Текст книги "Ребе едет в отпуск"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21

По воскресеньям после обеда, когда позволяла погода, Эл Беккер заезжал за своим старым другом Джейкобом Вассерманом, первым председателем общины, ее основателем. Беккер помог ему в то время, когда община только становилась на ноги, а затем поддержал как председателя. Прежде они встречались на собраниях совета, но теперь вместо этого катались на автомобиле. У них был общий интерес – община, и говорили они большей частью о ее проблемах.

В тот раз выдался один из немногих в марте погожих дней, который предвещал чудесную весну, какая иногда бывает в Новой Англии. Вассерман уже в пальто ждал на крыльце.

– Я получил открытку от ребе, – сообщил Беккер.

– И я.

– Что он тебе пишет?

Беккер был невысоким толстяком с грубым голосом; говоря, он обычно вздергивал вверх подбородок, словно бросая вызов собеседнику.

– А что напишешь на открытке? Там был снимок Стены, а на обороте два слова – что он хорошо проводит время. По правде говоря, думаю, писала жена, а он только подписал.

– И у меня то же самое. Иногда я не понимаю ребе: мы его главная поддержка в общине, и столько раз мы воевали за него, а он нам посылает вшивую открытку, да еще написанную женой.

– Ну и что? Ты часто пишешь письма, уезжая на отдых? – В английском Вассермана бросался в глаза даже не акцент, а старание правильно выговорить каждое слово.

– Это другое дело.

– Ты тоже посылал открытки, прошлым летом из Калифорнии. И писала их миссис Беккер, верно?

– Точно, но здесь совсем другое. Я делал это по дружбе, но для него-то это дело. Он укатил на три месяца, что само по себе не так здорово, теперь на него не давит совет и куча чиновников. Мог бы собраться с силами. Потом, он уехал без контракта – тоже неумно, когда на твое место берут настоящего ловкача. Ведь про то, что так хотел сам ребе, мы знаем только со слов Марти Дрекслера. Не удивлюсь, если этот сукин сын вынудил ребе отказаться от контракта, чтобы спасти репутацию. А согласившись, тот из гордости не мог прийти к нам и сказать, что Дрекслер его обдурил. Так что ты думаешь – он станет нам писать? Писать людям, которые загнали его в угол, и спрашивать, как дела, что происходит, давать советы, наконец, извещать о своем приезде, чтобы мы подготовились?

– Вэй, Беккер, ты умный человек, но ребе тебе не понять. – Старик с трудом ходил, и Беккер подал ему руку, чтобы помочь спуститься. – Ты его никогда не понимал. Ребе никогда не хитрит и говорит, что думает. Он сказал, что хочет в отпуск, что устал, что нуждается в отдыхе. Когда мы идем в отпуск, что это значит? Это значит, что зимой мы едем во Флориду погреться на солнце, а летом в горы, спастись от жары. Мы видим новых людей, отдыхаем от дел. Жене не нужно готовить и убирать, – это отдых. Но для ребе это что-то еще, ему не нужен такой отдых. Когда он перестает работать, это значит, ему нужно подсчитать свой капитал.

– Капитал? Какой еще капитал?

– Ты думаешь, как в банке? Нет, или вернее, да. Его капитал – это он сам. Когда он подводит итоги, то спрашивает себя, насколько он себя израсходовал. И получил ли за это достойную компенсацию? Сколько еще осталось? И стоит ли продолжать растрачивать себя подобным образом, или пора поступать иначе?

Беккер, помогавший старику сесть в машину, остановился и взглянул ему в глаза.

– Честное слово, Джейкоб, не понимаю, о чем ты.

– Не понимаешь? Скажи, ты бы хотел стать раввином?

– Раввином? Конечно, нет.

– Почему?

– Почему? Во-первых, мне хочется работать только на себя. С тех пор когда я был мальчишкой и торговал газетами, я всегда работал на себя, и я не хочу получать деньги ни от какого босса. А если придется добиваться их от парней из нашего совета, то во всем Форт Ноксе не хватит денег, чтобы мне заплатить.

– А за те деньги, что мы платим ребе Смоллу?

Беккер, просунув руку под локоть приятеля, заставил его шагнуть вперед.

– Тогда меня придется связать по рукам и ногам.

– Ты думаешь, что умнее ребе? В старые времена все было иначе. Тогда раввин был самым уважаемым человеком в городе. Раввин считался главой всей общины. Где-то он был богат, а где-то едва сводил концы с концами, но все равно – он был за главного. Если ребе принимал решение, кто мог противиться? Никто, даже самый богатый человек в городе.

Вассерман устроился на сиденье.

– Но сейчас все не так. Сейчас у раввина куча начальников, вроде Марти Дрекслера, Стэнли Аграната или Берта Рэймонда. Он видит, что все идет не так, но продолжает работать, так как надеется, что потихоньку обретает вес. Настает время, когда он думает – так будет всегда: один год получше, другой похуже. И принимает решение. Конечно, если это раввин типа ребе Дойча…

– А что ребе Дойч? Я сторонник ребе Смолла, но считаю, что ребе Дойч хороший человек.

– Ребе Дойч – хороший американский раввин, и ведет дело лучше многих американских раввинов. Он прилично выглядит, складно говорит и не конфликтует с важными людьми. Может быть, в возрасте ребе Смолла он задавал себе те же вопросы, но решил, что не стоит ломать копья, а надо уметь уступать и жить мирно. – Вассерман помахал рукой с набрякшими венами, чтобы показать гибкость Дойча. – Но ребе Смолл другой. Вот что меня тревожит: что он решит все это бросить.

– Откуда ты все знаешь, Джейкоб? Ребе тебе признался?

– Нет, он даже не просил моего совета, но все равно я знаю. Я понял это, когда узнал, что ребе не взял денег за отпуск. Если бы он их взял, как ты скажешь, ни за что, он бы вынужден был вернуться. Если он не взял денег и не заключил контракт, значит, он не уверен в своем возвращении. Не уверен, понимаешь? А если бы был уверен, что не вернется, то уволился бы. Вот почему он нам не пишет – ведь он еще не принял решения. – Он взглянул на Беккера. – Как это выразишь на открытке?

Глава 22

Голос в трубке был таким громким, что ребе отодвинул ее от уха.

– Ребе? Шалом. Спорим, не угадаете, кто это – В. С. Маркевич, вот кто.

Ребе мысленно видел говорившего, который сиял от удовольствия, что преподнес такой сюрприз. В. С. Маркевич всегда преподносил друзьям приятные сюрпризы. В Барнардз Кроссинг он любил зайти к кому-нибудь вечером без предупреждения, и даже если видел, что люди собирались уходить, продолжал говорить так громко, что хозяйка, красившаяся в спальне, точно знала, что он говорит ее мужу, а тот, из вежливости оставаясь в комнате, нервно поправлял галстук, не глядя в зеркало. Маркевич всегда был уверен, что его рады видеть.

Обычно он говорил о себе в третьем лице, редко называя себя по имени и произнося свою длинную фамилию как можно чаще. Он не был членом совета синагоги, но без колебания выступал на собраниях общины. Он поднимался с места, – лысина сияет, рот растянут в вечной улыбке, и говорил:

– Господин председатель, В. С. Маркевич хочет выступить по поводу предложения с места.

Получив слово, он бомбардировал своих слушателей фразами типа: «В. С. Маркевич думает, что…» и «По скромному мнению В. С. Маркевича…»

– Когда вы приехали, мистер Маркевич? – спросил ребе.

– Только что. – Голос звучал удивленно, как будто для В. С. Маркевича было немыслимо приехать в Израиль и тут же не позвонить ребе.

– Вы один, мистер Маркевич? Или миссис Маркевич с вами? Вы путешествуете?

– Я здесь с Кацем, моим партнером, и мы приехали по делу, ребе. У нас запланирована уйма встреч, одна из них с министром промышленного развития, а затем мы присоединимся к группе, которая встречается с премьер-министром, но это позже. Вам это, возможно, и неинтересно. Полагаю, к этому времени вы уже встречались со всеми шишками…

– Боюсь, что нет.

– Может, мне удастся вас им представить – конечно, после всех моих встреч. Теперь вот что – у нас уже стоит такси, грузят наши вещи, и через пару минут мы выезжаем в Иерусалим. Сегодня остановимся в «Короле Давиде», а завтра утром отправимся в Хайфу. Не хотите присоединиться к нам, показать город, достопримечательности?

– Я не слишком хороший гид, но рад буду увидеть вас и показать вам с мистером Кацем, что смогу.

– Договорились, ребе.

На следующее утро они встретились в холле отеля. Маркевич с Кацем только что позавтракали, но решили выпить еще по чашке кофе, и все трое расселись вокруг стола, попивая кофе и разговаривая о Барнардз Кроссинг.

Маркевич шутя называл Джо Каца «своим молчаливым партнером», – так как все переговоры приходилось вести ему. Маркевич был большим и шумным, с широкой улыбкой, которая буквально разрезала его арбузоподобную голову пополам; Кац был маленьким озабоченным человечком с печальными глазами и застенчивой улыбкой. Пока Маркевич говорил, Кац молчал, кивая в поддержку друга, иногда морщась, когда партнер говорил не то.

Голос Маркевича был не столько громким, сколько пронзительным. Находясь в холле, он как будто обращался ко всем постояльцам отеля. Поэтому все слышали, что Мазуры разводятся, сын Джозайи Гольдфарба арестован за наркотики, Хирши продали свой компьютерный бизнес и переезжают во Флориду, сын Макса Кауфмана, Эл, занял первое место на школьной научной выставке. На Элм-стрит, напротив синагоги, установили новый светофор, и теперь детям будет легче ходить в школу. Ленни Эпштейн пожертвовал тысячу долларов в ее фонд.

Наконец ребе удалось спросить:

– А как дела у ребе Дойча?

– А, – ухмыльнулся В. С., – тут вы попали в точку. Когда вы собрались уезжать, я думал, что вы нам сплавите какого-нибудь парня из семинарии, либо шлемазля – хронического неудачника, который не способен найти работу поприличней. Но вы нашли хорошего раввина, да и жена его – мировая женщина.

– Я его не находил, – возразил ребе. – Его нашел комитет, я его никогда не встречал.

– Правда? Я думал, именно вы его нашли. Помните, я пришел на прием, а там стояли вы и Дойчи, так мирно разговаривали, ну и я подумал – впрочем, он все равно хороший человек. Когда он поднимается на кафедру… – тут В. С. выпрямился и оглядел холл, изображая ребе Дойча на кафедре, – и начинает речь таким голосом, что по спине бегут мурашки… Конечно, я не часто с ним общался, но слышал мнение других, и все поражены. Знаете, ему предложили выступить в Библиотечном комитете. Для пришлого человека… А его жена? Вы знаете, что она сестра Дэна Стедмана, комментатора с телевидения? Они вполне вписались в общество, и общество их приняло.

– Прекрасно. Так он счастлив в Барнардз Кроссинг?

– Тот же вопрос В. С. Маркевич задал ребе Дойчу в предыдущий канун Субботы во время «Oneg Shabbath»[18]18
  «Радость субботы», праздничная молитва. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Мы стояли и пили чай, и В. С. Маркевич подошел к ребе и спросил, – тут его голос зазвучал по-деловому, – «Ребе Дойч, вы нам нравитесь, вы отлично работаете, а вам самому тут нравится?»

– И каков был ответ? – спросил ребе.

– Судите сами, каков ответ. Он ответил своим прекрасно поставленным голосом: «Мистер Маркевич, это великолепный город, к тому же мне очень удобно, что он находится недалеко от знаменитых библиотек Бостона и Кембриджа». Вы знаете, он великий ученый. Так что вы думаете, нравится ему там или нет?

Ребе улыбнулся.

– Я понимаю, мистер Маркевич.

Маркевич внезапно перешел на хриплый шепот, ни на децибел не ниже своего обычного тона.

– Говорят даже, что мы можем иметь двух раввинов, и может быть, ребе Дойч захочет остаться. Что скажете? – Он откинулся в кресле и вопросительно взглянул на ребе.

– Ну, есть проблемы…

– Именно это сказал Маркевич, когда услышал ответ. Правда, Кац? – Он снова наклонился и доверительно продолжал: – Ребе Дойч старше, он более опытный, так что не может быть ассистентом у ребе Смолла. С другой стороны, ребе Смолл первый получил эту работу, так что ему не понравится мысль играть вторую скрипку при ребе Дойче, как бы тот ни был стар и опытен.

Кац поморщился и коснулся руки партнера.

– Пожалуйста, Маркевич…

Маркевич обернулся и вытаращил глаза.

– В чем дело, Кац? – И тут же повернулся к ребе. – Я говорю, почему бы не иметь двух равноценных раввинов, особенно если у нас будут вестись две службы – одна наверху и одна внизу? И я считаю, что, когда у нас будут двухдневные праздники, они смогут по очереди проводить службу наверху, более торжественно. Для этого можно бросить монету. Что вы думаете, ребе?

Ребе Смолл поджал губы.

– Интересная мысль.

Маркевич ткнул партнера локтем.

– Видишь, Кац, ты не спрашиваешь, тебе не интересно. А ребе Смоллу интересно. Подумайте об этом, ребе. А теперь, как насчет прогулки по городу?

– Полагаю, вы сперва хотите осмотреть Стену?

– Ага, сначала Стену. У нас своя причина. – Он ухмыльнулся и подмигнул партнеру.

Они взяли такси, и все время, пока ехали, Маркевич, сидя в середине, вертелся во все стороны, чтобы ничего не пропустить.

– Смотри, Кац, там… проехали. Это было… Что там, ребе? О, взгляните на этого старого еврея с пейсами… Эй, а это араб, да? Я имею в виду, если кто носит на голове клетчатые тряпки, то это араб. Правильно?.. Эй, а это церковь…

Он продолжал так вертеться до самых Ворот Яффы, задавая вопросы и не дожидаясь ответа, указывая пальцем на что-нибудь необычное – людей, дома, вывески.

– Думаю, нам сюда, вы сможете посмотреть Старый Город, – сказал ребе.

Они пересекли площадь перед воротами и подошли к крытой улице.

Кац замешкался.

– Нужно идти туда? Это безопасно?

– Конечно, Кац. Посмотри на этих бородатых старикашек. Если они могут здесь пройти, то мы и подавно.

Они вошли. Маркевич отпускал реплики, не столько удивленные, сколько недоверчивые.

– Вообрази, Кац, это улица… У них это считается обычной улицей… Вообрази… посмотри на этих женщин с закрытыми лицами. Чего они боятся?.. Как можно так жить?.. Смотри, обувной магазин. Лучше не останавливаться, Кац, а то придется купить… эта рухлядь… кто ее покупает?.. Как они могут получать доход… Смотри, парень продает халву… Когда ты в последний раз ел халву?.. Это, полагаю, мясная лавка… Смотри, все открыто… Думаю, они никогда не слышали о дезинфекции…

Наконец они пришли к Стене, осмотрели площадь вокруг нее, и Маркевич сказал:

– Совсем другое дело. Ребе, я полагаю, вы сюда ходите каждый день?

– Ну, я здесь бываю.

– Да ну, а я думал, вы сюда ходите молиться ежедневно.

– Нет, мистер Маркевич, не думаю, что это обязательно. Молитвы у Стены не становятся сильнее.

– Может, мы пойдем туда прямо сейчас? – взмолился Кац. – Или надо купить билет, а может, внести пожертвование – там за столом сидит парень…,

– Он просто раздает бумажные ермолки тем, у кого их нет, мы можем идти и так. Это бесплатно.

– Представляешь, Кац, бесплатно. Слушайте, ребе, – Маркевич впервые понизил голос, – мы подумали, что вы прочитаете нам молитву. Особую молитву, об успехе нашего предприятия…

– Особенно о финансах, – вставил Кац.

– Да, особенно о финансах, но я имел в виду все сразу.

Ребе покачал головой.

– У нас каждый за себя, мистер Маркевич. Мы, евреи, не имеем посредника между Богом и человеком, и вы сами можете встать к Стене и сказать все, что у вас на сердце и в душе.

– Но я не знаю иврита, кроме нескольких молитв – благословений на хлеб и вино…

– Уверен, Господь вас поймет, если вы будете говорить по-английски или даже просто подумаете про себя.

– А он не будет возражать, что разговор пойдет про бизнес? Ведь на благо страны…

Ребе улыбнулся.

– Люди просят о разном, некоторые даже оставляют в Стене записки, понимаете?

– Ага. – Маркевич огляделся и, увидев, что никто за ним не следит, выдернул несколько свернутых бумажек. Он развернул одну и спросил у ребе: – О чем тут речь?

Ребе прочел: «У меня шесть дочерей, а жена ждет седьмого ребенка. Дорогой Господь, пусть это будет мальчик, чтобы он смог прочитать каддиш по мне и жене, когда мы умрем».

Маркевич развернул другую, и ребе перевел: «Моя жена больна. Она обуза себе и мне. Дорогой Господь, прими ее к себе или исцели».

Маркевич покачал головой и поцокал языком от неловкости, что влез в чужие проблемы.

– Маркевич не любопытен, ребе. Он просто хочет все понять. – Он развернул третью. – О, эта на английском, – и прочитал: «Америкэн Телефон – 52, IBM – 354, „Крайслер“ – 48, „Дженерал моторз“ – 81. Я не прошу богатства, дорогой Господь, я только хочу заработать, чтобы выкрутиться.»

Он тщательно сложил бумажки и снова вставил их в щели Стены.

– Стоит попробовать, Кац. Дай мне карандаш и бумагу.

Ребе ждал, пока они писали свои просьбы и всовывали их в щель. Потом оба встали у Стены, бормоча на иврите слова, которые знали. И хотя он стоял в стороне, до него долетел голос В. С. Маркевича, который призывал благословение на вино и хлеб, а затем произнес четыре вопроса, которые обычно задает самый младший ребенок во время Седера. После этого Маркевич помолчал с минуту, закрыв глаза и сосредоточенно хмурясь. Наконец он сказал:

– Дорогой Господь, тебя просит В. С. Маркевич, – и отступил назад.

Народ продолжал прибывать, и ребе со спутниками собирались уходить, как вдруг увидели группу американцев, таких же преуспевающих людей средних лет, как они сами; руководил ею мужчина в черной шляпе и строгом костюме. Его можно было принять за раввина.

– Разойдитесь и станьте прямо у Стены, – приказал он. – Не бойтесь, не стесняйтесь, у вас здесь столько же прав, сколько у других. Теперь все вспомним страницу шестьдесят один…

Маркевич многозначительно покосился на партнера и кивнул на молящихся американцев.

Они взяли такси до площади Сион, там прошлись по улице Бен-Егуда и Яффской дороге – деловому центру нового города. Узкие улицы и маленькие, бедные магазинчики приезжих разочаровали..

– Ну, это точно не Пятая авеню, а, Кац? – хмыкнул Маркевич.

– Это не Пятая авеню, и даже не Бойлстон-стрит илу Вашингтон-стрит, но зато здесь нужен очень небольшой капитал, чтобы начать дело.

Ребе подумал, что земляки устали, и повел их в ближайшее кафе. Они заказали кофе и стали разглядывать других посетителей, читающих журналы и газеты.

– Они приходят читать? – спросил Кац.

– Они приходят встретиться с друзьями, почитать, поговорить, нарушить монотонные будни за чашкой кофе, – объяснил ребе.

– Полагаю, они никогда не слышали о текучести клиентов, – сказал Маркевич, ставя чашку на стол. – Куда теперь, ребе?

Тот кивнул официантке, она подошла.

– Что-нибудь еще, джентльмены? Тогда за три кофе – три лиры.

– Думаю, можно взглянуть на университет, – сказал ребе, сунув руку в карман.

Маркевич удержал его.

– Нет, ребе, когда В. С. Маркевич ест, В. С. Маркевич платит. Сколько?

– Нет, мистер Маркевич, – ребе сунул монеты в руку официантки. – Вы гости, а я здешний житель.

В университете партнеры расслабились. Вот это уже что-то. До сих пор они испытывали разочарование. Старый Город был живописен, а люди – интересны, но все это уже знакомо по фильмам и открыткам, а вблизи все оказалось грязным и обшарпанным. Западная Стена – ну, это всего лишь стена, они не ощущали ее магии. И площадь Сион была старой и потрепанной, не такой, конечно, как Старый Город, но и не такой, какую они ожидали увидеть после сотен слайдов и фильмов.

Другое дело – университет! Новые современные постройки, широкие площади, открытые пространства, – вот таким должен быть город, а то и вся страна. Многие годы они покупали израильские облигации и делали взносы. Теперь наконец ясно, куда пошли деньги. Они шли, глубоко вдыхая чистый свежий воздух, как будто его испускали новые дома. Потом они остановились и потрогали каждую мемориальную доску.

– «Пожертвование семьи Айзексон из Канады… От щедрот Артура Борнштейна из Поукипси… Установлено в честь Сэди Эптакер… Комната Гарри Дж. Альтшулера… Мемориальная библиотека строительного дизайна Мориса Д. Маркуса…»

Они читали вслух и комментировали.

– Думаешь, это тот Маркус из иннгерсольских Маркусов?

– Смотри, Кац! Монтгомери Леви из Родезии, представляешь?

– Там тоже есть евреи. А вот из Дублина, Ирландия…

Позже в номере отеля за прохладительными напитками они обсуждали прошедший день.

– По правде говоря, Кац, я слегка разочарован ребе. Я думал, если он раввин, то, подходя к Стене, должен каждый раз молиться, а он был там всего несколько раз. Это здесь, в Иерусалиме, неправильно. И почему он отказался помолиться за нас? Ведь это его работа, так? По-моему, он устал быть раввином.

– Так он в отпуске, а работа раввина – это всего лишь работа. Ты едешь в отпуск – ты хочешь отдохнуть?

В. С. Маркевич покосился на партнера.

– Ты уверен, что это отпуск?

– А что же?

Маркевич понизил голос до хриплого шепота, который мог отчетливо быть слышен в коридоре.

– А может, он не собирается возвращаться? Может, думает остаться здесь, и потому отказался молиться за нас, как будто мы уже не его община. Помнишь, в кафе он настоял заплатить за всех. Когда это раввин запускал руку в карман? А помнишь, он сказал, что мы – гости страны, а он – житель?

Кац кивнул.

– Тут ты прав.

Маркевич осушил стакан и откинулся в кресле, сияя от собственной проницательности.

– Попомни мои слова, Кац, он не вернется. И еще скажу тебе: если он не вернется и ребе Дойч останется у нас, В. С. Маркевича это не заденет.

– И как все прошло? – спросила Мириам.

Ребе ответил не сразу, нахмурясь, точно стараясь подобрать слова.

– Знаешь, любопытно, – наконец сказал он, – стоит пожить здесь, не обязательно долго, и начинаешь чувствовать себя местным, по крайней мере с туристами. Они тебя поражают, ты обижаешься на их непонимание, на их покровительственный тон, на сравнения с Америкой, которые они произносят вслух и которые можно почувствовать и без слов. Обижаешься на их чувство хозяев этой страны, потому что они делали взносы…

– Ты и вправду говоришь, как местный.

– Полагаю, да. Может, я начинаю думать и чувствовать, как местный.

Мириам встала и подошла к столу, чтобы поправить книги, вазу с цветами, пепельницы. Стоя спиной к мужу, она сказала:

– Мне кажется, Дэвид, ты намекаешь, что хочешь здесь остаться.

– Я мог бы, – тихо сказал он. – По крайней мере, на какое-то время. А ты?

– Не знаю, посмотрим. Что ты будешь делать – я имею в виду работу? Здесь ты не можешь быть раввином.

– Знаю.

Она обернулась.

– Дэвид, ты устал быть раввином? Ты хочешь бросить это дело?

Он рассмеялся.

– Забавно: раввин приезжает в Святую Землю и теряет веру. Конечно, еще поступая в семинарию, я знал, что не смогу быть таким же раввином, как мой дед в маленьком российском городишке, откуда он родом, или как в ортодоксальной коммуне, где он поселился в Америке. Он был судьей, используя познания в Талмуде для разрешения всех вопросов. Так у меня не получится. Но я думал, что смогу стать раввином, как мой отец, лидер общины, который вел ее по правилам иудаизма и не позволял скатиться в окружающее романтическое христианство. Их традиционная практика – например, чтение молитв в определенное время суток, – не вязалась с современным укладом жизни, но тем они и отличались от соседей.

С тех пор как я приехал в Израиль, я стал думать, что все это – религиозные привычки диаспоры, эмигрантов. В первую же Субботу здесь я почувствовал этот дух, когда не пошел в синагогу, а затем – в нерелигиозном киббуце. Всю неделю его члены упорно работали, а в Субботу они надели чистые одежды, пировали и отдыхали, это укрепило их силы на предстоящую неделю. Я понял, что так и должно было быть. Мне кажется, здесь, на нашей родине, все религиозные привычки превратились в бессмысленный набор слов, важный для эмигрантов, но ненужный здесь. Я увидел это в любопытных глазках маленького сына Ицикаля, когда он наблюдал за моей молитвой.

Надевать черные ремешки на руку и лоб, закутываться в шаль, чтобы прочитать слова, написанные сотни лет назад, – это полезно в Америке, чтобы не забыть, что я еврей, но здесь, в Израиле, мне не нужно напоминание. В Барнардз Кроссинг моя работа – это обряды; я женю, хороню, читаю молитвы на все случаи жизни. И этого ожидали от меня Маркевич и Кац.

Сунув руки в карманы, он заходил взад-вперед.

– Но они не типичные представители общины.

– Да, они немного смешны, но их мнение не слишком отличается от мнения общины.

– Дэвид, ты принял решение? Ты точно хочешь оставить раввинство?

– Нет… не знаю, – с отчаянием сказал он, грустно глядя в пол. – Но…

– Но ты хочешь знать, как я на это посмотрю? Ну что же, я вышла за тебя замуж, когда ты еще не был раввином, и если бы тебя выгнали из семинарии, я бы не подала на развод. Но надо на что-то жить, как ты думаешь?

– О, я всегда найду работу. – Он поднял голову, и голос зазвучал бодрее. – Можно вступить в киббуц, или займусь преподаванием, или буду писать в газету. Я достаточно прилично говорю на иврите. Конечно, придется привыкнуть жить скромнее, и вместо бесплатной работы в больнице ты будешь работать за деньги…

– Это меня не беспокоит, я стану делать ту же работу. Остальные в отделении получают за нее деньги. Но пройдет время, пока я смогу работать.

– Да?

– Сегодня в больнице я отпросилась и пошла к своему врачу. – Она поколебалась. – У меня будет ребенок, Дэвид.