Текст книги "Ребе едет в отпуск"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9

«Сердечно приглашаем вас познакомиться с ребе Дойчем и миссис Хьюго Дойч, а также пожелать доброго пути ребе Смоллу и миссис Дэвид Смолл, которые отправляются в Святую Землю. Сбор в синагоге в понедельник, 28 декабря, с 4 до 6 часов вечера».

Так гласило приглашение, разосланное всем членам общины. Его составление, печать и рассылку поручили Малкольму Слотнику, который работал в рекламном бизнесе и слыл экспертом по таким делам.

Разумеется, когда он представил свой проект на совете, возникли возражения.

Берт Рэймонд сказал:

– Боже, Мэл, я имел в виду что-то типа «Сердечно приглашаем вас на прием в честь…» Ну, более формально.

– Ты с луны свалился, Берт? Это какое-то средневековье. Сейчас все проще и неформальнее. Пошли такое приглашение, и люди придут в смокингах и черных платьях.

– Может, ты и прав, Мэл, – заметил Марти Дрекслер, – но ты не сообщаешь, кто такой ребе Дойч. То есть сначала следует сказать что-то вроде… «та-та, та-та, та-та познакомиться с нашим новым ребе и т. д. и т. п.»

– Ну да, но тогда все подумают, что ребе Смолл уезжает навсегда.

– И что? – Марти улыбнулся и взглянул на Берта.

– И то, что будет куча вопросов, а нам придется отвечать. Возьми Эла Беккера – самого верного защитника ребе. Я только начал заниматься его «линкольном»…

– Я понимаю, о чем ты, – поспешил перебить Рэймонд. – По правде говоря, я тоже только начал заниматься завещанием Меира Паффа и не знаю, как он на это посмотрит…

Стэнли Агранат предложил написать «нашему любимому ребе».

– С каких пор он твой любимый ребе?

– Но так всегда говорят.

– Только на похоронах.

Два раввина и их жены стояли в углу, ожидая гостей. Было еще рано, и члены общины суетились с последними приготовлениями: расставляли чашки и блюдца, несли тарелки с печеньем и кексами, спорили из-за цветов и украшений. Женщины то и дело обращались к женам раввинов за советом или поддержкой – подчеркивали их авторитет или просто искали повод поговорить с новой раввиншей.

Немногочисленные члены попечительского совета держались в стороне от суеты, временами косясь на раввинов, которых оставили вдвоем, считая, что им надо переговорить о деле. Нельзя было не заметить разницу. Если ребе Смолл был среднего роста, худым и бледным, ребе Дойч отличался высоким ростом, осанкой, румяными щеками и широкими плечами. Он был по-настоящему красив: высокий лоб, грива седых волос, казавшихся просто белоснежными по контрасту с черной шелковой ермолкой, у него был орлиный нос и чувственный рот, обрамленный седоватыми усами и эспаньолкой. Когда он говорил, звонкий баритон звучал, как у профессионального оратора, совсем не так, как голос ребе Смолла, который даже проповедь читал ровным будничным тоном. Никто из членов совета не высказался вслух, но все стало ясно, когда Берт Рэймонд заметил:

– Он в самом деле хорош.

И все согласились с Марти Дрекслером:

– Вот как должен выглядеть раввин.

Женщины были так же очарованы миссис Дойч, как мужчины – ее мужем. Она тоже была рослой, стройной, седые волосы зачесаны назад и скреплены на затылке гребнем. Получалась почти корона, придававшая ее облику едва не королевское величие. Когда глава женской общины представила ей активисток, она заметила:

– Знаете, девочки, я никогда не скажу Хьюго, но факт, что здесь общиной правят женщины.

Все были очарованы.

Они любили Мириам Смолл, но так, как любят соседку-студентку в коротких носках и мокасинах, которая иногда может посидеть с детьми. Рядом с Бетти Дойч она казалась не просто молодой, но и незрелой.

Когда к ней подошли с вопросом, куда поставить семисвечники, Мириам ответила:

– О, я бы поставила их ближе к середине, чтобы не мешали наливать.

А Бетти Дойч отошла подальше для лучшего обзора, потом подошла, передвинула подсвечники в конец стола, отошла опять и только потом сказала:

– Теперь они достаточно далеко, чтобы не мешать разливать вино, да и стол кажется длиннее. Не так ли, девочки?

Горячее одобрение «девочек» показало, что миссис Дойч добилась безоговорочного признания. Заметив это, она продела руку под локоть Мириам и повела ее к мужьям, шепнув по дороге:

– Когда вопрос не так уж важен, я всегда соглашаюсь с мнением сестер и побуждаю их делать то, что им и так хотелось.

– Сколько собирается на службу в канун Субботы, ребе? – спрашивал ребе Дойч.

– Обычно от пятидесяти до семидесяти пяти человек.

Ребе Дойч поджал губы.

– При том, что в общине почти четыреста человек? Гм… Вы даете объявления?

– Только в газете.

– Ну, помимо этого мы обычно рассылали по пятницам открытки. Я нахожу это довольно эффективным. И еще я стараюсь подобрать интересное название для службы – что-нибудь актуальное. Это помогает…

– Вроде темы о сексе? – невинно осведомился ребе Смолл.

– Вообще-то вопрос о сексе в Талмуде был темой одной из моих служб. Собралось очень много народу.

К ним присоединились жены.

– Полагаю, в Израиле вы сразу поедете на экскурсии, – заметила миссис Дойч.

– Честно говоря, мы ничего еще не планировали, – сознался ребе Смолл.

– Дэвид не любит экскурсии, – пояснила Мириам.

– Ребе Смолл скорее ученый, – сказал ребе Дойч. – Я думаю, он большую часть времени проведет в университетской библиотеке.

– Об этом я не думал, – ответил ребе Смолл. – Я работаю над книгой, но уже собрал все данные.

– И что, у вас нет особых планов? – удивился Дойч.

– Мы просто поживем там.

– Вот как?.. – вряд ли ребе Дойча это убедило, и он решил, что его коллега слишком скрытен.

Наступила неловкая пауза, затем Бетти Дойч решила спросить:

– У вас есть в Израиле родственники?

– У Дэвида нет, а у меня – тетя. Она сняла нам квартиру в Иерусалиме в районе Рехавия.

– О, это прекрасное место. Мой брат Дэн сейчас в Иерусалиме, если хотите, я дам вам его адрес. Он бывал там уже много раз, последний раз прожил почти год. Прекрасно знает город и мог бы показать вам.

– Дэн Стедман, журналист?

– Да, он пишет книгу о стране. И сын его Рой тоже там, учится в университете.

– Как мило. Пишет дипломную работу?

– О, нет, он еще молод. Учится в Ратхерсе и проходит начальный курс за границей.

– В любом случае дайте вашему брату наш адрес, – кивнул ребе Смолл. – Виктори-стрит, пять, обращаться к Блотнеру. Они с сыном вполне могут приходить к нам на субботнюю трапезу.

– О, Дэн будет очень рад, – она записала адрес. – Я напишу ему через пару дней.

К ним спешил Берт Рэймонд.

– Люди начинают собираться, – объявил он. – Я буду здесь стоять и представлять их вам, ребе Смолл и…

– Думаю, меня они знают, – сухо возразил ребе Смолл. – Пусть лучше рядом с вами стоят ребе и миссис Дойч, и когда вы представите им гостей, те смогут попрощаться с нами.

– Думаю, вы правы, так и сделаем.

Пары вовремя поменялись местами – Рэймонд встретил первых вошедших словами:

– Привет, Майк. Ребе Дойч, представляю вам Майера Фельдмана. А также Розали. Ребе Дойч, наш новый духовный наставник, и миссис Дойч.

Целый час Рэймонд представлял членов общины, и ребе Смолл был поражен обилием «основателей», «столпов» или, по крайней мере, «отличных работников». Целый час люди шли сплошным потоком, затем он поредел, и у раввинов с женами появилась возможность смешаться с толпой гостей. Вскоре Смоллы обнаружили, что оказались в противоположном конце зала, вдали от Дойчей. Люди прокладывали в толпе дорогу, чтобы пожелать Смоллам приятного путешествия, посоветовать маршрут, сообщить нужные, по их мнению, сведения, всучить адреса друзей и родственников, которые должны быть ужасно рады предстоящей встрече.

Около шести часов Мириам, помня о договоренности с приходящей няней Джонатана, намекнула мужу, что пора.

– Думаю, ты права, – согласился ребе Смолл. – Здесь главное – новый ребе и миссис Дойч.

Они пробились к Дойчам, пожали им руки и пожелали друг другу удачи.

– Когда вы едете? – спросил ребе Дойч.

– В четверг.

– Я надеялся, что мы еще увидимся, но нам нужно на пару дней вернуться в Коннектикут.

– И мы будем заняты, – заверил ребе Смолл.

– Не беспокойтесь за общину, – успокоила миссис Дойч. – Хьюго за ними присмотрит. – Она поколебалась. – Вы не боитесь взрывов?

– Здесь или там?

– О, замечательно! – Она потянула мужа за рукав. – Я спросила ребе Смолла, не боится ли он взрывов, а он спросил: «Здесь или там?»

Тот вопросительно взглянул на жену.

– Ну, знаешь, – нетерпеливо пояснила она, – все эти теракты в колледжах там, у них.

– Ха-ха, ну конечно. Здорово, ребе: верная оценка обществу, и хорошая тема для проповеди. Можно мне ее использовать?

Ребе Смолл ухмыльнулся.

– Разумеется, ребе.

Ребе Дойч протянул руку.

– Ну, езжайте с миром и возвращайтесь с миром, – сказал он на иврите и хихикнул. – Здесь или там? Здорово.

По дороге домой Мириам спросила:

– Ну, что ты о них думаешь?

– По-моему, нормально. Я не много с ними общался.

– Они профи, Дэвид.

– Профи?

– Профессионалы. Уверена, у них не будет проблем ни с общиной, ни с советом. Они всегда знают, что сказать и как сказать. Община будет есть у них с рук, и с удовольствием.

Гораздо позже, уже побывав на ужине у Рэймондов, Бетти Дойч спросила:

– Дорогой, тебе не показалось, что у Смоллов есть проблемы с общиной или, по крайней мере, с членами совета?

Хьюго Дойч аккуратно повесил пиджак на вешалку.

– Мне намекали на это и председатель, и близкий друг Смолла – как его – Дрекслер. Еще когда мы только встретились. Это не здорово, ведь чтобы управлять общиной, нужно умение, а у ребе Смолла его пока нет. И не уверен, что когда-нибудь появится.

Он расшнуровал ботинки и надел тапочки.

– Понимаешь, он теоретик. Несколько лет назад опубликовал статью о маймонидах – я не читал, но слышал похвальные отзывы. Люди такого рода не сильны в управлении общиной. Они занимаются не своим делом, и иногда вовремя это понимают и меняют род деятельности – преподают или уходят в науку. А иногда продолжают заниматься не своим делом, мучая и себя, и других.

Жена улыбнулась.

– Может, он это поймет, побывав в Израиле?

Глава 10

Пока Рой Стедман тер лицо сухим полотенцем, его друг Абдул расхаживал по маленькой комнатке, изучая развешанные по стенам постеры: свинья в полицейской форме, стоящая на задних ногах; монашка, задравшая юбку, чтобы достать из чулка кошелек; обнаженная пара, стоящая лицом к лицу, держа друг друга за гениталии, как люди, пожимающие руки при знакомстве.

Через плечо Абдул спросил:

– А как на это смотрят девушки? Не сердятся?

– Еще ни разу не сердились, – отмахнулся Рой, не желая признаться, что еще ни одна девушка не побывала в его в комнате. – Может, это настраивает их на нужный лад.

– Очень умно придумано. А если твой отец – как вы говорите, папа – к тебе приедет, ты все это оставишь?

– Ну да, почему нет? – Рой повесил полотенце на крючок и принялся расчесывать длинные волосы.

– Твой папа богат?

– Богат? Не сказал бы. Обеспечен – это да, но не богат.

– Раз он остановился в «Царе Давиде», то богат, – упорствовал Абдул.

– А там так дорого? Я был там пару раз, и ничего особенного.

– Поверь мне, – настаивал Абдул, – там дорого. Может, день или неделю и недорого, но жить постоянно…

– Может, у него скидки, – он же с телевидения. А может, он недолго там задержится. В письме он говорит, что собирается купить машину или нанять автобус и поездить по стране – по нескольку дней то тут, то там. Это для книги, которую он пишет.

– А ты поедешь с ним?

– Хотелось бы.

– А машину ты сможешь брать для себя?

Рой улыбнулся.

– Слушай, если у моего старика будет машина, держу пари, я буду ездить чаще него.

– Тогда для Абдула у тебя не останется времени. А девушек – как ты их называешь – пташки? – будет в достатке.

– Не-а, – но идея Рою явно понравилась. – Местные девчонки – они как льдышки.

– Льдышки?

– Ну да, холодные.

– А, понятно. – Абдул важно кивнул и улыбнулся. – Могу познакомить с другими – горячими.

– Ты имеешь в виду арабок? Они даже хуже евреек. Еврейская девушка – как веревка, за другой конец которой держится ее отец.

– Но есть и другие – они знают, как себя вести с мужчиной, что ему надо. Они заставят кипеть твою кровь. – Абдул похлопал молодого друга по плечу. – Доставай машину, я достану пару девушек, и поедем к моему родственнику на пару дней, на уик-энд. Нам будет хорошо, вот увидишь.

– Да? А сегодня нельзя?

– Сегодня ночью?

– Нет, не ночью…А зачем ехать к твоему родственнику? Почему нельзя здесь?

– Может быть. Я подумаю. – Парень решительно сменил тему. – Твой папа сионист?

– Боже, откуда я знаю? Я никогда об этом с ним не говорил.

– Все американцы – сионисты, – Абдул не смог скрыть негодования.

– Я американец, и я не сионист, – мягко возразил Рой.

– Я имею в виду – все американские евреи.

– И что с того?

– Но ты мне говорил, что твоя мать не еврейка, так что по закону ты не еврей.

– Не знаю, – вздохнул Рой. – Я всегда считал себя евреем, и друзья думали так же. Пока я не пошел в колледж, у меня все друзья были евреи.

– Здесь тоже.

Рой рассмеялся.

– Точно. Здесь тоже, но и здесь я в колледже.

– Правильно. – Абдул посмотрел на часы. – Ты встречаешься с отцом в восемь, не опоздай. И лучше приоденься.

Рой изумленно взглянул на друга.

– Приодеться, чтобы встретить собственного отца? И разве я плохо одет?

Абдул, будучи старше восемнадцатилетнего Роя на восемь лет, возмущенно покачал головой. Рой был в голубой джинсовой куртке, таких же линялых джинсах, обтрепанных внизу, и сандалиях на босу ногу. Абдул не мог понять, почему американские студенты предпочитают одеваться, как простые феллахи, когда у них хватало денег на нормальную одежду. Он-то знал, что сам одет нормально, даже хорошо: блестящий черный облегающий костюм из тонкой шерсти, рубашка с жестким воротничком и широкий цветной галстук. Ботинки, составлявшие предмет особой гордости, были итальянскими, начищенными до блеска, с большими медными пряжками.

– Ты не понимаешь, Рой. Ты придешь в «Царь Давид», а там по вестибюлю расхаживают женщины в норке, невзирая на жару. Твой папа поведет тебя обедать в «Грилл», а туда без галстука, да еще и без носков, просто не пустят. Прическа тоже не понравится, но это ничего, а вот в куртке и без галстука…

– Но я так одеваюсь, – буркнул Рой, – а если кому-то не нравится, пусть подавятся. Отец, насколько я знаю, хочет видеть меня, а не костюм с рубашкой. Что же до метрдотеля, нельзя подстраиваться под таких типов. Скажу тебе, Абдул, человек должен быть собой, это главное.

Абдул пожал плечами, не желая спорить с молодым американцем, дружбой с которым дорожил.

– Может, ты и прав, Рой. Пойдем, провожу тебя до автобуса.

Они постояли на освещенной остановке, пока Рой не сел в автобус, затем Абдул шагнул в темноту и вдруг услышал за собой шаги.

– Это ты, Махмуд? – спросил он по-арабски. – Кажется, я заметил тебя раньше. Шпионишь за мной?

Человек остановился.

– Я не шпионил. С кем ты дружишь – твое дело, пока мы в этом не замешаны.

– Я знаю, что делаю, – отрезал Абдул.

– Ладно, не буду спорить, но если ты считаешь, что обманул евреев, водя дружбу с одним из них…

– Вот что я скажу тебе, Махмуд: мы все под наблюдением, так как израильтяне знают, что мы сделаем все для победы над ними. Но они надеются, что если будут хорошо с нами обращаться, например поощрять нашу учебу в университете, то мы успокоимся и смиримся с их контролем. Но за кем они будут строже наблюдать – за теми, кто смирился, или за теми, кто все еще упрямится? И запомни, им очень хочется верить, что они многих из нас покорили. – Он улыбнулся в темноту. – А я им немного помогу. Рой молод и не слишком умен, но он – хорошее прикрытие. А если бы ты за мной не шпионил…

– У меня для тебя новости.

– Да?

– Из Яффы. В «Шин Бет» произошла перестановка, и Адуми перевели в Иерусалим. Он сейчас здесь, его видели.

– И что?

– Может, нам надо повременить и посмотреть, что будет, – тихо сказал собеседник.

– Давно он здесь?

– Кто знает? Возможно, несколько месяцев.

Они шли молча, потом Абдул сказал:

– В конце концов, какая разница?

– Большая. Если он здесь по делу, мы скоро увидим те же жесткие методы, что и в Яффе и Тель-Авиве.

– Нет, – возразил Абдул, – в Иерусалиме такие вещи невозможны. Здесь столько приезжих из разных стран…

– В Тель-Авиве еще больше.

– Но там в основном бизнесмены, – возразил Абдул, – и интересуются они только крупными сделками. А здесь в Иерусалиме – люди религиозные, ученые, дипломаты, писатели и журналисты, – те, кого евреи стараются убедить в своей либеральности и демократии. Именно здесь большая христианская община со связями в Европе и Америке. А в маленьком городке все сразу становится известным, ничего нельзя скрыть. Поверь мне, методы, которые он пользовал в Яффе и Тель-Авиве – задерживал сотни наших людей и допрашивал их по нескольку дней, – здесь просто невозможны. К тому же, если его перевели сюда, он здесь задержится. Так что, нам ничего не делать? Ждать, пока произойдет следующая перестановка и пришлют еще кого-нибудь? Разве мы женщины только потому, что у одного из нас такая репутация? Лично я собираюсь действовать: связаться со швейцарцем, чтобы он все приготовил. И действовать по плану.

– А остальные?

– Продолжай, как договорились, или лучше, найди дружелюбного еврея и будь с ним, когда все случится.

Глава 11

Джонатану нравилось все: расхаживал ли он по залу ожидания компании «Эл-Ал» или стоял возле старухи, наблюдая, как она перекладывает пожитки из сумки в сумку. После полета из Бостона в Нью-Йорк, из аэропорта Логан в аэропорт Кеннеди, он чувствовал себя бывалым путешественником.

Мириам, на чьих плечах лежали все заботы, тревожилась и суетилась, составляла бесконечные списки – вещей, дел, того, что надо не забыть. Теперь, в аэропорту, она поняла, что поздно исправлять ошибки, и собралась расслабиться и наслаждаться путешествием. Сейчас она пила кофе из бумажного стаканчика, окруженная куртками и сумками – их ручной кладью. Странно, но она совсем не волновалась за Джонатана: все пассажиры, ожидающие вечернего рейса, казались удивительно знакомыми, как одна семья, где кто-нибудь обязательно за мальчиком присмотрит. Тем более что муж все толкал ее и говорил: «Взгляни на пару у прилавка. Разве он не похож на Марка Розенштейна?»

Из всех троих не терпелось одному ребе. Чем быстрее они будут в самолете, тем быстрее попадут на место. Он уже не мог ждать, постоянно смотрел на часы, вставал и расхаживал по залу ожидания, чтобы убить время. Подходя к окну, он с тревогой вглядывался в метель, боясь, что это задержит взлет, но вспоминал, что в Логане их это не задержало, и успокаивался.

Наконец из динамика прозвучало объявление о начале посадки – как всегда, сначала на иврите, затем на английском. Смоллы собрали свои вещи, Джонатана взяли за руку и поспешили в очередь. У пассажиров проверили ручную кладь, затем мужчин и женщин разделили.

Каждый входил в занавешенный отсек, где подвергался электронной проверке на металл, а затем следовал личный досмотр. Ребе видел эту процедуру в боевиках по телевизору, но никогда не проходил ее сам. Джонатан захныкал: досмотр показался ему похожим на визит к врачу, после чего обычно следовала какая-нибудь гадость вроде укола, но отец его успокоил.

– Ну, Джонатан, все в порядке, в полном порядке.

Когда к ним вернулась Мириам, он заметил:

– Нас проверяли так тщательно, даже интимные места. А тебя?

Она кивнула.

– Точно так же. Хорошо, что принимают такие меры безопасности.

Хотя у всех в самолете были свои места, не обошлось без толкучки и споров.

– Почему они это делают? – простонала Мириам, глядя на толпу в проходе салона. – Неужели непонятно, что мы не взлетим, пока все не сядут?

Ребе взглянул на попутчиков.

– Думаю, для некоторых это первый полет. А может, они не верят, что всем хватит места. Все мы скептики.

Они успели проголодаться, но, к счастью, стюарды и стюардессы принялись сервировать столики сразу после взлета. Некоторых пассажиров они обходили стороной. Человек, сидящий через проход от ребе, указал на это одному из стюардов.

– Смотрите, этому мужчине не дали поднос.

– Знаю, знаю, – ответил стюард. – Вы его адвокат? – Он поспешил дальше.

Человек перегнулся через проход и обратился к ребе:

– Наглый тип. Эти молодые израильтяне все наглые – никакого уважения.

Вскоре выяснилось, почему некоторым не дали поесть. Закончив разносить подносы, стюарды стали раздавать картонные коробки с надписью «Только кошерное».

– Ага, почему же он не мог объяснить? – возмутился пассажир. – А разве наш обед не кошерный? Мне говорили, что у «Эл-Ал» вся еда строго кошерная.

– Почему бы вам не спросить стюарда? – предложил ребе.

– И нарваться на очередную грубость?

– Ладно, я спрошу. Мне самому интересно.

Дождавшись появления стюарда, он потянул его за рукав и спросил:

– Разве наш обед не кошерный? И почему у других еда более кошерная?

Стюард пожал плечами и улыбнулся.

– Шесть лет я здесь работаю и до сих пор не знаю.

Ребе улыбнулся в ответ и кивнул, но сосед через проход удрученно покачал головой.

– Фанатики, вот кто они. Целая страна фанатиков.

Вскоре после ужина погасили свет и пассажиры устроились на ночь. Мириам и Джонатан заснули, но ребе удавалось только временами подремать. Тем не менее с восходом солнца он не чувствовал ни усталости, ни сонливости. Мириам, да и большая часть пассажиров уже проснулись; два-три человека в проходе лицом к окнам уже читали утренние молитвы, накинув таллис[8]8
  Молитвенное покрывало [талит]. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

– Дэвид, ты проснулся? – спросила Мириам. – Стюард сказал, скоро подадут завтрак.

Он кивнул, но не ответил, и по шевелящимся губам она поняла, что муж молится. Закончив, он сказал:

– Я молился сидя, но, по крайней мере, лицом в нужную сторону. А они, – кивок в сторону людей в проходе, – смотрят не туда, куда надо.

– Что это значит?

– Самолет летит на восток, и я смотрю туда же. А они – на север и юг.

Сосед скова похлопал его по руке и кивнул на проход.

– Что я говорил? Фанатики.

После завтрака пассажиры принялись готовиться к посадке, хотя оставалось еще несколько часов лета. Они рылись в сумках в поисках паспортов и адресов; те, кто вставал с кресел и подсаживался к знакомым, вернулись на места; те, кто завел знакомства в самолете, записывали новые адреса. То и дело командир экипажа сообщал, что видно сквозь просветы в облаках: Альпы, побережье Греции, греческие острова, – и пассажиры тут же бросали свои дела и кидались к иллюминаторам.

Наконец, было объявлено, что самолет приближается к Израилю и аэропорту Лод. Те, кто сидел справа от прохода, видели зелень полей, а затем черный асфальт. Когда через несколько минут самолет легко приземлился и остановился, пассажиры разразились аплодисментами – то ли в честь мастерства пилота, то ли в честь окончания долгого полета и посадки на израильской земле в целости и сохранности, – этого ребе не знал. Но заметил, что у Мириам влажные глаза.

Командир произнес на иврите:

– Благословен будь, ступающий на землю Израилеву, – а затем по-английски: – Добро пожаловать в Израиль.

Только что прошел дождь, и пассажирам пришлось шлепать в аэропорт по лужам. Джонатана крепко держали за руку, чтобы он их обходил. Воздух был мягок и свеж, как майское утро.

За стойкой таможни клубился народ, встречая друзей и родственников. Следя одним глазом за багажом на транспортере, Мириам и ребе искали среди встречающих лицо, напоминающее фото тети Гиттель из семейного альбома многолетней давности. К тому моменту, как они прошли таможню, толпа здорово поредела, но все равно никто тетю Гиттель не напоминал. И только когда они устроились на скамейке и Мириам стала рыться в сумке в поисках адресной книжки, примчалась та, озабоченно спрашивая:

– Вы Смоллы? Ты Мириам?

– О, Гиттель!

Гиттель прижала Мириам к груди, потом застенчиво протянула руку ребе. Он взял ее за руку и поцеловал в щеку.

– А это Джонатан! – Она порывисто прижала мальчика к себе, отпустила и отошла назад, чтобы взглянуть на всю семью. Теперь она была готова приступить к делу.

– Машина не заводилась! В дождь начинаются проблемы с аккумулятором. А сегодня впервые за несколько недель после засухи пошел дождь – это вы его с собой привезли. Хороший знак. Вы голодны? Хотите кофе? Нет? Тогда в путь.

Махнув зонтиком, она подозвала носильщика и, ткнув зонтом в тротуар, велела ждать на этом месте, пока она не пригонит машину со стоянки. Ребе хотел предложить свою помощь, если машина опять не заведется, но не успел. На этот раз аккумулятор явно вел себя прилично, раз ждать пришлось недолго. Машина появилась на дороге, отчаянно сигналя, чтобы никто не смел занять выбранное место, затем резко остановилась. Гиттель достала из багажника моток веревки, сунула его носильщику и стала наблюдать, как тот привязывает чемоданы к багажнику на крыше.

Ребе спросил шепотом:

– Сколько я ему должен?

– Я заплачу, – твердо заявила тетушка, – а вы мне потом вернете. Вас он обманет.

Пока носильщик возился с багажом, ребе ждал на тротуаре. Молодой человек в наряде ортодоксального еврея – длинном сюртуке и черной широкополой шляпе, с густой бородой и пейсами, спросил на идише:

– Вы из Америки?

– Да.

– Это ваш первый визит в Израиль?

– Первый.

– Тогда я уверен, что вы захотите совершить на Святой Земле акт милосердия. Я собираю на нужды ешивы[9]9
  Религиозной школы. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Гиттель уже расплатилась с носильщиком; услышав их разговор, она закричала на иврите:

– Как вам не стыдно! Человек приезжает в страну, и не успел он приземлиться, как вы, shnorrers[10]10
  Бродяги [попрошайки (идиш)]. (Примеч. пер.)


[Закрыть], на него набрасываетесь! Что он о нас подумает? – Она втолкнула ребе в машину и села за руль. – К тому же, – продолжала она в окно, – это очень известный раввин из Америки. – И, заводя машину, выпустила последний залп: – Он сам этим занимается.

Когда они тронулись, ребе запротестовал:

– Я вовсе не занимаюсь сбором средств. Да и большинство раввинов в Америке этого не делают.

Она обернулась и потрепала его по плечу, чуть не столкнувшись с другой машиной.

– Знаю, знаю, но этих типов ничем другим не убедишь.

По дороге тетушка комментировала проносящийся мимо пейзаж.

– Вон тот лесок – десять лет назад здесь были лишь скалы и песок… А там, за домом, – раньше его там не было, – арабы поймали одного моего друга и хладнокровно застрелили… Эта дорога ведет в поселок. В сорок восьмом его атаковали, и трое людей с автоматами сдерживали целую роту, пока всех детей не вывезли в безопасное место… Мы выращиваем цветы на экспорт… В прошлом году агрономы испробовали новое удобрение, и это удвоило урожай – фантастика!.. Это поля арабов. Мы научили их защищать всходы пленкой, и это учетверило урожай… А вон там сзади – арабская деревня. Какой примитив! Не представляете, сколько грязи и болезней… Трахома и гастроэнтерит были обычным явлением, зимой дети мерли как мухи, пока мы не открыли там клинику. Сначала они нам не доверяли, приходилось лечить на глазах у всей семьи, а когда мы давали таблетки, они начинали меняться друг с другом: «Я дам тебе две белых за одну красную», и так далее. Но потом они научились лечиться, и дети больше не умирали. Теперь молодежь пользуется помощью государства и после свадьбы строит новые дома, а не пристраивает комнаты к отцовскому дому… Цементный завод. Работает круглосуточно, в три смены.

– Шатер, – воскликнул Джонатан, – и козы!

– Бедуины, – объяснила тетушка. – Они гонят стада на свободное место, разбивают палатку и остаются на месте пару дней или неделю, пока животные не съедят всю зелень, а затем движутся дальше. Бедуинские козы – главная причина истощения земли: съедают все до корней… А это танки, арабские танки и броневики. Мы оставили их здесь как напоминание. Мы были готовы к их появлению и расстреляли, а потом столкнули с дороги и оставили на обочине. В киббуце[11]11
  Сельскохозяйственная община. (Примеч. пер.)


[Закрыть], там, за поворотом, полно этих танков, все разного цвета. В них играют дети.

Окрестный пейзаж, за исключением одиноких пальм и кактусов, напоминавших про субтропики, не впечатлял: широкая равнина с возделанными полями – и только. Но вскоре дорога завилась серпантином, и пейзаж резко изменился: они приближались к Иерусалиму. Вокруг высились скалистые древние горы, громоздясь одна на другую, кое-где виднелись полоски зелени: оттуда добывали камни и строили из них террасы.

– Сами камни выглядят древними и много пережившими, – воскликнул ребе.

– Здесь все выглядит старым и… безжизненным, – заметила Мириам.

– Когда-то эта земля сочилась молоком и медом, – мрачно сказала Гиттель, – и скоро снова станет такой.

Они ожидали, что увидят городские стены неожиданно и сразу – как на картинках в путеводителе, но дорога шла вдоль хаотичного нагромождения домов – арабских, которые лепились друг к другу, как в поселениях индейцев, и современных еврейских, с отдельными квартирами; постепенно дома все сближались, пока не слились в ряд, и Смоллы без комментариев Гиттель поняли, что въехали в город.

Они проезжали по узким улочкам с обшарпанными магазинчиками, мимо скоплений крошечных европейских машин, мимо тротуаров, переполненных людьми. Первое впечатление от города их разочаровало, и они жадно вглядывались в прохожих, делясь впечатлениями обо всем необычном: случайный хасид[12]12
  Ортодоксальный еврей. (Примеч. пер.)


[Закрыть] в широкополой шляпе и длинном сюртуке, в брюках, заправленных в носки; солдаты с автоматами через плечо, араб в бело-черном головном платке, перевязанном черным шнуром. Затем они свернули за угол и выбрались на широкую улицу. Дома стояли только с одной стороны, а с другой простиралась долина, в конце которой высились старые городские стены, на этот раз как на картинке.

Гиттель притормозила.

– Это Старый Город. Любуйтесь.

– Он прекрасен, – сказала Мириам.

Ребе не сказал ничего, но глаза его сияли.

– Мы будем жить далеко отсюда? – спросила Мириам.

– Прямо за углом. Будете это видеть каждый день и не устанете.