Текст книги "Хижина дяди Тома (другой перевод)"

Автор книги: Гарриет Бичер-Стоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава XXXIII
Касси

Очень быстро Том понял, чего он может ожидать и чего ему следует опасаться в тех условиях, в которых ему предстояло отныне существовать. Он был опытным и умелым рабочим, которому все легко удавалось. Добросовестность и честность были для него делом и убеждения и привычки. Спокойный и исполнительный, он надеялся, отдавая все силы работе, хотя бы отчасти избежать страданий, связанных с его положением. Обиды и оскорбления обрушивались на него, но он решил все сносить терпеливо, твердо веря, что настанет время, когда виновным воздастся по заслугам. Он искал утешения в этой мысли, но одновременно где-то в глубине души теплилась надежда, что судьба еще предоставит ему случай спастись.

Легри по достоинству оценил Тома. Он видел, что Том отличный работник. Но он испытывал к этому негру непреодолимое отвращение, естественное отвращение негодяя к хорошему и честному человеку.

Легри раздражало, что ни одна его грубая и безжалостная выходка, ни одна обида, творимая им над слабыми, не проходит незамеченной для Тома. Он видел, что Том осуждает его, и это молчаливое осуждение раздражало его и внушало ненависть к рабу.

Сэймона Легри бесили и душевная мягкость Тома и участие, которое вызывали в нем страдания других рабов. Он видел также, что невольники угадывают это теплое участие, незнакомое им до сих пор. Покупая Тома, Легри втайне надеялся сделать из него подобие надсмотрщика, который мог бы заменить его, когда он находился в отсутствии, но он был твердо убежден, что для выполнения таких обязанностей необходимо одно основное качество, а именно – жестокость. Том же не был жесток. Легри задался целью ожесточить его.

Прошло несколько недель. Легри решил приступить к обучению Тома.

Однажды утром, когда партия невольников собиралась уже отправиться в поле, внимание Тома привлекла женщина, которую он видел здесь впервые. Тома поразили ее осанка и манера держаться.

Это была высокая, стройная женщина. Руки и ноги ее отличались поразительной красотой формы. Одежда на ней была чистая и опрятная. Ей могло быть лет тридцать пять – сорок. Раз увидев это лицо, нельзя было его забыть: в нем было нечто такое, что говорило о пережитой любви, о мучительных страданиях, о слезах и ужасе. У женщины был высокий лоб, безукоризненная линия бровей, прямой нос, тонко очерченный рот. Изящные контуры лица и шеи давали представление о том, как хороша она была когда-то. Но гордо скрываемая боль преждевременно избороздила ее лоб глубокими морщинами, щеки ввалились и покрылись нездоровой бледностью, черты заострились. Она сильно исхудала. В черных глазах, затененных густыми черными ресницами, застыло выражение дикого, безнадежного отчаяния. В каждой черточке ее красиво изогнутых губ, в каждом движении ее сквозили гордость и смелость. Но в глазах, темных как ночь, затаилось безнадежное, безысходное горе, и странным казалось противоречие между выражением этих глаз и презрительной складкой около губ.

Откуда она появилась? Кто она такая? Том этого не мог знать, – он видел ее впервые. Она шла рядом с ним, надменная и гордая, в тусклом свете нарождающегося дня.

Остальные невольники, по-видимому, знали ее. Все взоры обратились к ней. Словно торжествующий шепот пробежал по рядам этих жалких, оборванных и голодных людей:

– А! Вот она, наконец! Так ей и надо!

– Хи-хи-хи! Миссис! Сами увидите теперь, каково нам!

– Посмотрим, как она примется за дело!

– Ого! И ее станут бить, как нас!

– Хотел бы я знать, выдерут ли ее вечером!

Женщина шла, словно не слыша насмешек, с выражением гневного презрения на лице. Она не удостоила Тома ни словом, хотя он всю дорогу от поселка до поля шел бок о бок с нею.

Том принялся за работу с обычным усердием. Так как женщина работала поблизости, он изредка незаметно поглядывал на нее. Он видел, что гибкость и ловкость ее движений делают для нее работу более легкой, чем для многих других. Она собирала хлопок быстро, но все с тем же пренебрежительным видом, словно одинаково презирала и работу и обстоятельства, которые обрекли ее на такое положение.

В течение дня Тому пришлось столкнуться с мулаткой, которая была куплена на аукционе вместе с ним. Женщина выглядела совсем больной. Том несколько раз слышал, как она шептала слова молитвы; она шаталась и, казалось, вот-вот готова была упасть. Поравнявшись с нею, Том молча вынул из своей корзинки несколько пригоршней хлопка и переложил в корзину женщины.

– О, не делай этого! – сказала мулатка, с удивлением глядя на него. – Ты наживешь неприятности!

В тот же миг рядом с ними появился Сэмбо. Он ненавидел эту женщину. Плеть засвистела в его руке.

– Вот как, Люси! Попалась на месте преступления! – крикнул он своим хриплым голосом. – Мошенничаешь! – И он ударил ее ногой, обутой в грубый, подкованный железом башмак, а Тома с силой хлестнул бичом по лицу.

Том молча вернулся к своей работе, но женщина, и без того совершенно истощенная, упала без чувств.

– Ничего, я приведу ее в сознание! – свирепо усмехаясь, проговорил Сэмбо. – У меня для этого есть средство получше камфары! – Вытащив из отворота своей куртки булавку, он до самой головки вонзил ее в тело несчастной. Она застонала и сделала попытку подняться.

– Встань, скотина! – орал он. – Слышишь? За работу, или я угощу тебя еще раз!

Женщина на мгновение напрягла все свои силы. Казалось, у нее появилась сверхъестественная энергия, и она принялась за работу с каким-то отчаянным усердием.

– Смотри у меня! Не отлынивай! – покрикивал Сэмбо. – А не то разделаюсь с тобой так, что тебе жизнь будет немила!

– Она и так немила мне, – проговорила женщина.

Том слышал эти слова и слышал, как она затем прошептала:

– О господи! До каких пор это будет продолжаться? Неужели ты не придешь нам на помощь?

Том снова, не боясь навлечь на себя гнев надсмотрщика, подошел к несчастной и переложил в ее мешок весь собранный им хлопок.

– О нет, нет! – твердила она. – Ты не знаешь, что они сделают с тобой!

– Мне легче будет перенести наказание, чем тебе.

Том вернулся на свое место. Все это заняло времени меньше минуты.

Женщина, которая в паре с Томом шла на работу, оказалась поблизости от него. Она слышала его последние слова и взглянула на него своими огромными черными глазами. Несколько секунд не отводила она взгляда, а затем молча сунула в корзинку Тома несколько пригоршней своего хлопка.

– Ты не знаешь, где находишься, – сказала она. – Иначе ты не решился бы на такой поступок. Когда ты побудешь здесь месяц, ты перестанешь даже думать о том, чтобы помогать другим. С тебя хватит заботы о том, как бы сохранить собственную шкуру.

– Да оградит меня от этого бог, миссис! – проговорил Том, с невольным почтением обращаясь к этой рабыне.

– Бог? – переспросила женщина. – Бог не посещает этих мест, – добавила она с невыразимой горечью.

Женщина быстро удалилась. На губах ее снова появилась та же презрительная улыбка.

Надсмотрщик издали наблюдал за этой сценой. Он подбежал к женщине, размахивая плетью.

– Вот как! – орал он с торжествующим видом. – И ты тоже мошенничаешь? Теперь ты в моей власти. Берегись, не то попляшешь у меня!

Один лишь взгляд… словно молния сверкнула в черных глазах женщины. Губы ее дрогнули, ноздри раздулись, когда она, неожиданно повернувшись, вплотную подошла к Сэмбо и вперила в него свой гневный и презрительный взор.

– Пес! – произнесла она. – Прикоснись ко мне, если посмеешь! У меня еще достаточно власти, чтобы бросить тебя на съедение собакам, изрубить на куски или сжечь живьем! Мне стоит для этого только слово вымолвить!

– Но тогда какого дьявола вы здесь очутились? – проговорил Сэмбо, оробев и отступая на шаг. – Я не желаю вам зла, мисс Касси.

– Убирайся! – И женщина снова принялась за работу.

Она работала с неслыханной быстротой. День еще не кончился, а корзина ее уже была полна до краев. Хлопок был плотно сложен и примят, а между тем она несколько раз успела прийти на помощь Тому.

Много времени спустя, после захода солнца, измученные рабы с корзинами на головах подошли к сараю, где взвешивался и хранился хлопок.

Легри стоял у входа в сарай и слушал отчет своих подручных.

– Том вносит смуту, – говорил Сэмбо. – Я поймал его сегодня, когда он совал хлопок в корзину Люси. Не сегодня-завтра, как только хозяин перестанет следить за ним, он начнет убеждать негров, что с ними недостаточно хорошо обращаются.

– К черту проклятого негра! – проворчал Легри. – Нужно проучить его, не правда ли, мальчики?

Лица надсмотрщиков исказились отвратительной гримасой.

– Да, да, никто не сумеет так проучить негра, как мастер Легри! – воскликнул Квимбо. – Сам дьявол с ним не сравняется!

– Так вот, мальчики, лучший способ выбить дурь из его головы – это заставить его самого произвести порку. Приведите его ко мне.

– Вряд ли это удастся хозяину.

– Заставлю, не беспокойтесь! – буркнул Легри, засовывая за щеку табачную жвачку.

– А вот и Люси, – проговорил со злобой Сэмбо. – Самое мерзкое, самое отвратительное создание на всей плантации!

– Остерегись, Сэмбо, я догадываюсь, почему ты так ее ненавидишь!

– Значит, хозяину известно, что она не захотела выполнить его волю и стать моей женой?

– Плетка заставит ее подчиниться, – сказал Легри и сплюнул. – Работа сейчас спешная, и бить ее до смерти не стоит… Она очень тощая, а эти тощие женщины готовы издохнуть под плеткой, лишь бы настоять на своем.

– Эта Люси в самом деле подлая тварь, – настаивал Сэмбо. – Лентяйка, не желает работать! За нее сегодня работал Том.

– Вот как! Что ж, ему самому зато придется выдрать ее. Это послужит ему уроком, а затем он все-таки не так сильно будет бить, как вы, проклятые дьяволы!

Оба надсмотрщика засмеялись поистине дьявольским смехом. Легри назвал их самым подходящим для них именем.

– Вес хлопка, может быть, и окажется правильным, – сказал Сэмбо. – Том и мисс Касси наполнили ее корзинку.

– Сегодня взвешивать буду я, – с ударением произнес Легри.

Надсмотрщики снова захихикали.

– Значит, Касси справилась со своей работой? – спросил Легри.

– Она работает, как сатана со всеми своими помощниками!

– В ней самой сидит сатана! – буркнул Легри и, грубо выругавшись, прошел в сарай, где происходило взвешивание.

Медленно, еле передвигая ноги и сгибаясь под тяжестью своей ноши, входили негры в сарай и боязливо ставили корзины на весы.

В руках Легри была дощечка, на которую был наклеен список имен. Против каждого имени он проставлял вес.

Корзинка Тома весила столько, сколько полагалось. Но он с беспокойством оглянулся на несчастную мулатку.

Страшно ослабевшая, Люси, шатаясь, подошла к весам и поставила свою корзинку. Вес был правильный, и Легри отлично видел это.

– Вот ты какая! – крикнул он с деланым гневом. – Проклятая лентяйка! Здесь не хватает веса! Отойди-ка в сторону, займемся тобой после!

Женщина мучительно застонала и почти упала на скамью.

К весам подошла Касси. Высокомерно и презрительно пододвинула она свою корзину.

Легри с насмешкой поглядел ей прямо в глаза. Но где-то в глубине его взгляда таился страх.

Она не отвела своего взора. Губы ее зашевелились, и она произнесла несколько слов по-французски.

Что сказала она ему? Никто не понял ее слов. Но лицо Легри, когда она говорила, исказилось от ярости. Он замахнулся, словно для удара. Она видела это движение, но с дерзким пренебрежением отвернулась и медленно удалилась.

– А теперь, Том, подойди-ка сюда! – приказал Легри.

Том повиновался.

– Тебе известно, Том, – начал Легри, – что я купил тебя не для черной работы. Я уже говорил тебе это. Я решил дать тебе повышение. Ты будешь надсмотрщиком. С сегодняшнего вечера ты начнешь обучаться своему делу. Возьми эту женщину и отдери ее плетью. Ты знаешь, как это делается. Не раз, верно, видел на своем веку.

– Простите, мастер, надеюсь, вы не заставите меня выполнять такое дело… Я никогда этого не делал… Никогда… никогда… и не стану делать! Это невозможно, совсем невозможно!

– Ты еще многому научишься, чего не делал раньше! – крикнул Легри, хватая плетенный из бычьих жил хлыст и ударяя им Тома изо всей силы по лицу. За первым ударом последовал град других.

– Ну, как? – сказал Легри, утомившись. – Посмеешь еще повторить, что не можешь?

– Да, хозяин, – проговорил Том, утирая кровь, заливавшую ему лицо. – Да. Я готов работать день и ночь, пока во мне останется хоть искорка жизни, но делать то, что велит мастер… Это несправедливо, и я никогда, никогда не стану этого делать!

Голос у Тома был очень мягкий. Он держался спокойно и почтительно. Легри был уверен, что легко справится с ним. При последних словах Тома словно трепет пробежал по стоявшей кругом толпе, пораженной удивлением. Несчастная мулатка, сложив руки, воскликнула:

– Господи!..

Все остальные рабы стояли, затаив дыхание, словно в ожидании бури.

На мгновение Легри как будто растерялся. Но затем прорвалось сдерживаемое до сих пор бешенство.

– Как?! Гнусная ты черная скотина! Ты считаешь, что выполнить мою волю несправедливо? Да разве стадо таких жалких животных, как вы все, знает, что справедливо и что нет? Я сумею положить этому конец! Кто ты такой? Вы, верно, мистер Том, считаете себя джентльменом? Ах, так! Ты собираешься указывать своему хозяину, что справедливо и что нет? Ты считаешь, значит, что пороть эту женщину нельзя?

– Нельзя, хозяин. Эта несчастная больна и слаба. Жестоко было бы пороть ее, и поэтому я никогда не соглашусь сделать это. Если вам угодно убить меня – убейте. Но если вы думаете, что я хоть на кого-нибудь здесь подниму руку… Нет! Пусть лучше меня убьют!

Том говорил все тем же своим мягким и добрым голосом, но теперь всякому должно было быть понятно, что решение его непоколебимо.

Легри трясся от бешенства. Его зеленоватые глаза метали искры. Каждый волосок в его бакенах поднимался словно щетина. Но, подобно некоторым хищным зверям, которые любят позабавиться своей жертвой раньше чем растерзать ее, он сдерживался, довольствуясь ехидными шутками.

– Представьте себе, – говорил он, – какой благочестивый пес попал к нам, грешным! Святой! Джентльмен! О, это, вероятно, очень могущественный человек! Сюда, негодяй! Вот как? Ты желаешь прослыть благочестивым человеком? Но ты, видимо, плохо знаешь Библию! Там говорится: «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А разве я не господин твой? Разве я не заплатил тысячу двести долларов за все, чем набита твоя проклятая черная шкура? Не принадлежишь ты разве мне телом и душой? – И он изо всех сил ударил Тома ногой.

Страдания и боль лишили Тома последних сил. Но вопрос этот будто оживил его. Он выпрямился во весь свой высокий рост и восторженно взглянул на небо. Слезы и кровь заливали его лицо, но голос прозвучал твердо, когда он сказал:

– Нет, нет, душа моя не принадлежит вам, хозяин. Вы не могли купить ее! Вам нечем было бы уплатить за нее… Вы не можете причинить мне зла.

– Вот как! Не могу? – произнес Легри с дьявольским смехом. – Посмотрим! Эй, Квимбо! Сэмбо! Сюда! Выдерите эту собаку так, чтобы она месяц не могла встать на ноги!

Оба черных гиганта накинулись на Тома. Их лица выражали жестокую радость. Они походили в эту минуту на настоящих слуг ада. Несчастная мулатка вскрикнула от ужаса. Все рабы в каком-то общем порыве поднялись на ноги.

Квимбо и Сэмбо увели Тома. Он не сопротивлялся.

Глава XXXIV
История квартеронки

Была уже поздняя ночь. Окровавленный и истерзанный, Том лежал в углу заброшенного склада. Вокруг были навалены груды сгнившего хлопка и всякого другого мусора.

Царила непроглядная тьма. В затхлом воздухе с жужжанием носились рои москитов. Жгучая жажда, самая мучительная из пыток, дополняла нестерпимые страдания Тома.

– О господи! – шептал он. – Где взять мне силы перенести все страдания и не сдаться им?

Внезапно где-то позади него раздался звук шагов. Блеснул слабый луч света.

– Кто здесь? Умоляю вас: пить, пить… глоток воды… Прошу вас, глоток воды…

Касси – это была она – опустила на землю фонарь, налила из бутылки в кружку воды и, приподняв голову Тома, поднесла к его губам. Сжигаемый лихорадкой, он опорожнил не одну кружку.

– Пей… пей… – приговаривала она. – Я ведь знала, что тебе захочется пить. Не в первый раз я ночью выхожу, чтобы помочь несчастным, которым пришлось испытать то же, что и тебе.

– Благодарю вас, миссис, – проговорил он, когда наконец немного утолил жажду.

– Не называй меня «миссис», – сказала она. – Я такая же жалкая невольница, как и ты, только во много раз несчастнее, чем ты можешь стать когда-либо. – В голосе ее прозвучала страшная горечь. – Но погоди, – продолжала она, возвращаясь к дверям и подтягивая поближе к Тому набитый соломой мешок, который она покрыла влажной простыней. – Постарайся, бедный друг мой, переползти сюда и лечь на этот мешок.

Том был так изранен и избит, что ему с трудом удалось последовать ее совету. Но прикосновение холодной влажной простыни принесло ему заметное облегчение.

Женщине не раз приходилось оказывать помощь жертвам Легри. Она искусно перевязала раны Тома, приложила к ним какие-то снадобья, и ему стало несколько легче.

– Вот так, – сказала она, подложив ему под голову вместо подушки тюк попорченного хлопка. – Это все, что я могу сделать для тебя.

Том поблагодарил ее. Женщина опустилась на пол около него, обхватив руками колени. Взгляд ее был устремлен вдаль. Чепчик соскользнул с ее головы, и черные пышные волосы рассыпались вокруг ее гордого и бесконечно скорбного лица.

– То, что ты сделал, – заговорила она, – бесцельно и бесполезно. Ты честный человек, и справедливость была на твоей стороне. Но все бесполезно. Бесполезно бороться… Нужно уступить, покориться. Ты попал в руки мерзавца. Сила на его стороне.

Покориться! Но разве человеческая слабость и нестерпимая мука не шептали ему на ухо это же слово? Том приподнялся.

– О боже, боже, – со стоном проговорил он, – как могу я покориться?

– Напрасно ты призываешь бога, – резко сказала женщина. – Мне кажется, что бога вовсе нет, а если есть, то и он против нас. И небо, и земля – все против нас!

Том содрогнулся и закрыл глаза, услышав эти слова, полные печальной безнадежности.

– Вот видишь, – продолжала женщина, – тебе тут не разобраться… Зато мне все ясно. Вот уже пять лет, как я нахожусь здесь, во власти этого человека, которого я ненавижу! Эта плантация находится в десяти милях от ближайшего человеческого жилья. Она затеряна среди болот. Здесь не найдется ни одного белого, который мог бы засвидетельствовать на суде, что тут заживо сожгли негра или растерзали его, содрали с него кожу, выбросили на съедение собакам или засекли насмерть. Здесь не существует закона ни божеского, ни человеческого, который мог бы помочь кому-либо из нас. Если б я рассказала о том, что мне пришлось повидать и услышать здесь, у тебя волосы встали бы дыбом. Но борьба бесполезна… Разве я хотела жить с ним? Я получила хорошее воспитание… А он! Господи милостивый, кто он и что он такое? А между тем я прожила с ним пять лет, проклиная каждое мгновение моей жизни! Теперь он привез другую… молоденькую, ей всего пятнадцать лет. Судя по ее словам, она воспитывалась в благочестии и нравственных правилах… К черту все эти правила!

Женщина разразилась мучительным, полубезумным смехом, который странным, пугающим звуком пронесся под крышей сарая.

Том закрыл глаза. Все вокруг наполнилось мраком и ужасом.

– Что мне делать, что делать? – твердил он. – Где найти силы противостоять злу?

А женщина неумолимо продолжала:

– А кто они, эти несчастные, твои товарищи по работе, чтобы стоило за них обрекать себя на такие страдания? Среди них нет ни одного, который при первом удобном случае не обратился бы против тебя. Они пали так низко и так жестоки друг к другу, как это только возможно для человеческого существа. Страдать, как страдаешь ты, ради того, чтобы не причинить им зла, – поверь, это напрасно и бесцельно.

– Несчастные существа! – проговорил Том. – Кто же сделал их такими жестокими? Если я покорюсь, миссис, тогда и я постепенно стану таким же жестоким, как они. Нет, нет, миссис! Я все потерял: жену, детей, дом, доброго хозяина, который освободил бы меня, если бы прожил еще неделю… Я потерял, безвозвратно потерял все, что было мне дорого на этом свете. Нет, нет! Стать безжалостным… Нет, этого я не хочу!

– Не может быть, – сказала женщина, – чтобы нас осудили за этот грех. Мы вынуждены совершить его. Он ляжет на тех, кто принуждает нас к нему.

– Да, разумеется, – промолвил Том. – Но все же это не помешает нам стать бессердечными и злыми… Вы подумайте, вдруг я стану таким жестоким, как Сэмбо? Не все ли равно тогда, каким путем я дошел до этого? Нет, мне именно это и страшно: стать таким, как они.

Женщина с испугом взглянула на Тома. Казалось, какая-то новая мысль поразила ее.

– Ты прав! – воскликнула она со стоном. – То, что ты сейчас сказал, правда. Увы, увы!

Она упала на пол, словно пораженная болью, и извивалась в нестерпимой муке. На минуту стало совсем тихо. В старом сарае слышны были лишь их тяжелые вздохи.

– Миссис… – проговорил наконец Том слабым голосом.

Женщина резким движением поднялась на ноги.

– Миссис, – повторил Том, – вы только что сказали, что бог против нас. Но это не так. Все дело в том, чтобы мы сами не поддавались искушению делать зло.

– Но ведь мы в таком положении, что не совершать зла невозможно!

– Такой невозможности не должно быть!

– Ты убедишься сам, – сказала Касси. – Вот хотя бы ты… Что ты станешь делать? Они завтра снова примутся за тебя! Я знаю их… Знаю, на что они способны. Я содрогаюсь при мысли о тех страданиях, которые они причинят тебе. Все равно они заставят тебя подчиниться.

– Я верю, что у меня хватит силы устоять.

– Увы, – продолжала Касси, – мне знакомы все эти слова, я слышала их много раз. А в конце концов приходилось сдаться и подчиниться. Вот хотя бы Эмелина. Как и ты, она противится. К чему? Все равно придется сдаться… или умереть медленной смертью.

– Что ж, тогда я умру. Я согласен умереть, даже если они продлят мои пытки, они не смогут помешать мне в конце концов умереть. Умереть! Ведь тут они будут бессильны.

Женщина не ответила. Темные глаза ее были устремлены в землю.

– Кто знает, – чуть слышно шептала она, – может быть, он прав… Но для тех, кто хоть раз покорился, все кончено. Для них нет надежды… нет, нет… Мы живем как во сне. Мы внушаем отвращение всем, внушаем отвращение самим себе. Напрасно ждем смерти, не решаясь наложить на себя руки… Нет больше надежды, нет! Эта девушка… такая юная… Ей ровно столько лет, сколько было мне… Погляди на меня, – обратилась она вдруг к Тому с болезненным оживлением, – погляди на меня, такую, как я теперь. А ведь я выросла в роскоши. Я помню себя девочкой, помню, как резвилась в нарядных гостиных. Меня одевали, как куклу. Гости, друзья, бывавшие в доме, восхищались моей внешностью, моим уменьем держаться. Окна одной из гостиных выходили в сад… Я с сестрами и братьями играла в прятки под апельсиновыми деревьями в саду. Меня отдали учиться в монастырь… меня учили музыке, французскому языку, рукоделиям… чему только меня не учили! Мне было четырнадцать лет, когда меня внезапно вызвали на похороны отца. Он скончался совершенно неожиданно. Когда стали приводить в порядок дела, выяснилось, что оставшегося едва ли хватит на покрытие долгов. Кредиторы составили опись имущества. Я была внесена в эту опись. Моя мать была рабыней… Отец все собирался освободить меня, но так и не собрался. Я и раньше знала, что я рабыня, но никогда об этом не задумывалась. Разве придет когда-нибудь в голову, что человек, полный здоровья и сил, может умереть? Отец погиб в какие-нибудь три-четыре часа. Это был один из первых случаев холеры в Новом Орлеане. На следующий день после похорон жена моего отца со своими детьми уехала на плантацию своих родителей. Мне казалось, что ко мне как-то странно относятся, но я не обращала на это внимания. Делами по ликвидации имущества руководил адвокат. Он приезжал ежедневно, ходил по всему дому и очень учтиво разговаривал со мной. Однажды он привез с собой какого-то молодого человека. Никогда не видела я такого красавца и никогда не забуду этого вечера. Мы гуляли с ним в саду. Я чувствовала себя одинокой и печальной, а Генри был так нежен и ласков со мной. Он сказал мне, что видел меня еще до моего отъезда в монастырь, что любит меня и хочет стать моим другом и защитником. Одним словом, хотя он и не сказал мне, что уплатил за меня две тысячи долларов и что я – его собственность, все же я с радостью отдала ему себя, всю, все чувства мои без остатка, – ведь я любила его… Любила! – повторила она и на мгновение умолкла. – О, как я его любила! Как люблю и буду любить его до последней минуты моей жизни! Он предоставил в мое распоряжение роскошный дом, слуг, лошадей, экипажи, мебель, наряды – все, что можно приобрести за деньги. Я любила только его одного, он был мне дороже всего на свете. У меня была лишь одна мечта: чтобы он женился на мне. Я думала, что если он действительно любит меня так сильно, как говорит, если я действительно была для него, как он уверял, всем, – он поспешит освободить меня из рабства и женится на мне. Он объяснил мне, что это невозможно. Он говорил, что если мы будем верны друг другу, это и будет настоящий брак перед богом. Ах, если это была правда, то разве не была я его настоящей женой? Разве я не была ему верна? В течение семи лет я ловила каждый его взгляд, каждое движение, каждым дыханием моим я стремилась угодить ему… Он заболел желтой лихорадкой. Двадцать дней и двадцать ночей я не отходила от его постели, я, я одна ухаживала за ним, делала все… Он называл меня своим добрым ангелом, говорил, что я спасла ему жизнь…

Помолчав немного, Касси продолжала:

– У нас было двое детей. Первым родился сын. Мы назвали его Генри. Он был так похож на отца, у него были такие же прекрасные глаза, такой же лоб, и волосы густыми прядями обрамляли его лицо. Он был такой же умный, такой же одаренный, как отец. Зато все говорили, что маленькая Элиза – вылитый мой портрет. Он так гордился мной и нашими детьми! О, какие это были радостные дни! Я была счастлива, как только может быть счастлива женщина! Но потом пришли тяжелые времена… Один из его кузенов – Бэтлер, очень друживший с ним, приехал в Новый Орлеан. Генри считал его другом, но я… С первой минуты, как только увидела его, я стала его бояться. У меня было предчувствие, что этот человек навлечет на нас горе… Часто по вечерам они с Генри уходили куда-то и возвращались домой в два, в три часа ночи. Я ничего не смела сказать. Генри был самолюбив и обидчив. Но страх не переставал терзать меня. Оказалось, что кузен водил Генри в игорные дома, а характер у Генри был такой, что стоило ему сесть за карточный стол, как его уже никакими силами нельзя было оторвать. Бэтлер познакомил Генри с другой женщиной… Очень скоро я почувствовала, что сердце Генри уже не принадлежит мне. О да, с каждым днем он уходил от меня все дальше и дальше. Сердце мое разрывалось на части… Его подлый друг предложил в конце концов продать ему меня и моих детей. Тогда он уплатит карточные долги Генри. И Генри продал нас… Он сказал мне, что уезжает по делам за город и пробудет там недели две-три. Он говорил со мной ласковее, чем в последнее время, уверял, что вернется… Но меня нельзя было обмануть. Я чувствовала, что пробил час. Я словно окаменела, не могла ни плакать, ни произнести ни слова… Он поцеловал меня, долго целовал детей и вышел. Я видела, как он вскочил на коня. Я следила за ним глазами, пока он не скрылся из виду. Когда он исчез из моих глаз, я упала без чувств… Тогда явился тот негодяй. Он пришел, чтобы вступить во владение своей собственностью. Он сказал, что купил меня и моих детей. Он показал документы… Я осыпала его проклятиями и заявила, что скорее умру, чем соглашусь жить с ним. «Как вам будет угодно, – сказал он, – но если вы не будете рассудительны, я продам ваших детей и вы уже никогда не увидите их». Он сказал мне, что я давно ему нравилась, что он нарочно запутал Генри в долгах, чтобы принудить его продать меня, что он намеренно свел Генри с другой женщиной и что, узнав все это, я должна понять, как мало тревожат его мои слезы… Пришлось подчиниться. Руки у меня были связаны: ведь дети мои были в его власти. При малейшем сопротивлении он грозил, что продаст моих детей. Таким путем он подчинил меня своим желаниям. О, что это была за жизнь! Жизнь, когда сердце твое топчут изо дня в день… Продолжать любить, хотя любовь и была источником твоих страданий, и быть прикованной к человеку, которого ненавидишь! Я любила когда-то читать Генри вслух, играть, петь, танцевать с ним. Но делать хоть что-нибудь для этого негодяя было для меня настоящей пыткой, и все же я ни в чем не смела отказать ему, иначе он был резок и груб с детьми. Элиза была робким маленьким созданием, но сын мой, Генри, был смел и вспыльчив, как его отец. Он никогда и никому не подчинялся. Мой хозяин постоянно уличал мальчика в какой-нибудь провинности, постоянно ссорился с ним. Я жила в трепете и страхе, стараясь внушить мальчику уважение к хозяину, заставить его вести себя почтительно. Я старалась, чтобы дети не попадались ему на глаза. Все оказалось напрасным! Однажды он пригласил меня проехаться верхом. Вернувшись домой, я не нашла своих детей. Он сказал, что дети проданы. Показал мне деньги – цену их крови. Все рушилось! Я буйствовала, проклинала бога и людей. Он испугался, но не уступил, говоря, что хотя дети и проданы, но от меня будет зависеть возможность увидеться с ними, что если я буду дурно вести себя, это отзовется на их судьбе. Я покорилась, внешне успокоилась. Он намекнул мне, что когда-нибудь выкупит их… Так прошли недели две. Однажды, гуляя, я проходила мимо арестного дома. У входа толпился народ. Мне послышался детский голосок. И вдруг Генри, мой маленький Генри, вырвавшись из рук каких-то мужчин, которые пытались удержать его, с криком бросился ко мне и ухватился за мое платье. Мучители с бранью кинулись за ним, и один из них – о, никогда мне не забыть его лица! – крикнул Генри, что он все равно поймает его, отведет в тюрьму и так проучит, что у него раз и навсегда пропадет охота убегать… Я молила их, заклинала всем святым… Они же смеялись надо мной. Несчастный мальчик кричал, цеплялся за меня… В конце концов они вырвали его из моих объятий. А Генри не переставал кричать: «Мама, мама, мама!» Лицо какого-то человека, стоявшего в толпе, как будто выражало сострадание… Я предложила ему все деньги, которые оказались при мне, умоляя вмешаться. Он отрицательно покачал головой и пояснил: хозяин моего сына жалуется, что с тех пор, как он приобрел Генри, ребенок дерзко ему отвечает и не слушается, вот он и решил сломить упорство мальчика. Я бросилась домой. В ушах моих все еще звенел плач моего сына. Задыхаясь, ворвалась я в гостиную, где застала Бэтлера. Я все рассказала ему и умоляла вступиться. В ответ он только рассмеялся, сказав, что мальчишка получит по заслугам, что его необходимо выдрессировать.