Текст книги "Тайны кремлевских жен"

Автор книги: Галина Красная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Любовь и смерть сотрудницы секретариата ВЧК

«У чекистов была масса женщин, – зафиксировано в показаниях киевской сестры милосердия Медведевой. – Они подходили к женщине только с точки зрения безобразий. Прямо страшно было. Любили оргии. В страстную субботу в большом зале бывшего театра происходило следующее. Помост, входят две просительницы с письмами. На помосте в это время открывается занавес, и там две совершенно голые женщины играют на рояле. В присутствии их чекист принимает просительницу». В советских карательных органах царило разложение.

«Как ни обычна «работа» палачей – наконец, человеческая нервная система не может выдержать, – писал Мельгунов в книге «Красный террор». – И казнь совершают палачи преимущественно в опьяненном состоянии – нужно состояние «невменяемости», особенно в дни, когда идет действительно своего рода бойня людей. В Бутырской тюрьме даже привычная к расстрелу администрация, начиная с коменданта тюрьмы, всегда обращалась к наркотикам (кокаин и пр.).

«Почти в каждом шкафу, – рассказывает Нилостонский про Киевские «чрезвычайки», – почти в каждом ящике нашли мы пустые флаконы из-под кокаина, кое-где даже целые кучи флаконов».

Как свидетельствовал бежавший на Запад чекист Георгий Агабеков: «Ягода окружил себя хотя и бездарной, но преданной публикой… Одним из таких прихлебателей является его секретарь Шанин, уголовная личность с явно садистскими наклонностями. Этот Шанин устраивает частенько для Ягоды оргии с вином и женщинами, на которые Ягода большой охотник. Девочки на эти вечера вербуются из комсомольской среды» (Агабеков Г. С. «Г. П. У. Записки чекиста», Берлин, 1930). Здесь Ягода вполне мог соперничать с другим обер-чекистом – Яковом Христофоровичем Петерсом, о котором Агабеков писал: «Петерс – фигура морально окончательно разложившаяся. Женщины и личная жизнь интересуют его больше, чем все остальное. Еще будучи полномочным представителем ОГПУ, он, разъезжая по окраинам, всегда имел при себе в вагоне двух-трех личных секретарш, которых, по мере надобности, высаживал из поезда по пути следования».

Что же представляли из себя эти личные секретарши и девочки из комсомольской среды? Большинство из них сгинуло без следа, растворилось в потоке времени. Никому и ничего они уже не расскажут, а ведь как интересно…

Вспоминаю о своем. Москва, Ваганьковское кладбище. Мне 13 лет, мы с мамой пришли на могилу Есенина. Стою, смотрю на могилу Есенина.

– А рядом похоронена Галина Бениславская, которая застрелилась на его могиле.

– Зачем?

– Любила его. А потом многие стрелялись на этой могиле, но она первая. В одно время стреляться на могилах было модно.

Не могла я тогда знать, что женщина, убившая себя на могиле поэта, работала в секретариате ВЧК и некоторое время жила в Кремле. Кстати, несмотря на абсолютно безумную страсть к Есенину, ее сексуальная жизнь была разнообразной. Среди любовников Галины Бениславской были и видные чекисты.

Это классический пример невротической потребности в любви. Как все это сочеталось с работой в ВЧК? Очень просто: нормальных людей там было мало.

Примесь элемента страсти к истинной любви вносит в душевное состояние человека новый элемент – элемент побуждения к обладанию предметом, элемент эгоистический, требующий удовлетворения и взаимности от любимого к любящему.

Чрезмерная страсть, присоединяющаяся к любви, тушит альтруистическое чувство, часто затемняет светлую сторону идеального уважения и усиливает элемент эгоизма, обладания и самонасыщения. Удовлетворение страсти усиливает жажду ее.

Галя Бениславская впервые увидела Есенина во время выступлений в 1916 году. Судьба свела их в 1920, Галина без памяти влюбилась, некоторое время жила с Есениным, с осени 1923-го и вплоть до 1925-го занималась его издательскими делами.

Она была дочерью французского студента и грузинки. Родители вскоре расстались, мать тяжело заболела психически, и девочку удочерили родственники, жившие в латвийском городе Резеке. Галина с золотой медалью окончила Преображенскую гимназию в Петербурге, в 1917 году поступила в Харьковский университет на факультет естественных наук, но революционные события помешали закончить учебу. Работала в секретариате ВЧК, в это время жила в Кремле. С 1923 года – секретарь в газете «Беднота».

Унаследованная от матери неврастения давала себя знать, Галина дважды лечилась в санаториях.

Когда Есенин стал много пить и болел, Бениславская, беспредельно преданная поэту, делала все возможное (как ей казалось), чтобы спасти его. «Милый, хороший Сергей Александрович! Хоть немного пощадите вы себя. Бросьте эту пьяную канитель», – писала она в одном из писем.

С непониманием самого явления похмельного синдрома говорила Галина о последствиях «пьяной канители». «Вы сейчас какой-то «не настоящий». Вы все время отсутствуете. И не думайте, что это так должно быть. Вы весь ушли в себя, все время переворачиваете свою душу, свои переживания, ощущения. Других людей вы видите постольку, поскольку находите в них отзвук вот этому копанию в себе. Посмотрите, каким вы стали нетерпимым ко всему несовпадающему с вашими взглядами, понятиями. У вас это не простая раздражительность, это именно нетерпимость», – писала Галина.

Всем своим существом Бениславская привязалась к Есенину и его родным. Через год после смерти поэта – 3 декабря 1926 года – она застрелилась на его могиле и завещала похоронить ее рядом с ним.

Она оставила на могиле две записки. Одна – простая открытка: «3 декабря 1926 года. Самоуби-лась здесь, хотя я знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина… Но ему и мне это все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое».

У нее были револьвер, финка и коробка папирос «Мозаика». Она выкурила всю коробку и, когда стемнело, отломила крышку коробки и написала на ней: «Если финка после выстрела будет воткнута в могилу, значит, даже тогда я не жалела. Если жаль – заброшу ее далеко». В темноте она дописала еще одну строчку, наехавшую на предыдущую: «1 осечка». Было еще несколько осечек, и лишь в шестой раз прозвучал выстрел. Пуля попала в сердце.

Дневник – это не всегда только дневник, и не всегда он пишется лишь для одного читателя – для себя. Очень часто дневник изначально пишется для широкой публики, чтобы увековечить себя и свои чувства.

Далекое время, бесхитростные строчки, мелкие факты. Мы вчитываемся в страницы дневника, удивляясь, поражаясь чувствам девушки, которая работала среди убийц в секретариате ВЧК и всем убийцам предпочла поэта. Но смерть поэта ее убила. Ощутив невозможность своего существования без Него, она ушла из жизни, застрелив себя на его хмогиле.

Ответное чувство Есенина не просматривается. Это не случайно: его захватила страсть к алкоголю.

Неврастеническая любовь никогда не обвиняет любимого, не замечает его недостатков. «Если бы для него надо было умереть. И при этом знать, что он хотя бы ласково улыбнется, узнав про меня, смерть стала бы радостью». Не узнал. Да и не интересно все это ему было.

Е. А. Устинова, которая часто бывала откровенна с поэтом, после его смерти вспоминала.

«Помню, заложив руки в карманы, Есенин ходил по комнате, опустив голову, и изредка поправлял волосы.

– Сережа, почему ты пьешь? Ведь раньше меньше пил? – спрашивала я.

– Ах, тетя, если бы ты знала, как я прожил эти годы! Мне теперь так скучно!

– Ну, а творчество?

– Скучное творчество! – Он остановился, улыбаясь смущенно, почти виновато. – Никого и ничего мне не надо – не хочу! Шампанское, вот, веселит, бодрит. Всех тогда люблю и… себя! Жизнь штука дешевая, но необходимая. Я ведь «божья дудка».

Я попросила объяснить, что значит «божья дудка». Есенин сказал:

– Это когда человек тратит из своей сокровищницы и не пополняет. Пополнять ему нечем и неинтересно. И я такой же».

Из дневника Галины Бениславской.

1921 год.

23.12. Я не знаю, хорошо это или плохо. Сначала… было дорогое, но милое воспоминание и одно из сердечных свиданий с Ним, таким большим. А теперь опять шквал. Теперь он небрежен, но это не важно. Внутри это ничего не меняет. А по временам вспыхивает и охватывает то – стихийное.

1922 год.

01.01. Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-Богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! Можно великолепно владеть, управлять собой, можно не подавать вида, больше того, – можно разыгрывать счастливую, когда чувствуешь на самом деле, что ты – вторая; можно, наконец, даже себя обманывать, но все-таки если любила так, по-настоящему, – нельзя быть спокойной, когда любимый видит, чувствует другую. Иначе, значит, – мало любишь.

Нет, нельзя спокойно знать, что Он кого-то предпочитает тебе, и не ощущать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве… И все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения.

31.01. …он проводил нас (и поехал к Д/ункан)… когда я поборю все в себе, все же останется это теплое и самое хорошее к нему. Ведь смешно, а когда Политехнический взывает, гремит: «Е-се-нин» – у меня счастливая гордость, как будто это меня.

Как он «провожал» тогда ночью, пауки ползали, тихо, нежно, тепло. Проводил – забыл, а я не хочу забывать. А как опустошенно все внутри, нет ведь и не найдешь ничего равного, чтобы можно было все опустошенное заполнить.

Утро 01.02. Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекает кровью. Физическое ощущение кровоточил там, внутри. Сейчас пришла Яна и все испортила, было успокоение и ощущение своей молодости, задора, сознание, что если и люблю так, как никого, то все же есть еще жизненные силы. А она из всяких «соображений» грубо сказала, что я опять с С. и т. д., и все, все испортила. Успокоение, завоеванное таким усилием, – даром это не дается – нарушено. (Яна – Янина Козловская, близкий друг Гали, дочь известного революционера М. Ю. Козловского. – Прим. ред)

Что же делать, если «мир – лишь луч от лика друга, все иное – тень его». Но я справлюсь с этим. Любить Е(сенина), всегда быть готовой откликнуться на его зов – и все, и – больше ничего. И не прав Лермонтов, – ведь я знала, что это «на время», и все же хорошо. Когда все пройдет и уйдет Д(ункан), тогда, может быть, Он вернется. А я, если даже и уйду физически, всегда душой буду его.

Как странно определять и измерять его отношение по отдельным движениям не его, а окружающих. И так грустно, грустно.

14. 03(?). Сейчас прошли две соседки по комнате, «любовались» моими волосами (я сижу распущенная – мыла их), и мне опять делается невыносимо грустно. Я теперь совершенно не выношу, когда мне говорят, что у меня красивые глаза, брови, волосы. Ничем мне нельзя сделать так мучительно больно, как этим замечанием. Боже мой, да зачем мне все это, зачем, если этого оказалось мало!..

21.03. В четверг начался очередной приступ тоски, а на следующий день я боролась, вспоминая, что было ведь все очень хорошо – чего же больше? А с другой стороны, тошнота при мысли, что он там со своей старухой-женой и день и ночь.

Со всем этим багажом поехала на лыжах далеко. Ничего не хотелось, только жить вместе с лесом, я стояла, глядя на зеленые верхушки сосен, на небо, такое голубое, и казалось, что это лето: птицы поют, солнце ласково греет; конечно, лето. И вдруг – неожиданная мысль о… Я испугалась, думала, будет больно. Захочу видеть. Нет, захотелось только, чтобы он тоже смог увидеть всю эту красоту. Хотелось не для себя, не для того, чтобы он был со мной, нет.

Вот я и поняла, что в жизни не один Есенин, что его можно и надо любить как главное, но любить именно бескорыстно, не жадной любовью, требующей чего-то от него, а так, как вот любишь этот лес, не требуя, чтобы лес жил, сообразуясь со иной, или он всегда был там, где я. Если во мне заговорило мое женское, даже если оно проснулось благодаря Ему, то надо же быть искренней до конца.

Я частенько раньше думала… что, сохранив «физическую невинность», я принесу самую трудную жертву любви к Е(сенину). Никого, кроме (него). Но не было бы это одновременно доказательством того, что я жду и моя преданность вызвана именно этой искусственной верностью. А нарушение этой «верности», с одной стороны, устранит невольные требования к Е(сенину), а с другой стороны, может дать хорошие, ничего не обязывающие отношения с другими. Если я хочу быть именно женщиной, то никто не смеет мне запретить или упрекнуть меня в этом!

Пожара уже нет, есть ровное пламя. И не вина Е(сенина), если я среди окружающих не вижу людей, все мне скучно, он тут ни при чем. Я вспоминаю, когда я «изменяла» (ему) с И., и мне ужасно смешно. Разве можно изменить человеку, которого любишь больше, чем себя? И я «изменяла» с горькой злостью на Е(сенина), и малейшее движение чувственности старалась раздувать в себе, правда, к этому примешивалось любопытство.

08.04. Так любить, так беззаветно и безудержно любить. Да разве это бывает? А ведь люблю, и не могу иначе: это сильнее меня, моей жизни. Вот сегодня – Боже мой, всего несколько минут, несколько минут нетерпеливого внимания, – и я уже ничего, никого, кроме Него, не вижу. Вот как-будто уляжется, стихнет, но стоит поманить меня, и я по первому зову – тут. Смешно, обреченность какая-то. И подумать – я не своя, во власти другой воли, даже не замечающей меня.

А как странно: весна в этом году такая, как с Ним, – то вдруг совсем пересилит зиму, засверкает, загудит, затрепещет, то – зима расправит свои мохнатые крылья и крепко придушит весну. Так и с ним: неожиданно радость, как птичка, прилетит, и тут же снова выпорхнет – не гонись, не догнать все равно, жди, может, вернется.

12.04. Была с Яной на диспуте. Был и он с Айседорой), и никого не видел, никого, кроме (нее). А(йседора) – это другой берег реки, моста и переправы обратно нет! А(йседора), именно она, а не я предназначена ему, и я для него – нечто случайное. Она – роковая, неизбежная. Встретив ее… он должен был все, все забыть, ее обойти он не мог. И что бы мне ни говорили про ее старость, дряблость и проч., (Айседора Дункан была на 15 лет старше Есенина. – Прим, ред), я же знаю, что именно она, а не другая должна была взять его. Я осталась далеко позади, он даже не оглянется, как тот орел, даже если бы я за ноги стала его хватать. Не физическая близость, от него мне нужно больше: от него нужна та теплота, которая была летом, и все!!!

27.04. Так грустно, как будто дочитываю последние страницы хорошей книги. Вот закрою, и все как сон, будет опять обыденная жизнь. И Он никогда не оглянется на меня, так бесцельно и мимоходом сломанную им. И все же мне до боли радости! эта обреченность, и я ни на что ее не променяла бы.

22.05. Уехал. Вернее, улетел с А(йседорой). «Сильнее, чем смерть, любовь». Страшно писать об этом, но это так: смерть Е(сенина) была бы легче для меня. Я была бы вольна в своих действиях. Я не знала бы этого мучения – жить, когда есть только тяга к смерти. Ведь что бы ни случилось с Е(сениным) и А(йседорой), возврата нет, после Айседоры – все пигмеи, и, несмотря на мою бесконечную преданность, я ничто после нее (с его точки зрения, конечно). Я могла бы быть после Л. К., 3. Н., но не после нее. Здесь я теряю.

16.07. «Она вернется через год сейчас в Бельгии…» – так ответили по телефону. Значит, и Он тоже. А год иногда длиннее жизни. Как ждать, когда внутри такая страшная засуха?..

03.10. Сегодня год, как увидела А(йседору). «Как искусство?» – «Не трогает». Сейчас они там, на другом берегу… Завтра «Его рождение».

1924 год.

Я опять больна, и, кажется, всерьез и надолго. Неужели возвращаются такие вещи? Казалось, крепко держу себя в руках, забаррикадировалась, а ничто не помогло. И теперь хуже. Тогда… я верила в счастье любви, а теперь знаю, что «невеселого счастья залог сумасшедшее сердце поэта». И все же никуда мне не деться от этого…

26.08. Крым, Гурзуф. Вот, как верная собака, когда хозяин ушел, – положила бы голову и лежала, ждала возвращения.

1925 год.

11.07(?). Прошло, по-моему, много-много лет. Это последняя глава первой части. Авось на этом моя романтика кончится – пора уж.

Сергей – хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, нежели с простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. Обозлился за то, что я изменяла? Но разве не он всегда говорил, что это его не касается? Ах, это было все испытание?! Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли? Сергей понимал себя, и только. Не посмотрел, а как же я должна реагировать, когда я чинила после Крыма кровать (история с Ритой!). Всегдашнее – «я как женщина ему не нравлюсь» и т. п. И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем! Чтобы это льстило ему! Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти не так, считая столы и стулья – «это мое тоже, но пусть пока останется», – нельзя такие вещи делать и…

Почему случилось? – знаю. Клевета сделала больше, чем было на самом деле, – факт, Сергею трудно было не взбеситься, и не в силах он был оборвать это красиво… Боже мой, ведь Сергей должен был верить мне и хоть немного дорожить мной. Я знаю, другой такой, любившей Сергея не для себя, а для Него, он не найдет. И если я себя как женщину не смогла бросить ему под ноги, – то разве ж можно было такое требовать от меня, ничего не давая?..

16.11. Я оказалась банкротом. Не знаю, стоил ли Сергей того богатства, которое я так безрассудно затратила. Я думала, ему правда нужен настоящий друг, человек, а не собутыльник. Не хочется идти к Толстой, ну, а сюда просто, как домой: привык, что не ругаю пьяного и т. д. То, что было, было не потому, что он известный поэт, талант.

Иногда я думаю, что он мещанин и карьерист… Погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают: не любит, а женился. Даже она сама говорит, что будь она не Толстая, ее никто не заметил бы даже. Он сам себя обрекает на несчастье и неудачу. Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры – это не фунт изюму. А я знаю, отчего у меня злость на него, – оттого, что я обманулась, идеализировала и отдала своей дуростью и глупым самопожертвованием все во мне хорошее и ценное. И поэтому я сейчас не могу успокоиться…

Декабрь 1926 года.

Да, Сергунь, все это была смертная тоска. Оттого и был ты такой, оттого и так больно мне.

И такая же смертная тоска по Нему у меня.

1926 год.

Вот, мне уже наплевать. И ничего не надо, даже писать не хочется… постоянно продолжающаяся болезнь. Ясно? Понятно? Полгода во всех состояниях – думаете, и все тот же вывод? Ну, отсрочила на месяц, на полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну, так вот, вот…

Сергей, я тебя не люблю, но жаль «То до поры, до времени…» (писала пьяная).

Дневник, в котором столько эмоций, желания устоять и выстоять, несмотря на испытываемые муку и униженность, на этом обрывается. Неотвратимо сознание невозможности жизни без Него: «Так любить, так беззаветно и безудержно любить. Да разве это бывает?» Бывает и не такое у психически неуравновешенных людей.

Год спустя после смерти Есенина она застрелилась на его могиле.

Самоубийства вдов во многих странах являлись доказательством верности мужу. В римской истории известен случай, когда Порция, жена Брута, узнав о смерти супруга, немедля проглотила горсть горящих углей. Н. М. Карамзин (1766–1826) в своей «Истории государства Российского» свидетельствует: «Славянки не хотели переживать мужей и добровольно сжигались на костре с их трупами. Вдова живая бесчестила семейство».

Это было давно, а после самоубийство стало считаться преступлением против Бога и приравниваться к убийству. Ведь жизнь человеку дана Богом, и только он вправе забрать ее.

Попытка избежать страданий, ниспосланных Всевышним, объявлялась религиозными теоретиками христианства грехом, лишающим удавленника или утопленника прощения и спасения души. Им отказывали в погребении на кладбище, их позорно хоронили на перекрестках дорог. Страдала и семья грешника, лишаясь законного наследства. А чудом оставшийся в живых приговаривался к заключению и каторжным работам как за убийство. В Военном и Морском артикуле Петра I имелась довольно суровая запись: «Ежели кто себя убьет, то мертвое тело, привязав к лошади, волочить по улицам, за ноги повесить, дабы, смотря на то, другие такого беззакония над собой чинить не отваживались».

Но человек душевнобольной не отвечает за свои поступки, а Галя Бениславская была именно такой – невменяемой.

Выдающийся русский психиатр П. И. Ковалевский (1849–1923) писал: «Я убежден, что по историям болезни больных домов умалишенных можно с большой точностью написать историю волнений и переживаемых умственных колебаний данного общества». И то, что относится к Бениславской непосредственно: «Неврастеники очень легко подчиняются чужому мнению: утром они подчиняются одному, вечером другому, совершенно противоположному мнению. Своего взгляда, собственной критики, собственного разбора того или другого мнения у них нет и они постоянно у кого-нибудь под башмаком. Но рядом с этим у неврастеников проявляются отдельные мысли и поступки, выходящие из ряда обыкновенного. Больные эти мало склонны к строгому мыслительному процессу, – они с большим наслаждением и большим удовольствием живут образами чувств, мечтаний и фантазий».

Дорогая Мария Федоровна

«Опять там Максим Горький. Он действительно делает дурное дело. Он – Суворин при Ленине. Оказывается, Ленин был у него перед отъездом. И Горький с ним беседовал, и руку пожимал! Красиво.

Горький продолжает в «Новой жизни» свое худое дело. А в промежуток скупает за бесценок старинные вещи у «буржуев», буквально умирающих с голоду. Впрочем, он не негодяй, он просто бушмен. Но уже не с «бусами» невинными, как прежде, а с бомбами в руках; и разбрасывает их повсюду, для развлечения», – так писала Зинаида Гиппиус в 1918 году.

Получивший доверие новой власти Алексей Максимович Горький в феврале 1919 года возглавил Экспертную комиссию при Наркомвнешторге, которая «работала по созданию фонда из предметов искусства и роскоши, могущих быть использованными для товарообмена с заграницей». В этом деле пролетарскому писателю помогала его любимая женщина М. Ф. Андреева, осуществлявшая функции курьера и партнера на переговорах с иностранными торговцами.

Максим Горький в глазах прекрасного пола считался мужчиной сложным. Видимо, одна из причин – детская склонность к неуемному чтению, развившему фантазию и воображение, ранние желания и неосознанные комплексы.

Натура Горького не могла примириться с суровой прозой жизни, это Глубокое противоречие постоянно оказывало влияние на его личные дела.

Уже в 13 лет он по уши влюбился в красавицу вдову. Она давала ему сборники стихов и другие книги из своей библиотеки, вела высокие беседы о вечной женственности и добре, чем доводила Алепгу до тихого экстаза. Он мысленно называл ее «королевой Марго». Он обожал ее и поверял ей все свои секреты.

Алеша ходил к ней на квартиру вместо церковной службы.

Иногда она принимала его, попивая кофе в постели, а однажды ему посчастливилось: красавица начала при нем одеваться.

«Она надела чулки в моем присутствии, и я не почувствовал никакого смущения – было нечто чистое в ее наготе».

Впрочем, вскоре последовал удар: прибыв на очередное свидание, юный поклонник с удивлением обнаружил в постели Марго мужчину.

«Честно говоря, я не поверил, что моя королева могла дарить любовь, как все другие женщины», – признавался Горький. Рана была жестокой и не заживала долго.

В юности Алексей, по его признанию, бывал свидетелем оргий, однако участия в них не принимал, а стоял, прислонясь к стене, и пел народные песни, надеясь, что хоть это сбавит пыл окружающих.

Тем не менее глубокую потребность в любви он испытывал постоянно. В 1887 году у девятнадцати летнего Алексея развилась острая депрессия. Мучаясі от одиночества, он пытался покончить жизнь самоубийством, однако пуля попала не в сердце, а в легкое и он остался жив. А депрессия не проходила, и Горь кий вынужден был обратиться к психиатру, давшему простой, но полезный совет. «Вам, голубчик, нужна знающая дело бабенка, – и все ваши депрессии как рукой снимет!» Судьбе было угодно вывести молодого человека из кризиса – Горький влюбился в замужнюю даму Ольгу Каменецкую, красивую и остроумную, к тому же некоторое время пожившую в Париже, что придавало ей некий шарм.

Ольга была старше на десять лет и не собиралась разводиться с мужем, на чем упорно настаивал ее возлюбленный, страдавший оттого, что кто-то еще делит с ней ложе. Он умолял ее навеки соединить с ним судьбу или грозил разрывом, однако рассудительная Ольга предпочла статус-кво, и они драматически расстались. Прошло два года, и в 1892 году бывшие любовники встретились. Ольга уже жила одна, и Горький, не перестававший любить ее, был на вершине блаженства.

Они поженились и, оправдывая пословицу «с милым рай и в шалаше», сняли баню на задворках дома одного сильно пьющего попа, счастливо прожив там два года. Горький не переставал обожать свою избранницу, особенно его волновала ее фигура – стройная, как у девушки.

Однако «сердце красавиц склонно к измене». Горький этого вынести не смог и ушел от Ольги.

В 1896 году 28-летний Горький влюбился в газетного корректора Екатерину Волжину, потом Пешкову, убежденную революционерку. Казалось, их брак будет удачным: Катя была младше мужа на 10 лет, родила ему двоих детей. Но жизнь опрокинула все расчеты, и вскоре они разъехались, не сочтя нужным оформить развод. Они остались друзьями на всю жизнь, хотя Горький и считал Катерину «слишком умной и с тяжелым характером» и даже в шутку называл ее «разгневанной канарейкой». Екатерина Павловна после смерти писателя преследовалась советским режимом.

После этого писателя потянуло к простоте: некоторое время он прожил с проституткой, пытаясь направить ее на путь истинный. Однако из этой затеи ничего не вышло, и инженер человеческих душ испытал очередное разочарование. Но вскоре новый роман, новая любовь к замужней женщине – актрисе Марии Андреевой. Это произошло в 1901 году, а в 1906-м он уже представлял ее как свою жену во время поездки в Соединенные Штаты, где русского писателя чествовали президент Теодор Рузвельт и Марк Твен.

Горький использовал свою поездку для сбора средств на революционные цели, а потому царское правительство решило дискредитировать его. Через русское посольство в американскую прессу был пущен слух, что Горький путешествует со своей любовницей (ни он, ни Андреева не были разведены).

Жизнь ее, казалось, предопределена служению Мельпомене. Отец, из дворян Харьковской губернии, – главный режиссер Александрийского театра. На той же сцене, актрисами, и ее мать, и старшая сестра. С мужем, действительным статским советником, видным чиновником Министерства путей сообщения, связывает только сын. Вся жизнь – только в театре, для театра.

Мария Федоровна создавала, вместе со Станиславским, Немировичем-Данченко, Книппер, Москвиным, Лужским, Мейерхольдом, Лилиной, Артемом, Московский художественный театр. Сыграла там Леля в «Снегурочке», Ирину в «Трех сестрах», Наташу в «На дне», другие роли. Тогда же познакомилась с Максимом Горьким, дружба с которым вскоре перешла в любовь.

Океанский гигант «Кайзер Вильгельм Гроссе» уже давно покинул немецкий порт Шербург. Теперь он приближался к берегам Америки. Еще день, и пароход бросит якорь у нью-йоркской пристани. Мария Федоровна Андреева сидела на палубе в шезлонге. Это был редкий час, в который она позволила себе отдохнуть. Алексей Максимович в пути писал роман «Мать». Отдельные главы, страницы давались ему нелегко. Он переделывал их по нескольку раз. И вновь и вновь садилась за пишущую машинку Мария Федоровна, и вновь и вновь переписывала строку за строкой. Переписывала даже тогда, когда ее мучила морская болезнь. Но устала она не от работы на машинке.

В Америке, как и везде, М. Ф. Андреева была незаменимой помощницей А. М. Горького. Но этим ее деятельность не ограничивалась. Ее здесь узнали не только как «миссис Горки».

Алексей Максимович и Мария Федоровна не состояли в браке.

Одного этого уже было достаточно, чтобы обвинить их в смертных грехах и подорвать доверие к ним. Ей было отказано от гостиницы, в которой она, Горький и Буренин поселились. Даже молодые американские писатели, приютившие их на короткое время в своем общежитии, отнюдь не афишировали своей «смелости», предпочитая, чтобы поступок их остался в тайне.

В первый момент Мария Федоровна была потрясена тем, что ее воспринимают в Америке совсем не так, как ей того хотелось. Но что можно сделать в такой ситуации? Только хорошую мину при плохой игре. Она скоро взяла себя в руки. С гордо поднятой головой появлялась любовница Горького на митингах и собраниях, как бы бросая вызов всем. В ответ на поднявшуюся кампанию Алексей Максимович на-правил в редакции газет письмо, в котором заявил решительно, но маловразумительно: «Моя жена – это моя жена, жена М. Горького. И она, и я – мы оба считаем ниже своего достоинства вступать в какие-либо объяснения по этому поводу. Каждый, разумеется, имеет право говорить и думать о нас все, что ему угодно, а за нами остается наше человеческое право – игнорировать сплетни».

Американское общественное мнение в то время было достаточно пуританским, разразился грандиозный скандал.

Горького называли «анархистом и распутником», спонсоры, на которых он рассчитывал, отказали ему в материальной поддержке.

Дело дошло до того, что Горького и Андрееву не пускали в отели, а один возмущенный менеджер выставил их со словами: «Это вам не Европа!» Газета «Индепендент» писала о «респектабельных леди», которые собирают деньги для убийств, но не в состоянии решить свои личные проблемы.

С первого же дня их пребывания в Америке в центре событий оказался не только Алексей Максимович, но и Мария Федоровна. Горького осаждали репортеры газет, к нему приходили люди, сочувствовавшие его политическим позициям, поклонники литературного таланта. Среди посетителей не было недостатка и в просто любопытных. Мария Федоровна всегда была с Алексеем Максимовичем, неустанно оберегала его от ненужных, по ее мнению, встреч и переводила речи Горького на митингах, его беседы с американцами. С русского на английский, с английского на русский – ох, как это было утомительно!.. Казалось, что вот-вот иссякнут силы. Но они у любовницы Горького были как будто бы неис-черпаемы. Торькому нужно было так много выступать, а иногда в один и тот же день в разных городах, что Мария Федоровна превращалась в «доверенное лицо» – читала собравшимся на митинге текст речи, написанный Алексеем Максимовичем. Читала она так вдохновенно, взволнованно, что в восприятии слушателей сама превращалась в оратора и вызывала гром рукоплесканий. В одном из своих писем этого времени Горький писал: «М. Ф… 1-го мая здесь в Нью-Йорке будет читать написанную мною речь о русской женщине. Я в это время буду в Бостоне». И в другом письме: «М. Ф. на митинге, а я готовлюсь на другой – завтра».