Текст книги "Хижина дяди Тома (другой перевод)"

Автор книги: Гарриет Бичер-Стоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Глава XXXVII
Свобода

Как ни тяжко положение Тома, мы все же на время оставим его и посмотрим, что сталось с Джорджем и его женой, которых мы покинули на ферме у проезжей дороги, в кругу преданных друзей.

Том Локер, охая, метался на белоснежной постели, окруженный материнской заботой старушки Доркас, и был столь же терпеливым и покладистым пациентом, каким был бы, вероятно, большой буйвол.

Вообразите себе высокую, полную достоинства женщину, сдержанную и в то же время приветливую. Кисейный чепец наполовину прикрывает разделенные пробором серебристые вьющиеся волосы, обрамляющие высокий лоб. Серые глаза глядят умно и рассудительно. Гладкая белоснежная косынка целомудренно скрещивается на груди. Коричневое шелковое платье миролюбиво шуршит, когда она проходит по комнате.

– У, черт! – рычит Том Локер, ударяя кулаком по одеялу.

– Я вынуждена просить тебя, Томас, не употреблять таких выражений, – говорит тетушка Доркас, спокойно оправляя одеяло.

– Хорошо, старуха, больше не буду… если только удержусь. Но жара такая, что поневоле будешь ругаться.

Тетушка Доркас снимает с ног больного добавочное покрывало и снова подворачивает одеяло так, что Том становится похож на кокон. Делая все это, тетушка Доркас спокойно говорит:

– Мне очень хотелось бы, друг, чтобы ты хоть немного перестал ворчать и ругаться. Последи хоть сколько-нибудь за своим поведением.

– Мое поведение! Это последнее, что меня беспокоит! Гром и молния!

Том Локер так подскочил, что сразу же сбилось одеяло и вся постель пришла в беспорядок.

– Тот мужчина и женщина находятся здесь? – спросил он неожиданно.

– Да, здесь, – ответила Доркас.

– Пусть они переправляются на ту сторону озера, и чем скорее, тем лучше.

– Так они, должно быть, и сделают, – сказала тетушка Доркас, спокойно продолжая вязать.

– Вот что, – проговорил Локер, – у нас в Сандуски есть агенты. Они следят за всеми прибывающими пароходами. Теперь я уж могу тебе все сказать… Мне хотелось бы, чтобы им удалось удрать, хотя бы назло этому дьяволу Мэрксу. Подлый трус!

– Томас! Томас!

– Что же делать, старуха: бутылка лопнет, если ее слишком крепко закупорить. Что касается женщины… посоветуй ей переодеться. Ее приметы сообщены в Сандуски.

– Хорошо, постараюсь, – с неизменным спокойствием отвечала Доркас.

Том Локер, с которым мы уже в дальнейшем больше не встретимся, пролежал три недели у квакеров. Он заболел ревматической лихорадкой, которая присоединилась к страданиям, которые ему причиняла рана. Он встал с постели несколько менее веселый, но зато более рассудительный, чем был до болезни. Вместо охоты за рабами он занялся охотой на медведей и волков в одном из малообитаемых районов страны и заслужил даже некоторую славу в этой области. О квакерах он с тех пор всегда отзывался с уважением.

– Хорошие люди, – говорил он о них. – Хорошие люди! Пытались обратить меня на путь истинный. Это им не вполне удалось. Но запомните, чужестранцы: за больным они умеют ухаживать, как никто! Да, замечательно! И никто так, как они, не умеет печь пироги и всякие там штуки…

Узнав, что их поджидают в Сандуски, наши беглецы решили разделиться. Джим и его старуха мать двинулись вперед в качестве авангарда.

Двумя днями позже в Сандуски тайно переправили Джорджа и Элизу с ребенком. До посадки на пароход они нашли приют под одним гостеприимным кровом.

Ночь подходила к концу. Утренняя звезда в дивном сиянии вставала перед путниками.

Свобода! Волшебное слово! Какая сила кроется в тебе? Что такое свобода для Джорджа Гарриса? Свобода для него – это право человека быть человеком, а не рабочим скотом; право назвать любимую женщину своей женой; право защищать ее от всяких насилий и посягательств; право защищать и воспитывать своих детей; право иметь свой дом, свою веру, свои взгляды, независимо от воли другого.

Таковы были мысли, заставлявшие бурно вздыматься грудь Джорджа, который сидел, подпирая голову руками, следя за тем, как его жена облачалась в мужское платье, надеясь таким образом легче сбить своих преследователей с толку.

– Теперь очередь за ними… – сказала Элиза, стоя перед зеркалом и распуская свои длинные черные шелковистые волосы. – Жаль немного… – проговорила она, перебирая темные пряди. – Правда, жаль срезать их?

Джордж грустно улыбнулся, но ничего не ответил.

Элиза снова повернулась к зеркалу, и в руках ее блеснули ножницы. Один локон за другим падали на пол.

– Свершилось! – шутливо произнесла она, беря в руки гребень. – Теперь нужно причесаться. Вот так… Ну, разве я не хорошенький мальчик? – добавила она, обернувшись к мужу.

– Ты прелестна в любом наряде, Элиза, – проговорил Джордж с нежностью.

– Но почему ты так печален? – спросила Элиза, опускаясь на колени и положив руку на плечо мужа. – Говорят, что до Канады осталось не более суток пути. Одну лишь ночь и день на озере, а там… там…

– Вот в этом-то и все дело! – воскликнул Джордж, обняв жену. – В этом-то и все дело! Судьба наша решается. Быть так близко к цели, и вдруг потерять все! О, я бы не пережил этого!

– Не страшись ничего, – проговорила Элиза, душа которой была полна надежды. – Я чувствую, что все кончится благополучно, Джордж!

– Хорошо, если ты окажешься права, Элиза, – прошептал Джордж, судорожно прижимая ее к себе. – Но доживем ли мы до такого великого счастья? Неужели действительно наступит конец нашим страданиям и мы будем свободны?

– Я уверена в этом! – с воодушевлением воскликнула Элиза, и слезы блеснули на ее длинных черных ресницах. – Сегодня, еще сегодня, страна рабства останется позади!

– Я верю, что будет так, дорогая! – сказал Джордж, вскакивая на ноги. – Да, верю! Едем! И в самом деле, – добавил он, отстраняя ее от себя, но не выпуская ее руки из своей и с восхищением глядя на нее, – и в самом деле ты очаровательный юноша! Эти коротенькие кудряшки удивительно тебе к лицу. Где же твоя шапка? Так… немножечко набок… Никогда, кажется, ты не была еще так прелестна! Но уже время, сейчас подъедет повозка… Позаботилась ли миссис Смит о платье для Генри?

Дверь распахнулась. Вошла пожилая, почтенного вида дама, ведя за руку Генри, переодетого девочкой.

– Какая чудесная маленькая девочка! – с восхищением говорила Элиза, разглядывая ребенка со всех сторон. – Мы назовем ее Генриеттой. Разве не прекрасное имя?

Ребенок в смущении молчал. Он глядел на мать сквозь свисавшие на глаза кудри, с трудом узнавая ее в этом одеянии. Иногда он глубоко вздыхал.

– Узнает Генри свою маму? – спросила Элиза, протягивая ему руки.

Ребенок испуганно ухватился за платье женщины, которая привела его.

– Полно, Элиза. Не нужно ласкать его. Ведь ты знаешь, что ему нельзя оставаться с нами.

– Я и сама знаю, что это глупо, но мне нестерпимо тяжело видеть его с другой женщиной… – проговорила Элиза. – Но идем! Где же мой плащ? Джордж, покажи мне, как мужчины накидывают плащ.

– Вот так, – сказал Джордж, накидывая ей плащ на плечи.

– Вот так, – повторила Элиза, подражая его движению. – И я должна топать ногой, широко шагать и иметь самый дерзкий вид?

– В последнем нет необходимости, ведь еще попадаются скромные молодые люди.

– Ах, эти перчатки! Господи, мои руки тонут в них!

– Все-таки я советую тебе их не снимать. Этих крохотных лапок достаточно, чтобы выдать нас всех… Миссис Смит, вы поручены нашим заботам. Вы наша кузина, помните?

– Мне говорили, – сказала миссис Смит, – что туда прибыли люди, которые сообщили капитанам всех судов приметы мужчины, женщины и маленького мальчика.

– Я знаю, – гневно сказал Джордж.

У крыльца остановилась повозка, и добрые люди, приютившие беглецов, столпились вокруг них, осыпая ласковыми напутствиями.

Миссис Смит, почтенная канадская гражданка, возвращалась домой и согласилась разыграть роль тетушки маленького Генри. В последние два дня только она и ухаживала за ним, а дополнительная порция пирожков, лепешек и леденцов укрепила дружбу между ней и мальчиком.

Повозка остановилась на набережной. Оба молодых человека прошли по мосткам на пароход. Элиза вела под руку миссис Смит. Джордж наблюдал за погрузкой багажа.

Находясь в капитанской каюте и расплачиваясь за проезд всей компании, Джордж неожиданно услышал разговор двух мужчин, стоявших поблизости.

– Я внимательно следил за всеми, кто прошел на пароход, – говорил один из собеседников, – и совершенно уверен, что их не было среди проходивших.

Говоривший был служащий пароходной компании, и обращался он к нашему старому знакомому Мэрксу, который с обычной для него настойчивостью в погоне за своей добычей добрался до Сандуски.

– Женщину трудно отличить от белой, – сказал Мэркс. – Мужчина несколько более смуглый. На руке у него клеймо.

Рука Джорджа, протянутая им за билетами и сдачей, слегка дрогнула. Он медленно повернулся, и спокойный, равнодушный взгляд его скользнул по лицам говоривших. Затем он пошел искать Элизу, которая ожидала его на противоположном конце парохода.

Миссис Смит и Генри заняли места в дамской каюте, где смуглая красота ребенка вызвала бурные восторги пассажирок, которые осыпали его ласками.

Прозвучал последний звонок. Джордж с радостью увидел, как Мэркс сошел с парохода на берег. Глубокий вздох облегчения вырвался из его груди, когда первые же повороты колеса удалили пароход от берега на такое расстояние, которое было непреодолимо для его преследователей.

Был чудесный день. Лазурные волны озера переливались, сверкая под ослепительными лучами солнца. С берега дул свежий ветерок, и корабль гордо плыл вперед, оставляя за собой пенистый след. Шли часы, и наконец, ясно видимый, уже недалекий, показался берег Канады.

Корабль приближался к маленькому городку Амхертсберг. Джордж взял руку своей жены. Он задыхался от волнения, глаза его заволокло туманом. Прозвучал колокол, и судно пришвартовалось к пристани. Джордж двигался как во сне; он собрал вещи, разыскал миссис Смит и Генри, и все они высадились на берег.

Миссис Смит отвела их в дом одного миссионера[27]27
  Миссионер – религиозный проповедник в колониальных странах (от латинского слова «миссио» – поручение).


[Закрыть], который никогда не отказывал в приюте несчастным, искавшим спасения у этих берегов.

Кто сможет описать блаженство этого первого дня свободы!

Существует шестое чувство – чувство свободы, во сто крат благороднее и возвышеннее остальных. Передвигаться, говорить, дышать, ходить, не отдавая никому отчета в своих действиях, не подвергаясь опасности! Каким прекрасным казалось матери личико уснувшего ребенка, которого воспоминание о недавней опасности делало еще дороже и ближе ее сердцу! Счастье было так велико, что они не могли уснуть. А ведь не было ни дюйма земли, принадлежащей им, не было собственной крыши над головой. Они истратили все свои деньги до последнего доллара и были не богаче птицы, парящей под облаками.

Глава XXXVIII
Победа

Часто случается, что, измученный тягостью своего жизненного пути, человек приходит к выводу, что умереть легче, чем жить.

Когда Том стоял лицом к лицу со своим мучителем, слышал его угрозы и думал, что настал его последний час, сердце его смело и радостно заколотилось в груди. Он чувствовал, что вынесет любые пытки. Но когда палач вышел, когда временное возбуждение улеглось, проснулась боль. Тогда только он ощутил, что все тело его разбито, только тогда понял он, как одинок он и унижен, как безнадежно и тяжко его положение.

День тянулся мучительно долго.

Много раньше, чем зажили раны Тома, Легри потребовал, чтобы он вернулся на работу в поле. Оскорбления, обиды и несправедливость, все, что только мог изобрести жестокий и грубый человек, – все обрушилось на голову Тома. Каждый из нас, испытавший тяжелое горе, знает, что даже и в нашем, несравнимо лучшем, положении мы становимся в такие минуты особенно раздражительными и восприимчивыми к обидам. Тома уже не удивляла мрачная угрюмость его товарищей по работе. Он чувствовал, как его покидают спокойное добродушие и мягкая покорность судьбе, уступая место безнадежному отчаянию, которое он наблюдал у других. Он надеялся вначале, что в свободные минуты будет иметь возможность спокойно подумать, вспомнить о прошлом. Но скоро он понял, что у Легри свободных минут не бывает.

Когда наступало горячее время, Легри заставлял своих негров работать и в праздничные дни. Да и почему бы ему этого не делать? Это был лучший способ собрать больше хлопка и выиграть пари. При этом, разумеется, могло погибнуть несколько рабов, но зато он получал возможность купить новых и даже лучших.

В первое время своего пребывания на плантации Том по вечерам, вернувшись с работы, при мигающем свете очага прочитывал одну-другую страницу из Библии, но после тех истязаний, которым он подвергся, он очень ослабел и вынужден был бросить чтение: в голове у него стоял звон, в глазах мутилось, и он, обессиленный, валился на пол рядом со своими товарищами.

Иногда ему удавалось увидеть Касси. Иногда его зачем-нибудь звали в дом, и тогда ему случалось встретить и Эмелину, осунувшуюся и бледную. Но ему не удавалось поговорить с ними, да и до разговоров ли было!

Однажды вечером, утомленный и измученный, он сидел около догорающих углей, на которых варился его жалкий ужин. Он подбросил в огонь немного хворосту. Вдруг чей-то грубый хохот заставил его поднять голову. Рядом с ним стоял Легри.

– Ну как, старик, понял наконец, что напрасно упорствовать? Я так и знал, что в конце концов вобью это в твою баранью башку!

Эта насмешка причинила Тому более острое страдание, чем голод, холод и все перенесенные лишения. Он промолчал.

– Ты дурак! – продолжал Легри. – У меня, когда я купил тебя, были на твой счет самые добрые намерения. Ты мог бы занять здесь гораздо лучшее положение, чем Квимбо или Сэмбо. Жилось бы тебе неплохо. Вместо того чтобы каждый день или через день терпеть порку, ты порол бы других. Ты бы повсюду свободно разгуливал, а иногда мог бы согреться стаканом пунша или виски. Скажи сам, разве это не было бы благоразумнее с твоей стороны? Послушайся меня: брось все свои глупости и подчинись.

– Никогда, никогда этого не будет! – с жаром воскликнул Том.

– Ты же видишь, к чему тебя привело упрямство, – сказал Легри. – Лучше быть моим верным слугой. Я кое-что да значу и могу сделать все, что захочу!

– Нет, мастер, нет, – сказал Том. – Я останусь верен своей совести и по вашему пути не пойду.

– Значит, ты просто болван, – произнес Легри, презрительно плюнув прямо на него и оттолкнув его ногой. – Все равно я заставлю тебя покориться. Увидишь!

Легри удалился.

Долго еще сидел Том у угасшего костра. Когда он поднялся, путь его был ясен для него.

Бледный свет утра призвал невольников на работу. Среди этих несчастных, шагавших нетвердой поступью, подавленных и слабых, лишь один шел с высоко поднятой головой. Ах, Легри, пробуй теперь свои силы, спеши! Ведь горе, унижения, обиды, потеря всего дорогого лишь ускорят его вступление на путь, где его ждет конец всех страданий, полный покой. С этой ночи кончились его колебания между надеждой и безнадежностью, исчезли страх и сомнения.

Перемена, происшедшая в нем, не могла ускользнуть от окружающих. К нему вернулись веселость и жизнерадостность, которых не могли уже нарушить ни издевательства, ни оскорбления.

– Что с этим проклятым Томом? – спрашивал Легри своих приспешников. – Всего несколько дней тому назад он был убит и подавлен, а сейчас весел, как птица!

– Кто его знает, мастер! Может быть, собирается бежать?

– Пусть попробует, – с злорадной усмешкой сказал Легри. – Как ты думаешь, Сэмбо? Пусть-ка попробует!

– Хи-хи-хи, вот бы ловко! – подобострастно захихикал подлый палач. – Вот-то забавно будет поглядеть, как он начнет вязнуть в болоте, прорываться сквозь заросли! А собаки, собаки следом за ним! Смеху-то будет, как в тот раз, когда мы изловили Молли! Я думал, собаки разорвут ее раньше, чем я успею их остановить. У нее до сих пор остались следы их укусов.

– И останутся до самой смерти, – сказал Легри. – Только не прозевай, Сэмбо! Если негр соберется бежать, хватай его!

– Положитесь на меня, мастер, – ответил Сэмбо. – Я уж поймаю зайца, будьте спокойны!

Разговор этот произошел в ту минуту, когда Легри садился на лошадь, собираясь съездить в город.

Возвращаясь ночью домой, он решил сделать круг и заглянуть в поселок.

Ночь была необычно хороша. Светила луна. Удлиненные тени прекрасных китайских деревьев ложились на дорожки. Кругом была глубокая, торжественная тишина.

Подъезжая к поселку, Легри услышал пение. Редко можно было слышать пение в этих местах! Легри остановил коня и прислушался. Мягко звучал чей-то тенор:

 
Не боюсь страны я искушений,
И даже ад не страшен мне…
Найду я в правде утешенье,
Покой найду я в вечном сне…
 

– Черт, – проворчал Легри, – неужели он верит этому? Неужели верит в какую-то там правду? Сюда, негр! – заорал он, замахиваясь хлыстом. – Как ты смеешь болтаться здесь, когда тебе полагается спать? Заткни свою гнусную черную глотку и убирайся к себе.

– Хорошо, мастер, – произнес Том предупредительно и, повернувшись, собрался войти в хижину.

Спокойное выражение лица Тома привело Легри в ярость. Он подъехал к негру, и на плечи и на голову Тома посыпался град ударов.

– Вот тебе, пес! Ты и теперь все так же ничего не боишься?

Но удары причиняли лишь внешнюю боль, они не терзали сердца, как прежде. Том был все так же спокоен и послушен, и Легри чувствовал, как власть над этим человеком ускользает от него.

Когда Том скрылся в хижине, Легри резко повернул лошадь и поскакал к дому.

Душа Тома была переполнена теплом и жалостью к несчастным, окружавшим его. Ему казалось, что для него самого миновало время тоски и горя, и он стремился по дороге в поле или на обратном пути в поселок подбодрить добрым словом слабых и отчаявшихся. Эти отупевшие от страданий люди не могли понять такого поведения Тома, но его заботливость и доброта, не иссякавшие, несмотря ни на что, на протяжении долгих недель и месяцев, заставили зазвучать в их сердцах самые сокровенные струны. Постепенно этот странный, молчаливый человек, всегда терпеливый, готовый помочь другому и не требующий помощи для себя, уступавший в холодные ночи свое жалкое одеяло какой-нибудь больной женщине, а в поле подкладывавший свой хлопок в корзину более слабого, рискуя навлечь на себя гнев надсмотрщиков, – этот человек постепенно завоевал среди своих товарищей по несчастью огромное влияние. Когда горячка в поле несколько улеглась, по воскресеньям невольники собирались вокруг Тома, внимательно слушая его рассказы. Они нередко советовались с ним о своих житейских делах. Но Легри злобно разгонял такие сборища.

Даже Касси, встречаясь с Томом, обретала некоторый покой. Доведенная до отчаяния, раздраженная страданиями, искалечившими ее жизнь, Касси задумала отомстить за все ужасы, свидетельницей или жертвой которых ей пришлось быть за годы жизни у Легри.

Однажды ночью, когда в хижине Тома все спали, легкий шорох разбудил его. В отверстии, заменявшем окно, показалось лицо Касси. Молчаливым жестом она позвала его.

Том вышел.

Стояла тихая ночь. Все кругом было залито лунным светом. Лицо Касси поразило Тома: ее глаза горели каким-то странным огнем.

– Подойди сюда, дядя Том, – прошептала она, положив руку на его плечо. – Подойди сюда… я хочу тебе сообщить кое-что.

– В чем дело, миссис Касси? – проговорил Том с волнением.

– Том, хочешь ты стать свободным?

– Я буду свободен, миссис, когда настанет время.

– Ты можешь освободиться сегодня же ночью! – И снова по лицу Касси словно полыхнула молния. – Идем!

Том стоял в нерешительности.

– Идем! – снова шепотом заговорила она, не сводя с него пристального взгляда своих больших глаз. – Идем! Он крепко спит. Я положила в его виски достаточно этого снадобья, чтобы он проснулся не скоро. Будь у меня его больше, мне не понадобилась бы твоя помощь. Но идем… Дверь, которая выходит на черное крыльцо, открыта. Около дверей лежит топор… Я сама положила его туда. Дверь в его комнату отперта, я проведу тебя. Я бы сделала все сама, но у меня уже нет сил… Идем же, идем скорее!

– Нет, миссис! Ни за какие блага в мире я не сделаю этого, – твердо сказал Том, отступая на шаг, несмотря на все усилия Касси удержать его.

– Том, подумай обо всех этих несчастных! Мы освободим их! Мы отправимся куда-нибудь в саванны, найдем там остров и будем жить независимо. Иногда это удается. Пойми, любая жизнь будет лучше той, которую мы ведем здесь!

– Нет, – сказал Том. – Зло не может породить добра. Я готов лучше отрубить себе собственную руку.

– Хорошо, – промолвила Касси, – тогда я сделаю все сама!

– О миссис Касси! – воскликнул Том. – Во имя всего, что вам дорого, молю вас: не совершайте такого дела! Все это породит одно лишь зло. Нельзя совершать убийства, нужно ждать, терпеть и ждать!

– Ждать? – вскрикнула Касси. – Ждать! Но разве не ждала я столько, что сердце у меня выболело и разум помутился? Каких только страданий он не заставил меня вынести, меня и всех этих несчастных. А ты сам, Том? Разве не высасывает он из тебя всю кровь, капля за каплей? Да, я должна, должна отомстить! Настал и его черед, пусть прольется и его кровь!

– Нет, нет! – сказал Том, хватая ее руки. – Ничего, кроме беды, не получится из этого. Нельзя проливать кровь! Не берите на себя такой грех!

Ласковый голос Тома, слезы, сверкавшие в его глазах словно утренняя роса, успокаивали истерзанную душу несчастной женщины. Том почувствовал, как слабеют ее судорожно сжатые руки.

– Ведь я говорила тебе, Том, – тихо сказала она, – что меня преследуют злые мысли… О дядя Том! Ведь я не могу найти себе покоя, не могу даже плакать. Я не плакала с того самого дня, как продали моих детей. То, что ты говоришь, справедливо. Да, возможно, что справедливо… Но я не могу терпеть и прощать, как ты. Я могу лишь ненавидеть и проклинать!

– Бедная женщина! – с волнением произнес Том, глядя на нее. – А что, если бы вам попробовать бежать отсюда вместе с Эмелиной? Если бы вам удалось это сделать, не совершив убийства? Только так…

– А ты, дядя Том, пойдешь ли ты с нами?

– Нет. Было время, когда я готов был сделать это. Но я не имею права оставить этих несчастных. Я останусь с ними до конца. Вы – другое дело. Слишком страшен для вас здесь соблазн… Вы можете не устоять, для вас лучше уйти… если только это возможно.

– Не знаю я отсюда иного пути, кроме как в могилу! Нет такого живого существа на земле или в воде, которое не имело бы приюта: змея, аллигатор, и те имеют место, где могут спокойно уснуть. Для нас одних нет ни норы, ни берлоги. Там, в самой гуще болотных кустарников, собаки разыщут нас… Все, все против нас, даже животные! Куда мне идти?

Том не находил слов для ответа.

– Попытайтесь… – прошептал он наконец. – А я мысленно буду с вами и всем сердцем буду желать успеха…

Касси долгими часами обдумывала всевозможные планы побега и отбрасывала их один за другим, как неосуществимые. А теперь вдруг в мозгу ее возникла мысль, такая простая и осуществимая, что в душе сразу ожила надежда.

– Я попробую, дядя Том, – сказала она.

– Верю, что вас ждет удача, – проговорил Том.