Текст книги "Мизери"

Автор книги: Галина Докса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

DIRECT SPEECH. COMPLETION (10)
(прямая речь; окончание)

Света возвращалась домой в кромешной тьме. Ни один фонарь на площади не горел, и только слабый отсвет от зашторенных окон на сером снегу газонов помогал ей не терять дорогу. Она безумно устала, к тому же на выходе из гимназии у нее сломался каблук, и она уже не шла, а плыла, как челнок в бурю, какими–то нырками, а не шагами продвигаясь вперед.

Подходя к дому, Света еще издали заметила высокого мужчину, расхаживающего взад–вперед возле ее парадной. Усталость не помешала ей испугаться. Она вздрогнула и остановилась. Остановился и мужчина. Он глядел прямо на нее, но не был похож ни на кого из тех, кто мог бы ожидать ее тут в этот час. Света успокоилась. Мужчина – молоденький, незнакомый – улыбнулся как–то по–детски, только что она подошла к нему, и так же смешно, по–детски оглянулся на дверь Светиной парадной. Дверь распахнулась. Оттуда навстречу Свете выбежала высокая полная женщина в платке и мужской куртке подпояской. Она была похожа…

– Светка! – сказала женщина. – Как ты поздно с работы! Мы уже три часа…

– Ася… – Света не верила глазам. – Как же? Почему не позвонила?

Она оступилась и чуть не упала. Взрослый мальчик подхватил ее сзади:

– Здравствуйте, тетя Света.

– Павлик?.. Ты стал великаном… Ну, пойдемте, пойдемте…

– Какой этаж? – спросил Павлик и побежал вверх по лестнице.

Женщины вошли в лифт. Тут одна из них заплакала бесшумно, смахивая мелкие слезы варежкой. Света, уже пришедшая в себя от неожиданности ночного приезда людей, которых давно не существовало для нее в реальной жизни, окончательно поверила, что плачущая немолодая женщина в платке и мужской куртке – это Ася Кирсанова, единственная ее подруга, та, что в последней новогодней открытке приписала на полях, косо: «В будущее я смотрю с ужасом». А Света забыла поздравить ее с Новым годом, и вот они уже проехали третий этаж, и лифт сейчас остановится, и – господи! – какой длинный, какой невозможно длинный этот день! Наверное, он так никогда и не кончится…

– Что случилось? – спросила Света, когда остановился лифт, и дала Асе платок.

– Ты только не волнуйся, – переставая плакать, прошептала Ася. – Мы не очень надолго… Я боялась, что ты переехала. Больше нам не к кому, Светка. Похоже, ты наша последняя надежда.

– Да что случилось?! – рассердилась Света, выталкивая Асю из лифта.

Павлик топтался на площадке и глядел на них, улыбаясь натянутой взрослой улыбкой.

– Тихо, – сказала Ася, оглядывая площадку. – Павлик, он…

– Я – дезертир, – сказал Павлик очень громко. – Тетя Света, я дезертировал из рядов российской армии. Я к вам приехал скрываться от карающей руки закона. Не прогоните?

– Тихо, Павлик, – сказала Света, отпирая дверь. – Ничего страшного не случилось еще, чтоб так орать. Проходите, мойте руки. Сейчас будем ужинать. Я ничего не ела целый день.

– Мы всего привезли, – заторопилась Ася. – Ах, боже мой, сумка! Павлик, быстро вниз за сумкой! Нет, я сама, сейчас! – Она рванулась на площадку.

Света удержала ее:

– Не сходи с ума. Чего ты боишься? Его тут ни одна душа не знает. Иди принеси сумку, Павел.

Мальчик побежал за сумкой и вскоре вернулся. Света включила телевизор. Начинался ночной выпуск российских «Вестей». Диктор перечислял сюжеты предстоящих пятнадцати минут эфирного времени.

– Выключи, – попросила Ася. – Не могу всего этого слышать. Как ты живешь? – Она оглядела комнату. Мамина кровать стояла неубранная. На полу лежала раскрытая книга. – Все так же.

В коридоре под ногами хрустело. Света включила свет.

– Что у тебя с зеркалом?.. Павлик, не разувайся!..

– Не знаю, – совсем не удивилась Света, поглядев на разбитое трюмо. – Утром все было в порядке. Наверное, само. От старости. Это еще довоенное… Или…

– А где Полина Алексеевна? – спросила Ася и стала распаковывать сумку.

– Мама умерла летом.

– Рак?

– Рак.

Они поговорили о том, где похоронили Светину маму, и об Асиных родителях, которые умерли еще раньше. Павлик слонялся по комнате, пока его не позвали ужинать. Ноги его не помещались под маленьким кухонным столиком. Мать сунула ему тарелку в руки и прогнала обратно в комнату, к телевизору. По телевизору теперь показывали американскую комедию. Ася почти ничего не ела, а Света уплетала гречу, перемешанную с Асиной тушенкой, за обе щеки. Она с детства обожала тушенку.

– Добавки, Павлик? – крикнула Ася сыну.

Павлик принес пустую тарелку, покачал головой и встал в дверях, прислонившись к косяку.

– Мне добавки! – сказала Света, подмигнув Павлику. – И можно без хлеба.

– У вас в Петербурге грузчиком можно устроиться без прописки? – спросил Павлик.

– Иди в комнату, – приказала мать. – Закрой дверь.

– Павел, пожалуйста, – жизнерадостно сказала Света, облизав с двух сторон ложку, – пока чайник не закипел, подмети пол в коридоре. Веник и совок в углу. Руками только не трогай, а то порежешься.

Павлик пошел подметать.

– До лета, Света, – сказала Ася, отвечая на вопрос, который и не собиралась задавать ей Света. – Летом я отправлю его в Прибалтику. У нас там… Ну, неважно…

– У меня родственники есть в Белоруссии, – задумалась Света. – Где–то валяется письмо, я давно должна была разыскать.

– Нет, пусть едет в Прибалтику! – почти крикнула Ася. – В Прибалтику, в Германию, в Америку!.. Ах, ну почему, почему я не вышла замуж за еврея? Помнишь, был на третьем курсе такой Фима Гликман? Как он за мной ухаживал!

– Как Павел, Ася?

– Отлично! Молодая жена, маленькая дочь, седая роскошная борода и ни гроша за душой. Пьет.

– Он знает?

– Даже я не знаю, поняла? Только ты знаешь. Только ты.

– Поняла. Я… Асенька, ты не обижайся, но – почему вы довели до этого? Я плохо знаю жизнь, но, кажется… Кажется, большинство как–то устраивается?

– Потому что когда–нибудь, раз–два, и оказываешься в меньшинстве. Потому что не поступил в институт и скрыл от всех. Потому что гордый. Потому что…

– Потому что я трус, тетя Света, – сказал Павлик, войдя с совком, полным осколков. – Где у вас ведро?

– Под раковиной. Это, по–моему, не совсем трусость, – робко начала Света, раскаиваясь, что спросила больше, чем нужно.

– Да он не в том смысле, Мышка! – вступила мать, опять прогнав сына из кухни. – Он, видите ли, трус оттого, что побоялся руку сломать накануне призыва. Денис ему предлагал свои услуги. А наш боли испугался. Он вот в каком смысле трус. А так он смелый–пресмелый… Ты только посмотри на него!

Павлик стоял посреди коридора и гляделся в слепое зеркало трюмо. Там еще удерживался в верхнем углу маленький острый осколок. Павлик подвел палец под осколок и стал вытаскивать… Через мгновение он уже отсасывал кровь из глубокого пореза. Ася не видела, она сидела спиной к выходу, а Света видела и мысленно застонала от боли, которую, стерпев, не убрав с лица натянутой взрослой улыбки, испытывал этот совсем чужой мальчик. Когда она в последний раз видела его, ему было, кажется, двенадцать. Такой тихий, послушный был ребенок и очень походил на отца. Теперь же ничего общего. Теперь Павлик был похож на… И не на Асю…

Павлик был похож на всех, кого когда–либо любила Света. Стоял и стоял перед пустым зеркалом, посасывая палец. Боль так и окатила Свету, жгучая, как запретное воспоминание. Не было сил терпеть, и надо было что–нибудь делать.

– Павел, ты не мог бы вынести мусор? Я тебе сейчас покажу из окна помойку. Вон туда, за горку и направо. Только не испугайся кошек. Они могут выскочить из бачка, как ракеты. Со мной однажды чуть инфаркт не случился.

Павлик молча взял ведро и пошел выносить. Света с Асей стояли у окна и смотрели, как он идет по двору: медленно, ссутулившись, раскачивая легкое полупустое ведро, тускло белевшее в свете дворового фонаря. На обратной дороге Павлик немного покружил по двору, забрался на сломанную горку, постоял на вершине ее, потом решительно спрыгнул, подхватил ведро и зашагал к дому.

Ася опять заплакала. Света дала ей валерианки.

– Прекрати! – сказала Света. – Пожалей мальчишку. У него сейчас шок. И не надо принимать никаких решений. Он живет у меня. Все будет хорошо. И на работу…

– Не надо на работу. – Ася перестала плакать. – Пусть он читает. У тебя есть что–нибудь западное? Какой–нибудь Фолкнер? Какой–нибудь индивидуализм? Какой–нибудь Кнут Гамсун? Пусть он читает.

– Будем читать, Ася. Запишемся в районную библиотеку. Успокойся. Ты когда в Москву?

– Завтра утром. Маленький на свекрови. Я буду звонить. Вы мне – никогда. На всякий случай запиши телефон… Один, в общем, телефон. Там мне передадут. Деньги я буду высылать до востребования, на главпочтамт… Ты нищая, Светка? Я – почти… Уже три года, как я нищая. Белый билет мне не по карману. У Сашки, к счастью, минус восемь. А маленькому только семь.

– Деньги? – вдруг обрадовалась Света и как–то сразу засуетилась, захлопотала: – Постой–ка!.. Нет, давай–ка мы уложим сначала ребенка. Иди открой ему. И не мучь ты его своими придирками, мамаша!

Пришел Павлик с пустым ведром, и они почти насильно уложили его на кровать Светиной мамы. Была уже глубокая ночь. Свете смертельно хотелось спать, но она понимала, что в эту ночь ей не придется сомкнуть глаз, как бы ни торопилась Ася рассказать ей свою жизнь, такую длинную и трудную, что странно становилось Свете иногда в течение рассказа. Непостижимо, как вообще может жить человек – и радоваться, и любить, и рожать детей, и верить в их возможное счастье в этом мире, навалившемся на него всем весом, как рухнувшая балка на грудь шахтера, забытого в темноте подземного тупика.

………………………

– Как у тебя–то? – спросила Ася под утро. – Ты выглядишь неплохо. Моложе меня лет на десять.

– Серьезно?

– Ну да. Ты выглядишь как женщина, которой не все равно, как она выглядит. Ты – одна?

– Одна.

– И правильно.

Свете, чтобы рассказать свою жизнь Асе, достаточно было одного слова. Так повелось с юности. Ася очень любила Свету. Любила, жалела и умела рассмешить ее в любое время дня и ночи легкой ужимкой, жестом, анекдотом, рассказанным кстати…

– Аська, как ты думаешь, – Света поколебалась немного, – можно забеременеть в сорок лет с диагнозом «вторичное бесплодие»?

– Сколько угодно, – Ася встрепенулась и стала серьезной до смешного. – Но лучше не надо.

Они помолчали с минуту.

– Какой срок? – деловито спросила Ася.

– Если от святого духа, то… Критический. А если нормально, то сама не знаю. То есть, кажется, все сроки вышли.

– Ты сумасшедшая.

– Я не виновата. Вдобавок не уверена. Мне еще, знаешь, приятно иногда помечтать, что это опухоль так бурно во мне развивается. Приятно, знаешь, иногда помечтать о смерти.

– Не дури! Ты была у врача?

– А как же! Они и говорят: доброкачественная, говорят, у вас опухоль. Можно подождать.

– Так что же ты?

– Я и жду.

– Чего, глупая ты моя?

Ася заплакала. Света уж не знала, что с ней делать. Но Ася справилась сама.

– Чего ты ждешь? Что рассосется? Или… – Она посмотрела на телефон. – Может быть, телефонного звонка?

– Конца света, – дурачась, как бы желая напугать Асю, не проговорила, а провыла Света. – Очень похоже на то.

Она почувствовала себя необыкновенно счастливой. То, что она произнесла наконец вслух мысль, которой все эти зимние месяцы не давала даже легкой тенью скользнуть по коридорам ее внутренней, запутанной в непроходимый лабиринт жизни, сделало существование Светиного ребенка, которого минуту назад не существовало вовсе, таким реальным, как если бы он сам, уже родившийся, выросший, уставший, вошел, поздоровался поцелуем в щеку, отказался поужинать и лег на кровать с книгой. И уснул в комнате за стеной, и даже захрапел: смешно, посапывая и постанывая…

– Кажется, Павлик храпит, – сказала Света. – Вот кто мне поможет с пеленками, а, Аська?

– А это мысль, – обрадовалась Ася. – Прекрасная мысль! Так… когда тебе? Если не опухоль.

– Если не опухоль, то летом. К лету у вас все наладится.

– Не думай ты о нас, господи! Как была, так и осталась, дуреха ты моя. О себе думай. Как ты жить будешь? Вещи продавать? Квартиру сдашь? Надомницей?

– Воровкой, – хитро улыбнулась Света.

И встала, и прошла в коридор, и взяла пудреницу с голубыми розами, и поставила на стол перед Асей. Ей хотелось смеяться.

– Зачем это? – удивилась Ася.

– Открой и посмотри.

Ася открыла, достала из пудреницы колечко и цепочку, покрутила в руках и положила на стол.

– И что? – недоумевая, спросила она Свету.

– Там алмаз еще, – небрежно заметила Света.

И зацепила пудреницу пальцем, и подвинула к себе. Пустая пудреница сверкнула перламутровым донышком. Света изумилась.

– Тут был алмаз, – сказала она Асе, переворачивая пудреницу вверх дном. – Еще утром. Честное слово!

И Света рассказала Асе историю с алмазом: всю, от начала и до конца.

– Поздравляю, – подытожила Ася Светин рассказ. – Тебя обокрали.

– Ты думаешь? – усомнилась Света.

– И зеркало разбили при этом. Иди посмотри, не поцарапан ли замок.

Замок не был поцарапан. Балкона в Светиной квартире не было. Вор, если он ограбил квартиру, должен был быть альпинистом.

– Завтра позвони своей фирмачке и скажи, что согласна у нее работать. Если откажет, то все ясно с твоим алмазом.

– А если не откажет?

– Тогда поработаешь до… До конца света своего. Хоть заработаешь на пеленки.

– Пожалуй, – Света вздохнула. – Как мне не хочется!.. Может, он не был алмазом? Такой обыкновенный, гладкий, граненый… Ну, резал стекло – что с того? Это стекла такие пошли – их чем угодно разрежешь…

– А ты позвони тем не менее. Надо бороться.

– Не хочется, – вздохнула Света еще раз, понимая, что неправа.

Наступило утро. За окном гудела машина и гремели мусорные бачки, опорожняемые над кузовом самосвала. Ася зевнула. «Ей бы поспать хоть часок перед поездом», – подумала Света и сказала:

– Мне позвонить надо кой–куда. Иди в комнату, приляг. Я потом, к тебе под бок. Иди!

Ася ушла.

Света потрогала телефон. Он был живой, теплый. Света нахмурилась, закусила губу и набрала номер. Игорь ответил сразу, как будто сидел у себя в кресле с телефоном на коленях. Да так оно и было.

– Слушай, – сказала она, не здороваясь. – Это ты разбил зеркало?

– Я, – глухо отозвался он, проглотив комок в горле. – Я уже присмотрел трюмо.

– Не нужно, – сказала она. – Мне нужен твой ключ. Верни, пожалуйста.

– Да–да! – обрадовался он. – Когда мы увидимся?

– Никогда, – поспешила ответить она.

Павлик проснулся и стоял в дверях, улыбаясь взрослой улыбкой.

– Опусти в почтовый ящик. Это наш последний разговор.

– Я понимаю, – сказал он. – До свидания.

Самосвал во дворе взревел прощально. Наступила долгая праздничная тишина.

– Доброе утро, – сказал Павлик. – Поздравляю вас с Международным женским днем. Подарок за мной.

– С добрым утром, – улыбнулась Света. – Ты уж сделал мне подарок. Как хорошо ты подмел, дезертир, – ни соринки!

Было утро ранней весны. Любимое Светино время.

1996–2002,

Санкт – Петербург

¹ Так.

² Быть или не быть.

³ Я вас люблю.

⁴ О’кей. Это только английский. Слишком легкий для разговора. Слишком мягкий. Слишком теплый. Слишком краткий и нежный. Я должна думать на русском. О’кей.

⁵ Коснуться.

⁶ Твоего сердца.

⁷ Твоей ладони.

⁸ Дорогой и смерть.

⁹ Праздник.

¹⁰ Что… что это?

¹¹ Что?..