Текст книги "Хижина дяди Тома (другой перевод)"

Автор книги: Гарриет Бичер-Стоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– Но, папочка…

– Ведь там смертельно скучно.

– Немножечко скучно… я вот-вот готова уснуть, но я стараюсь не засыпать.

– Что же ты для этого делаешь?

– Ведь ты знаешь, папа, – почти шепотом произнесла девочка, – кузина Офелия говорит, что бог хочет, чтобы мы ходили в церковь. Бог, говорит она, нам все дает, так нужно что-то делать и для него, раз ему это нравится.

– Чистая ты моя душа, – с нежностью произнес Сен-Клер, целуя ее, – поезжай, раз тебе этого хочется. – И он посадил ее в карету.

Когда карета скрылась из глаз, он сел в кресло, стоявшее на веранде, и, закурив сигару, развернул местную газету и погрузился в новости дня.

– Пойми, Ева, – поучала по дороге Мари свою маленькую дочь, – нужно, разумеется, быть доброй к слугам, но нельзя относиться к ним, как к людям нашего круга. Если б Мэмми заболела, ты ведь не уложила бы ее в свою постель?

– Конечно, уложила бы, мама, – сказала Ева. – Мне было бы удобнее ухаживать за ней, и потом, моя постель мягче, чем ее.

Миссис Сен-Клер пришла у ужас.

– Что же делать, чтобы этот ребенок понял меня! – в отчаянии прошептала она.

– Ничто вам не поможет, – многозначительно произнесла мисс Офелия.

……………………………………

– Какова же была программа сегодняшнего богослужения? – спросил Сен-Клер за обедом.

– О, священник Г. произнес изумительную проповедь! Такую проповедь было бы полезно послушать и вам, Сен-Клер! – воскликнула Мари. – Он выразил все мои мысли… Все в точности…

– Тема обширная! Ему пришлось много говорить… – иронически протянул Сен-Клер.

– Я имею в виду мои взгляды на общественные отношения. Проповедь была построена на следующем тексте из Священного Писания: «Все прекрасно в свое время». Он доказывал, что все классы, все социальные различия созданы по воле божией. Он говорил, что вполне справедливо, чтобы существовали «высшие» и «низшие», что одни созданы для того, чтобы повелевать, другие – чтобы повиноваться. Он так удачно опровергал все возражения против существования рабства! Он неопровержимо доказал, что Библия явно на нашей стороне… Я так жалела, что вы его не слышали!

– Весьма благодарен. Но то, что я прочел в газете, принесло мне такую же пользу, да вдобавок я выкурил при этом сигару… А в церкви это было бы невозможно.

– Но позвольте, – сказала мисс Офелия, – разве вы не разделяете его мнения?

– Кто, я? Вам ведь известно, что я только бедный грешник… Религиозная сторона вопроса меня ничуть не трогает. Если б речь зашла о рабстве, я ответил бы ясно и четко: мы стоим за существование рабства, мы обладаем правом иметь рабов и желаем сохранить его. Это соответствует нашим интересам. Вот и все. И это без громких слов и священных изречений. Думаю, что меня поймет каждый.

– В самом деле, Огюстэн, – сказала миссис Сен-Клер, – я начинаю думать, что для вас нет ничего святого… Просто невозможно вас слушать!

– Невозможно слушать! Этим все сказано. Но почему, исходя из тех же священных цитат, не доказать, например, что прекрасно «в свое время» выпить лишнее, засиживаться до поздней ночи за картами и предаваться множеству таких же душеспасительных развлечений, наслаждаться которыми нам дозволяет провидение и которые среди молодежи имеют довольно широкое распространение. Я был бы в восторге услышать, что и это прекрасно «в свое время».

– Скажите же, в конце концов, – вдруг резко вмешалась Офелия, – вы за или против рабства?

– Вы все в вашей Новой Англии возмутительно логичны! – весело ответил Сен-Клер. – Если я отвечу на этот вопрос, вы поставите мне еще дюжину, один труднее другого… Я не хотел бы заходить слишком далеко. Всю жизнь я занимаюсь тем, что бросаю камешки в стекла соседей и из предосторожности не вставляю стекол в свои окна.

– Вот, вот он какой! – с досадой сказала Мари. – Его никак не поймешь! И все оттого, что он не признает религии.

– Религия… – произнес Сен-Клер тоном, который заставил обеих женщин поднять на него глаза. – Религия! Разве то, что преподносят вам в церкви, – религия? Это – скользкая и гибкая доктрина, приспосабливающаяся к капризам и требованиям эгоистического светского общества! Религия – это нечто, делающее нас менее добросовестными, менее благородными, менее справедливыми и честными по отношению к нашим ближним, чем я был бы сам, следуя велениям моей греховной, легкомысленной, ищущей наслаждений природы!

– Значит, вы не верите, что Библия одобряет рабство? – спросила мисс Офелия.

– Библия была любимой книгой моей матери, – задумчиво произнес Сен-Клер. – Мне было бы больно думать, что она допускает рабство. Я требую одного: нужно называть вещи своими именами. Если кто-нибудь открыто заявляет, что рабство нам необходимо, что мы не можем без него существовать и обречены на обнищание, если от него откажемся, то это будет, по крайней мере, ясным объяснением, и всем будет понятно, почему мы за него держимся и сохраняем его. И хоть одна заслуга будет за этим заявлением: правдивость и искренность. Но если какой-нибудь пастырь с торжественной физиономией, гнусаво цитируя Священное Писание, пытается доказать законность рабства, у меня создается о нем, должен признаться, довольно жалкое впечатление.

– Вы безжалостны… – томно протянула Мари.

– А теперь вообразите на минуту, что цена хлопка внезапно и навсегда падет и все рабовладение сразу же станет невыгодным. Не думаете ли вы, что и толкование Библии так же круто изменится? Как убедительно станут доказывать в церквах, что и разум и Библия против рабовладения!

– Пусть так, – произнесла Мари, небрежно откидываясь на подушки. – Я, во всяком случае, очень довольна, что родилась во времена рабства, и нахожу, что это отличная вещь. Я чувствую, что так и должно быть.

– А ты, моя крошка, – произнес Сен-Клер, обращаясь к Еве, которая с розой в руках вбежала в комнату, – какого ты мнения по этому поводу?

– По какому, папа?

– Что тебе больше по душе: жить так, как ты жила у дяди в Вермонте, или иметь дом, полный рабов, как здесь?

– О, у нас гораздо лучше! – сказала Ева.

– Почему? – спросил Сен-Клер с некоторым удивлением.

– Потому что у нас гораздо больше людей, которых можно любить! – ответила Ева, глядя на отца своими выразительными глазами.

– Ева верна себе. Вот один из ее обычных глупых ответов! – с досадой проговорила Мари.

– Разве это так глупо? – спросила девочка, забираясь на колени к отцу.

– Возможно, что и глупо… Но где же была моя девочка во время обеда?

– Я была у Тома и слушала, как он поет… Тетушка Дина принесла мне туда мой обед.

– Слушала пение Тома! Как вам это нравится?

– Да, он поет такие замечательные песни!

– Ну скажи, разве это лучше, чем опера?

– О да, папочка! Он научит меня петь эти песни.

– Значит, уроки музыки? Час от часу не легче!

– Да, он поет для меня. Я читаю ему вслух Библию, а он мне объясняет, что' все это значит.

– Право, это очень забавно! – воскликнула Мари, громко смеясь.

– Я убежден, что Том не так уж плохо толкует Библию, – сказал Сен-Клер. – У него в этой области особый дар. Сегодня утром мне очень рано понадобились лошади, и я поднялся в его комнату над конюшней. Я услышал, как он молился в своей комнате. Давно я не слышал ничего более проникновенного. Он молился и за меня…

– Он, наверно, знал, что вы его слушаете. Эти штуки мне хорошо знакомы! – сказала Мари.

– Не думаю. Он, оказывается, не такого уж лестного мнения обо мне. Он говорил обо мне с господом богом с большой откровенностью. По мнению Тома, мне необходимо исправиться.

– Что ж, подумайте об этом, – заметила мисс Офелия.

– Вы такого же мнения, я в этом не сомневался, – сказал Сен-Клер. – Увидим, увидим! Правда, Ева?

Глава XVII
Как защищается свободный человек

Вернемся теперь в дом квакеров.

Близится вечер, и в доме заметно некоторое волнение. Рахиль Холлидей переходит от одного шкафа к другому, отбирая от своих съестных припасов все, что может пригодиться путникам в дороге. Сгущаются сумерки. Багровое солнце задумчиво остановилось на горизонте, посылая свои прощальные лучи в маленькую комнатку, где сидят друг подле друга Элиза и ее муж. Джордж держит на коленях ребенка и свободной рукой сжимает руку жены. Оба они серьезны и грустны. На лицах заметны следы слез.

– Да, Элиза, я признаю: все, что ты говоришь, – правда. Ты во много раз лучше меня! Я постараюсь исполнить твое желание, постараюсь поступать так, как подобает свободному человеку. Ты и сама знаешь, что я всегда, несмотря на все трудности, старался вести себя как должно… даже тогда, когда все, казалось, было против меня. Сейчас я постараюсь отбросить всю горечь и боль, постараюсь быть таким добрым, как ты.

– Там, в Канаде, я буду помогать тебе, – проговорила Элиза. – Я умею шить платья, гладить и стирать тонкое белье. Вдвоем мы заработаем достаточно на жизнь.

– Да, Элиза… Если мы будем чувствовать поддержку друг друга, если с нами будет наш мальчик… Если бы эти люди могли себе представить, какое счастье для человека знать, что его жена и ребенок принадлежат ему! Я часто удивлялся, что люди, имеющие право сказать «моя жена», «мой ребенок», могут желать еще чего-нибудь другого. У нас нет ничего, кроме наших рук, а между тем я кажусь себе сильным и богатым. Мне нечего больше желать. До двадцати пяти лет я трудился и день и ночь, и у меня нет ни цента. У меня нет даже соломенной крыши над головой, нет ни дюйма земли, которую я мог бы назвать своей. Но пусть только они оставят меня в покое, и я буду счастлив. Я буду трудиться и вышлю мистеру Шельби деньги за тебя и за мальчика. Но моему бывшему хозяину я ничего не должен: он заработал на мне достаточно.

– Опасность для нас еще не миновала, – сказала Элиза. – Мы еще не в Канаде.

– Ты права. Но мне кажется, что я уже дышу воздухом свободы, и это придает мне силы!

Снаружи послышались голоса. В дверь постучали. Элиза отперла дверь.

Вошел Симеон Холлидей в сопровождении своего соседа Финеаса Флетчера, которого он представил Элизе и ее мужу. Флетчер был высокий и тонкий, как жердь, мужчина с рыжей шевелюрой. Лицо его выражало проницательность и лукавство. В нем чувствовались уверенность в себе и знание жизни. При первом же взгляде видно было, что этот человек твердо знает, чего хочет, и гордится своим благоразумием и проницательностью.

– Наш друг Финеас, – сказал Симеон, – узнал кое-что интересное для тебя и твоих близких. Тебе полезно будет выслушать его.

– Это верно, – сказал Финеас, – и это лишний раз доказывает, как полезно, находясь в некоторых местах, не спать слишком крепко. Прошлой ночью я остановился на ночлег в маленькой, мало посещаемой таверне у дороги. Помнишь, Симеон, то место, где мы в прошлом году продали яблоки толстухе в длинных серьгах? Я устал с дороги и в ожидании, пока мне приготовят постель, улегся в углу на груде мешков, прикрывшись шкурой бизона. И затем… затем я уснул.

– Навострив все же одно ухо? – спокойно спросил Симеон.

– Нет, часа два я спал как убитый. Я был очень утомлен. Когда я немного пришел в себя, в таверне уже находились какие-то люди. Они сидели за столом, пили и беседовали. Услышав, что кто-то упомянул о квакерах, я насторожился. «Можешь не сомневаться, – говорил один из них, – что они находятся у квакеров». Тут я стал уже слушать обоими ушами. Речь шла о вас, это было ясно. И вот они выложили весь свой план. Джорджа предполагается вернуть бывшему его хозяину в Кентукки, чтобы наказание, которому он будет подвергнут, могло устрашить всех негров, мечтающих о побеге. Элизу они собираются отвезти на продажу в Новый Орлеан… рассчитывая заработать на ней тысячу шестьсот, а то и тысячу восемьсот долларов. Мальчика они должны будут отдать какому-то работорговцу, который купил его. Джима и его мать собирались также отправить обратно в Кентукки к их прежнему хозяину. Они говорили, что в соседнем городке находятся два констебля, которых они привезли с собой, чтобы с их помощью захватить беглецов. Молодую женщину доставят в суд, и один из ловцов – маленький такой, со слащавым голосом – присягнет, что она принадлежит ему. Им был известен путь, по которому мы предполагали двинуться отсюда, и они собирались часов в семь или восемь нагнать нас. Что же мы предпримем?

Во время всего этого рассказа слушатели застыли в позах, достойных быть запечатленными на картине. Рахиль Холлидей, оторвавшаяся от своих пирогов, чтобы послушать новости, стояла, подняв к небу испачканные в муке́ руки. Лицо ее выражало тревогу. Симеон погрузился в раздумье. Обняв обеими руками Джорджа, Элиза не в силах была отвести от него взгляда. Джордж сжимал кулаки. Вся его поза и выражение лица были такие… как у всякого другого мужчины, который бы узнал, что у него собираются отнять сына и продать с аукциона жену.

– Джордж, что нам делать? – спросила Элиза угасшим голосом.

– Я знаю, что́ я буду делать! – сказал Джордж, направляясь в спальню, где находились его пистолеты.

– Так, так, – произнес Финеас, обращаясь к Симеону. – Ты видишь, какие предстоят дела.

– Вижу, – сказал Симеон. – Хотелось бы, чтобы до этого не дошло.

– Я никого не хочу втягивать в это дело, – сказал Джордж. – Одолжите мне только вашу повозку и укажите путь. Я сам буду править лошадьми. Джим силен, как гигант, он храбр и мужественен, а я также не из трусливых.

– Великолепно, друг, – одобрительно молвил Финеас. – Но при этом тебе необходимо еще кое-что, тебе нужен проводник. Дерись – это твое дело, согласен. Но ведь путь тебе неизвестен.

– Я никого не хочу впутывать! – воскликнул Джордж.

– Впутывать? – повторил Финеас, и лицо его выразило лукавство. – Как это ты мог бы меня впутать, хотел бы я знать?

– Финеас умен и ловок, – сказал Симеон. – Ты можешь на него положиться и довериться ему. – И, положив руку на плечо Джорджа и глядя на пистолеты, он добавил: – Не торопись прибегать к этому средству. Молодая кровь подчас горяча.

– Я первый не нападу на них, – ответил Джордж. – Единственное, чего я требую от этой страны, это чтобы меня оставили в покое. Я хочу уйти отсюда спокойно. Но…

Он умолк. Лицо его омрачилось, и во взгляде блеснула угроза.

– Одну из моих сестер продали на новоорлеанском невольничьем рынке. Я знаю, для чего… И я должен оставаться спокойным, зная, что мерзавцы хотят отнять у меня жену и продать ее… когда природа дала мне крепкие руки, чтобы защищать ее! Нет, упаси меня бог от этого! Я буду драться до последнего издыхания, но не позволю им отнять у меня жену и сына. Неужели вы осудите меня за это?

– Ни один человек не посмеет осудить тебя!

– Не поступили бы вы на моем месте точно так же, сэр?

– Да минует меня искушение! Человек слаб! – произнес Симеон.

– А я думаю, что у меня хватит сил… если подобные вещи будут угрожать тебе, – с горячностью воскликнул Финеас, размахивая своими длинными руками, похожими на мельничные крылья, – избавить тебя хоть от одного из этих людей!

Сказать по правде, Финеас еще не так давно был мужественным лесным бродягой, неутомимым охотником и метким стрелком. Красота прекрасной молодой квакерши покорила его сердце и заставила его вступить в ее общину. Он стал достойным членом этой общины, но особо благочестивые собратья укоряли его в том, что старая закваска дает себя подчас чувствовать.

– Друг Финеас всегда действует по-своему, – с улыбкой произнесла Рахиль. – Но мы знаем, что сердце у него доброе.

– Не следует ли нам поторопиться? – спросил Джордж.

– Я поднялся в четыре часа, – сказал Финеас, – и мчался сюда во весь опор. Если они выедут, как собирались, то я, во всяком случае, опередил их часа на два, на три… Да, кроме того, неосторожно выехать до наступления темноты. В соседних поселках есть два или три человека, враждебно настроенных к нам. Увидев нашу повозку, они могут попытаться задержать нас. Но часа через два, я думаю, мы можем уже рискнуть. Я схожу к Майклу Кроссу и уговорюсь с ним, чтобы он верхом следовал за нами. Он нам даст знать, если преследователи станут нас настигать. Лошадка Кросса по быстроте не имеет себе равных. Я позабочусь о лошадях и предупрежу Джима и его мать, чтобы они были готовы к отъезду. Мы можем надеяться добраться до наших друзей раньше, чем преследователи успеют напасть на нас. Мужайся, друг Джордж! Не впервые мне приходится вызволять людей, оказавшихся в таком положении, как ты и твоя семья.

Финеас вышел, закрыв за собою дверь.

– Финеас ничего не боится, – сказал Симеон, – и сделает для тебя все.

– Если б меня не мучила мысль, что вы из-за нас можете подвергнуться опасности…

– Будь добр, Джордж, не повторяй таких слов. Мы делаем то, к чему нас обязывает наша совесть. А теперь, мать, – добавил Симеон, обращаясь к Рахили, – поторопись со своими приготовлениями. Мы не можем отпустить наших друзей голодными.

Пока Рахиль и ее дети заканчивали изготовление маисовых лепешек, варили курицу и окорок, Джордж и его жена сидели в соседней комнате, держась за руки и с ужасом думая о том, что, быть может, через несколько часов они будут разлучены навсегда.

– Элиза, – говорил Джордж, – люди, у которых есть близкие, друзья, земли, дома и деньги, не могут любить друг друга так, как любим мы, у которых нет ничего, кроме этой любви. До встречи с тобой, Элиза, никто не любил меня, кроме матери и сестры. Я вспоминаю мою дорогую Эмилию такой, какой она была утром того дня, когда торговец увез ее. Она пробралась ко мне в уголок, где я спал… «Бедный Джордж, – шептала она, – ты лишаешься последнего друга. Что будет с тобой, несчастный мой мальчик!» Я вскочил, обнял ее… рыдал… Она тоже плакала. Это были последние ласковые слова, которые мне пришлось слышать. Прошло десять лет, и сердце мое, казалось, иссохло, как песок. Так было, пока я не встретил тебя. Твоя любовь воскресила меня. Я стал новым человеком. И хотя бы мне пришлось пролить всю кровь до последней капли, они не оторвут тебя от меня, Элиза! Чтобы захватить тебя, им придется перешагнуть через мой труп.

– Да сжалится над нами бог! – прошептала Элиза. – Только бы он дал нам возможность вырваться из этой страны… Это единственное, о чем мы просим.

– Бог? Но ведь он на их стороне! – с горечью проговорил Джордж.

– Дети мои, – позвала из другой комнаты Рахиль, – ужин уже ждет вас!

В это время в дверь постучали. Вошла Руфь.

– Я спешила принести мальчику три пары теплых, чистых, мягких шерстяных чулок, – сказала она. – В Канаде ведь очень холодно. Будь мужественна, дорогая, – проговорила Руфь, опускаясь на стул подле Элизы. Она ласково пожала руку молодой женщины и тут же сунула Гарри пирожок.

– Я принесла для него несколько штук, – сказала она, роясь в карманах. – Ребята ведь постоянно хотят есть…

– Какая вы добрая! – сказала Элиза.

– Садись за стол, Руфь, и поужинай с нами, – приветливо предложила молодой женщине Рахиль.

– Не могу, Рахиль! Я оставила Джона с малышом, а лепешки в печке… Если я задержусь на лишнюю минуту, Джон даст пирогам сгореть и скормит малышу весь сахар, какой только найдется в сахарнице. Такой уж у него характер! – воскликнула, смеясь, Руфь. – Прощай, Элиза! Прощай, Джордж!

Несколько минут спустя у крыльца остановилась крытая повозка. Ночь была ясная, звездная. Финеас поспешно соскочил с козел, чтобы усадить путешественников.

Джордж вышел на крыльцо с ребенком на руках. Свободной рукой он поддерживал жену. За ним следовали Рахиль и Симеон.

– Сойдите-ка на минутку, – сказал Финеас, обращаясь к людям, уже сидевшим в повозке. – Я устрою поудобнее сиденье для женщин и ребенка.

– Вот две буйволовые шкуры, – сказала Рахиль. – Уложи их на сиденье.

– Джим! Держи пистолеты наготове, – сказал Джордж. – Ты знаешь, что́ нам делать, если нас настигнут!

– Еще бы не знать! – произнес Джим, выпрямляя могучие плечи. – Не бойся! Я не позволю им снова отнять у меня мать.

Пока они разговаривали, Элиза успела проститься с Рахилью. Симеон усадил ее в повозку, где она устроилась вместе с ребенком на заднем сиденье. Старуха поместилась рядом с ней. Джордж и Джим примостились на скамеечке впереди них, а Финеас занял место на козлах.

– Доброго пути! – напутствовал их Симеон.

– Благодарим вас от всего сердца! – послышалось в ответ.

Повозка тронулась, стуча и громыхая. Разговаривать было невозможно.

Они ехали по дороге, извивавшейся сквозь густую чащу леса, подымались в гору, спускались вниз, ехали по унылой, безлюдной равнине. Проходили часы, и повозка все дальше и дальше удалялась от дома квакеров.

Ребенок скоро уснул, уронив головку на материнскую грудь. Старая негритянка забыла о своих страхах, а когда забрезжил рассвет, задремала даже Элиза. Финеас был веселее всех. Чтобы скоротать время, он насвистывал песенки, несколько легкомысленные для квакера.

Было около трех часов ночи, когда Джордж вдруг услыхал быстрый конский топот позади. Он подтолкнул локтем Финеаса, который осадил лошадей, чтобы лучше было слышно.

– Это Майкл, – сказал он. – Я узнаю топот его коня.

Поднявшись на ноги, он с некоторым беспокойством стал вглядываться в дорогу. Вскоре они различили вдали на холме силуэт всадника, мчавшегося к ним во весь опор.

– Это он! – сказал Финеас.

Джордж и Джим, еще не зная хорошенько, что́ они должны предпринять, соскочили на землю. Молча повернулись они в ту сторону, откуда мчался вестник, ожидаемый с такой тревогой.

Он быстро приближался. Вот он на мгновение скрылся за холмом, но топот копыт был явственно слышен. Вот конь вынес его на пригорок, достаточно близкий, чтобы слышен был голос.

– Да, это Майкл, – сказал Финеас. – Хелло! Майкл! Сюда, сюда!

– Это ты, Финеас?

– Да. Какие вести? Они уже близко?

– Они почти нагоняют нас! Человек восемь или десять! Пьяные, ругаются, разъяренные, как звери.

Не успел он договорить, как порыв ветра донес звуки голосов и топот копыт.

– Скорей, скорей все в повозку! – приказал Финеас. – Если вы собираетесь драться, подождите, пока я укажу вам подходящее место.

Они вскочили в повозку. Финеас погнал лошадей галопом. Майкл ехал рядом. Женщины все слышали. Они уже видели вдали группу людей, темные силуэты которых выступали на розовеющем фоне утреннего неба. Преследователи взлетели на ближайший холм и заметили повозку. Раздался вопль грубого торжества. Элиза, близкая к обмороку, прижимала к себе ребенка. Старуха молилась и охала. Джордж и Джим судорожно сжимали в руках пистолеты.

Расстояние между повозкой и преследователями все сокращалось. Но повозка, сделав резкий поворот, остановилась у подножия высокой, совершенно отвесной скалы, поднимавшейся из груды нагроможденных друг на друга скал, окруженных со всех сторон гладкой равниной. Эта каменная громада мрачно и одиноко возносилась к загоравшемуся солнцу и, казалось, сулила верное и неприступное убежище. Финеасу это место было отлично знакомо. Он часто бывал здесь на охоте. Сюда-то он и спешил, погоняя лошадей.

– Вот мы и доехали, – сказал он, соскакивая с козел. – Ну, скорей, скорей, вылезайте все и взбирайтесь за мной на скалу. Майкл! Припряги своего коня к повозке и поезжай к Амариа. Пусть он скачет сюда да прихватит с собой кое-кого из своих. Придется потолковать с этими негодяями.

Не прошло и минуты, как все уже выскочили из повозки.

– За мной! – крикнул Финеас, подхватывая на руки мальчика. – За мной! Поддержите женщин и, если вы когда-нибудь умели бегать, бегите!

Предупреждение было лишним. В одно мгновение они перескочили через тянувшуюся вдоль дороги живую изгородь и со всех ног бросились к скалам. Майкл в это время, соскочив с коня, привязал его к повозке и, погоняя лошадей, помчался вперед по дороге.

– За мной! – скомандовал Финеас, когда в предрассветных сумерках ясно обозначилась тропинка, круто поднимавшаяся вверх по скале. – Здесь одно из моих старых охотничьих убежищ. Карабкайтесь вверх!

Финеас, держа на руках ребенка, с ловкостью дикой козы взбирался по скале. За ним следовал Джим, неся на руках дрожащую старуху мать. Джордж и Элиза замыкали шествие.

Всадники между тем, доскакав до подножия скалы, громко крича и ругаясь, попытались следовать за Финеасом и его спутниками.

Но беглецы уже достигли вершины скалы, где тропинка сворачивала в узкое ущелье. Здесь можно было продвигаться только по одному. Пройдя несколько шагов, они внезапно очутились перед расщелиной фута в три шириной. По ту сторону высилась огромная, высотой в тридцать футов, каменная глыба с неприступными отвесными склонами, напоминавшими стены горного замка. Финеас легко перепрыгнул через расщелину и, оказавшись на противоположной стороне, опустил ребенка на ровную, покрытую мягким мхом площадку.

– Скорей! Скорей! Прыгайте, если вам дорога жизнь! – крикнул он.

И все перепрыгнули вслед за ним.

Обломки камней образовывали какое-то подобие бруствера, скрывавшего их расположение от глаз преследователей, находившихся внизу.

– Хорошо! Все мы в сборе! – сказал Финеас, следя за движениями противника.

Преследователи уже карабкались вверх по скале.

– Пусть-ка поймают нас теперь! – сказал Финеас. – Чтобы добраться сюда, им придется идти по одному сквозь расщелину под дулами наших пистолетов… Ясно, ребята?

– Ясно, – ответил Джордж. – Но теперь, так как это наше личное дело, то и опасность мы примем на себя и драться будем одни.

– Совершенно правильно, Джордж! – согласился Финеас, жуя листок дикого тутового дерева. – Защищайся, дерись, как тебе будет угодно. Но мне, надеюсь, будет разрешено полюбоваться этим зрелищем? Эти негодяи там внизу совещаются и поглядывают вверх, будто куры, собирающиеся взлететь на насест… Не скажешь ли ты им предварительно несколько слов, Джордж? Пусть они знают, что их пристрелят, как только они попытаются добраться сюда.

Сейчас можно было уже ясно разглядеть лица преследователей. Тут были наши старые знакомые: Том Локер и Мэркс. Их сопровождали два констебля, приглашенные ими для задержания негров, и несколько проходимцев, набранных в таверне и готовых за выпивку принять участие в охоте за беглыми рабами.

– Вот ловко, Том! – сказал один из них. – Ваши кролики сидят в ловушке!

– Да, вот они там, наверху. А вот и тропинка… Надо лезть туда… Не соскочат же они вниз с такой высоты! Им нет выхода.

– А вдруг, Том, они станут стрелять в нас из-за скал? Это будет довольно неприятно.

– Как вам не стыдно! – воскликнул Том Локер с насмешкой. – Вечно трясетесь за свою шкуру. Бояться нечего. Негры ведь трусы.

– Не знаю, почему бы мне и не дрожать за мою шкуру, – пробормотал Мэркс. – Запасной у меня нет… А что до негров, так они иной раз дерутся как черти…

В эту минуту на скале показался Джордж.

– Эй вы! – обратился он к стоящим внизу, и голос его звучал спокойно и ровно. – Кто вы такие и что вам надобно?

– Нам нужны беглые негры, – крикнул Локер. – Джордж, Элиза Гаррис и их сын, Джим Сельден и его старуха. С нами два констебля, и у нас есть варрент[18]18
  Варрент – разрешение суда на задержание бежавшего раба.


[Закрыть] на право захватить их. И мы их захватим! Слышите? Не вы ли Джордж Гаррис, собственность мистера Гарриса из округа Шельби в Кентукки?

– Да, я Джордж Гаррис. Некий мистер Гаррис из Кентукки утверждает, что я принадлежу ему. Но я теперь свободный человек и стою на свободной земле. Джим и его мать тоже здесь… У нас есть оружие для защиты нашей жизни, и мы будем защищаться. Можете подняться сюда, если вам угодно. Но первый, кто окажется на расстоянии выстрела, будет убит, и следующий тоже, и третий – и так все до одного.

– Будет вам, молодой человек! – сказал какой-то низкорослый толстяк, выступив вперед и усиленно сморкаясь. – Все эти речи в ваших устах звучат необдуманно. Вы отлично видите, что мы представители власти. Закон на нашей стороне, и власть, и все! Лучший исход для вас – это спокойно сдаться… Все равно, рано или поздно вам придется сделать это.

– Мне отлично известно, что закон и власть на вашей стороне, – с горечью ответил Джордж. – Вы желаете захватить мою жену, чтобы продать ее на новоорлеанском невольничьем рынке, запереть моего сына, как теленка, в загоне работорговца, хотите старуху, мать Джима, вернуть зверю-хозяину, который избивал и мучил ее только потому, что он не мог бить и мучить Джима. Джима и меня вы хотите подвергнуть истязаниям и мукам… Вы хотите, чтобы нас раздавили под своей пятой те, кого вы называете нашими хозяевами… И ваши законы поддерживают вас. Позор вам, и позор вашим законам! Но мы еще не в ваших руках! Мы не признаем ваших законов, мы не признаем вашей страны! Мы здесь под вольным небом такие же свободные люди, как вы. И клянусь вам, мы будем биться за нашу свободу до последнего вздоха!

Лучи восходящего солнца падали на смуглое лицо Джорджа. Страстное возмущение и отчаяние зажгли огонь в его глазах, и он поднимал к небу руку, словно призывая его в свидетели.

О, если б Джордж был юным венгерцем, прикрывающим в родных горах отступление изгнанников, покидающих Австрию в надежде найти убежище в Америке, его поведение назвали бы героизмом. Но так как Джордж был всего-навсего африканцем, защищающим беглецов, покидающих Соединенные Штаты и стремящихся найти убежище в Канаде, – мы чересчур «благовоспитанны» и слишком «горячие патриоты», чтобы видеть в этом какое бы то ни было геройство.

Если венгерские повстанцы спасаются от законных властей своей страны, американское правительство и газеты приветствуют их звуками фанфар. Но когда то же самое совершают беглые негры, то это… Да что же это в самом деле?

Пусть так… Во всяком случае, осанка, взгляд, голос говорившего, весь он, стоящий перед врагами на скале, заставили шайку Локера притихнуть. В бесстрашии и мужестве есть нечто, способное на мгновение воздействовать даже на самые огрубелые души. Один только Мэркс остался безучастным. Он спокойно зарядил пистолет и в то самое мгновение, когда после речи Джорджа наступила тишина, прицелился и выстрелил в него.

– Вы ведь знаете, – сказал он, – что за мертвого или живого будет заплачено одинаково.

Джордж отскочил назад. Элиза громко вскрикнула. Пуля, скользнув по волосам Джорджа, впилась в дерево.

– Пустяки, Элиза, – поспешно сказал Джордж.

– Какие подлецы! – воскликнул Финеас.

– Приготовься, Джим! – проговорил Джордж. – Проверь пистолеты. Стереги проход. Первого, кто покажется, пристрелю я. Ты выстрелишь во второго… Нельзя тратить два заряда на одного.

– Но если ты промахнешься?

– Я не промахнусь! – спокойно ответил Джордж.

– Из этого парня выйдет толк, – пробормотал Финеас сквозь зубы.

Между тем осаждающие после выстрела Мэркса пришли в замешательство.

– Вы попали в одного из них, – сказал кто-то, обращаясь к Мэрксу. – Я слышал крик.

– Я прикончу второго, – заявил Том. – Никогда я не боялся негров, не побоюсь и теперь. Кто за мной? – И он полез на скалу.

Джордж слышал каждое произнесенное внизу слово. Он наставил дуло пистолета на выход из ущелья, откуда должен был появиться первый из нападавших.