Текст книги "Хижина дяди Тома (другой перевод)"

Автор книги: Гарриет Бичер-Стоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Глава XXI
Кентукки

Нашим читателям, вероятно, небезынтересно будет вернуться несколько назад, на ферму в Кентукки, заглянуть также в хижину дяди Тома и посмотреть, как живется тем, о ком мы почти забыли.

Летний вечер… Двери и окна большой гостиной широко распахнуты в ожидании приносящего прохладу предзакатного ветерка.

Мистер Шельби сидит в большом холле, который прилегает к гостиной, тянется вдоль всего дома и заканчивается с обеих сторон балконами. Откинувшись на спинку стула и положив ноги на другой стул, он наслаждается послеобеденной сигарой. Миссис Шельби, занятая вышиванием, сидит у дверей гостиной. Сразу видно, что она чем-то озабочена и только ищет удобного случая, чтобы заговорить.

– Ты знаешь, – произнесла она наконец, – Хлоя получила письмо от Тома.

– Серьезно? У него, по-видимому, нашлись там друзья… Как же ему живется, бедному старому Тому?

– Его продали в очень хороший дом. Мне кажется, что с ним хорошо обращаются и не перегружают работой.

– Тем лучше, тем лучше! Это меня радует, – с большой искренностью проговорил мистер Шельби. – Том, надо полагать, привыкнет к Югу и даже не пожелает вернуться сюда.

– О нет! Он как раз спрашивает, скоро ли накопится достаточно денег на его выкуп.

– Не знаю, не знаю… – хмуро промолвил Шельби. – Когда дела начинают идти под гору, трудно сказать, когда этому настанет конец. Совсем как в саваннах: из одной ямы попадаешь в другую. Занимать у одного, чтобы расплатиться с другим, перехватить у этого, чтобы отдать тому… Сроки платежей надвигаются раньше, чем успеваешь выкурить сигару и оглянуться. А там сыплются векселя, повестки…

– Но мне кажется, дорогой, что можно бы, во всяком случае, внести в положение какую-то ясность. Что, если бы ты продал лошадей или одну из твоих ферм и расплатился бы сразу со всеми?

– То, что ты говоришь, Эмилия, просто смешно. Ты, бесспорно, самая очаровательная женщина во всем Кентукки… но ты, как и все женщины, ничего не понимаешь в делах.

– А не мог ли бы ты хоть немного посвятить меня в твои дела, показать мне хотя бы список твоих долгов? Я посмотрю, попробую сократить расходы.

– Не мучай меня. Я не могу точно определить сумму моих долгов. Я знаю ее только приблизительно. Дела ведь не распределишь и не разделишь, как тесто тетки Хлои… Не будем больше говорить об этом. Я уже сказал тебе: ты ничего не понимаешь в делах.

И мистер Шельби, не находя других доводов, повысил голос – это неопровержимый аргумент в споре между мужем и женой.

Миссис Шельби, слегка вздохнув, умолкла. Хотя она и была, как заявил ее муж, всего только женщина, она обладала ясным, четким и практическим умом, а силой воли, несомненно, превосходила своего мужа. Она горячо желала выполнить обещание, данное Тому и Хлое, и болела душой, видя, как препятствия одно за другим вырастают на ее пути.

– Не кажется ли тебе, – снова заговорила она, – что мы все-таки могли бы достать необходимую сумму? Бедняжка Хлоя только и живет мечтой о возвращении Тома…

– Мне очень жаль, друг мой, но мы дали опрометчивое обещание. Лучшее, что можно сейчас сделать, как мне кажется, это объяснить Хлое, что выкупить Тома не удастся. Она с этим примирится. Том через год-два женится, и ей также нужно было бы подумать о другом браке.

– Мистер Шельби… я учила своих людей тому, что их брак так же священен, как и наш. Я никогда не позволю себе дать Хлое такой совет!

– Очень жаль, дорогая, что ты обременила их законами нравственности, совершенно не соответствующими их положению.

– Уважение к этим законам нам внушали с детства, сэр!

– Пусть так. Не будем больше возвращаться к этому вопросу, Эмилия. Я предоставляю тебе свободу в твоих воззрениях и взглядах, но остаюсь при своем мнении, что они не подходят для людей, находящихся на положении рабов.

– Да, ты прав! Они не подходят для людей, находящихся на положении рабов… Поэтому-то я так и ненавижу это положение! Но я заявляю тебе, мой друг: я считаю себя связанной обещанием, данным мной этим несчастным. Если мне не удастся добыть деньги другим путем, – что ж, я буду давать уроки музыки. Я этим достаточно заработаю и соберу нужную сумму.

– Я не допущу этого, Эмилия! Неужели ты действительно дойдешь до такого унижения?

– До унижения, говоришь ты? Я гораздо сильнее буду чувствовать себя униженной, если нарушу свое слово.

– Ты ужасно экзальтирована и всегда готова на героический подвиг! Все же, раньше чем пускаться на такое донкихотство, тебе не мешало бы подумать кое о чем…

Разговор был прерван появлением тетушки Хлои.

– Не желает ли миссис, – сказала она, – взглянуть на полученную провизию? – И она кивком головы указала на цыплят, которых держала в руке.

Миссис Шельби подошла к ней.

– Я думаю, не пожелает ли миссис, чтобы я приготовила куриный паштет?

– Мне, право, все равно, Хлоя. Готовь что хочешь!

Но Хлоя продолжала стоять, с рассеянным видом держа в руке цыплят. По лицу ее можно было безошибочно определить, что думала она в эту минуту не о цыплятах.

– Господи! – проговорила она вдруг с коротким сухим смешком. – Вот мастер и миссис ломают себе голову, где добыть деньги, а не пользуются для этого тем, что у них есть в руках…

Хлоя снова коротко засмеялась.

– Я тебя не понимаю, – сказала миссис Шельби, по поведению Хлои угадывая, что та слышала весь ее разговор с мужем. – Я тебя не понимаю.

– Ну как же, – сказала Хлоя, – другие хозяева отдают своих негров в наем и зарабатывают этим деньги… Зачем держать в доме столько лишних ртов?

– Так говори же прямо, Хлоя, кого из наших негров ты предлагаешь отправить на заработки?

– Предлагаю? Я ничего не предлагаю, миссис. Только Сэмюэль рассказывал, будто в Луисвилле человек ищет стряпуху, которая умела бы хорошо готовить торты, кексы и паштеты, и готов был бы платить за ее работу четыре доллара в неделю. Четыре доллара, миссис!

– Ну, и дальше что, Хлоя?

– Вот я и подумала, миссис: пора, чтобы Сэлли начала работать самостоятельно. Сэлли всегда была моей помощницей. Теперь она уже знает столько же, сколько и я, правду я говорю! И если б миссис отпустила меня, я могла бы там заработать деньги. Насчет тортов и паштетов я за себя постою! Не осрамлюсь ни перед каким фандитером!

– Кондитером, Хлоя.

– Может быть, и так, миссис. Я вечно ошибаюсь.

– Итак, Хлоя, ты согласилась бы расстаться с детьми?

– Мальчики уже большие и могут работать, и Сэлли согласна присматривать за маленькой… эта крошка чистое золото, с ней и возиться не придется!

– До Луисвилла очень далеко, Хлоя.

– О господи! Я этого не боюсь. Луисвилл, говорят, где-то там, в низовье реки… Недалеко от тех мест, где мой старик. Правду я говорю?

Последние слова были произнесены вопросительным тоном, и глаза Хлои напряженно впились в лицо миссис Шельби.

– Увы, Хлоя! Оттуда нужно проехать еще много сотен миль…

Хлоя сразу приуныла.

– И все-таки, Хлоя, там ты будешь ближе к Тому. А все, что ты заработаешь, мы будем откладывать на выкуп твоего мужа, – сказала миссис Шельби.

Случается, что яркий луч солнца внезапно осветит темную тучу. Именно так засветилось вдруг черное лицо Хлои. Да, она просияла.

– О, какая миссис добрая! – воскликнула она. – Я об этом самом и думала. Мне не надо ни башмаков, ни платья, ничего… Я все буду откладывать. Сколько недель в году, миссис?

– Пятьдесят две, Хлоя.

– Пятьдесят две… по четыре доллара в неделю, сколько это будет?

– Двести восемь долларов в год.

– В самом деле? – воскликнула Хлоя в восхищении. – Сколько же лет понадобится, чтобы…

– Четыре или пять. Но тебе не придется так долго дожидаться… Я добавлю свои.

– О, я бы не хотела, чтобы миссис давала уроки или что-нибудь такое… Это совсем не подходящее для нее дело. Мастер прав. Никому из семьи не придется такими делами заниматься, пока у меня есть руки и голова на плечах!

– Не бойся, Хлоя, – с улыбкой произнесла миссис Шельби, – я не посрамлю честь нашей семьи. Но когда же ты рассчитываешь уехать?

– Я ничего не рассчитывала. Но завтра Сэм отправляется вниз по реке… он повезет на продажу коней и говорит, что мог бы взять меня с собой. Я уже собрала свои вещи… Если миссис позволит, я уеду завтра же утром. Может быть, миссис напишет мне пропуск… и даст рекомендацию?

– Хорошо, я займусь этим, Хлоя.

Миссис Шельби поднялась к себе, а Хлоя, обрадованная, побежала в свою хижину, торопясь закончить приготовления к отъезду.

– Знаете, мастер Джордж, – сказала она, обращаясь к юноше, который некоторое время спустя зашел в хижину и застал Хлою собирающей вещи. – Вот прибираю вещи Сузи, привожу все в порядок… Ведь я уезжаю, мастер Джордж, уезжаю! Четыре доллара в неделю! И миссис будет их откладывать на выкуп моего старика!

– Вот так история! – воскликнул Джордж. – Когда же ты поедешь?

– Завтра утром с Сэмом. А теперь, мастер Джордж, сядьте, пожалуйста, и напишите письмо моему старику. Надо же ему все рассказать… Вы напишете, не правда ли?

– Разумеется, напишу, – сказал Джордж. – Дядя Том здорово обрадуется, получив от нас весточку! Схожу принесу чернила и бумагу. Я напишу ему про новых жеребят и про все…

– Да, да, мастер Джордж! Обо всем напишите. А пока я приготовлю вам кусок цыпленка или что-нибудь другое… Не придется вам теперь ужинать у бедной вашей тетки Хлои!

Глава XXII
«Сохнет трава… увядает цветок»

Жизнь течет день за днем. Так прошло два года жизни нашего друга Тома вдали от всего, что было дорого и близко его сердцу. Он с грустью вспоминал о том, что осталось позади, и все же его нельзя было назвать совсем несчастным…

Том приучил себя мириться с судьбой, какой бы она ни была. Эта покорность судьбе соответствовала всему складу его характера.

Как уже говорилось, Джордж ответил на его письмо подробным письмом, написанным четким ученическим почерком, которое Том, по его словам, мог читать «сидя на другом конце комнаты». Из письма Джорджа Том узнал все подробности домашней жизни, уже известные читателю. В письме сообщалось, что Хлоя работает в Луисвилле, где благодаря своему кулинарному искусству зарабатывает много денег. Далее Тому сообщалось, что деньги эти предназначаются на его выкуп. Мос и Пит хорошо работают, а крошка находится под неусыпным наблюдением Сэлли и всех домашних вообще.

Хижина Тома временно заперта, но Джордж, не жалея красок и давая волю своему воображению, расписывал, как эта хижина будет расширена и украшена ко времени возвращения Тома.

В последней части письма подробно рассказывалось об учебных занятиях Джорджа и описывались его успехи в школе. Каждый раздел письма начинался с разукрашенной завитушками заглавной буквы.

Джордж не забыл также сообщить Тому имена четырех жеребят, появившихся на свет уже после его отъезда. Непосредственно за этим следовало сообщение о том, что отец и мать находятся в полном здравии.

Стиль письма Джорджа был, пожалуй, чересчур краток и сжат. Но Тому оно показалось лучше всех произведений современной литературы, и он беспрестанно любовался им. Он долго совещался с Евой о том, нельзя ли вставить письмо в рамку и повесить в комнате. План этот не был осуществлен лишь потому, что никак нельзя было изыскать способа повесить письмо так, чтобы сразу видны были обе страницы.

Дружба между Томом и Евой росла по мере того, как вырастала и сама девочка. Том глядел на нее с какой-то смесью почтения и нежности. Самой большой его радостью было удовлетворять все ее милые прихоти, исполнять все ее желания, которых так много в детском сердце и которые меняются, как цвета радуги. По утрам, на рынке, он прежде всего останавливался у выставок цветочниц, выбирал для нее самые прекрасные букеты, отыскивал самый чудесный персик, самый крупный апельсин. Он испытывал особое наслаждение, когда, возвращаясь затем домой, уже издали видел ее золотистую головку, блестевшую словно солнечный луч, и с порога навстречу ему несся звенящий голосок:

– Дядя Том! Что ты мне принес сегодня?

Привязанность Евы к Тому была не менее горячей. Ей всегда доставляло удовольствие сделать Тому что-либо приятное. Несмотря на свой юный возраст, она удивительно хорошо читала. Тонкий и музыкальный слух, яркое поэтическое воображение и врожденный инстинкт, заставлявший ее сразу чувствовать все прекрасное, придавали ее чтению необыкновенную глубину и проникновенность. Вначале она читала Тому Библию лишь из желания доставить удовольствие своему другу. Но вскоре Ева увлеклась этой книгой, дававшей богатую пищу ее горячему воображению.

Вся семья Сен-Клеров к этому периоду нашего повествования переселилась в свою виллу, расположенную на берегу озера Поншартрен. Летний зной прогнал из раскаленных и пыльных стен города всех, кто имел возможность найти себе приют на берегах озера, освеженных легким дыханием влажного ветра.

Вилла Сен-Клера была выстроена в виде коттеджа, какие встречаются в Восточной Индии. Она была окружена легкими бамбуковыми верандами, за которыми расстилался огромный парк и чудесный сад. Окна и двери большой гостиной выходили прямо в сад, благоухающий цветочным ароматом и наполненный редкими тропическими растениями. Затейливые тропинки, извиваясь, вели к озеру.

Пылающий золотом закат превращал весь горизонт в море огня, и богатство небесных красок отражалось в волнах. Вся поверхность озера казалась покрытой розоватыми или золотистыми полосами.

Том и Ева сидели на маленькой, поросшей мхом скамейке в беседке на берегу озера. Был воскресный день, и на их коленях лежала раскрытая книга. Ева читала вслух:

Я вижу стеклянное море,

Пылающее огнем…

– Дядя Том, – внезапно оборвав чтение, проговорила девочка, указывая на озеро. – Вот, вот оно!

– Что такое, мисс Ева?

– Разве ты не видишь? – прошептала она. – Вон там… – И она рукой указала туда, где хрустальные волны, поднимаясь и опускаясь, отражали небесные лучи. – Ты видишь, Том: это – стеклянное море, пылающее огнем.

– И правда, мисс Ева. В самом деле похоже…

– Дядя Том, – проговорила она неожиданно, – я скоро уйду от вас…

– Уйдете, мисс Ева? Куда же это?

Ева поднялась и протянула свои маленькие ручки в ту сторону, где низко над горизонтом опускалось солнце. Вечерний луч заиграл в золотистых прядках ее волос.

– Да, дядя Том, я уйду далеко, далеко… – повторила она. – Я скоро, скоро уйду.

Сердце Тома пронзила жестокая боль. Ему сразу же вспомнилось, сколько раз за последние полгода он замечал, как день ото дня маленькие ручки Евы становятся все тоньше, кожа делается все более прозрачной, а дыхание таким отрывистым и коротким. Он вспомнил, как быстро она теперь уставала и слабела, когда они играли в саду. Он слышал, как мисс Офелия говорила о кашле, который не поддается никаким лекарствам. Вот даже сейчас щеки ребенка горели лихорадочным огнем…

Беседа Тома и Евы была прервана мисс Офелией.

– Ева! Ева! Дорогая моя крошка, вот уж падает роса… Тебе нельзя оставаться в саду! – воскликнула она.

Ева и Том поспешили к дому.

Мисс Офелия прекрасно умела ходить за больными. Она давно уже уловила первые грозные признаки злого недуга. Она заметила, что легкий сухой кашель мучает Еву по утрам. Слишком яркая окраска щек девочки и лихорадочный блеск глаз также не ускользнули от ее внимания.

Мисс Офелия поделилась своими опасениями с Сен-Клером, но он беспечно ответил:

– Не каркайте, кузина! Терпеть этого не могу! Неужели вы не понимаете, что все это от роста? В такой период дети всегда становятся слабее.

– А кашель?

– Пустяки! Просто слегка простудилась.

– Увы, так началось у Элизы Джэмс, у Елены и Марии Сандерс…

– Вы так умудрены опытом, что достаточно ребенку кашлянуть или чихнуть, и вам уже мерещится несчастье и чуть ли не смерть! Прошу вас только об одном: смотрите за Евой, оберегайте ее от вечерней прохлады, не позволяйте много бегать, и все будет отлично.

Так говорил Сен-Клер, но в глубине его души затаилась тревога. Он изо дня в день с беспокойством следил за Евой, постоянно уверяя себя: «Ева здорова… Этот кашель – пустяки…» Он почти не отходил от нее. Чаще, чем прежде, брал он ее с собой на прогулки верхом, привозил новые укрепляющие лекарства. «Не то чтобы ребенку это нужно, – говаривал он, – но повредить ведь это не может».

Если его что-нибудь и беспокоило, то прежде всего ранняя и всевозрастающая зрелость душевных сил девочки. Случалось, что, не отдавая себе отчета, она делала такое глубокое замечание, что оно производило какое-то странное впечатление в ее устах. В такие минуты Сен-Клер прижимал к себе девочку, словно его объятия могли защитить ее и спасти от надвигающейся опасности. Его охватывало страстное желание не оставлять ее ни на мгновение, не отпускать от себя.

Ева всегда была добра, но сейчас в ее отношении к окружающим появилась какая-то трогательная заботливость. Она по-прежнему охотно играла с Топси и другими негритянскими ребятишками, но казалось, что она скорее наблюдает за их играми, чем участвует в них. Случалось, она полчаса по-детски забавлялась и смеялась над фокусами Топси, и вдруг словно облако пробегало по ее лицу, глаза заволакивались туманом, и мысли ее уходили куда-то далеко-далеко.

– Мама, – сказала она однажды, обращаясь к матери. – Почему мы не учим наших слуг читать?

– Что за вопрос? Это не принято!

– А почему не принято?

– Потому что это им ни к чему. Они от этого не станут лучше работать… а созданы они только на то, чтобы работать.

– Но ведь нужно же человеку уметь читать и писать!

– Пусть кто-нибудь читает им вслух.

– А ведь кузина Офелия научила же Топси читать!

– Научила. Но какой из этого вышел толк? Топси – самое отвратительное создание, какое мне только приходилось видеть.

– Или вот хотя бы наша бедная Мэмми… Она так любит своих детей, а написать им не может. И читать она не умеет. Что же она будет делать, когда я не смогу ей читать вслух?

Миссис Сен-Клер рылась в своих ящиках и ответила на слова дочери рассеянно:

– Ну, конечно, конечно, у тебя скоро будут другие заботы… Не станешь же ты всю жизнь читать вслух твоим неграм! Твое усердие, разумеется, очень похвально, я тоже иногда читала вслух неграм, когда была здорова… Но тебе пора подумать о своих туалетах, ты скоро будешь выезжать в свет, и у тебя не останется времени ни для чего другого. Погляди, вот драгоценности, которые я подарю тебе, когда ты начнешь выезжать. Они были на мне, когда я впервые отправилась на бал. Можешь мне поверить, девочка, я произвела настоящий фурор!

Ева взяла в руки шкатулку и вынула из нее бриллиантовое ожерелье. Большие задумчивые глаза ее на мгновение остановились на сверкающих камнях. Но мысли ее были далеко.

– О чем ты замечталась, девочка?

– Много ли денег стоит это ожерелье? – вдруг спросила Ева.

– Должно быть, много. Твой дед посылал за ним во Францию. Я думаю, что оно стоит чуть ли не целое состояние.

– Как хорошо, если бы эти бриллианты были моими и я могла бы с ними сделать все, что я захочу.

– Что бы ты сделала?

– Я продала бы их и купила ферму в свободных штатах… увезла бы туда всех наших негров и наняла бы учителей, которые научили бы их писать и читать.

Смех матери оборвал мечты Евы.

– Стала бы содержательницей пансиона для негров! Ха-ха-ха! Ты, может быть, научила бы их также играть на рояле и рисовать по бархату!

– О, я научила бы их многому, но прежде всего грамоте, – ответила девочка спокойным и решительным тоном. – Я знаю, мама, как им тяжело бывает оттого, что они не умеют ни читать, ни писать. Спроси у Тома и у многих других… Нет, их непременно нужно учить читать!

– Довольно, довольно, ты еще ребенок и ничего не понимаешь в этих вопросах. Кроме того, у меня от твоей болтовни разболелась голова.

У миссис Сен-Клер всегда бывала в запасе головная боль в тех случаях, когда разговор приходился ей не по вкусу.

Ева вышла из комнаты.

С этого дня она настойчиво принялась за обучение Мэмми чтению.

Глава XXIII
Энрик

Вскоре после описанной сцены брат Сен-Клера, Альфред, приехал со своим сыном, мальчиком лет двенадцати, на несколько дней погостить в вилле у озера.

Трудно представить себе нечто более необычайное, чем эти два брата-близнеца, когда они бывали вместе. Природа, вместо того чтобы сделать их похожими, словно задалась целью создать их во всех отношениях совершенно отличными друг от друга. И все же в них было что-то общее.

Они любили, держась под руку, прогуливаться по аллеям сада: Огюстэн – голубоглазый, с золотистой шевелюрой, стройный и гибкий, и Альфред – темноволосый, с резко очерченным профилем, крепко сложенный. Они никогда и ни в чем не бывали согласны друг с другом, спорили по всякому поводу, но и не скучали вдвоем, словно контраст связывал их.

Энрик, старший сын Альфреда, был красивый черноглазый мальчик, полный огня и жизни. Он был очарован своей маленькой кузиной.

У Евы был любимый маленький, белый как снег пони, обладавший удивительно мягкой рысью и кротким нравом.

Однажды Том подвел пони к заднему крыльцу как раз в тот момент, когда туда подошел мальчик-мулат лет тринадцати, ведя под уздцы невысокую вороную арабскую лошадку, которую, не страшась расходов, выписали для Энрика.

Энрик был горд своим новым приобретением. Принимая из рук юного грума поводья, он внимательно оглядел лошадь, и лицо его потемнело от гнева.

– Что это, Додо, ленивый щенок?! – закричал он. – Ты опять не вычистил сегодня утром мою лошадь?

– Простите, мастер… – робко начал Додо. – Конь, верно, сейчас запылился…

– Молчать, наглая тварь! – крикнул Энрик, замахиваясь хлыстом. – Как ты смеешь раскрывать рот!

Грум был красивый мулат одного роста с Энриком. Вьющиеся волосы обрамляли высокий и благородный лоб. Глаза его при окрике Энрика сверкнули, и румянец залил щеки.

– Мастер Энрик… – попробовал он снова заговорить.

Не дав ему возможности оправдаться, Энрик стегнул его хлыстом по лицу, затем, схватив за плечо, швырнул наземь и продолжал стегать до тех пор, пока не выбился из сил.

– Пусть это послужит тебе уроком, как отвечать, когда я с тобой разговариваю! – сказал он. – А теперь отведи лошадь обратно и хорошенько вычисти ее!

– Молодой мастер, – сдержанно произнес Том, – я знаю, что он хотел сказать вам: конь молодой, горячий, выйдя из конюшни, он вывалялся в пыли. Я сам видел, как парень утром чистил лошадь…

– Молчи и жди, пока тебя спросят!

Круто повернувшись на каблуках, он направился к Еве, которая в амазонке стояла на ступеньках веранды.

– Мне очень жаль, кузина, что из-за этого болвана тебе пришлось дожидаться. Присядь пока… он сейчас вернется. Но что с тобой, Ева? Почему ты такая невеселая?

– Как вы могли так грубо, так жестоко поступить с бедным Додо? – воскликнула девочка.

– Грубо? Жестоко? – с искренним удивлением переспросил мальчик. – Что ты хочешь этим сказать, дорогая Ева?

– Я не желаю, чтобы вы называли меня «дорогая Ева»!

– Дорогая сестрица, ты, право, не знаешь Додо! С ним иначе никак не справиться. Он вечно лжет и обманывает! Его нужно обрывать на первом же слове и не позволять даже рот раскрыть! Так поступает и мой отец…

– Но дядя Том сказал, что Додо не виноват. А Том никогда не говорит неправды.

– В таком случае этот старый негр – редкое исключение среди своих сородичей. Додо лжет, едва начав говорить…

– Ты сам, обращаясь с ним таким образом, заставляешь его из страха лицемерить и лгать.

– Ева, ты так горячо заступаешься за Додо, что я, кажется, готов тебя приревновать!

– Но ведь ты избил его, а он ни в чем не был виноват!

– Ерунда! Пусть запишет в счет будущего. Следующий раз, когда он будет виновен, я не побью его! Додо всегда успеет заслужить порку. Но при тебе я больше не стану его бить, раз это тебя огорчает.

Объяснения Энрика не удовлетворили Еву. Но она поняла, что бесцельно продолжать разговор: ее кузен все равно не поймет ее чувств.

– На этот раз ты все сделал как надо, Додо, – снисходительно улыбаясь, произнес Энрик. – Подойди сюда и подержи лошадь мисс Евы, пока я подсажу ее в седло.

Додо подошел и встал около пони Евы. Лицо его выражало обиду, глаза были заплаканы.

Энрик с рыцарской любезностью подсадил Еву в седло и вложил в ее руки поводья.

Но Ева, не глядя на Энрика, склонилась к мулату.

– Ты славный мальчик, Додо, – произнесла она. – Благодарю тебя.

Пораженный ее голосом, Додо снизу вверх взглянул в это чудесное, кроткое личико. Он почувствовал, как слезы подступают к его глазам и кровь приливает к щекам.

– Сюда, Додо! – повелительно крикнул Энрик.

Додо бросился к нему и придержал лошадь, пока господин его вскакивал в седло.

– Вот тебе деньги, купи себе конфет! – Энрик бросил ему мелкую монету и, пришпорив коня, помчался вдогонку за Евой.

Оба брата Сен-Клер были свидетелями этой сцены. Грубость племянника возмутила Огюстэна, но он сдержался.

– Мне кажется, – произнес он с обычной иронией, – что перед нами яркий образец воспитания будущего республиканца!

– Энрик настоящий дьявол, когда в нем закипает кровь! – ответил Альфред.

– Ты, должно быть, считаешь это полезной школой для него? – довольно сухо спросил Огюстэн.

– Как бы я ни относился к этому, но помешать не в силах. Это не мальчишка, а ураган. Мать и я давно уже отступились от него. Но Додо – проходимец, и проучить его хлыстом только полезно.

– Разумеется, это поможет ему лучше усвоить первые строки республиканского катехизиса: все люди рождены свободными и равными.

– Фи, это одна из пресных глупостей, вывезенных из Франции. Давно пора эти сентиментальные бредни изъять из обращения!

– Вот именно, – многозначительно протянул Огюстэн.

– Для каждого из нас ясно, – продолжал Альфред, – что далеко не все люди рождаются свободными и равными. Ничего подобного! Я лично считаю, что в этой республиканской декларации – правды не более половины. Люди богатые, образованные, хорошо воспитанные, одним словом – цивилизованные должны пользоваться равными правами. Но чернь – ни в коем случае!

– Прекрасная мысль… особенно если удается удержать чернь в таком положении. Но во Франции настал и ее час.

– Потому-то и следует держать чернь в повиновении! Именно так я и намерен поступать, – произнес Альфред, с силой топнув ногой, словно желая кого-то придавить к земле.

– Тем страшнее чернь, когда она сбрасывает иго, – задумчиво проговорил Огюстэн. – Достаточно вспомнить Сан-Доминго[22]22
  Сан-Доминго – маленькая республика в Вест-Индии, где в 1791 г. произошло восстание рабов.


[Закрыть].

– Ерунда! – решительно сказал Альфред. – В нашей стране мы сумеем предотвратить такие вспышки! Мы обязаны воспротивиться всей этой дурацкой болтовне о необходимости воспитания и образования для черни, которая сейчас стала такой модной. Низшие классы не должны получать образования. Это ясно как день!

– Но воспитание они все же получают, – заметил Огюстэн спокойно. – Весь вопрос – какое. Наша система – воспитывать их с помощью насилия и варварства. Мы порываем со всеми законами гуманности и стараемся превратить их в грубых животных. Если же им удастся одержать над нами верх – они именно так и поведут себя…

– В том-то и дело, что они не должны одержать верх!

– Правильно, – сказал Сен-Клер, – разведите пары до высшего напряжения, закройте предохранительный клапан и сядьте на него. Куда-то вы полетите!..

– Ничего, – возразил Альфред. – Поживем – увидим. Я, во всяком случае, готов безбоязненно сидеть на предохранительном клапане, пока котлы достаточно крепки и машина работает бесперебойно.

– Дворяне при дворе Людовика XVI[23]23
  Людовик XVI – король Франции (1754–1793), казнен во время Французской буржуазной революции.


[Закрыть] думали примерно так же. Австрия и Пий IX[24]24
  Пий IX – папа римский (с 1846 г.), более 30 лет рьяно защищавший привилегии церкви и духовенства и враждебно выступавший против всяких реформ.


[Закрыть] придерживаются таких же взглядов, но в один прекрасный день вы все столкнетесь в воздухе, когда… котлы взорвутся.

– Время покажет! – со смехом бросил Альфред.

– Так вот я тебе говорю, – вскричал Огюстэн, – если в наше время что-либо можно предсказать с уверенностью, так это восстание масс и победу низших классов, которые станут высшими!

– Будет тебе, будет, Огюстэн! Это одна из очередных глупостей, которые проповедуют красные республиканцы. Черт возьми, ты настоящий уличный агитатор! Что касается меня, то я надеюсь умереть до того, как власть попадет в их грязные лапы.

– Грязные или нет, но эти руки будут управлять вами. Их очередь настанет! И у вас будут такие правители, каких вы сами сумели создать. Французское дворянство держало народ без штанов и дождалось правительства санкюлотов, то есть бесштанников! А Гаити[25]25
  Гаити – в 1791 г. негры и мулаты острова Гаити восстали; рабы жгли усадьбы, захватывали плантации и истребляли плантаторов.


[Закрыть]…

– Ради создателя, Огюстэн! Хватит об этом Гаити! Гаитяне – не англосаксы, будь они англосаксами, все сложилось бы по-иному.

– Можешь не сомневаться, что если и у нас прозвучит набат, подобный тому, что прозвучал в Сан-Доминго, то в рядах восставших будут и те, в чьих жилах кровь белых отцов смешалась с жаркой материнской кровью. И все они: и негры, и мулаты – не допустят больше, чтобы их продавали, покупали, обращались с ними, как с живым товаром. Поверь мне, они восстанут! Должны восстать!

– Безумие! Вздор!

– О, это обычный ответ! – сказал Огюстэн.

– Нет, в самом деле, у тебя талант пропагандиста! – воскликнул Альфред смеясь. – Но не беспокойся о нас: наша власть обеспечена, сила в наших руках. – И, снова топнув ногой, он добавил: – Эта раса повержена наземь, и она никогда не поднимется.

Порукой этому наша энергия и упорство! И в общем, Огюстэн, наш спор ни к чему. Мы десятки раз бродили с тобой по этому пути и всегда попадали в тупик… Что ты скажешь по поводу партии в триктрак?[26]26
  Триктрак – одна из разновидностей шашечной игры, в которой ходы противника определяются количеством выброшенных на костях очков.


[Закрыть]

Братья поднялись на веранду и уселись за бамбуковым столиком, разложив перед собою доску для игры.

– Знаешь, Огюстэн, – снова заговорил Альфред, расставляя на доске шашки, – я бы на твоем месте сделал одну вещь…

– Так, так… Сразу узнаю тебя: ты обязательно должен что-то предпринять!

– Да нет, серьезно, сделай опыт: дай твоим неграм образование. Предоставь им возможность подняться!

И пренебрежительная улыбка скользнула по губам Альфреда.

– Дать им возможность подняться, когда они раздавлены гнетом социальной несправедливости! С таким же успехом можно бы взвалить на их плечи Этну и предложить им встать и пойти! Человеку в одиночку не под силу бороться с обществом, когда оно против него. Чтобы образование и воспитание дало настоящие результаты, оно должно быть делом государства или, во всяком случае, нужно, чтобы государство не ставило этому препятствий.

– Тебе бросать кости! – сказал Альфред.

Братья погрузились в игру, пока топот приближающихся к дому лошадей не отвлек их от этого занятия.

– Вот и дети возвращаются, – произнес Огюстэн. – Погляди, брат, видел ли ты что-нибудь прекраснее?

Двое подростков были действительно очаровательны. Энрик, с черными до блеска кудрями, сверкающим взором и радостной улыбкой, склонялся к своей прелестной кузине. Ева была в синей амазонке, того же цвета шапочка оттеняла ее золотистые волосы. Яркий румянец, загоревшийся на ее щеках от быстрой езды, еще больше подчеркивал прозрачную белизну ее кожи.

– Какая красавица, клянусь богом! – воскликнул Альфред. – Не одно сердце доведет она до отчаяния в своей жизни!