Текст книги "Собрание сочинений в трех томах. Том 1."
Автор книги: Гавриил Троепольский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)
Два друга
В то время, когда Карлюк сидел за вечерней трапезой, Филипп Иванович Егоров стоял на перроне вокзала в ожидании поезда. Он прохаживался по перрону, время от времени поглядывая на часы. Было семь вечера. Никаких вещей, кроме полевой сумки, у него не было. Он ждал профессора Масловского.
Подошел поезд из Одессы, и Егоров заторопился, почти побежал к вагону номер пять. Он был уверен, что профессор приехал в мягком вагоне. Пассажиры выходили один за другим, но Масловского не оказалось. «Значит, задержался», – подумал Филипп Иванович и направился вдоль поезда к выходу в город. И вдруг он увидел: у самого заднего вагона мелькнул плащ Масловского. Он тряс руку пожилого колхозника (видимо, попутчика по вагону) и что-то горячо говорил. Филипп Иванович заспешил к профессору. Но тот уже широко зашагал от поезда, проскочил выход, решительно открыл дверцу такси и помахал шляпой колхознику, все еще стоявшему на перроне. Филипп Иванович спешил, проталкиваясь в потоке выходящих пассажиров, и крикнул:
– Герасим Ильич!
Но его возглас слился с паровозным гудком. Дверца захлопнулась, и автомобиль, набирая скорость, сразу скрылся из глаз.
Филипп Иванович вскочил в первый же трамвай и помчался по следу профессора. Минут через двадцать он был уже в квартире Масловского. Дверь открыла ему домашняя работница, Мария Степановна, рослая, сухая, сморщенная старуха, обвязанная цветастым платком.
– Дома? – спросил он у нее.
Та удивленно посмотрела на него и сказала:
– Э! Да вин писля поезда ще часа два буде блукать. Такий уж… – Она махнула рукой и добавила: – Шалопутный!
– Не очень лестный отзыв, – сказал, улыбаясь, Филипп Иванович. – А я, значит, попал на ложный след.
– Ему хучь кол на голови теши – не поисть, не попье вовремя.
– Пойду распутывать след.
– Ну иди, иди… Да гони ты его у шею до дому. Ведь голодный небось. Не задерживай смотри! – сказала она строго и погрозила пальцем.
Филипп Иванович пошел на опытное поле института. И не ошибся. Герасим Ильич стремительно шагал по дорожкам меж делянок, а молодой научный сотрудник еле поспевал за ним. Филипп Иванович догнал их и пошел позади.
Профессор говорил на ходу.
– Неужели вы не понимаете простой вещи! – воскликнул он, размахивая шляпой. Седые волосы ерошил ветер, но казалось, они шевелились от возбуждения профессора.
– Был здесь директор, – оправдывался научный сотрудник, – и сказал мне: «Зачем торчат сорняки? Почему торчат сорняки? Удалить немедленно! Ожидаем экскурсию, а у вас сорняки на делянке». Ну я и…
– Вы не имели права полоть эту делянку! Вы испортили опыт. Вас судить надо! – кричал Масловский.
– Герасим Ильич! – почти жалобно пытался возражать его собеседник.
– Что ж из того, что Герасим Ильич! Я еще вам намылю шею за такое!
Филипп Иванович подумал: «Та-ак. Суд заменяется намыливанием шеи. Все идет как и полагается. Знакомое дело».
Профессор и его сотрудник остановились около одного из опытов.
Герасим Ильич повернулся лицом к делянкам и посмотрел сбоку на Филиппа Ивановича.
– Вы?! – воскликнул он.
– Я.
– Откуда?
– Иду по следу. С вокзала, – отвечал Филипп Иванович шутливым тоном.
– По какому следу? Вы за каким зверем охотитесь, позвольте вас спросить?
– За профессором Масловским, смею доложить!
– То есть как это так? Значит, вы были на селекционном участке?
– Нет. Не был. Решил сразу пройти сюда.
Герасим Ильич начинал сбавлять строгий тон. Он подошел к Филиппу Ивановичу, подал руку и, не выпуская его руки, спросил:
– Значит, с вокзала?
– С вокзала. Ездил вас встречать, но… не догнал. Хотел поздравить и порадоваться с вами, Герасим Ильич.
– Ну… этого… не надо…
– Поздравляю от души! И радуюсь.
– Ну… Спасибо. Спасибо вам. – Герасим Ильич положил руку на плечо Филиппа Ивановича и поцеловал его. – И в горе меня не забывали и в радости не забыли. Спасибо!
– А я иду позади, – снова заговорил шутливым тоном Филипп Иванович, – и думаю, слушая вас: «Ну, попал на судебный процесс!»
Герасим Ильич покосился на своего научного сотрудника и сказал, обращаясь к Филиппу Ивановичу:
– Остались дети на хуторе и такую ерунду напутали! Добрая пословица! Вот он напутал без меня. Вот смотрите: эта делянка обработана химикалиями против сорняков. А вот на этой делянке проведена тщательная прополка, без химической борьбы. На той же делянке… Пошли, пошли! – Он потянул за рукав Филиппа Ивановича. – Вот. На этой делянке сорняки должны быть целехоньки – ни химикалий, ни прополки. А он прополол!
– Только крупные сорняки. Только те, что выше растений, – оправдывался научный сотрудник.
– Ни единого! Ни единого нельзя трогать! – снова загорячился Герасим Ильич. – Цель опыта: выяснить не только видимое действие химической борьбы с сорняками, а сравнить урожай и установить, действительноли эта борьба может заменить тщательную прополку и какой экономический эффект дает. Все в опыте должно быть точно и ясно до возможного предела. Понятно?
– Я знал… Но… директор…
– Даже министр над вами не властен, если у вас есть мысль, идея, открывающая перспективу увеличения урожая. Да, да, министр! Что вы смотрите так удивленно?.. Исследователь всегда свободен. Более того, он иногда сам себя «подрубает» и… радуется этому.
– Как это понять? – спросил Филипп Иванович.
А научный сотрудник, юноша, которого Филипп Иванович видел впервые, уже и не пытался задавать вопросы. Он только слушал.
– Как понять? – говорил Герасим Ильич. – Вот как понять… Пошли, пошли! – Он шагал быстро и широко, размахивая рукой, увлекая за собой собеседников. В конце блока делянок он остановился. – Видите, Филипп Иванович? Колышки видите в гнездах кукурузы?
– Вижу.
– На конец каждого колышка нанизана картофелина и – зарыта в почву на четыре-пять сантиметров. Мы рекомендовали в свое время, и я, заметьте, подписал ту рекомендацию: для борьбы с проволочником на овощных и кукурузе использовать картофель. Проволочник любит вгрызаться в мякоть картофелины. А через день-два картофелина извлекается из почвы с этим колышком. Проволочника уничтожают. Так мы рекомендовали. И были уверены, что это хорошо – оградить линией картофеля пятна, зараженные проволочником. Даже два колхоза подтвердили это на семенных участках овощных… Ну конечно, благодарили и… все прочее…
– Никак не пойму, при чем же здесь «подрубание» самих себя? – спросил Филипп Иванович.
– Ну какой же вы нетерпеливый! Смотрите соседнюю делянку. Здесь в почву внесен гексахлоран – и нет проволочника. Совсем нет! Агроном Московской области Крутиховский установил: гексахлоран – спасение от проволочника, а урожай при этом увеличивается на двадцать процентов. Вот мы провели его исследования. И что же: мои четырехлетние исследования покатились к чертям! Идея Крутиховского отрицает мою начисто. И я рад этому. – Герасим Ильич неожиданно обернулся к научному сотруднику и сказал: – Понимаешь, Коля, очень рад этому отрицанию. Мы с тобой проверили данные Крутиховского и тем самым подрубили самих себя. И радуемся. Правда же?
– Да, правда, – с улыбкой ответил Коля.
Герасим Ильич обратился к Филиппу Ивановичу:
– Вот мы с Колей решили: часто бывает так, что новое в исследовании заключается в отрицании предыдущего исследования, опыта, эксперимента. Так, Коля? – Он толкнул его локтем.
– А судить его будем? – спросил Филипп Иванович у Масловского, подмигнув Коле.
Герасим Ильич прямо-таки отпрянул от Коли, надвинул шляпу поплотнее и повторил строго:
– Я еще намылю ему шею. – И пошел вдоль делянок второго блока. – Он у меня еще узнает кузькину мать… «Директор, директор». Может быть, тебе Чернохаров прикажет?.. Я вам! – Грозил он на ходу кому-то.
Филипп Иванович дернул за рукав Колю и тихо сказал:
– Оставьте его на минутку. Дайте успокоиться. Я его знаю.
– А вы откуда?
– Агроном колхоза. Кончал когда-то этот же институт. А вы давно у Герасима Ильича?
– В прошлом году окончил. Ну… он и оставил меня здесь.
– Счастливый вы человек, Коля, – сказал Филипп Иванович.
Герасим Ильич ходил, ходил и как-то сразу, неожиданно, остановился невдалеке. Потом крикнул:
– Эй вы, заговорщики! Идите сюда.
Когда «заговорщики» подошли, он спросил у Коли:
– Это вы заборонили пар после дождя?
– Я.
– Кто приказал?
– Никто. Сам решил.
– Молодец. Правильно. – Он помолчал чуть и добавил: – Впрочем, путайте, ошибайтесь, но… не очень сильно ошибайтесь… Не так, как с сорняками…
Солнце совсем опустилось к горизонту. Повеяло прохладой. Растения на делянках навострили верхние листочки, слегка опущенные днем; от делянок на дорожки легла короткая тень. Герасим Ильич застегнул плащ, окинул взором поле, посмотрел на Колю, на Филиппа Ивановича; потом взял в горсть клинышек бородки и, задумавшись, повторил:
– Ладно. Ошибайтесь. Но… не очень сильно.
Через несколько минут они были в квартире Герасима Ильича. Сели на диван рядом.
– Ну, рассказывайте, какие новости в колхозе?
– Новость на всю волость – сняли меня с работы. Уже я не колхозный агроном.
– Что?! – воскликнул Герасим Ильич. Он вскочил и заходил по комнате, говоря: – И какова же причина? Впрочем, можете не отвечать на этот вопрос. Все ясно… Все ясно… Ясно, – повторял он, взявшись за клинышек бородки и продолжая ходить из угла в угол. – Агроном, ненавидящий рутину и консерватизм в агротехнике, оказывается «опасным» человеком. Все ясно, все ясно… Но все-таки расскажите.
– На свой риск перенес травы в пойму, получил огромный урожай сена, а полевой севооборот сделал не двенадцатипольный, а шестипольный… Соединил по два поля в одно. Увеличил площадь зерновых на двадцать процентов. И вот «за игнорирование травопольного севооборота, за самовольство и анархизм в агротехнике (так и записано), за нарушение агроправил»… освобожден.
– И что же вы теперь?
– Что ж, из колхоза не пойду.
– Но жить-то надо чем-то?
– Нашел работу. – Филипп Иванович положил на стол приказ Карлюка, – Вот, опыты буду ставить в колхозе. – Он внимательно следил за выражением лица Герасима Ильича, пробегавшего глазами бумагу.
А тот поднял глаза и удивленно, так, что густые брови вскинулись на лоб, спросил:
– К Карлюку? Вы?.. Не понимаю. Вы сошли с ума!
– Я буду иметь возможность ставить и свои опыты!
– Ах, та-ак!.. Пожалуй… Это мы подумаем… Вы еще не сошли с ума… Но вас нагрузит Чернохаров «по линии Карлюка» так называемыми производственными опытами.
– Уже все – не нагрузил. – Филипп Иванович рассказал о событиях последних двух дней. – Не доверяет мне Чернохаров, – заключил он.
– Тогда Карлюк вас просто-напросто уволит. Все, кто мешает «массовому внедрению» исследований Чернохарова, из системы научно-исследовательских учреждений увольняются. И скажу прямо: иногда с большими… неприятностями, мягко выражаясь…
– Не уволит, – уверенно перебил Филипп Иванович.
– Откуда такая уверенность? Вы забыли, как «избивали» меня, обвиняя в менделизме, морганизме и прочих смертных грехах? – Герасим Ильич все больше волновался. – Вы многого не понимаете. Чтобы защитить свою диссертацию, мне пришлось ехать в другой город. Но все-таки и туда приехал Чернохаров в качестве неофициального оппонента. Более пятнадцати лет готовая диссертация, обошедшая все столы в некоем научном учреждении, пролежала без движения… Нет, вам надо уходить самому… Но…
– Но бросить колхоз сейчас я не могу. Это значит согласиться с обвинениями, поставить крест на всем, что сделано мною в поле, согласиться с тем, что не нужны радикальные изменения, согласиться с тем, что все колхозники будто бы уже живут богато. Не могу!
– Да. Это правильно. Но ведь вас же…
– Не уволит, – еще раз повторил Филипп Иванович с еще большей уверенностью.
– Послушайте, где вы добыли такую самоуверенность? Когда уверенность переходит в самоуверенность – это плохо. Вы уже не так молоды, вам уже около сорока, а утверждаете как-то так… Мой жизненный опыт подсказывает совсем другое… Да что же это я? Вот так принял гостя! Мария Степановна! Мария Степановна! Милая Мария Степановна! Вы там чего-нибудь того-этого…
– И того есть и этого есть, – ответила Мария Степановна, входя с подносом, на котором, кроме всего прочего, по-хозяйски занимала главное место бутылка коньяку.
– Ну, Филипп Иванович! – весело сказал Герасим Ильич. – Теперь о делах, о науке, о колхозах – ни слова! Только на веселые темы.
Они сели за стол. Выпили за «докторскую». Поговорили о рыбной ловле, вспомнили какого-то необыкновенного сазана, который ломал и рвал снасти, но наконец был подведен к лодке и все-таки… ушел, подлец.
– Вот какой был! – восклицал Герасим Ильич, показывая руками, – Царь-сазан! Выдающееся явление среди сазанов!
– А помните, как вы с лодки-то?
Оба рассмеялись.
– И главное в чем, – сквозь смех говорил Филипп Иванович. – Сам-то в воде – в одежде барахтается! – а сам кричит: «Шляпа! Моя шляпа где?» А шляпа-то в лодке осталась.
Бывает так, встретишься с человеком и не сразу его поймешь. Но вот он засмеется искренне и неподдельно, от всей души, и сразу полюбишь такого человека. Есть в настоящем смехе что-то такое, что открывает дверцы в тайники человека.
Филипп Иванович уже видел подергивание живота Чернохарова, выражавшего этим приемом смех, и именно поэтому-то он еще больше любил Масловского в тот вечер, когда они ужинали вдвоем.
Посмеялись-посмеялись собеседники, отдышались, покачали головами.
– Ну и ну, – произнес Герасим Ильич.
– Прочистили мозги, – заключил Филипп Иванович.
– Посмотрел бы на нас Чернохаров!..
– А ну их! – махнул рукой Филипп Иванович.
– Кстати, давайте-ка посмотрим тематику Карлюка. Мне кажется, там больше чернохаровского.
Филипп Иванович достал программу опытов, врученную ему при назначении, и они углубились в изучение тем, забыв, что решили не говорить о делах.
– Так, – начал первым Герасим Ильич, читая отдельные темы вслух. – «Посев пшеницы яровизированными и неяровизировапными семенами». Не ново: два десятка лет испытываем яровизацию. Ну-ка, что тут еще?.. «Подзимний посев яровой пшеницы…»
– Вы смотрите десятую тему, – предложил Филипп Иванович, улыбаясь.
– Десятая, – читал Герасим Ильич, – «Экономические обоснования скармливания овощных конскому поголовью». Он бросил тематический план на стол и, как обычно в волнении, заходил по комнате, засунув пальцы в карманы жилета. – И это все в то время, когда вопрос о кормовой базе для всех животных, а не только для лошади, надо решать немедленно и радикально: силос, зерно, сено.
– Все возможно! – Филипп Иванович засмеялся. – Тысячу лет известно, что лошадь любит свеклу, но редька – тоже ведь овощная культура. Э, была не была! А не заняться ли мне испытанием скармливания редьки жеребятам?
– А чеснока – коровам, – добавил Герасим Ильич.
– Предана забвению вечная истина: «лошади едят овес». Вот и надо искать заменители…
Герасим Ильич улыбнулся, но улыбка погасла сразу же. Он спросил:
– Как это там у него?.. «Что ест конь…» и как дальше?
– «Что может есть лошадь и что она должна есть», – уточнил Филипп Иванович. И вдруг взялся всеми десятью пальцами за волосы и неожиданно поник головой. Так же резко вскинул ее и стукнул кулаком по столу; взялся за борта пиджака, стянул так, что он затрещал на спине, и сказал: – Герасим Ильич! Никакого движения вперед в сельском хозяйстве не будет, если мы не повысим доходность колхозов. Все эти темы, все диссертации – все мелко по сравнению с самым важным. Неужели этого не видят?.. – Он снова опустил голову в задумчивости.
А Герасим Ильич подходил к Филиппу Ивановичу, трогал его за плечо и уходил снова в другой конец комнаты. Снова подходил и снова уходил. Он теребил седой клинышек бородки, смотрел в пол, закладывал руки за спину, но никак не находил места в комнате, где бы остановиться.
И вот он подошел еще раз к Филиппу Ивановичу, уже поднявшему голову, и сказал:
– Вы член партии. А вот видите, как…
– Простите, Герасим Ильич. Простите, не выдержал.
– Вы… вы все такой же горячий. И такой же… прямой. Трудно вам жить…
– А вам легко? Вы научили прямоте.
Герасим Ильич не ответил на вопрос, не подтвердил утверждения Филиппа Ивановича. Он присел на стул против него и, будто продолжая свою мысль, говорил:
– Вот и Карлюку вы наговорите чего-нибудь. Обязательно наговорите, и – фьюить! – уволит. А в «науке» так: ненавидишь, а говори приятности. Такая есть научная вежливость. Например, встретит меня завтра Карлюк и рассыплется в поздравлениях, а я, понимаете ли, обязан благодарить за телеграмму, посланную им в день защиты. И ничего не поделаешь. Так уж принято.
– И это очень нехорошо. Орудуя этой самой «вежливостью», и присасываются к науке карьеристы, подхалимы, блудословы. И нм никакого отпора. Все в вежливой форме.
– Его могу я не любить, но уважать его обязан… Кто это сказал?
– Не знаю.
– Я тоже не знаю, но слова помню.
– От бюрократизма это идет.
– Возможно. Может быть, скорее от чинопочитания.
– А какая разница, – махнул рукой Филипп Иванович. – Не переваривает у меня нутро такого отношения.
– Это хорошо… – Герасим Ильич задумался. – И хорошо… и трудно вам будет. А все-таки вы идите так. Именно так. Главная наука в жизни – научиться ходить прямо.
Филипп Иванович смотрел на учителя благодарным взглядом. Он уже успокоился, этот неуравновешенный и горячий, иногда опрометчивый агроном. Нет, не неожиданными и беспричинными были частые перемены настроения у Филиппа Ивановича – горячее отношение к жизни влекло за собой быструю смену чувств.
– А если уж говорить откровенно, – продолжал Герасим Ильич, – то не очень-то и я одарен этой научной вежливостью, сами знаете. Не стоит об этом. Давайте-ка поговорим о другом: что собираетесь делать. По-моему, главное в опытной работе заключается в том, чтобы любым научным опытом помогать повышению урожая.
– Но тематика рассчитана на диссертацию.
– К сожалению, вы по должности волей-неволей будете закладывать «опыты» по тематике. Но исходить надо из требований производства зерна, мяса… Каждый опыт должен быть поставлен с точной целью.
– Что бы вы рекомендовали?
– Надо подумать… Давайте подумаем вслух. Вместе.
– Давайте, – оживился Филипп Иванович.
– Что вы считаете самым главным в агротехнике?
– На это трудно ответить сразу. Каждый прием в общем комплексе важен.
– По-моему, комплекс комплексом, а самое главное в агротехнике сейчас – сор-ня-ки. Наши поля повсеместно настолько засорены, что становится нелепостью, скажем, такой прием, как внесение удобрений. Смешно же удобрять… сорняки! А есть ли в какой-либо эмтээс карты сорняков, учет запаса их семян в почве? Разработаны ли конкретные меры борьбы с сорной растительностью по каждому колхозу? Ничего этого нет, батенька мой. В промышленности и технике мы достигли чудес (это без преувеличения). А вот в поле у нас сорняки губят половину урожая, добрую половину. Рассчитывать в этом деле только на трудолюбие и дисциплину колхозников – по меньшей мере близорукость.
– Да еще население из городов помогает в прополке.
– Ну, это уж совсем странно. Удивительно много мы затрачиваем труда на борьбу с сорняками на поле, а между тем надо решать это по-другому: нужны агротехнические меры такие, чтобы уничтожить сорняки совсем.
– Что вы предлагаете сделать конкретно?
– Поставить широкий опыт с уничтожением сорняков: метод химической борьбы, различная глубина пахоты. Перенести наши опыты на колхозное поле. Только возьмите обязательно отстающий колхоз, самый худший в районе.
– Не понимаю, – развел руками Филипп Иванович.
– Подумайте как следует и поймете. У нас принято изучать и обобщать только опыт передовых колхозов. А «опыт» отстающих попросту замалчивается. А мы обязаны изучать факторы, снижающие урожай. Не зная болезни, нельзя ее лечить.
– Вы выразили и мои мысли! Понял! – воскликнул Филипп Иванович.
– А я это знал. Вы только их не высказали… Вот вам одна тема. Теперь другой вопрос: проволочник, или, по-народному, «костяника». Вы сегодня видели наш опыт. А какой огромный запас этого маленького вредителя на полях колхозов и в особенности на целине. Разве кто-нибудь обследовал поймы на этого вредителя? Нет. А его там местами до двухсот – трехсот штук на квадратный метр! Это страшно… Понимаете, каждый пятый центнер поедает проволочник!
– Невероятно! Половину – сорнякам, пятую часть – червякам, а одну треть – в закрома.
– Вот и попробуйте. Поставьте опыты на большом массиве. Докажите. Мы обязаны доказать. – Герасим Ильич, пристукивая пальцем по столу, раздельно повторил: – Обя-за-ны!
– Вы так часто подчеркиваете слово «обязаны», что будто принимаете вину за низкие урожаи на себя.
– Да, принимаю. И вы принимайте. А когда почувствуете, что обязаны, вы уже не сможете не бороться. Все это кажется очень мелким – сорняки, червячки! – но в этом простом кроется великое: огромные урожаи. Огромные урожаи – если, кроме всего этого, применять систему агротехники, разработанную для каждого колхоза в отдельности.
– Уже две темы есть! – воскликнул Филипп Иванович. – «Подумали вслух»! Здорово подумали!
– Десять есть. Сто есть! Помните: если в научном опыте есть мысль, идея, подсказанная практикой, то он, опыт, уже наполовину сделан.
– И если эти результаты опытных исследований возвратятся к родившей их практике, то они обогащают ее.
– И вызывают новые мысли, идеи. Это и есть наука, батенька мой. Вы, сами того не замечая, уже много лет как приобщились к настоящей науке, вы – рядовой, обыкновенный агроном.
– Вот приобщился и – уже не агроном колхоза. – Филипп Иванович задумался. А через некоторое время сказал, будто продолжая мысль: – Уж очень много стало людей, убежденных в том, что и вопросы агротехники должны решаться там, вверху, что нужна своеобразная централизация агротехники.
– Чертовски это плохо для науки! Тут самая прочная почва для конъюнктурщиков. Но, к сожалению, есть такие люди, есть… – Герасим Ильич замолчал, взялся снова за клинышек бородки, остановился посреди комнаты и, смотря в пол, размышлял вслух:-А еще сказать, хуже всего такая линия, когда о науке думает один человек, а все остальные должны только подтверждать его мысли. Отсюда все. – Он поднял палец вверх, не отрывая взгляда от пола и будто не замечая уже и Филиппа Ивановича. – Во! Подтверждать мысли другого. Вот какая роль сельскохозяйственной науки. Во! Чудеса в решете!.. – Медленно опустив палец и тыкая им вниз, он настойчиво повторял одно и то же: – Все равно земля потребует! Народ потребует! Партия потребует!.. – Масловский снова сел против Филиппа Ивановича, опустив ладони меж колен, и сказал: – Вот оно какое дело-то, батенька мой.
Они замолчали. Сидели и молчали. Думали.
Потом Филипп Иванович сказал, вздохнув:
– Трудное положение в сельскохозяйственной науке.
– Трудное. Но… Надо решительнее поднимать голос за настоящую науку.
– Надо, – все так же в задумчивости поддержал Филипп Иванович. – Я знаю теперь, что делать.
Рано утром, часов в пять, когда солнце взошло над городом, Филипп Иванович уже шагал к вокзалу. Он знал, что ему надо делать. И поэтому утро было хорошим.
