Текст книги "Тайны кремлевских жен"

Автор книги: Галина Красная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Однако после расправы с Тухачевским и командованием Красной Армии, после объявления охоты на «троцкистов» в Барселоне Рейсс решается и пишет свое письмо («…Я больше не могу. Я возвращаю себе свободу…»), чувствуя, что «его» мир больше не существует и что отныне ему легче посмотреть смерти в глаза, чем завязнуть в бесчестном компромиссе со сталинизмом. Ясно, что такой разрыв был равнозначен самоубийству: вручив письмо служащей советского посольства – то есть тех же органов, – он ждет, пока оно дойдет до Москвы, вместо того чтобы сразу его опубликовать для собственной же защиты! «Удивительно рыцарский поступок, – комментирует Троцкий, – предоставивший ГПУ достаточный срок для подготовки убийства…»

Таков был человек, убийством которого руководил Сергей Эфрон. Мы могли бы на этом остановиться и выставить Эфрона на веки вечные злодеем. Впрочем, в большей или меньшей степени так поступают все, кто пишет о деле Рейсса с позиции «обвинения», «гражданского иска» или «семьи»: Елизавета Порецкая, Виктор Серж, Жерар Розенталь (бывший адвокат Троцкого), историки-троцкисты… Вполне естественное и даже почтенное занятие – писать историю сталинизма с точки зрения его жертв, но для понимания событий столь же необходимо попытаться расшифровать загадку исполнителей, пусть даже и не влезая в их шкуру.

С точки зрения жертв, Эфрон заклеймен как убийца: у него ни прошлого, ни будущего, он лишен какой бы то ни было глубины, как и сама его роль – эдакая тень с винтовкой из американского гангстерского боевика. В своей опирающейся на документы книге об убийстве мужа Елизавета Порецкая совершенно справедливо отводит С. Эфрону одну из первых ролей в подготовке заговора, однако избегает давать ему «характеристику» и ничего не пишет о его биографии. Он предстает просто орудием преступления. В брошюре, написанной в апреле 1938 года и послужившей неисчерпаемым источником для всех, кто позже писал об убийстве Рейсса, Альфред Ромер, Виктор Серж и Морис Вуллен менее сдержанны: Эфрон в ней аттестуется как белый эмигрант, который, «прикрываясь философской и литературной работой, выполнял в Париже задания ГПУ (самое благовидное из коих заключалось в вербовке, на тех или иных условиях, добровольцев в Испанию)». Он, как утверждают авторы, участвовал во всех этапах слежки за Львом Седовым и был организатором убийства Рейсса.

В своей книге «Адвокат Троцкого» Жерар Розенталь добавляет несколько деталей: именно Эфрон вербует Ренату Штейнер, которой поручает обнаружить Рейсса и идти за ним по следу; это он в начале лета 1936 года организует «шпионскую сеть», включавшую двенадцать человек, французов и русских, задачей которых станет ликвидация Рейсса; он же готовит ловушку Льву Седову в Мюлузе, которой тот избегает чудом, благодаря гриппу. Он же следит за установкой поста НКВД для обеспечения слежки за Седовым на улице Лакретель, 28. Опять же, по словам Розенталя, «покончив» с делом Рейсса, «Сергей Эфрон сбежал в Испанию, где его ждали превратности гражданской войны».

В третьем номере «Тетрадей Льва Троцкого» историк-троцкист Жан-Поль Жубер уточняет, что Эфрон активно работал в «Союзе возвращения на Родину», в котором вместе с другим участником дела Рейсса Петром Шварценбергом играл роль «вербовщика», работая на советские органы. «После убийства Рейсса и допроса во французской полиции, – пишет автор, – Эфрон, как и Шварценберг, уехал в Испанию». Впоследствии, заключает Жубер, «о них ничего больше не было известно». В своей книге «Убийцы на свободе», вышедшей в 1951 году, Хьюго Девар, несколько более осведомленный, сообщает лишь, что Эфрон прикрывал свои черные дела маской журналиста.

С точки зрения «пострадавшей стороны», у убийцы нет ни лица, ни истории; ему выносят приговор по факту преступления. Перефразируя Брехта: у преступления есть только имя и адрес. Чтобы четче обрисовать облик виновного, надо обратиться к другим пластам памяти, к иному взгляду, а именно: к поклонникам поэзии Цветаевой, к биографам поэтессы. Здесь мы узнаем о нем значительно больше, особенно если будем интересоваться не столько самой поэтессой, сколько ее окружением. Шанс у нас есть – ведь с 1912 по 1940 год судьбы Эфрона и его жены были так тесно переплетены.

Жизнь поэтессы не заслоняет жизни Сергея Эфрона (далеко нет!), но зато неустанно освещает ее. Две судьбы равно влияют одна на другую, определяют, «взаимоотравляют» одна другую.

Зная о том, какое отвращение вызывают репрессии даже у его бывших коллег по секретной службе, Рейсс надеялся убедить кое-кого из них последовать своему примеру. С этой целью он договорился в Лозанне с Гертрудой Шильдбах, резидентом советской разведки в Италии, с которой дружил на протяжении почти что двадцати лет. Встреча состоялась, Гертруда Шильдбах выразила притворное сочувствие планам Рейсса и после первой беседы заманила его на следующую встречу в окрестности Лозанны, где он и попал в ловушку ГПУ.

Продолжая расследование об убийстве Рейсса, французская полиция обнаружила, что один из банды убийц обратился за въездной визой в мексиканское посольство.

Следует напомнить, что уже на первом московском процессе в августе 1936 года Лев Троцкий был заочно приговорен к смертной казни. В это время Троцкий находился в Норвегии, и ему было формально запрещено заниматься политической деятельностью. Но, узнав о московском процессе, Троцкий нарушил это запрещение. Он делал заявления для печати, посылал телеграммы в Лигу Наций. Правительство Норвегии предложило ему покинуть страну. Ни одна из стран Запада не захотела принять Троцкого, но в конце декабря Мексика дала согласие предоставить ему политическое убежище.

Главный биограф Троцкого, бывший троцкист Исаак Дойчер, писал:

«На протяжении первых лет жизни Троцкого в Мексике его преданнейшим другом и опекуном был Диего Ривера. Бунтарь не только в искусстве, но и в политике, великий художник был одним из основателей Мексиканской компартии и с 1922 года членом ее Центрального Комитета. В ноябре 1927-го Ривера оказался свидетелем разгона демонстраций троцкистов в Москве и исключения из рядов партии оппозиционеров, что его глубоко обеспокоило. Впоследствии он порвал с партией, а также и с Давидом Альфаро Сикейросом, еще одним великим художником Мексики, ближайшим его другом и политическим наставником, принявшим сторону Сталина.

Драматический пафос судьбы Троцкого поразил воображение Риверы: художник видел в нем образ героических масштабов, достойный его эпических фресок. И действительно – Ривера сделал Троцкого и Ленина центральными образами переднего плана своей знаменитой стенной росписи, восславившей классовую борьбу и коммунизм, коей он, к вящему ужасу всей респектабельной Америки, украсил стены Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке. То, что превратности судьбы занесли вождя и пророка под крышу его дома, воспринималось койоаканским художником как одно из редкостных и ярчайших событий жизни. Троцкий, в свою очередь, давно был ценителем творчества Риверы. По всей вероятности, он впервые увидел его работы в Париже во время первой мировой войны – они упоминаются в алма-атинских письмах Троцкого 1928 года. Неустанные поиски Риверой новых форм творческого самовыражения наилучшим образом иллюстрировали мнение самого Троцкого о том, что корни болезней современной живописи таятся в ее удаленности от архитектуры и общественной жизни; удаленности, которая органически присуща буржуазному обществу и которую способен преодолеть лишь социализм. Стремление объединить живопись, архитектуру и общественную жизнь как раз и было свойственно искусству Риверы, в коем традиции Ренессанса и Гойи и влияние Эль Греко сочетались с кубизмом и традициями мексиканского и индейского народного творчества.

Подобное переплетение традиций и новаторства отвечало вкусу Троцкого; бунтарская отвага, неистовость и страстность творческой фантазии Риверы, запечатлевшего в монументальных стенных росписях мотивы русской и мексиканской революций, покорили его. К тому же Троцкого по-своему восхитил и озадачил сам Ривера – его стихийный характер, сомнамбулизм и «гаргантюанские размеры и аппетиты»; этакое чудо природы, шумное и буйное, во многом схожее с химерическими образами его полотен. И тут же, как в контрапунктной связи с Риверой, его жена Фрида, художница, чье творчество, пронизанное тонкой грустью и символикой, уходит во внутренний мир души. Женщина изысканной красоты, всегда одетая в длинные, красочные, ярко расшитые хмексиканские платья, скрывавшие деформированную ногу, – она рождала ощущение экзотической грации и какой-то сказочности. После томительных месяцев, проведенных под стражей, Троцкий и Наталья были счастливы найти приют у таких друзей.

У постороннего наблюдателя, не лишенного способности читать в душах, возник бы, вероятно, вопрос, насколько сумеют ужиться Троцкий и Ривера и не произойдет ли меж ними столкновения. Не довольствуясь одной лишь блистательной славой художника, Ривера почитал себя еще и политическим лидером, в чем был не одинок: художники играли чрезвычайно заметную роль в политической жизни Мексики – большинство в Политбюро Компартии состояло из художников. (Политическая агитация резцом и кистью находила, пожалуй, более верный путь к массам безграмотных, но одаренных художественно кампесинос, чем какая-либо иная ее форма.)

И все же в политике Ривера не дотягивал даже до уровня любителя, ибо то и дело оказывался жертвой собственного неугомонного темперамента. Однако в присутствии Троцкого, во всяком случае на первых порах, он обуздывал свои политические амбиции и вел себя как скромный ученик. Что же до Троцкого, то он всегда относился к политическим чудачествам художников с сочувственным пониманием, даже если это были менее значительные художники, которым он ничем не был обязан. В случае же с Риверой Троцкий тем более был склонен считать: гений делает то, что ему надлежит делать.

Итак, Троцкий вполне мог бы, при желании, наслаждаться благами нового убежища».

В этом убежище Троцкий встретил свою последнюю любовь. Ему оставалось жить всего три года. Опасность подстерегала на каждом шагу. Агенты ГПУ следовали по пятам. А он не мог думать ни о чем другом.

Фрида Кало была первой, кого увидел Троцкий, ступив в январе 1937 года на землю Мексики. Вместе со своим мужем художником Диего Ривера она приехала в порт Тампико, чтобы встретить изгнанника и пригласить его в свой дом.

Троцкий влюбился в нее без памяти. В свои 29 лет Фрида была необыкновенно привлекательна. Ее нельзя было назвать красавицей, но был в ней внутренний огонь, который завораживал.

Пламя страсти охватило 60-летнего Троцкого. На этот раз предметом его вожделения была не мировая революция, а женщина редкого таланта и темперамента. Все, решительно все было против этого романа. Фрида была женой его друга, рядом была Наталья, верная подруга, с которой он прожил 25 лет. Эта связь могла скомпрометировать его в глазах всего мира. Но Троцкий тогда был готов пожертвовать всем.

Писатель Юрий Папоров, уже несколько лет работающий с архивами Троцкого в Мексике, обнаружил его интимные письма к Фриде, которые раскрывают нам этого человека с новой, еще неизвестной стороны. Троцкий – герой-любовник.

«Ты вернула мне молодость и отняла рассудок, – пишет Троцкий в одном из любовных писем. – С тобой я чувствую себя 17-летним мальчишкой».

Фрида тоже увлеклась Троцким. Сначала ее привлекал романтический ореол изгнанника, мученика, пламенного борца за великие идеалы. Для Фриды он был герой, кумир, вождь. Но потом, когда между ними начался роман, она влюбилась в него не на шутку.

Фрида не скрывала своих чувств и при всех обращалась к нему не иначе как «моя любовь», иногда шутливо называла «козлиная бородка». Встречались они тайком, в доме Кристины, младшей сестры Фриды, которая жила через дорогу.

Диего Ривера, слава Богу, ни о чем не догадывался, иначе, будучи человеком горячим и безмерно ревнивым, просто пристрелил бы соперника. Зато жена Троцкого – Наталья Седова – поняла все. В семье разразился страшный скандал. Для нее, прожившей бок о блок с Троцким почти четыре десятилетия, это было настоящей трагедией.

Троцкий бежит из дома, поселяется на асьенде своего друга, в 130 км от Мехико, чтобы в одиночестве обо всем подумать и сделать выбор. В конце концов он принимает разумное решение – пока роман с Фридой не зашел слишком далеко, вернуться к Наталье.

Фрида уезжает в Веракрус и каждый день напивается до потери сознания.

«Я уверен – ты найдешь в себе силы справиться с этим, – утешал ее Троцкий в одном из писем. – Ты должна рисовать. В этом твое спасение».

Однажды Фрида спросила своего друга, известного поэта: «Скажи, это правда, что страдать – значит творить?»

– Во всей Мексике я знаю только двоих, кто мог это сказать, – ответил поэт. – Первый – я. Второй – старик Троцкий.

После разрыва с Троцким Фрида начинает каторжно работать. В предыдущие годы она писала по одной-две картины в год, за четыре месяца 1937 года создает сразу 12 картин. И каких! Сегодня они признаны шедеврами и оцениваются по самой высокой ставке – в полтора-два миллиона долларов каждая. Лучшие музеи мира оспаривают право на них. Но мало кто знает, кому обязана художница своим вдохновением.

7 ноября 1937 года Фрида посылает Троцкому в подарок одну из своих новых картин.

Это был лучший автопортрет, написанный Фридой. В блестящем платье, усыпанная бабочками, она кажется такой соблазнительной, словно дарит себя любимому человеку.

Разрыв с Риверой и решение покинуть Голубой дом поставили Троцкого в затруднительное материальное положение. Заработки его значительно сократились, что не имело особого значения, пока не требовалось платить за крышу над головой. Троцкому пришлось изыскивать новые возможности и одалживать у друзей деньги на содержание домочадцев.

В последние минуты жизни рядом с Троцким была его жена Наталья Седова. Она вспоминала: «Что случилось, – спросила я. – Что случилось?» Я обняла его… Он не отвечал. Моей первой мыслью было: не упало ли что-нибудь на него с потолка, – ведь в кабинете шел ремонт. Он сделал несколько шагов – я его поддержала – и медленно опустился на пол.

«Наташа, я люблю тебя». Он произнес это так неожиданно, так серьезно, почти резко, что я, ослабевшая от шока, едва не лишилась чувств. «Никто, никто, – шептала я, – никто больше не пройдет к тебе без обыска».

Она осторожно положила ему под разбитую голову подушку, на рану положила кусок льда, вытерла кровь со лба и щек.

В больнице сестры начали готовить его к операции. Ножницами разрезали пиджак, рубашку и жилет, сняли часы. Когда они стали снимать последние одежды, он сказал Наталье, «отчетливо, но очень серьезно и печально»: «Я не хочу, чтобы они меня раздевали… Я хочу, чтобы это сделала ты». Это были его последние слова, которые она услышала. Раздев его, она наклонилась и прижалась губами к его губам. «Он поцеловал меня в ответ. Еще раз. Еще раз. И еще. Так мы простились…»

Трагическим роман мисс Стритер

Мисс Стритер была младшей дочерью английского чиновника, который работал в стамбульской конторе британской пароходной компании. Семья Стритеров была почти классической семьей бизнесмена средней руки – то есть небогатой и ничем не примечательной. Стритеры были респектабельны и патриотичны. Они обладали незапятнанной репутацией даже в то время, когда торговля вовсе не считалась идеальным занятием для джентльмена. Нетрудно представить, сколь ужасен был удар, постигший ничего не подозревавшую семью (этот шок давал себя знать даже полвека спустя. Единственный из семьи Стритеров, кто остался в живых к середине 70-х годов и кого удалось разыскать, – младший брат Изабел. В декабре 1976 года он заявил, что даже теперь, по прошествии стольких лет, не может вдаваться в обсуждение «этого трагического романа» своей сестры. Будучи в то время подростком, он знал об этой истории не так уж много, но родители запретили ему даже касаться этой темы): в самом конце 1930 года, на Рождество, вдруг открылось, что их двадцатилетняя дочь вступила в связь со своим 34-летним учеником (она учила его английскому языку. – Г. К) – фактически потеряла из-за него голову.

По иронии судьбы – так, по крайней мере, мог расценивать эту ситуацию бежавший на Запад – секретарь Сталина Борис Бажанов – следующим советским перебежчиком, появившимся в Париже, был не кто иной, как Георгий Агабеков (который в 1928 был организатором несостоявшегося убийства Бажанова, – Г. К.) прибывший сюда 26 июня 1930 года из Марселя.

Агабеков произвел на Бажанова почти отталкивающее впечатление. «Появилась безобразная юркая личность, невзрачная, с физиономией преступника, – вспоминал впоследствии Бажанов. – Глаза его рыскали по сторонам, казалось, они ощупывают поочередно все углы комнаты, точно проверяя, нет ли там ловушки».

Они беседовали всего около двадцати минут. Тема была как нельзя более важной и интересной для обоих. Агабеков рассказывал, что в «тот самый день», – накануне Нового 1928 года, – когда ему предстояло отправиться «по долгу службы» на крайний юг Персии, из Москвы была получена срочная телеграмма с сообщением о побеге Бажанова.

Бажанов узнал от Агабекова, что именно последний возглавлял охоту на него в Мешхеде.

Выяснилось также, что с ведома и санкции Сталина советским дипломатическим органам в Тегеране было предписано идти на любые уступки Персии в обмен на выдачу беглеца. Эти уступки касались спорных пограничных территорий, помощи Советов в разведке нефтяных месторождений на территории Персии и даже вечного спора о зонах рыбной ловли в каспийском море. Кремль был настолько уверен, что Персию соблазнят его обещания, что Агабекову в какой-то момент было приказано повременить с убийством Бажанова. Приказ о «ликвидации» беглеца вновь вступил в силу на заключительном этапе побега Бажанова из Дуздапа, но было уже поздно: в его судьбу вмешался британский консул.

Однако Агабеков представляет для нас интерес не только потому, что именно он преследовал в «своей зоне» бы вшего секретаря Сталина, а в силу необычайно фантастической истории собственного побега. Сам он заявлял, что причиной его бегства на Запад был очевидный «крах дела коммунизма» в советской России – крах, о котором ярко свидетельствовал повальный голод в деревне. На самом деле причина его бегства была наиболее невероятной из всех, какие только можно вообразить.

Не будем забывать, что речь идет о крупном деятеле ОГПУ. Уместно напомнить еще и о том, что его внешность была столь же малопривлекательна, как и его профессия.

Так вот, как это ни покажется невероятным, агент сталинской секретной службы бежал на Запад, так как, подобно мальчишке, влюбился в совсем еще юную девушку-англичанку из сравнительно небогатой семьи. В свою очередь и она, несмотря на значительную разницу в возрасте, происхождение и политические взгляды, столь же безумно влюбилась в советского резидента.

Роман между Георгием Агабековым и Изабел Стритер без преувеличения можно назвать поразительной и трагической любовной историей, едва ли не достойной пера Шекспира. Достоверные и многочисленные свидетельства этого необыкновенного романа сохранились не где-нибудь, а в государственных архивах ряда стран. Страсть, охватившая этих столь непохожих и, казалось бы, мало подходящих друг другу людей, связавшая воедино их судьбы, ощутима при чтении архивных бумаг с их сухим, бюрократическим стилем. История эта началась 27 октября 1929 года, когда из Одессы в Стамбул прибыл советский пароход «Чичерин». Среди пассажиров, сошедших на турецкий берег, был армянин с желтуш-ным цветом лица, зарегистрированный по прибытии под именем Нерсес Овсепян. Его настоящая фамилия, по-видимому, была Арутюнов, однако в Персии, как стало известно в дальнейшем, он жил под именем Георгия Агабекова. Теперь он был назначен в Стамбул на ту же должность, какую занимал до этого в Тегеране, а именно: главы действовавшей здесь сети ОГПУ. Официальным прикрытием этого нелегального агента ОГПУ должно было стать место управляющего фирмой по продаже велосипедов и пишущих машинок. За невинной вывеской такой торговой фирмы скрывалось гнездо шпионажа, который охватывал, по существу, весь Ближний Восток. Что бы ни говорил Агабеков несколько позже о своих «расхождениях» с начальством, не подлежит сомнению, что, отбывая из Одессы, он пользовался в его глазах абсолютным доверием. В сферу его «службы» входили Сирия, Палестина, Египет и в первую очередь сама Турция, за исключением Стамбула, где под крышей советской дипломатической миссии действовала «легальная» агентура ОГПУ.

Агабекову было поручено провести на этой территории ряд деликатных и в то же время важных операций. Например, в Дамаске в его задачу входило прощупать возможности создания крупного просоветского (!) арабского государства, объединяющего сирийцев и их соседей. Для осуществления этой цели предстояло добиться раскола правящей партии Египта. А затем из ее бывших членов создать левую группировку, достаточно радикальную, для того чтобы вступить в коалицию с египетскими коммунистами. Ежемесячные дотации на эти цели уже поступали из Берлина – основного финансового центра ОГПУ, субсидировавшего операции в Западной Европе и странах арабского мира.

Задачей Агабекова был не столько шпионаж, сколько разработка планов подрывной деятельности в таком широком масштабе, чтобы ослабить в этом районе земного шара влияние Англии и Франции.

О, если б Москва знала, что вся эта глубоко продуманная конспирация (а вместе с ней и все эти амбициозные планы) внезапно лопнет! И притом из-за такого пустячного факта, как объявление, которое Агабеков поместил в стамбульских газетах вскоре после своего приезда. В объявлении, подписанном псевдонимом, говорилось всего-навсего о том, что его автор ищет преподавателя английского языка.

До знакомства со своим будущим возлюбленным Изабел производила впечатление приятной, скромной девушки, даже, пожалуй, чересчур робкой и застенчивой для своего возраста. Встреча с таким по-восточному темпераментным и вместе с тем несколько загадочным человеком, как Агабеков, круто изменила ее характер. Когда родители отчаянно пытались разрушить эту связь, она проявила удивительную стойкость. Родителям помогала ее старшая сестра Сибил – сотрудница английского посольства (Изабел временно работала там же машинисткой), однако и это ни к чему не привело.

Никто в семье не мог всерьез поверить, что безобразный Агабеков мог так глубоко и искренне полюбить Изабел. Между тем роман, начинавшийся как легкий флирт, вскоре сделался единственным смыслом его жизни. Впрочем, трудно сказать, только ли эта страсть привела его к решению порвать с ОГПУ, а тем самым – и со своей родиной. Как бы скептически ни относились мы к его рассказам, что он, дескать, внезапно почувствовал отвращение к большевикам, – некоторые косвенные признаки позволяют считать, что у него действительно могли возникнуть сомнения относительно своей дальнейшей карьеры. Двух-трех ближайших коллег Агабекова неожиданно понизили в должности или уволили в отставку, и это, естественно, вызвало у него чувство неуверенности, хотя еще не страха, за собственную жизнь.

Кульминационный пункт этой истории относится к 15 января 1930 года. В Стамбул прибыл советский пароход, на котором Агабеков мог вернуться домой. По-видимому, официально его не вызывали в Москву, но ему самому не вредно было бы выяснить, какова там ситуация. И именно в этот день он решил открыться Изабел, объявив ей, кто он такой и какого рода деятельностью занимается. Как он поступит потом, зависело он реакции Изабел. Если б она в ужасе отшатнулась, узнав, что ее любовник – один из руководителей советской секретной службы за рубежом, на совести которого были даже убийства, то наверняка он отправился бы в Москву.

Но Изабел, видно, выдержала испытание, так как пароход ушел обратно в СССР без Агабекова. А тот вскоре обратился к английским властям в Стамбуле с просьбой предоставить ему политическое убежище. Ведь он обещал Изабел, что, если она останется с ним, он уедет на запад. Женится на ней и, порвав с Москвой, начнет новую жизнь.

Все, однако, оказалось гораздо сложнее, чем ожидал Агабеков. Не зная, так сказать, «черного хода» в британскую разведывательную службу (который в подобных случаях является главным входом), он постучался в «парадную дверь»: обратился к военному атташе британского посольства.

Назвав свое настоящее имя и должность, Агабеков заявил, что не обещает англичанам предоставить всесторонней информации, но во всяком случае готов раскрыть методы, используемые ОШУ для перехвата корреспонденции, которой обмениваются министерство иностранных дел Великобритании и британские посольства и миссии на Ближнем Востоке. Военный атташе вежливо ответил, что лично он не интересуется такого рода информацией, так как состоит на службе в военном ведомстве. Впрочем, он готов передать это предложение тем, кого оно может заинтересовать. На том все и кончилось. Выждав несколько недель, Агабеков попытался ткнуться в другую дверь и сделал то же предложение сотруднику английского консульства в Стамбуле Роджерсу.

Бежавший на Запад личный секретарь Сталина Борис Бажанов писал: «Англичаночка приходит в ужас и из Турции возвращается в Англию. Агабеков покидает свой чекистский пост и по подложным документам следует за ней. Родители ее сообщают обо всем властям, и Агабекову приходится уехать во Францию. Здесь становится ясно, что он с Советами порвал. По требованию Советов его из Франции высылают (основание есть – он приехал во Францию по подложным документам), и ему в конце концов дает убежище Бельгия. Он пишет книгу «ЧК за работой», которая выходит на русском и французском языках.

В 1932 году я имел возможность его встретить в Париже. У него вид и психология типичного чекиста…

За Агабековым ведется правильная охота. В 1937 году во время испанской гражданской войны его убивают, и труп его, затянутый на испанскую территорию в горы, находят только через несколько месяцев».

Аллен У. Даллес (1893–1969), долгое время возглавлявший ЦРУ, считается одним из создателей «философии американской спецслужбы», основные позиции которой он изложил в книге «Искусство разведки». В деятельности спецслужб может быть много аморального, но кто точно скажет, можно ли эксплуатировать тягу человека к свободе? Это к вопросу о перебежчиках. Аллен У. Даллес писал: «Выведывание секретов за «железным» и «бамбуковым» занавесами для Запада значительно облегчалось с помощью «добровольцев», которые являлись сами и предлагали свои услуги. Нам не всегда нужно самим добывать секретные сведения об интересующем нас объекте. Данные о нем могут поступить от людей, хорошо с ним знакомых, которые перешли на нашу сторону.

Сотрудники советской секретной службы или спецслужб стран-сателлитов, конечно, лучше чем другие осведомлены, каким образом можно вступить в контакт с «противной стороной» на Западе.

Каждое дезертирство офицера разведки противника раскрывает перед западной контрразведкой большие возможности. Зачастую, с точки зрения добычи секретной информации, оно равноценно прямому агентурному проникновению во враждебный центр. Ценность сведений, к сожалению, ограничивается только моментом, когда совершен переход. Но один такой «доброволец», случается, может не на один месяц парализовать деятельность шпионской службы. От него мы получаем точные данные о структуре разведки, ее деятельности, методах, приемах. Он дает развернутые характеристики многих своих бывших сослуживцев и данные о разведывательном персонале за рубежом, действующем под различными прикрытиями. И, что самое главное, он может сообщить информацию об операциях, которые проводятся в данный момент. Жаль только, что ему обычно не удается раскрыть много агентов по той причине, что все разведслужбы строят свою работу так, чтобы их сотрудники знали личные дела только тех информаторов, с которыми они непосредственно связаны.

Для аналитиков, изучающих деятельность разведывательных служб Кремля, роль последних в советском обществе и влияние на властные структуры неудивительны. Неудивительно также, что офицеры разведки имеют возможность заглянуть за кулисы режима, что доступно лишь немногим, узнать о зловещих методах специальных операций, маскируемых разглагольствованиями о социалистической законности. У интеллигентных и посвятивших себя целиком делу правопорядка коммунистов такие сведения вызывали глубокий нравственный шок. Так, один из перебежчиков рассказал нам, что утратил свои иллюзии, когда узнал: Сталин и НКВД, а не немцы, повинны в катыньской резне (убийство около десяти тысяч польских офицеров во время второй мировой войны). В результате это привело его к бегству на Запад. Как только советский человек узнает об истинном положении дел, он теряет доверие к системе, для которой он трудится, и к государству, в котором он живет».

Многие знали их молодыми и красивыми

Секретные службы существовали практически во все времена. По расчетам американского исследователя Роуана, секретной службе не менее чем 33 века. Точнее сказать, она существует столько же времени, сколько существуют войны. Чтобы победить врага, надо его знать.

Шпионаж, будучи явлением историческим, в разные времена принимал различные формы. Высокая оплата услуг не являлась главным стимулом. Увлекал авантюризм профессии.

Меняется отношение общества к тем, кто несет секретную службу. Пара слов «шпион – разведчик», в принципе, синонимична, но слову «шпион» всегда придается нелестный оттенок, а слово «разведчик» окружено уважением. Как говорится, главное – точка зрения. Кому – шпион, а нам – разведчик… Или все наоборот…

Что можно считать шпионской деятельностью? Тоже спорный вопрос. Р. Роуан писал: «Деятельность всякого шпиона, будь он любитель, наемник или профессионал, в военное или мирное время, является секретной службой. Любое поручение, выполняемое агентом, может быть отнесено к категории секретной службы.

Секретная служба – это не только оружие тирании или оплот правительств и армий. Она по праву превратилась в закулисный, подспудный метод международной борьбы. Многие знаменитые столкновения соперничающих между собой разведок вполне могут быть уподоблены сражениям». Слова эти были написаны в 1937 году, но время (вторая мировая война и послевоенные международные отношения) не опровергло их.

Газета «Новости разведки и контрразведки» посвятила советским разведчицам серию материалов. Среди героинь очерков жена члена Политбюро Айно Куусинена, жена генерала Эйтингона, разведчица и писательница Зоя Рыбкина.