Текст книги "Тайны кремлевских жен"

Автор книги: Галина Красная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Дошла до Смольного. Там Александру Михайловну встретил Свердлов и сказал:

– Я слышал о вашей битве. Но я только что получил информацию, что наша резолюция принята и что работа на почте и телеграфе возобновится завтра.

В конце марта 1919 года Центральный Комитет партии направляет Коллонтай на Украину. Осенью она вернулась в Москву и поселилась в гостинице «Националь», которая тогда была общежитием партийных работников. Ежедневно бывала на Воздвиженке, где помещался Центральный Комитет партии. Снова работа среди женщин. В это время готовился созыв I Международной конференции коммунистов. И Коллонтай с головой ушла в подготовку, не найдя времени съездить в Петроград к сыну. Он получил только ПИСЬМО:

«…Милый, родной Хохля! Нет слов передать, как хотела бы тебя видеть, поговорить… Хотела сразу слетать на сутки в Петроград, но не успела я приехать, как на меня навалилась срочная работа по созыву I конференции коммунисток всех стран. Вот и снова конфликт: душа и сердце рвутся к тебе, а работа держит. И надо себя застегнуть на все пуговички, чтобы не позволить желаниям нарушить деловитую сухость…»

На I Международной конференции она не смогла быть.

Брюшной тиф и заражение крови после перенесенного острого нефрита на многие месяцы оторвали Коллонтай от активной жизни. Лишь в сентябре 1920 года приступила к работе.

И вот она первая в мире женщина-полпред. Норвегия, потом Мексика, снова Норвегия и, наконец, Швеция. Время от времени она шлет в Москву не только официальные послания, но и письма своей подруге детства Зое Шадурской.

«Стокгольм, 6 февраля 1932 года.

Я живу вся застегнутая на все пуговицы, работаю, как запряженная лошадь, не сдавая.

Через час я должна одеваться к официальному обеду. За эту неделю их уже было три и два вечерних приема. Я очень устаю – ведь это огромная затрата сил… Губы устали от официальной улыбки, а душа от мундира».

Глава культурного фонда «Зимний сад» Дмитрий Черниговский предложил вниманию «Известий» документы из Архива внешней политики РФ о деятельности советских спецслужб и дипломатического корпуса, связанной с нелепой возней вокруг Ивана Бунина в 30—40-е годы. Документы печатаются впервые. Советский посол в Швеции Александра Коллонтай в смятении – Бунину присудили Нобелевскую премию.

«В посольстве паника-, – пишет К. Кедров. – Не смогли предотвратить враждебную акцию. В письме-отчете «товарищ посол» стремится смягчить удар. «Присуждение это носило весьма случайный характер. Во всяком случае, швецпра (шведское правительство) бессильно было предотвратить этот шаг международного комитета. Кандидатура Бунина появилась в печати впервые накануне голосования. Я имела частную беседу с минпросвещения на этот счет, но он, будучи сам изумлен таким поворотом дела, объяснил мне, что комитет не поддается никакому воздействию, что «старики» строго оберегают свою независимость от влияний на них со стороны правительства».

Коллонтай понимает, что последнее утверждение вызовет кривую усмешку в Кремле. Мысль о независимости кого-либо от власти звучит для Москвы кощунственно. Пусть даже это не в Москве, а в Стокгольме. Но ничего не поделаешь – их нравы! Коллонтай специально оговаривает, что в буржуазной стране такое возможно. «Я проверила, что в самом деле бывали случаи, когда премию присуждали вопреки явному одобрению швецпра». Трудное положение у советского посла. Как объяснить кремлевским людоедам, что бывают страны, где людей не едят. Где существует независимая мысль и есть свобода.

И снова в отчете посла чисто азиатское подслащивание пилюли. Раз новость плохая, выдадим желаемое за действительное. Изобразим возмущение общественности. Пусть в Москве думают, что шведская пресса мыслит категориями Кремля. Как это характерно для деспотической дипломатии – выдавать желаемое за действительное, дабы усладить слух! Ведь за плохую новость посла могут отозвать, а то и жизни лишить. Поэтому умная женщина пишет несусветный вздор чисто ритуального характера.

«Нехарактерно, что и шведообщественность, и почти вся, даже буржуазная, пресса весьма критически отнеслись к выбору Бунина, как представителя словесности на русском языке, достойного премии Нобеля. Даже «Аллеханда» писала, что неудобно выглядит, что в списке имен, награжденных премией Нобеля, русскую литературу – страну Толстого – представляет Бунин».

33-й год на дворе. Фашизм в Германии, можно сказать, уже пришел к власти. А наш посол в Стокгольме воюет, но не с Гитлером, не с Геббельсом, а с великим русским писателем, увенчанным престижной международной премией.

Судя по отчету Коллонтай, битва идет не на жизнь, а на смерть. Дело в том, что, помимо провинившейся Швеции, Франция тоже совсем отбилась от рук. Появились сообщения в прессе, что французский посланник Гессен будет представлять Бунина при торжествах вручения премии. Для советского посольства открывается широкое поле деятельности. Коллонтай переходит в наступление.

«Я, во-первых, указала на то неблагоприятное впечатление, какое вообще произвело избрание Бунина предметом премий; во-вторых, если уж кабинет не мог этому помешать, я попросила, по крайней мере, воздействовать на прессу, с тем чтобы приезд Бунина не принял бы под воздействием враждебных к нам элементов белой эмиграции характер политической кампании против Союза, выставления Бунина «жертвой» и т. п.

МИД, как я узнала, делал попытки, чтобы Бунин вообще сюда не приехал, но попытки эти не удались. Во всяком случае уже известно, что де-Шассен организовывает вечер иностранных журналистов в честь Бунина. Нашего ТАССа (тов. Зейфертс) на вечере этом, конечно, не будет. Я тоже, разумеется, отказалась быть на торжестве при вручении премии».

Советскому режиму нельзя отказать в неизменности и последовательности. Пройдут годы, умрет Сталин, отбушует вторая мировая война, состоится исторический XX съезд, осудивший сталинизм, но неизменной останется сущность тоталитарной власти. Теперь Нобелевскую премию получит не эмигрант, а писатель, живущий в СССР, Борис Пастернак. А реакция в конце 50-х будет такая же, как в начале 30-х. Там шумели, почему Бунину, а не Горькому. Здесь завопят: почему Пастернаку, а не Шолохову. Снова Советский посол не явится на торжества по случаю вручения премии, а советские газеты напишут такую же ахинею о возмущении мировой общественности решением Нобелевского комитета.

Пройдут годы. Минует эра застоя, наступит перестройка. Нобелевскую премию получит высланный из страны Иосиф Бродский. И опять советский дипломатический корпус за рубежом окажется в шоке. Кто-то заявит, что у него другие эстетические вкусы, кто-то промямлит, что Нобелевский комитет волен принимать какие угодно решения, даже абсурдные. Лауреата уже в третий раз будут чествовать представители всех цивилизованных стран, и только СССР окажется в стороне. Коммунистическая идеология до последнего часа советской власти не допускала и мысли о возможности существования какой-либо несанкционированной литературы.

Уверенность в своем превосходстве над учеными и писателями никогда не покидала вождей».

В 1942 году Коллонтай исполнилось 70 лет, она все еще была полпредом в Швеции. Однажды августовским вечером Коллонтай почувствовала себя плохо. Ее поразил инсульт. Болезнь длилась долго, только к концу января 1943 года ей стало лучше, и она переехала в санаторий Мёссеберг, расположенный на юге Швеции. После года лечения Коллонтай снова приступила к дипломатической работе.

18 марта 1945 года Коллонтай возвратилась в Москву. Ей уже исполнилось 73 года, и в июле – новое назначение советником Министерства иностранных дел. На склоне лет она говорила: «Моя жизнь была богатой и интересной, я пережила много великих событий».

Умерла Коллонтай в 1952 году, в возрасте 80 лет.

Опыты Ольги Лепешинской

Ольга Борисовна Протопопова (Лепешинская) выросла в Перми. У ее матери был большой каменный дом, пароходы, угольные шахты.

Девушке хотелось получить высшее образование, но в университеты женщин не принимали. Оставалось единственное – пойти в фельдшерицы или акушерки. И Ольга поступила на Рождественские курсы лекарских помощников. А когда окончила их, поехала в Сибирь, к Пантелеймону Лепешинскому, сосланному на три года в далекое село Казачинское, где они и обвенчалась. Она стала работать там фельдшерицей.

Вот этого самого фельдшерского образования ей показалось достаточно, чтобы в 1950 году получить Сталинскую премию. Абсурдное и антинаучное учение Лепешинской о «происхождении клеток из живого вещества» получило повсеместное распространение. Критика безграмотных идей Лепешинской рассматривалась как антисоветская акция. Следует отметить, что Лепешинская была приверженкой «академика-новатора» Лысенко. Основной догмой «новой» биологии было признание передачи по наследству приобретенных свойств. На основании своих теоретических построений приверженцы Лысенко выдвигали практические рекомендации по развитию разных отраслей сельского хозяйства (превращение незимующих сельскохозяйственных культур в зимующие, введение в культуру ветвистой пшеницы, выведение жирнохмолочных пород коров и т. д.). Их методы принудительно внедряли сразу на огромных площадях без предварительной проверки и без учета местных условий.

С середины тридцатых годов лысенковцы в борьбе со своими противниками начали использовать меры административно-партийного давления и клеветнические политические доносы, которые завершались арестами и гибелью настоящих ученых.

Профессор В. Александров писал: «Все это приводило к тому, что ученых замещали лысенковски-ми неучами или теми, кто счел выгодным перейти в лагерь мичуринской биологии, заключив сделку с собственной совестью. По мере того как росла лысенковская империя и лысенковцы захватывали руководящие посты в исследовательских институтах, учебных заведениях, в партийных и советских органах, ведающих наукой, возможность сосуществования нормальной биологии с мичуринской все более сужалась».

А мы с вами все же вернемся в то далекое время, когда звезда Ольги Лепешинской только восходила. Посмотрим: что откуда взялось. Откуда могли взяться научные идеи, если Ольга Борисовна всю свою жизнь занималась не наукой, а совсем иными вещами.

7 октября 1898 года пароход «Модест» возвращался в Красноярск из последнего северного рейса. Горы, подступившие к Енисею, уже были засыпаны снегом, а вода покрылась ледяным «салом».

Среди пассажиров был Пантелеймон Николаевич Лепешинский, сосланный в Сибирь по тому же делу, что и Владимир Ильич Ульянов. Половину срока Лепешинский отбыл в Казачинском и теперь ехал в южные края губернии. Там он надеялся повидаться с Владимиром Ильичем. Жена его уже виделась с ним и в письме поделилась радостью: «Какой он милый – прелесть! Мы поедем вместе на пароходе…»

…В Питере незадолго до своего ареста Лепешинский участвовал в сходке народников. Там он увидел маленькую голубоглазую девушку, стриженую, в пенсне, в темной глухой кофточке с кружевной отделкой. Знакомя с нею, хозяин дома, как водится, не назвал ее фамилии, а только сказал:

– Наша молодая последовательница…

Девушка, подавая руку, назвала себя:

– Ольга.

Ольга? Так звали недавно появившуюся на свет великую княжну, и он, Пантелеймон Лепешинский, одинокий кустарь в революционном движении, уже набросал текст прокламации «Императорского дома вашего приращение», где отца новорожденной – Николая II – назвал Августейшим животным. Оставалось только отпечатать эту листовку на самодельном мимеографе да в глухую ночь разбросать по улицам… И вот совпадение – девушка Ольга. Последовательница народовольцев, что ли?

И еще было неясно: подлинное это имя или подпольная кличка? А не все ли ему равно? Нет, почему-то хотелось повторять: «Ольга, Ольга…»

Но она пришла на сходку с молодым человеком, у которого волосы ниспадали до плеч. Явно – народник.

Зашел разговор о тетрадках в желтых обложках, напечатанных на гектографе. Говорили, что их написал молодой марксист, приехавший с Волги, которого товарищи называли «Стариком». Тогда он, Лепешинский, еще не знал, что это брат Александра Ульянова, с которым ему довелось учиться в университете. На сходке сторонники народника Михайловского возмущались даже названием работы, в которой слова «друзья народа» и «воюют» звучали иронически. Уж очень широко пошли эти тетрадки!

Позднее в «предварилке» сосед по камере стуком передал: «Старик тоже здесь». И на допросах следователь много раз задавал один и тот же вопрос: «Где познакомились с Владимиром Ульяновым?»

Об Ольге Протопоповой Лепешинский больше не вспоминал, ведь она приходила тогда в сопровождении какого-то длинноволосого… И когда вызвали из камеры на свидание, удивился: «Кто мог прийти ко мне? «Невеста»? Какую девушку подыскали на эту роль? Несомненно, курсистку…»

Она была в черном пальто с лисьей горжеткой, в маленькой шапочке из горностая… И в этом довольно богатом зимнем наряде, хотя и было что-то знакомое в широких бровях, в очертании худощавого лица, он в первую минуту ее не узнал. Вот так жених! К счастью, надзиратель не заметил его оплошности…

Дело пошло дальше. Ольга Протопопова последовала в ссылку за своим фиктивным женихом – проверенный способ выйти замуж за социал-демократа по-настоящему.

До Казачинского Ольга Протопопова добралась весной 1897 года. Здесь она обвенчалась с Пантелеймоном Николаевичем Лепешинским.

Было решено: сначала Ольга подыщет себе должность фельдшерицы где-нибудь в южной части губернии, а потом Пантелеймон Николаевич подаст ходатайство о переводе его туда же. К жене разрешат переехать.

Ольге Борисовне дали место в селе Курагино. Где-то за Минусинском. Кажется, не так уж далеко от Ульянова?

Саяны покрылись снегами, замерзли родники, и Енисей обмелел. Старенький «дедушка» с баржей на буксире медленно тащился вверх по реке. На бесчисленных перекатах вахтенные матросы, прощупывая наметками каменистое дно, отыскивали борозду поглубже.

В десятиместной каюте третьего класса половина пассажиров были своими людьми: Владимир Ульянов возвращался из Красноярска, куда он ездил лечить зубы. Ольга Лепешинская спешила к новому месту работы. С ней ехала Лена Урбанович, пятнадцатилетняя девочка из семьи ссыльных, надолго застрявших на севере.

Ольга и Лена, поставив чемоданы между коек, нарезали для завтрака хлеб, развернули жареную курицу, соленые огурцы. Владимир Ильич сходил за кипятком.

– Эх, пельменей бы сейчас… – сказала Ольга Борисовна. – Настоящих. С тройным мясом, с луком, с перцем.

– Неплохо бы. Но в буфете нет.

– Вам уже доводилось пробовать?

– Конечно. В Шушенском – наилучшее блюдо. Но нет так нет. А для вас я захватил… – Владимир Ильич из своей дорожной корзины достал банку консервов. – Вот! Крабы.

И все вспомнили Красноярск. И припомнилось Ольге Борисовне, как однажды в Красноярске у общих знакомых за завтраком она пожаловалась на то, что у нее пропал аппетит.

Присутствующий тут же Владимир Ильич мигом скрылся. А минут через пятнадцать вернулся с банкой консервов. Это были крабы, которые тогда ей очень понравились.

И сейчас Владимир Ильич открыл для нее такую же банку крабов! Знал, что поедут вместе, припас для нее. Какой заботливый! Об этом она обязательно напишет мужу из Минусинска.

После завтрака вышли на палубу. По обе стороны малахитовой реки багровели горы. Ветерок пересчитывал листья, позолоченные осенью, и возле берегов в глубине реки как бы полыхало пламя, даже волны, порожденные колесами «Дедушки», были бессильны погасить его.

Но любовались рекой недолго. Ольга Борисовна вернулась в каюту. Владимир Ильич тоже.

Ольга Борисовна прилегла с раскрытой книгой. Ленин, сидя на соседней койке, также читал какую-то книгу. Под его пальцами то и дело шелестели страницы… Лепешинская, опустив пенсне и приподнявшись на локте, спросила:

– Но вы же не читаете, а только просматриваете?

– Нет, читаю.

– Так быстро! Трудно поверить. Я не успеваю прочесть пяти-шести строчек, а вы уже перевертываете страницу (что тут удивительного, Лепешинская была недоучкой. – Г. К).

– Так привык. И нельзя читать медленно, иначе не успею… – Владимир Ильич показал глазами на большую связку книг, взятых в дорогу: – И не только эти, многое нужно прочесть. Здесь и дома. Очень многое. А время летит.

– Ваше счастье, что можете так быстро. Для меня это чудо! Да. Не смейтесь. Редкостное явление!

Через пять дней они распрощались на минусинской пристани… Владимир Ульянов попросил:

– Будете писать мужу – от меня привет. И приезжайте к нам в Шушенское. Мы с Пантелеймоном Николаевичем сыграем в шахматы. Непременно приезжайте.

– Приедем, – пообещала Ольга Борисовна.

Кончилась ссылка. Ульяновы и Лепешинские сговорились ехать вместе. К ним присоединились Старков и жена Сильвина, призванного на действительную военную службу.

Владимир Ильич попросил Ольгу Борисовну приготовить и заморозить две тысячи пельменей, чтобы хватило для всех до железной дороги.

Деревенские приятельницы помогли: настряпали полный мешок! Поставили в сенях – в последнюю минуту привяжут сзади возка.

Распрощались со знакомыми. Ямщик ослабил вожжи, и зазвенели поддужные колокольчики…

Все встретились в Минусинске. Там – первая ночевка. В ожидании ужина Владимир Ильич, улыбаясь, потирал руки.

– Доставайте-ка ваши пельмени, Ольга Борисовна. С тройным мясом, с луком…

– Ах, пельмени!.. – спохватилась она, смутившись. – А они… Там остались…

– Ай, ай! Какая жалость!.. Ну что же, будем по дороге пить чай… Самовары, говорят, есть в каждой ямщицкой избе. И капуста с постным маслом.

Дочь Оленька, заболевшая дорогой, пылала от жара.

Лепешинским пришлось задержаться. Прощаясь с ними, Ильич сказал:

– До скорой встречи! Впереди у нас – большие дела. – И шутливо добавил: – А пельмени где-нибудь приготовим. По-сибирски!

Владимир Ильич уехал за границу издавать «Искру». Лепешинские обосновались в Пскове. Пантелеймон Николаевич, получивший работу земского статистика, стал одним из агентов общепартийной газеты. Ольга Борисовна во всем помогала ему: зашифровывала письма и корреспонденции, отправляемые Ленину сначала в Мюнхен, потом в Женеву, поддерживала связь с Надеждой Крупской, была секретарем «Искры», хранила и распространяла нелегальную литературу, получаемую из-за рубежа.

В каждом номере «Искры» Лепешинские прежде всего просматривали «Почтовый ящик»: нет ли там какого-либо уведомления для них? Часто находили строчки: «2а 36. Ваше письмо получено». Это значило – очередное послание дошло до Ленина и Крупской.

«Искра» требовала больших расходов. Где взять деньги? Помогали агенты: принимали отчисления у членов партии, собирали пожертвования. Иногда удавалось даже раздобывать некую толику кредитных билетов у богатых людей, настроенных оппозиционно по отношению к властям. Лепешинские собирали деньги в Пскове и тайно переправляли их Ульяновым.

Однажды случилось непредвиденное: девушка, отправленная из Германии с очередным номером «Искры», перепугалась пограничного досмотра и оставила багаж на вокзале в Выборге; прислала квитанцию. Что делать?

– Я съезжу, – сказала мужу Ольга Борисовна. – Привезу.

В Выборге ей выдали довольно большой чемодан. Ноша показалась необычной. Стукнула по стенке – чемодан загудел, как барабан. Открыла – в нем пусто. С таким ехать нельзя. Необходимо заполнить бельем, платьями. А где их взять? Купить не на что. И занять не у кого. Последние деньги отдала за куклу да за большую связку кренделей. Крендели в Выборге особенные, вкусные, будто сахарные, любая лакомка соблазнится такими.

Но ведь у жандармов и таможенников взгляд наметан. Удастся ли проскользнуть? Что, если возьмут подозрительный чемодан в руки да постучат по стенкам? Тогда не избежать ареста.

Начинается досмотр. Вместе с жандармом подходит таможенный чиновник. Сейчас примется за ее чемодан. И Ольга Борисовна сама, беспечным жестом откидывает крышку:

– Пожалуйста. Здесь лежит кукла для дочурки да крендели.

Досмотрщики недоуменно оглядывают необычный багаж. Что за женщина, у которой нет в запасе ни белья, ни платьев?..

А Ольга Борисовна тем временем с аппетитным хрустом ела поджаренный кренделек. Дурочка!

Таможенник машет рукой. Жандарм поворачивается к следующему пассажиру. Лепешинская взяла еще один кренделек и захлопнула крышку…

В 1903–1906 гг. Лепешинские живут в Женеве среди большевиков-эмигрантов и имеют свой бизнес.

В Женеве Лепешинские открыли на рю де Каруж эмигрантскую столовую, которая тотчас же стала местом встреч и собраний. В маленькой комнатке разместили партийную библиотеку, поставили шкафы для рукописей, прокламаций и различных революционных документов, и столовка превратилась в своеобразный партийный клуб.

Доход от столовой поступал в партийную кассу. Тут же была и «эмигрантская касса», оказывавшая помощь тем, у кого не было никакого заработка.

Накормив обедом 70–80 человек, Ольга Борисовна на велосипеде мчалась в университет, где продолжала свое образование, а Пантелеймон Николаевич отправлялся в редакцию большевистской газеты «Вперед», чтобы прочесть корректуру очередного номера. Их дочь Оленька целые дни проводила на улице с французскими детьми.

Владимир Ильич, придя первый раз в столовку, приподнял девочку на руках:

– Здравствуй, сибирячка! – Опустив на пол, погладил ее волосы. – Большая выросла?.. Ну, а как тебе здесь нравится? Лучше бы домой? Да. Я бы тоже уехал, если бы мог. В Питер. В Москву. Даже в Псков согласен.

– И мы бы с вами, – отозвалась Ольга Борисов на. – На крыльях бы улетели.

– С вас, уважаемая хозяйка, полагаются пельмени, – шутливо рассмеялся Владимир Ильич. – Взамен тех, что вы забыли в Ермаковском. Целый мешок! Две тысячи!

– Вы все еще помните?

– Ну как же. Разве можно забыть? Стряпайте-ка снова. Для всех товарищей. С тройным мясом, с луком, с перцем. По-сибирски! Или здесь не получаются такие?

– Не до пельменей тут. Дорого для наших. Денег у всех в обрез. Многие предпочитают пустые щи да кашу. Лишь бы наполнить голодный желудок.

– Вы правы. Трудна, очень трудна жизнь для наших товарищей. Питаются чаще всего всухомятку – сыр да хлеб. Запивают – самым дешевым вином.

…Это было в 1905 году. Ранним утром Пантелеймон Николаевич с корзиной в руках отправился на рынок, чтобы купить мяса для столовки. На улицах продавались утренние газеты. Взял первую попавшуюся под руку, там сообщалось о событиях 9 января, о стачках.

Вбежав в свою комнатку при столовой, взбудораженный новостью, он подал газету жене:

– Читай!.. Революция!..

В каких-нибудь полчаса Ольга Борисовна подняла на ноги трех большевичек, живших неподалеку, вручила им по подписному листу, и они вчетвером помчались по разным улицам; стучались в дома либерально настроенных горожан и принимали пожертвования. Женщины успели обойти главные улицы раньше меньшевиков и принесли в партийную кассу 3 тысячи франков!

Прошло время, и Ольга Борисовна с пельменей и платных столовок для «товарищей» переключилась на науку. Дорога была открыта: власть завоевали – значит, «кто был ничем, тот станет всем». Можно, например, стать ученым-биологом. Как говорится: что хочу, то ворочу.

Видный цитолог Владимир Яковлевич Александров описал ход борьбы в советской биологии тридцатых – пятидесятых годов, указал на связь механизмов научной и политической борьбы тех лет. Он подробно проанализировал устройство и работу машины монополизации науки, которая непременно становится машиной лжи и уничтожения: «После Великой Отечественной войны в сферу мичуринской биологии включилась группа О. Б. Лепешинской. Лепешинская, начиная с середины тридцатых годов, выступала с публикациями, в которых сообщала об открытом ею образовании клеток из бесструктурного живого вещества. Этим опровергалось утверждение крупнейшего немецкого патолога Р. Вирхова, сделанное им в 1855 году, о том, что клетка образуется только от клетки.

Тезис Вирхова, принятый всеми биологами Лепешинская объявила метафизическим, идеалистическим и почему-то несовместимым с принципом развития. В качестве идейного прикрытия Лепешинская использовала искаженные до неузнаваемости идеи Ф. Энгельса. На основании собственных исследований Лепешинская также предлагала практические мероприятия: принимать содовые ванны для борьбы со старостью и прибавлять к ранам кровь для ускорения заживления. К публикации О. Б. Лепешинской ученые относились как к комическому вздору, ее попытки издать книгу на эту тему несколько раз отклонялись.

Но вот в 1945 году Лысенко протянул ей руку помощи. Монографию Лепешинской «Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме» публикует издательство Академии наук СССР скромным тиражом в тысячу экземпляров, но с предисловием Лысенко, в котором, в частности, говорится: «Естественно, что для тех работников науки, которые еще не изжили в своем научном мышлении метафизических подходов, могут оказаться неприемлемыми не только теоретические предпосылки и выводы О. Б. Лепешинской, но они могут отрицать и достоверность фактической части ее работ, как не согласующихся с их теоретическими взглядами. Для людей же науки, стоящих на позициях подлинной теории развития, теории диалектического материализма, фактический материал О. Б. Лепешинской, по моему глубокому убеждению, вполне приемлем». И далее, говоря о происхождении клеток из живого вещества, Лысенко пишет: «Это принципиально новое положение в биологической науке блестяще и показано О. Б. Лепешинской в ее тонких экспериментах».

Лысенко воспользовался «учением» О. Б. Лепешинской для объяснения своей теории зарождения одного вида «в теле» другого, и направление Лепешинской стало одним из важных разделов мичуринской биологии. Второе дополненное издание названной книги выходит в 1950 году уже тиражом 25 тысяч экземпляров. Если раньше Лысенко борьба велась преимущественно с генетиками, эволюционистами и инакомыслящими практиками, то теперь мишенью стали также цитологи, гистологи, эмбриологи, микробиологи.

В период борьбы с фашистским нашествием было не до биологии, но после того, как фашизм был раздавлен, война Лысенко с наукой возобновилась. Нажим на представителей нормальной биологии, желание заполучить занимаемые ими посты усилились, этому способствовало новое немаловажное обстоятельство. В довоенное время труд ученых в исследовательских институтах и преподавателей в вузах по сравнению с другими профессиями оплачивался очень скромно. В науку большей частью шли те, кто глубоко и искренне интересовался исследовательской работой. В 1946 году было принято решение коренным образом улучшить быт ученых. Ученые оказались в привилегированном материальном положении, посты в институтах стали выгодными. Усилилось стремление их занять, труднее стало с ними расставаться.

Однако в первые послевоенные годы дела Лысенко шли не совсем гладко. В печать прорвались отдельные критические статьи. Так, в 1946 году в журнале «Селекция и семеноводство» появилась статья П. М. Жуковского под названием «Дарвинизм в кривом зеркале», направленная против лысенковской теории эволюции. В этом году, несмотря на протесты Лысенко, в члены-корреспонденты АН СССР избирается крупный представитель классической генетики Н. П. Дубинин. 4 ноября 1947 года в Московском государственном университете при большом стечении ученых и студентов прошла дискуссия по поводу отрицания Лысенко внутривидовой борьбы за существование. С убедительной критикой позиции Лысенко выступили академик И. И. Шмальгаузен и профессора А. Н. Формозов и Д. А. Сабинин. Лысенковцы в этой дискуссии участия не приняли.

Затем там же, в МГУ, с 3 по 8 февраля 1948 года проходила обширная конференция по проблемам дарвинизма, на которой было заслушано сорок докладов из разных городов и ведомств. Не было ни одного докладчика из лагеря Лысенко. Работа конференции отражена в книжке тезисов (88 страниц), открывающейся тезисами доклада академика И. И. Шмальгаузена. Фамилия Лысенко в книжке не упомянута, большинство докладов по содержанию в корне противоречили «передовому мичуринскому дарвинизму».

Эти события не могли не насторожить Лысенко. Он почувствовал, что управление советской биологией ускользает из его рук, однако затем последовали еще более грозные для него события. Заведующим сектором науки ЦК ВКП(б) стал сын члена Политбюро А. А. Жданова, Ю. А. Жданов, по образованию химик-органик. В ЦК и после войны шли письма, разоблачающие теоретическую и практическую деятельность лысенковцев. Весной 1948 года Ю. А. Жданов встретился с рядом биологов, в том числе генетиков, протестовавших против монополии лысенковской лженауки.

10 апреля 1948 года Ю. А. Жданов выступил в аудитории московского Политехнического музея на семинаре лекторов с большим докладом, в котором критиковал Лысенко за антинаучные теории и ни к чему не приводящие обещания огромных достижений в сельском хозяйстве. Утрата позиций в отделе науки ЦК грозила Лысенко полным крахом. Гигантская лысенковская конструкция не могла существовать в свете критики. Критику необходимо было погасить.

Сразу после выступления Ю. А. Жданова, 17 апреля 1948 года, Лысенко пишет Сталину и А. А. Жданову письмо с жалобой на Ю. А. Жданова, который в своем докладе использовал наговоры антимичуринцев, не дающих ему возможности работать. В письме он намекает на свою готовность отказаться от президентства в ВАСХНИЛ и просил предоставить ему условия для продолжения развития мичуринской биологии на благо колхозно-совхозной практики. Ответом на обращение Лысенко была мрачно знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ. Хорошо информированный о положении дел в верхах генетик А. Р. Жербак сообщил, что в повороте дел решающую роль сыграл Л. П. Берия. Во всяком случае, 7 августа 1948 года, в последний день августовской сессии, всякая возможность сосуществования биологии с «мичуринской биологией» была окончательно ликвидирована.

До 1950 года лысенковский шквал обрушивался главным образом на генетиков, эволюционистов, общих биологов, селекционеров. Однако вскоре произошло еще одно разрушительное событие. Хотя происхождение клеток из живого вещества к моменту августовской сессии уже было неотделимой частью мичуринской биологии и Лепешинская имела все основания разделить торжество Лысенко после августовской сессии, она все же добилась организации собственного праздника.

22 мая 1950 года прошло совместное совещание биологического отделения АН СССР и Академии медицинских наук СССР при участии представителей ВАСХНИЛ, специально посвященное открытиям Лепешинской. Совещание проходило под председательством академика А. И. Опарина. После вступительного слова Опарина с научными докладами выступили О. Б. Лепешинская, ее дочь, О. П. Лепешинская, муж дочери, В. Г. Крюков, и сотрудник Лепешинской В. И. Сорокин. Остальные заседания посвящены были прениям. Все двадцать семь выступавших единодушно приветствовали направление Лепешинской. Среди них – академики АН СССР Е. Н. Павловский, Н. Н. Аничков (президент АМН СССР), Т. Д. Лысенко, А. Д. Сперанский и действительные члены АМН СССР Н. Н. Жуков-Вережников, И. В. Давыдовский, С. Е. Северин, члены-корреспонденты А. А. Имшенецкий, В. Л. Рыжков, Н. М. Сисакян. Выступал и Г. М. Бошьян.