Текст книги "Хижина дяди Тома (другой перевод)"

Автор книги: Гарриет Бичер-Стоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– В эту минуту мозг мой словно заволокло туманом. Я пришла в неистовство. Помню только, что где-то поблизости я увидела большой нож с кривым лезвием… Кажется, я схватила его и бросилась на этого человека. Затем все смешалось… Больше я ничего не помню… Когда я пришла в себя, я находилась в хорошенькой комнатке, но это не была моя прежняя комната. У моей постели сидела старая негритянка. Меня посещал врач. Я была окружена заботой. Вскоре я узнала, что Бэтлер уехал и оставил меня здесь, чтобы продать. Этим и объяснялась забота обо мне… Каждый день меня наряжали, приходили хорошо одетые джентльмены, сидели в моей комнате, курили… Они глядели на меня, задавали мне вопросы, спорили между собой о том, сколько стоит за меня заплатить. Я была такой мрачной и замкнутой, что никто из них не решался купить меня. После их ухода мне грозили побоями, если я не буду более любезной и приветливой. Но вот однажды пришел человек по фамилии Стюарт. Казалось, он относился ко мне с некоторым участием. Он догадывался, что со мной произошло нечто ужасное. Он стал часто заходить ко мне, стараясь беседовать со мной с глазу на глаз, и в конце концов убедил меня поведать ему мою историю. Кончилось тем, что он купил меня и обещал сделать все, что в его силах, чтобы разыскать моих детей и выкупить их. Он отправился в дом, где находился одно время мой маленький Генри… Там ему сказали, что мальчика продали какому-то плантатору с Жемчужной реки. Это было последнее, что мне удалось услышать о нем. Затем Стюарт узнал, где находится моя дочь. Она воспитывалась у какой-то пожилой женщины. Он предложил за нее неимоверную сумму, но хозяева отказались продать ее. Бэтлер узнал, что Стюарт хочет купить ее для меня, и просил передать, что я никогда ее не увижу… Капитан Стюарт был очень добр ко мне. У него была большая плантация, и он увез меня туда. Прошло около года, и у меня родился сын. Дорогое, бедное маленькое существо! Как я любила его! Я никак не могла избавиться от мысли, что не смогу вырастить ребенка. Я взяла несчастного крошку на руки – ему было не более двух недель, – целовала его, целовала без конца, и слезы мои стекали на его личико… Потом я влила ему в рот настой опия и прижала его к своей груди. Так держала я его, пока он не уснул… сном смерти. Какая мука! Сколько слез я пролила! Все думали, что я сделала это случайно, по ошибке… А знаешь, Том, ничем я так не горжусь, как этим поступком! Хоть этого одного удалось спасти от всех страданий. Несчастное дитя! Ничего лучшего, чем смерть, я не могла ему подарить… Вскоре вспыхнула холера. Капитан Стюарт умер. Да, умирали все, кому следовало жить! А я… я была на краю смерти и не умерла. Я переходила из рук в руки, пока не превратилась в больную, увядшую женщину.

Касси умолкла. Она рассказывала эту историю с жаром, слова быстро срывались с ее уст. Лицо казалось полубезумным: она то обращалась к Тому, то говорила сама с собой. Впечатление от ее слов было так сильно, столько огня, столько боли было в них, что Том, слушая ее, забывал о своих ранах. Приподнявшись на локте, он следил глазами за женщиной, которая в возбуждении шагала по сараю, при каждом движении встряхивая густые темные волосы, ниспадающие на ее плечи.

– Ты говорил мне, – начала она снова, – что нужно противиться злу. Возможно! В монастыре сестры рассказывали мне о дне Страшного суда, когда все наши поступки раскроются. О, сколько страданий будет тогда отомщено! Нашим мучителям кажется, что страдания наши и наших детей – ничто. Когда я, бывало, бегала по улицам в поисках своих детей, в душе моей жила такая ненависть, что ее, казалось мне, было достаточно, чтобы уничтожить целый город! Я страстно желала, чтобы дома рухнули, чтобы мостовые разверзлись под моими ногами… О, как я жажду, чтобы был такой суд, на котором я могла бы свидетельствовать против тех, кто погубил меня и моих детей, погубил и душу мою, и тело! Молодой девушкой я была благочестива и скромна, теперь я – погибший человек!

Она сжала руки, словно сдавливая чье-то горло, и в глазах ее вспыхнул злой огонек.

– Да, – проговорила она, – скоро я отправлю его… отправлю туда, где ему давно пора быть. Скоро! В одну из ближайших ночей… хоть бы меня за это сожгли живьем!

Она расхохоталась. Дикий и страшный этот смех долго звучал в полупустом сарае и перешел в рыдание. Упав на пол, женщина забилась в судорогах.

Но это длилось недолго. Она медленно поднялась, видимо стараясь овладеть собой.

– Что я еще могу сделать для тебя, бедняга? – спросила она, подходя к Тому.

Сейчас в ее голосе звучали обаятельная мягкость и нежная ласка, составлявшие самый резкий контраст с ее обычной дикой необузданностью.

Том отпил еще глоток воды и с признательностью посмотрел на нее. Он хотел что-то сказать, но она прервала его:

– Не говори, лежи спокойно и постарайся уснуть, если можешь…

Пододвинув поближе к нему кружку с водой и заботливо поправив мешок, на котором лежал Том, она удалилась.

Глава XXXV
Прощальный дар

Гостиная Сэймона Легри была длинная, просторная комната с большим камином. Стены когда-то были оклеены красивыми и богатыми обоями. Теперь они, грязные, заплесневелые, свисали рваными клочьями. Воздух был пропитан тошнотворным запахом сырости, грязи и запустения. В камине тлел уголь. Хотя погода была не очень холодная, в этой большой комнате по вечерам бывало всегда сыро и холодно. Красноватый отсвет углей еще больше подчеркивал нежилой и неуютный вид этого помещения: всюду валялись седла, скребки и щетки для чистки лошадей, сбруя, уздечки, плетки, плащи и всевозможная одежда – все это в самом невероятном беспорядке. Огромные псы, о которых мы уже упоминали, располагались здесь же.

Легри был занят приготовлением грога. Он наливал в свою чашку горячую воду из кувшина с отбитым носиком.

– Мерзавец Сэмбо! – ворчал он. – Поссорил меня с моими новыми рабами… Том неделю будет непригоден для работы. И это когда время не терпит!

– И поделом вам! – послышался голос за его спиной.

Это был голос Касси, которая слышала его слова.

– Ах, это ты, чертовка! Вернулась все-таки?

– Да, – холодно ответила она. – Но действовать я буду по-своему.

– Ошибаешься, старая ведьма! Я свое слово сдержу. Ты будешь вести себя, как я приказываю, или отправишься в поселок и будешь работать, как все.

– Я в тысячу раз охотнее стала бы жить в поселке, в самой жалкой лачуге, чем оставаться в вашей подлой власти!

– Но ты все равно в моей власти, – сказал он, состроив отвратительную гримасу. – Утешься. Ну, подойди сюда, сядь ко мне на колени, и поговорим с тобой.

Он взял ее за руку.

– Берегитесь, Сэймон Легри! – крикнула она.

Легри невольно вздрогнул.

– А, ты боишься меня, Сэймон! – продолжала она решительно. – И ты прав. Во мне сидит сатана!

Последние слова она произнесла свистящим шепотом на ухо Легри.

– Ох, верю, верю! Отойди от меня! – отталкивая ее, проговорил Легри. – Впрочем, почему бы нам не быть друзьями, как прежде, Касси?

– Как прежде? – прошептала она с горечью, но тут же умолкла. Буря чувств, поднявшаяся в ее душе, не находила выхода в словах.

Касси в течение долгого времени пользовалась значительным влиянием на Легри, но последнее время она становилась все более и более раздражительной. Порой, тяготясь своим ненавистным и позорным ярмом, она приходила в неистовство, граничившее с безумием. Припадки эти приводили Легри в трепет: как и многие грубые и невежественные люди, он испытывал суеверный страх перед безумными.

Когда Легри привез Эмелину, в душе Касси внезапно пробудилось давно заглохшее чувство женской гордости. Она вступилась за девушку. На этой почве между ней и Легри произошла ссора. Легри поклялся, что если Касси не смирится, он отправит ее работать в поле. Касси с презрением ответила, что пойдет на работу, и действительно проработала в поле целый день, чтобы показать свое пренебрежение к его угрозам.

Весь этот день Легри было как-то не по себе.

– Я требую, Касси, чтобы ты вела себя прилично, – помолчав, сказал Легри.

– Это вы-то говорите о приличном поведении! А что вы только что сделали? Искалечили одного из лучших ваших рабочих, и это в самую горячую пору. Вечно даете волю вашему проклятому характеру!

– Признаюсь, что я сделал глупость, доведя дело до столкновения. Но если раб осмеливается проявлять волю, ее нужно сломить.

– Его-то вы не сломите, могу вас уверить!

– Кто? Я? – закричал Легри, в бешенстве вскакивая со стула. – Хотел бы я посмотреть, как это я не смогу справиться с рабом! Это был бы первый случай. Я переломаю ему все кости, но заставлю подчиниться!

В эту минуту в дверях показался Сэмбо. Он подошел ближе, не переставая кланяться, и протянул хозяину какой-то предмет, обернутый в бумагу.

– Что тебе, собака? – крикнул Легри.

– Колдовство, хозяин!

– Что?!

– Такая штука, которую негры достают у колдуний… Когда эта штука при них, они не чувствуют боли, сколько бы их ни пороли. У Тома эта вещь висела на шее на черном шнурке.

Легри, как все невежественные и жестокие люди, был суеверен. Он взял сверток и с опаской развернул его. Из свертка выпал серебряный доллар и длинный золотисто-белокурый локон, который, будто живой, обвился вокруг пальцев Легри.

– Проклятие! – заорал Легри, топая ногами и стряхивая с руки золотистую прядь, словно она жгла его. – Откуда это? Убери! Унеси поскорей! В огонь! Сожги, сожги, говорят тебе! – И он швырнул локон в огонь камина. – Зачем ты принес мне эту штуку?

Сэмбо стоял, разинув рот, остолбенев от удивления. Касси, собиравшаяся уже покинуть комнату, остановилась, глядя на Легри и стараясь угадать причину его испуга.

– Никогда не смей приносить мне эти чертовские штуки! – продолжал кричать Легри, замахиваясь кулаком на Сэмбо, который поспешно отступил. Затем, подойдя к окну, он вышвырнул доллар.

Сэмбо поспешил уйти. Легри, казалось, был смущен проявленной им трусостью. Он уселся в кресло с видом разозленного бульдога и молча стал потягивать грог.

Касси вышла незамеченная и, как мы уже знаем, отправилась в старый склад, чтобы оказать помощь Тому.

Что же произошло с Легри, какая сила таилась в этом белокуром женском локоне, которая привела в такое волнение человека, привыкшего давать полную волю самым жестоким своим порывам? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вместе с нашим читателем вернуться несколько назад.

Как ни жесток, ни порочен, ни безжалостен стал этот человек, все же было когда-то далекое время, когда он засыпал у груди нежно любящей матери, когда его укачивали мягкие женские руки под звуки тихой колыбельной песни. Там, в далекой Новой Англии, белокурая мать растила своего единственного сына с самоотверженной любовью, которую ничто не могло угасить. Но сын жестокосердого отца, на которого эта кроткая женщина напрасно потратила все сокровища своего сердца, пошел по проклятым стопам родителя. Буйный, распущенный и властолюбивый, он пренебрегал советами матери и не желал терпеть ее упреков. Еще почти мальчиком он покинул ее и отправился искать счастья на море. В родной дом он вернулся лишь однажды. Мать пыталась удержать его при себе, оторвать от порочной жизни, которую он вел, и направить на путь добра.

Но ожесточенное сердце замкнулось в упорстве. Когда мать, в порыве беспредельного отчаяния, с мольбой упала к его ногам, он отшвырнул ее и, оставив на полу без чувств, ругаясь, выбежал из дому и вернулся к себе на корабль.

Легри успел забыть о матери, когда вдруг однажды ночью, во время разнузданного кутежа, ему подали письмо. Вокруг сидели отупевшие от пьянства собутыльники. Он распечатал письмо. Из него выпал длинный белокурый локон, который так же обвился вокруг его пальцев.

В письме сообщалось, что мать его умерла и, умирая, простила его.

Зло обладает роковой способностью даже самому чарующему и прекрасному придать уродливую и пугающую форму. Туманный образ любящей матери, посылавшей ему свое последнее «прости», в порочном мозгу Легри вызывал лишь мрачное представление о Страшном суде и о вечном проклятии. Легри сжег письмо, сжег и присланный локон. Но, глядя на то, как волосы, сгорая, извивались в огне, он дрожал, представляя себе адское пламя. Тогда он стал пить еще больше, надеясь в вине утопить мучительное воспоминание. Случалось, глубокой ночью, когда торжественная тишина заставляет и злодея остаться наедине со своими мыслями, перед ним вдруг из тумана всплывал бледный образ матери, и он чувствовал, как вокруг пальцев обвивается ее белокурый локон. Холодный пот выступал у него на лбу, и в смертельном страхе он соскакивал с кровати.

– Проклятие! – бормотал Легри, опорожняя стакан. – Где он мог добыть этот локон? Совсем, совсем такой… Я думал, что забыл… Но разве можно забыть! Проклятие! Я один… Нужно позвать Эмелину. Она меня ненавидит, чертовка. Наплевать! Я заставлю ее спуститься сюда!

Легри вышел в обширный вестибюль, откуда вела лестница в верхний этаж. Когда-то ступени этой роскошной витой лестницы были покрыты ковром. Сейчас лестничная клетка была завалена мусором и ломом. Ковра и в помине не было. Повороты тонули во мраке, и ступени, казалось, вели неведомо куда. Бледные лунные лучи пробивались сквозь стекла над входной дверью. Было сыро и холодно, как в погребе.

Легри остановился перед нижней ступенькой лестницы. До него донеслось чье-то пение. Сначала ему почудилось, что это плод возбужденной фантазии.

– Хэлло! Кто там? – крикнул он.

Трепетный голос с огромным чувством исполнял песню, очень распространенную среди рабов:

Сколько слез, сколько слез и рыданий…

– Проклятая девка! Я задушу ее! – буркнул Легри и вдруг с бешенством заорал: – Лина! Лина!

Но только эхо насмешливо повторило: «Лина… Лина…»

А нежный женский голос продолжал:

 
Нет, не может, не может быть прощения
Тем, кто страдания и горе причинял…
 

Легри сделал шаг вперед и снова остановился. Ему стыдно было бы в этом признаться, но крупные капли пота выступили у него на лбу и сердце усиленно колотилось от страха. Ему показалось, что где-то впереди мелькнуло что-то белое, и он задрожал при мысли, что это, быть может, в тумане скользит тень его матери.

– К черту! – выругался он, возвращаясь в гостиную. – Я знаю сейчас твердо: нужно оставить в покое этого негра. Мне кажется, меня околдовали. Да, да, именно так. Меня с той самой минуты знобит и бросает в пот. Где он добыл этот локон? Не может быть, чтобы это был тот самый… Да нет же, нет! Я сжег его… Я отлично знаю, что сжег…

– Эй вы! – завопил Легри, топая ногой, и засвистел, подзывая собак. – Составьте хоть вы мне компанию!

Но собаки только приоткрыли сонные глаза и сразу же снова уснули.

– Вот как? Тогда я позову Сэмбо и Квимбо. Пусть споют, пусть спляшут какой-нибудь из своих дьявольских танцев… Пусть отгонят эти страшные мысли!

…Было уже около двух часов ночи, когда Касси, возвращаясь из сарая, где лежал несчастный Том, услышала дикие взвизгивания, топот и собачий вой, сливавшиеся в какую-то адскую какофонию.

Подойдя к окну, Касси заглянула в комнату.

Легри и оба надсмотрщика распевали песни, завывали, опрокидывали стулья и строили друг другу самые чудовищные гримасы.

«Неужели, – подумала Касси, – было бы преступлением избавить мир от этих трех мерзавцев?»

Она поспешно отвернулась и, пройдя по черному ходу, побежала по лестнице наверх, в комнату Эмелины.

Глава XXXVI
Эмелина и Касси

Войдя в комнату, Касси увидела Эмелину, которая, бледная от ужаса, забилась в самый отдаленный угол комнаты. Услышав скрип дверей, она в испуге поднялась, но, увидев Касси, бросилась к ней навстречу и схватила ее за руку:

– О Касси, это ты! Я так счастлива, что ты пришла! Я так боялась, что это… Ты не знаешь, как они всю ночь шумят там внизу…

– К сожалению, знаю, – сухо ответила Касси. – Сколько раз мне приходилось это слышать.

– Касси, милая, неужели нет возможности бежать? Все равно куда! В саванны, туда, где змеи… куда хочешь! Нельзя ли бежать хоть куда-нибудь, только бы подальше отсюда? Я хотела бы жить в саваннах… грызть древесную кору… Мне приятнее было бы чувствовать подле себя змею, чем его.

– Многие здесь думали так, как ты, и я знаю, чем это кончалось. Тебе не удалось бы остаться в саваннах. Тебя затравили бы собаками, вернули бы сюда и тогда… тогда…

– Что бы он сделал?

Девушка в страшном волнении, затаив дыхание, впилась взглядом в лицо Касси.

– Уж лучше спроси: на какую жестокость и низость он не оказался бы способен! Своему ремеслу он выучился от пиратов Вест-Индии. Ты навсегда утратила бы сон, если бы я рассказала тебе все, что мне довелось видеть и что он сам хвастливо рассказывает о себе. Я слышала здесь вопли, которые потом неделями звучали в моих ушах. Погляди, вон там есть место, где стоит обуглившееся дерево с обгоревшей листвой. Земля вокруг него покрыта пеплом. Спроси, что совершалось там, и увидишь, посмеют ли тебе ответить.

– О господи, что ты хочешь сказать?

– Я ничего не хочу сказать. Мне страшно даже вспоминать об этом! Никому не ведомо, что́ предстоит нам увидеть завтра, если несчастный Том будет упорствовать дальше.

– Но ведь это чудовищно! – воскликнула Эмелина. – О Касси, что мне делать? Посоветуй…

– То, что делала я. Исполняй то, что требуют от тебя, хотя бы ненавидя и проклиная.

– Он хотел заставить меня пить эту отвратительную водку… Я не переношу ее!

– Лучше бы пила. Я тоже терпеть не могла водки, а теперь я не могу обходиться без нее. Надо же иметь хоть какую-нибудь радость в жизни… Наше положение кажется нам менее ужасным, когда мы выпьем.

– Моя мать всегда твердила мне, чтобы я никогда не пробовала водки!

– Твоя мать… – прошептала Касси, и выражение глубокой печали легло на ее лицо. – Какое значение имеет то, что говорят матери? Тебя купили, за тебя заплачены деньги, и ты принадлежишь хозяину. Таков порядок здесь, в Америке. Пей водку, пей, чем больше, тем лучше! Тебе будет легче.

– Касси, Касси, сжалься надо мной!

– Сжалиться над тобой? А разве я не жалею тебя? Разве у меня не было дочери? Кто знает, где она теперь и кому принадлежит. Наверно, пошла по стопам своей матери, как и ее дети пойдут по ее стопам. Не будет этому конца! Вечное проклятие тяготеет над нами.

– О, лучше бы я никогда не родилась! – вскричала Эмелина, заломив руки.

– Да, я тоже не раз повторяла это, – сказала Касси. – Если б у меня хватило решимости, я наложила бы на себя руки.

– Наложить на себя руки? Это большой грех… – проговорила Эмелина.

– Не знаю, почему. Это было бы не более грешно, чем вести такую жизнь, как та, что ведем мы изо дня в день… Но в монастыре монахини рассказывали такие ужасы, которые заставляли бояться смерти. Если б только знать, что смерть – это действительно конец, конец всему…

Эмелина отвернулась и закрыла лицо руками.

В то время как в комнате Эмелины происходил этот разговор, Легри, пьяный, упал в кресло и погрузился в глубокий сон.

Легри пьянел редко. Здоровый и крепко сложенный, он с легкостью переносил последствия излишеств, которые свалили бы любого другого. К тому же недоверие к окружающим заставляло его быть осторожным. Но если уж он напивался, то переставал походить на человека.

В эту ночь, в стремлении заглушить голос совести, терзавший его, он выпил больше обыкновенного. Прогнав своих собутыльников, он растянулся в кресле, в котором сидел, и крепко уснул.

Странные видения обступили Легри. Среди тяжелого, беспокойного сна к его изголовью приблизилась закутанная в покрывало женщина и остановилась подле него. Холодной рукой коснулась она его лба. Ему чудилось, что он узнает ее, несмотря на покрывало, скрывавшее лицо. Легри затрепетал. Снова показалось ему, что длинные волосы обвиваются вокруг его пальцев, затем они обхватили его шею, сжимая ее все крепче и крепче. Вот ему уже нечем дышать. Ему чудилось, что он слышит чьи-то голоса, и то, о чем они шептали, заставляло кровь леденеть в жилах. Потом ему померещилось, что он бредет по краю бездны, с трудом удерживая равновесие и борясь со смертельным страхом. Чьи-то черные руки хватали его, раскачивали и швыряли в пропасть. Тогда появлялась Касси. Она хохотала и толкала его в глубину. А женщина с закрытым лицом отбрасывала покрывало – это была его мать. Она отворачивалась от него, и он падал, в то время как со всех сторон слышался смутный шум: стоны, крики и дьявольский хохот.

Легри проснулся.

Спокойные бледно-розовые лучи зари скользили по комнате. О, какая красота, какая свежесть окружают рождение каждого нового дня и словно говорят человеку: «Взгляни, вот еще одна возможность предоставлена тебе… Борись за правду, за любовь и добро!»

Но грубый, опустившийся до уровня зверя Легри проснулся с проклятиями и ругательствами на устах. Какое значение имел для него алый багрянец – чудо, возобновляющееся каждое утро! Налив в стакан водки, он отпил до половины.

В комнату вошла Касси.

– Я провел ужасную ночь, – сказал Легри, обращаясь к ней.

– Вам еще не то придется пережить, – сухо ответила Касси.

– Что ты хочешь этим сказать, дрянь?

– Увидите сами, скоро увидите… А теперь, Сэймон, я хочу вам дать добрый совет.

– К черту!

– Мой совет, – продолжала она невозмутимо, прибирая разбросанные по комнате вещи, – мой совет: оставить Тома в покое.

– А тебе что за дело?

– Мне, конечно, все равно. Если вы платите за негра тысячу двести долларов и калечите его, да еще в самое горячее время, мне это, конечно, безразлично! Я постаралась вылечить его.

– Послушай, скажи правду: почему ты вмешиваешься в мои дела?

– И в самом деле, почему? Я сберегла вам несколько тысяч долларов тем, что заботилась о ваших рабах. И вот благодарность! Если ваш урожай будет ниже, чем у других, вы проиграете пари. Томпкинс одержит верх, и вы расплатитесь, как того заслужили. Вот и все! Воображаю, как глупо вы тогда будете выглядеть!

У Легри, как и у многих плантаторов, была одна честолюбивая мечта – собрать самый большой урожай в округе. Он заключил в соседнем городке множество пари, что его урожай будет выше, чем у соседей, и Касси умело коснулась этой единственной струнки, способной прозвучать.

– Пусть так. Согласен. Но пусть он попросит у меня прощения и даст обещание впредь вести себя лучше.

– Он этого не сделает.

– Вот как! Не сделает?

– Нет!

– Почему же, сударыня? – с пренебрежительной улыбкой спросил Легри.

– Потому что он прав, потому что он знает это и не согласится признать, что ошибался.

– Пусть этот пес думает, что ему угодно, но он скажет то, что я пожелаю, или…

– Или вы погубите урожай, не дав ему возможности работать в такое время, когда дорога каждая минута!

– Но он покорится, говорю тебе! Или я не знаю, что такое негр? Сегодня же утром он будет ползать у моих ног, как собака!

– Нет, Сэймон, людей такого сорта вы не знаете. Вы можете убить его, но не заставите его признать себя виновным.

– Посмотрим! – резко проговорил Легри, направляясь к выходу. – Где он находится?

– В старом складе.

Несмотря на решительный тон, каким он говорил с Касси, Легри, однако, ощущал какое-то внутреннее беспокойство. Ночные видения и советы Касси быть осторожным произвели на него сильное впечатление. Он не желал поэтому, чтобы кто-нибудь присутствовал при его разговоре с Томом. Он собирался, в случае, если угрозы не окажут нужного действия, отложить свою месть до более удобного времени.

Ласковые лучи утренней звезды проникли и в жалкое убежище раба, и в душу его снизошел покой. Советы и предупреждения Касси не только не поколебали его решимости, но, наоборот, заставили его встрепенуться. Том говорил себе, что этот нарождающийся день, может быть, станет его последним днем. Поэтому он был полон торжественного покоя, и шаги его мучителя не пробудили в нем страха.

– Ну, парень, – сказал Легри, презрительно пнув его ногой, – как поживаешь? Не говорил я разве, что кое-чему тебя научу? Что скажешь? Урок подействовал? Не собираешься ли ты угостить бедного грешника подходящей проповедью?

Том не ответил.

– Эй ты, скотина, встань! – крикнул Легри, вторично толкнув его ногой.

Человеку в таком состоянии, в каком был Том, встать было очень трудно. Том сделал тщетную попытку подняться. Легри грубо захохотал.

– Что-то ты не слишком проворен, Том! – продолжал он насмехаться. – Не простудился ли вчера вечером?

Но Тому все же удалось подняться, и он со спокойным и ясным лицом стоял перед своим хозяином.

– Ах, черт! Ты все-таки встал? – крикнул Легри. – Значит, мало тебе всыпали вчера! На колени, Том! Проси прощения за твои вчерашние ответы!

Том не шевельнулся.

– На колени, пес! – заорал Легри, ударив его плетью.

– Мистер Легри, – проговорил Том, – я этого не сделаю. Я поступил так, как считал справедливым. И так я буду поступать всегда. Я никогда не совершу дурного дела, а там – будь что будет!

– Что будет?! Ты не знаешь, что будет, мистер Том! Ты рассчитываешь отделаться кнутом, как вчера? Это ерунда, пустяк, и больше ничего! Не хочется ли тебе, чтобы тебя привязали к дереву и вокруг разложили небольшой огонек? Может быть, это будет тебе приятно, Том? Как ты находишь?

– Хозяин, я знаю, что вы способны на страшные вещи, но…

Том выпрямился и сложил руки, словно для молитвы.

– Но когда вы убьете плоть мою, вы будете бессильны. Дальше наступит вечность…

Вечность! Слово это наполнило силой и радостью душу несчастного раба. Легри показалось, что его ужалил скорпион. Он скрипнул зубами, но ярость помешала ему произнести хотя бы слово. А Том, словно человек, освободившийся от связывающих его пут, заговорил радостным голосом:

– Вы купили меня, мистер Легри, и я буду вам добрым слугой. Я буду отдавать вам всю силу моих рук, все мое время, все старания. Но веления моей совести я ставлю выше всего – выше жизни, выше смерти. Вы можете поверить мне, мистер Легри: я нисколько не боюсь смерти! Я жду ее в любое время. Вы можете наказать меня кнутом, заморить голодом, сжечь… Вы только поможете мне раньше положенного срока отправиться туда, куда мне и без того суждено отправиться.

– Но до этого ты покоришься мне! – в ярости прошипел Легри.

– Нет, – спокойно ответил Том.

– Проклятие! – закричал Легри и одним ударом кулака свалил Тома с ног.

Маленькая холодная рука легла на плечо Легри. Легри обернулся. Это была рука Касси. Это прикосновение сразу пробудило в нем воспоминание о ночном видении; слышанные во сне грозные слова снова прозвучали в его мозгу, и трепет ужаса пробежал по его телу.

– Вы опять принялись за свое! – сказала Касси по-французски. – Бросьте! Предоставьте его мне. Я приведу его в такое состояние, чтобы он мог вернуться на работу в поле. Послушайтесь меня!

Говорят, что даже у крокодила и носорога, которых природа снабдила крепкой броней, все же есть уязвимая точка. Уязвимой точкой у таких злодеев, как Легри, обычно оказывается суеверие. Легри отвернулся от Тома и сказал с обычной грубостью:

– Хорошо, пусть будет по-твоему! А ты берегись, – добавил он, обращаясь к Тому. – Я оставлю тебя в покое потому, что работа не ждет и мне дороги рабочие руки. Но я никогда ничего не забываю. Я запишу эту историю за тобой, а расчет произведем на твоей черной шкуре. Запомни!

С этими словами Легри вышел.

– Ничего, и тебе придется расплатиться! – проговорила Касси, мрачно глядя ему вслед. Затем она повернулась к Тому: – Как ты чувствуешь себя, бедняга? – спросила она мягко.

– Бог послал мне одного из своих ангелов, и он заставил льва умолкнуть, – ответил негр.

– Умолкнуть на время, – проговорила Касси. – Но он возненавидел тебя. Его злоба будет преследовать тебя, как пес, изо дня в день, будет хватать тебя за горло и капля по капле пить твою кровь. Я хорошо знаю этого человека!