась.

– Она-то появилась, а куда подевался ее хозяин – негр? Он ведь тоже исчез?

– Сколько же вы мне загадок загадали. На целую зиму хватит разгадывать. Хотела писать о селе, о жизни одиноких стариков, а вот на тебе! Опять целая фэнтази-история получается?

– Получается, – усмехнулась Пелагея. – Для разгадки Евфросинию попробуй разговорить. Да ты постой! Не уходи! Я сейчас творожок принесу, с вечера отварила! Для удаления пахты вот над тазиком в марлевом мешочке на кухне висит.

После рассказа Пелагеи о событиях, связанных с ее домом, Марии вдруг совершенно расхотелось возвращаться в свое жилище. Но не ночевать же на улице? Войдя в переднюю, осмотрелась по сторонам. Какое жалкое убожество? Эти бревенчатые стены, деревянные лавки, постоянно темнеющий стол? Даже побеленная печь уже не вызывала прежнего восторга. Радовало только то, что в доме после уже рано темнеющего и прохладного вечера было тепло. «Пожалуй, – подумала Мария. – Пора в доме создавать уют, иначе можно, действительно, как говорит Прокопыч, завянуть». Она достала из-под рогожи в углу подаренные городской приятельницей, которая была связана с домом народного творчества, домотканые половики, на стол постелила вышитую крестиком нитками мулине скатерть. Под иконку, что висела в углу, на полочку в виде уголка постелила кружевной платочек, затем, достав из чемодана куски цветного ситца, принялась мастерить занавески на окна. Хотя от кого надо было зашторивать окна? От дедушки мороза, что пожалует в скором времени? Закончив с деревенским уютом, усмехнулась:

– Верно, думают старики: не жить мне здесь долго. «Кто где родился, там и пригодился»! Выросла на асфальте, туда, на асфальт, и тянет. Правда, Мурочка-Ингурочка? «Тишь у нас, да гладь, да божья благодать».

В окно неожиданно громко постучали.

– Кто бы это мог? – удивилась, чуть даже испугавшись, Мария, поспешно отдернула занавеску.

Под окном стоял парень.

– Я от Прокопыча. К вам можно?

– Конечно, – обрадовалась Мария. – Какими судьбами?

– Да вот за грибами приехал. Думал, не доеду, но сумел. А сейчас, видите, снег повалил? Теперь мне не выбраться. Если застряну, можно мне у вас остановиться?

– Милости прошу. Буду очень рада! Заходите, гостем будете! – обрадовалась Мария неожиданному гостю. А сама подумала: «Как знала, в доме «красоту» навела! Какой-никакой, но создала уют».

– «Незваный гость – хуже татарина!» – высказался незнакомец. – Как у вас красиво! – громко и улыбчиво высказался молодой человек, входя в дом. – Как будто попал в деревню к своей бабушке. Только ее нет, как и самой деревни.

– А где ваш двигатель внутреннего сгорания? – спросила Мария. – Мотопырка, как называет мотоцикл Прокопыч.

– Заглох. Там на дороге стоит. Можно я его закачу к вам во двор?

– Не вопрос. Конечно, закатывай! – Мария действительно была рада гостю, нормальному молодому человеку без загадок и всяких умалчиваний.

Самовар весело попыхивал на сосновых шишках, выпуская с носика струйку кипящей воды. Керосиновая лампа, зажженная по случаю прихода гостя, освещала на полную мощность помещение мягким неброским светом.

– Я – Санька, Александр. Студент-заочник. Путешественник и грибной спекулянт! – весело говорил гость, нежась возле печки, с аппетитом прихлебывая чай. – Кошка у вас красивая, необычная. В городе кошек много, но я почему-то таких не видел. Импортная? Из-за границы привезли? Вы, говорил Прокопыч, писатель? Наверное, много ездили?

– Эй, Мурка! Ты куда? – воскликнул гость вслед убегающей кошке. – Чего это она вдруг испугалась? Я животных люблю.

Но кошка, подойдя к приколоченной к стене дубовой двери, вдруг коснувшись ее, словно слилась со стеной и растворилась.

– Что это с ней? – удивленно спросил Санька, недоуменно глядя на Марию.

– Вот и я так говорю и думаю, – погрустнела вдруг Мария. – Не понимаю, что здесь происходит? Называй меня тетей Марией.

– А знаете, тетя Мария, – вдруг, больше не удивляясь, неожиданно предложил Саня, – можно я у вас останусь до следующей сессии? Грибы ведь не скиснут? Мы с вами чего-нибудь и разумеем.

Так в доме у Марии появился постоялец студент-заочник юрфака университета, Александр по фамилии Топик.

Зима грянула неожиданно, засыпала округу снегом, намела сугробы. Но Марию она уже не пугала. У нее был помощник. Парень с утра очищал от снега тропинки, помогал пилить дрова. При помощи двуручной пилы и у Марии получалось неплохо. Вода – в колодце рядом с домом. Продукты, заготовленные с осени, конечно, не были рассчитаны на зимовку двух едоков, но пока были. Прокопыч подкинул два мешка картошки, Пелагея выделила моркови, свеклы, лука, да и на козлятинку не поскупилась. Куры зимой неслись плохо, а потому яичко только экономилось к Христову дню. Третьего едока в доме не было. Ингурка пропала, похоже, навсегда, оставив своим исчезновением очередную загадку.

Молодой человек оказался очень общительным, начитанным, с ним было интересно разговаривать. А поэтому все, что происходило ранее в доме у Марии, стало доподлинно известно Александру. И история с Катериной Перфильевной на дальнем хуторе тоже не осталась без внимания. Через несколько дней Санька предложил Марии начать раскрутку Евфросинии.

– Надо, – предложил он, – войти к ней в доверие, заманить в ваш дом и вызвать на откровенный разговор. Не может же живой человек один, сидя у себя, все время молчать? Это, тетя Мария, я беру на себя, – сказав так, студент отправился, расчищая тропу деревянной лопатой, прокладывать путь к дому черной старушки.

Прокопыч высказанную Александром идею не поддержал, но и не отверг. Тем более, что пробиться сквозь снег, а его намело предостаточно, было старику не под силу. Как там зимует Евфросиния, они почти не знали. Видели только издали, что ходит возле дома, значит, жива.

Как и о чем Санька с ней разговаривал, никто не слышал, но старушка согласилась придти в дом к Марии. С раннего утра Мария поставила тесто на закваске, которую ей дала Пелагея. К вечеру все было готово к приему гостьи. Картошка, разваристая перловая каша, пироги с ягодами и с капустой украшали стол. Черная старушка вошла в дом вместе с Санькой, держась за толстую суковатую палку. Было видно, что здоровья в ней не прибавилось по сравнению с летом. Но глаза были все те же – черные, не по-старушечьи сверкающие. При ее появлении фитилек лампадки, дрогнув, погас, а маленькая намоленная иконка, соскользнув вместе с платочком, повисла, еле держась на холщовой веревочке, а затем рухнула на пол. Неторопливо переступив через порог, вошла и, не перекрестившись, села у края стола.

– Что вы от меня хотите? – спросила глухо и мрачно. – Желаете узнать, кто я? Откуда взялась? Куда исчезали люди, попав в этот дом, и те, которые в нем жили? И почему я ушла из этого дома? – вопросы были поставлены и сформулированы, несмотря на возраст Евфросинии, очень четко. – Я – не Евфросиния и не житель деревни. Я из того мира, который существует параллельно с вашим. Я – оттуда.

– Вы ничего по старости не придумываете, не путаете? – спросил Санька. – Если оттуда, то почему здесь? То, что происходило, мне тетя Мария пересказала.

– Пересказала, – с неуважительной надменностью повторила Евфросиния, снова сверкнув черными глазами.

Неожиданно с улицы послышался звук, похожий на шуршание полозьев саней по смерзшему хрусткому снегу.

– Я гляну, тетя Мария! – и, схватив шапку с курткой, Сашка выскочил за дверь.

– Спрашиваете, откуда я взялась в этой захудалой деревеньке? Да с того самого хуторка и взялась. Катька-то свечу зажгла, а погасить забыла. И сгорел мой хутор – наше пристанище. Пришлось следовать за Катериной, создавать новую, невидимую для вас, живущих, связь с нашим миром.

– Спрашиваете, куда народ подевала? Они по своей воле отправились в потусторонний мир. Кто по возрасту, кто из-за научного интереса, кто ради шутки, а кто и по глупости. Сама видела: довольны. Иногда возвращаются в определенное время и на короткий миг и занимаются привычным ремеслом, но этого живущие на земле не видят. А покинула этот дом потому, что, отправляя хозяев дома в мир иной, невзначай задела и пролила жбан с освященной водой. А мы это не приемлем. Потому и пришлось снова покинуть дом. Поселиться в доме Прасковьи.

– А куда, Евфросиния Петровна, делась кошка Ингурка?

– Петровна ... Какая я Петровна! Прасковья Петровна была та, что жила в доме, в котором я сейчас обитаю. Кошка... Ингурка... Скотина непрокая. Из-за нее я и осталась по эту сторону при входе в чулан.

– В какой еще чулан? Нет в моем доме никакого чулана!

– Есть! Ты, хозяйка, плохо смотрела. Дверь-то, чай, дубовую видела, что к стене намертво приколочена! Это и есть темное место в твоем доме. Я бы и ушла, кабы икона в доме не появилась. С этими словами черная старуха встала и приблизилась к прибитой к стене дубовой двери. Из-под косяка, кувыркаясь, выкатился небольшой предмет, похожий на трехгранную пирамидку, через мгновение тяжелая дубовая дверь с грохотом отвалилась от стены и упала на пол. В стене зияло черное отверстие.

– Хочешь в ином мире побывать? Но возвращения не обещаю, – предложила Евфросиния, сверкнув одним черным глазом. – Что, боишься, тетка Мария? – снова вызывающе усмехнулась старуха.

– А чего бояться! – поправив нательный крест на груди, ответила Мария. – Двум смертям не бывать, одной не миновать! И она, чуть помедлив, хотела вслед за Евфросинией шагнуть в темное пространство. Но ее опередила Евфросиния. С неожиданной для старушки силой толкнула Марию из реальности в нереальность.

Возле дома Марии стоял Прокопыч, глядя на освещенные окна.

– Эй, Мария! Какой-то парень на снегоходе примчался, вроде, Саньку твоего прихватил. Тот только успел крикнуть что-то, но я толком не расслышал. Мария, чего молчишь! Печаль у нас: Евфросиния нисподобилась. Царство ей небесное. А, может, и не небесное? Как хоронить-то будем? Постоялец твой, палочка– выручалочка, умчался с этим шальным чертом. А Евфросиния? Чудно! Подошел, сидит на снегу, вся белая. Вроде на Евфросинию и не похожа! На Прасковью смахивает! Как у той, родинка на щеке. Знать, долго сидела. Вот и смерзлась. Вот что смертушка вытворяет! – почти прошептал Прокопыч, глядя на зашторенные окна. – Молчишь? – продолжал старик, вслушиваясь в тишину дома. – Никак и тут беда? Эх, была-не была!

Перекрестившись, Прокопыч вошел в дом. В доме никого не было. Лишь самовар еще продолжал кипеть, выпуская из себя во всевозможные отверстия горячий пар.

– Я так и знал, печально кончится эта история, – старик тяжело опустился на лавку. – Время, оказывается, не остановилось.

За занавеской кто-то зашевелился. Отодвинув полог, Прокопыч увидел Марию. Она спала, крепко сжимая в руке шариковую ручку. На полу, возле лежака валялся блокнот. Поднимая его, Прокопыч прочитал: «Думала написать о стариках, живущих в глубинке, а получилось...». Далее запись обрывалась.

–  А что за дыра? – удивился Прокопыч, разглядывая отверстие в стене и рядом стоящую дубовую дверь.

–  Это не дыра, а вход в чулан! – из темноты на свет керосиновой лампы вышел Санька, держа в руке свечу и кошку Ингурку. – Тоже мне. Мясца мышиного захотела,

–  Как это? – оторопел Прокопыч. – Ты же на снегоходе умчался!

– Я? Вы что, сбрендили? Я в чулане старыми вещами занимался. А нашел кошку. Надо же! Подземное под домом хранилище оказалось, если бы не ее мяукание, век бы не узнали. Снегоход, говорите, видели? Это черт под старый Новый год развлекается! Пуржит, ветлами машет.

–  Да ну тебя, пересмешник! Видимо, и впрямь что-то по старости напутал, али померещилось. Чайком не угостите, хозяева?

–  Сейчас организую! Тетка Мария, хватит спать! Гость у нас!

Прокопыч, сидя на лавке, попивая чаек из красивой чашки, улыбчиво высказался:

–  Одним приснилось, другим привиделось, третьим прифантазировалось.

Так и рождаются сказки, легенды, небылицы.

А у нас все по-настоящему.

P.S. Не успели как следует отзимовать, как накатила ранняя весна. Снег стал так интенсивно таять, что хоть не выходи из дома. Улыбчивое солнце делало свое дело. Как-то утром Санька сказал:

– Тетя Мария, мне пора. Иначе из института отчислят за несдачу рефератов и зачетов.

– Как добираться-то будешь? Твоя мотопырка увязнет в наших суглинках.

– А я пешком. Краешками, да овражками. Только сапоги резиновые на прокат выделите! А за мотоциклом, как подсохнет, с приятелем приедем. И грибы прихватим!

Ранним утром, как всегда, возле дома писательницы появился Прокопыч.

– Мария, слышь? Почта прикатила. Говорят, недалече богатенький дом построил, дорогу почти до нас довел. Еще столбы ставят. Электричество, как в городе, будет. И еще хорошая весть. К Пелагее сын приехал после службы, в плену был. В город поедешь? Трактор крепенький! Ты что, Мария, опять спишь?

Вот такой у нас деревенский воздух.

Приписочка

Дописывая эту полуфантастическую повесть о стариках, живущих в отдаленных от цивилизации поселениях, задумалась над тем, как закончить повествование. Может быть, не надо печального конца в этой истории? И так хватает грусти в жизни. Я невольно вспомнила свой правдивый рассказ о «Быстроходной черепахе». На встречах ребята выражали желание сохранить ей жизнь. Но ведь в наших климатических условиях, оказавшись на воле, зимой она обязательно замерзнет. Сделать слащавый конец в угоду читателю? Тогда где ответственность за тех животных, которых мы берем к себе и приручаем? В том произведении такого оптимистического конца не могло быть. А в этой полуфантастике как?