Текст книги "Мизери"

Автор книги: Галина Докса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

(«Не предуп…» – «Не хоч…» – «Поче…»)

Игнорируя все «почему», не дослушивая, обтекая их безличным: «А-а, скажите, пожа–а–а-лста», Тищенко в свою очередь предлагал Светлане Петровне вопросы, несколько неожиданные (как представлялось ей), но все же имеющие связь с темой беседы. Они касались литературных достоинств постановки, которой участницей (бывшей, по мнению отца) была Света Тищенко. Вопросы эти, по видимости, демонстрировали дежурный родительский интерес к учительской затее школьного театра, но, по сути, звучали издевкой над пьесой, а главное – над небогатой словами ролью Царевны, освобожденной заложницы мирового Зла.

– И–и–и… – лил елей Тищенко. – У вас там есть реплика: «Царевна дважды улыбается». Молча? Из второго ряда не разглядишь улыбку…

– Сядете в первый как отец примадонны, – чуть не сгрубила Светлана Петровна, но удержалась, решив дослушать неожиданную критику.

– А–а–а… Что значит: «Царевна взлетает»? Это аллегория или цирк?

Света смолчала.

Удивительно, но отец примадонны неплохо знал пьесу! Можно было подумать, что текст лежит у него на коленях. Или это дочь стояла рядом, водила пальцем по строчкам и подсказывала, что говорить? Нет, его дочь никогда не придумала бы сказать:

– В общем–то, у вашей Царевны так мало слов, что ее можно заменить любой девочкой из параллельного класса!

И она ни за что не произнесла бы вслух – в ответ на контраргумент, что, мол, девочка из параллельного класса не вжилась в роль и поэтому не сможет простить или не простить Духа Мщения.

– А? Ха–ха! В самом деле, забавно. Не слишком ли смело для школы? Прощать Люцифера? Вы думаете, имеет смысл – прощать Люцифера? Ми–лоч–ка моя!

Света взглянула на часы. «Милочка моя» было произнесено с такой сладкой, просто паточной (тенорового диапазона) интонацией, что она испугалась, не собирается ли мистер Тищенко разговаривать о Люцифере до скончания века? Похоже, он набрел на тему, особенно ему близкую.

Стрелка приближалась к пяти.

– Уже без четверти пять! – с грустью напомнила учительница Тищенке, не попытавшись защитить Люцифера (воображаемая женщина, в которую была она превращена стараниями своего неуязвимого оппонента, растаяла, как Снегурочка, угодившая в костер).

Тищенко молчал.

«Что это с ним?» – удивилась она.

(На том конце провода что–то прогремело, оглушив ее.)

«Будто выстрел, – устало отметила она. – Дуэль в двух тысячах шагов. Кто же убит? Все равно… Но я хочу сказать ему, что я обо всем этом думаю. Прямо сейчас. Прямо в глаза, хоть их и нет – глаз, но сейчас, сейчас! Вы лишаете ребенка детства, мистер! Вы лишаете ребенка… Вы… Вы!..»

(Грохот затих, но связи не было. Наверное, она выстрелила в воздух.)

«Что?» – прокричал Тищенко издалека, поднимаясь с колен.

«Сколько?» – испугался он и повернулся боком, и бас его дал петуха.

(Как будто дуэль, та, что по законам времени, поставившего их у телефонного барьера, не должна была состояться; будто дуэль, о мирном завершении которой позаботились друзья–секунданты, а также врач, в последнюю минуту подменивший боевую пулю холостой, будто она… будто дуэль… Началась все–таки… почти невозможная… Началась… дуэль… Почти смешная… почти из ничего… Не считать же им Люцифера причиной и тем более не брать им его в секунданты!..)

«Простите!» – попросил он…

«В чем дело?» – услышал в ответ.

«Упал…»

(Прогремел… На том конце провода… На пол упал… Прогремел, упав, но не пострадал… По ту сторону провода… Упал… Тищенки, переспросившего: «Сколько?», когда восстановилась связь… с раскатистым эхом, как выстрел… невредимый… упал…)

«Телефон!»

И она повторила:

– Без четверти.

* * *

– Без четверти пять, – повторила Светлана Петровна. – Если Света дома, но не хочет подходить к телефону, скажите ей, что мы ждем ее до четверти шестого, а потом начинаем спектакль. Скажите ей, что пьеса провалится по ее вине. Скажите…

– Без четверти пять? – ужаснулся мистер Тищенко. – Не может быть! А Света еще не пришла. Что ж это такое? У меня часы на час отстают? Вы уверены?

– Абсолютно. Так, наверное, в этом и дело, что ваши часы отстали. Я очень рада, что все дело в этом…

– В чем? – Тищенко рассердился. – В чем дело? И где Света?

– Об этом я вас битый час спрашиваю.

– Она ушла прогуляться с мальчиком, – признался Тищенко. Судя по скачкам его голоса, он ходил с телефоном в руках по квартире.

– Что за черт! Часы во всем доме отстают на час! Или уже ввели летний режим? А? Вы не в курсе? Понимаете, это очень важно… У нас неотложное дело… Нам… Если Света опоздает… Да кто ж это все часы перевел?..

«Сказка «Аленький цветочек» продолжает сказываться», – подумала Светлана Петровна, кажется, догадавшаяся, кто перевел назад все часы в доме Тищенко. И еще она, прикусив язык, догадалась, как зовут мальчика, с которым ушла гулять Света Тищенко. Теперь ей страстно хотелось поскорее закончить утомительный разговор, пока сам мистер Тищенко, недогадливый мистер Тищенко… Пока он сам…

Тем не менее она терпеливо выслушала рассказ о неотложном деле, для совершения которого возвращение маленькой Светы домой с прогулки было так же необходимо, как ее появление в гимназии для успешной премьеры «Победившего мира». К концу сбивчивых объяснений дело Тищенко показалось ей безнадежно погубленным. Возможно, замолчав, Тищенко тоже осознал сей факт, ибо его заключительное «Понимаете?» прозвучало жалобнее, чем можно было того ожидать от обладателя столь красивого, богатого темпераментом голоса.

– Понимаете? – жалобно спросил мистер Тищенко. – И куда же она подевалась? – Разговор, словно проявленный негатив, поменял тона на противоположные. – Она знает, что через десять минут нам выходить. То есть нам надо было выйти полчаса назад…

– Да–а–а… – дежурно посочувствовала ему Светлана Петровна и посоветовала: – Возьмите такси.

Самуил Аронович, сидевший напротив, слушавший все с неослабевающим вниманием и, наверное, многое понимавший, вдруг всплеснул руками и указал пальцем на дверь. Взглянув через плечо, Светлана Петровна ахнула. Дверь была приоткрыта. В щель просунулась голова Славы Письмана.

– Что? – шепнула ему Светлана Петровна, прикрыв трубку рукой.

– О’кей! – сказал Письман и распахнул дверь.

Было без семи пять. Мистер Тищенко из трубки напомнил об этом. Вся хитрость, таившаяся до поры в тайниках души Светланы Петровны, поднялась и заслонила собой последние сомнения в верности принятого решения. Не попрощавшись, она грохнула трубку на рычаг и встала навстречу входящим, предоставив мистеру Тищенко в одиночестве наблюдать, как приближается к пяти неумолимая стрелка часов. Встал также и Самуил Аронович, историк.

Первым вошел Ростислав Письман в шотландской юбочке из детства Светланы Петровны. За ним вбежала заплаканная Марина с прекрасной, густой, несколько коротковатой, но тщательно заплетенной толстовской косой, насурмленная и нарумяненная, как матрешка. Третьим вступил Дэвид Смит. Лицо его выражало грозную непреклонность, а за руку он вел (почти тащил, как преступника на суд, так что она перелетела через порог чуть не кувырком после последнего рывка) – маленькую, как малиновка, в красном сарафане с лентами, путающимися у всех под ногами, с волосами, частью распущенными по плечам, а частью заплетенными в мелкие уродливые кривые косички… маленькую, Смиту не выше груди и на голову ниже Марины… Маленькую, нахмуренную, отворачивающуюся, глядящую исподлобья, коротко и подозрительно, угрюмо и капризно, все в одну точку…

«Над головой у меня, что ли, эта точка?» – подумала Светлана Петровна и сразу: – Ну, вот и хорошо, привел. Ну, вот…

……………………………..

– Вот так царевна! – воскликнул Самуил Аронович и зааплодировал.

– Это Света! – объяснила Светлана Петровна.

– Я понял, – сказал историк. – Великолепный костюм. Сами шили?

Светлана Петровна не ответила. Она испытала приступ счастья и сейчас справлялась с ним, глотая слезы. «Неужели я люблю эту девочку?» – мелькнула испуганная мысль и пропала. Ничего особенного–то не случилось! Просто пришла Света. Ее заложница. Ее чудная любимая Вонючка, украденная из царства Неотложных Дел бесстрашным королевичем Письманом, юбка которого, заметила Светлана Петровна, лопнула по шву, но времени зашивать ее не было вовсе, и она взмолилась только, чтобы Дэвид Смит, отпустивший наконец вырывающуюся руку одной из царевен, не обратил внимания на не столь уж существенную неполадку в костюме второстепенного актера. Пожалуй, она могла не опасаться этого. Без сомнения, в данную минуту – последнюю перед подъемом занавеса – решалась судьба главной роли.

– А почему–у–у?.. – хором заголосили обе царевны.

Не нужно было слов, чтобы понять необходимость третейского суда в лице Светланы Петровны и заодно уж Самуила Ароновича. Светлана Петровна, собрав остатки хитрости, подошла к историку, наступила ему на ногу каблуком (Самуил Аронович ничему не удивлялся) и приказала растрепанной царевне приблизиться.

– Кто плел? – спросила она, указывая на кривые косички.

– Я! – выступил Письман.

– Зачем? – строго продолжила Светлана Петровна, не глядя на Дэвида Смита.

– Дэвид… – начала «убранная» царевна, готовясь опять заплакать.

– Дэвид не в курсе, – сказала Светлана Петровна царевне по–русски и перевела для Смита: – Вы не в курсе. Только что Самуил Аронович… – И она еще раз наступила на ногу историку, что было совершенно напрасно, так как он не понимал английскую речь. – Учитель истории сказал, что подобную косу в русском средневековье позволено было плести лишь особам боярского рода, отнюдь не царского, так что не станем нарушать традиций… Самуил Аронович специально встал с постели, чтобы сообщить нам… – Светлана Петровна повернулась к Самуилу Ароновичу: – Не так ли?

– Разумеется, – кивнул историк, лжесвидетельствуя.

– Ты сыграешь в следующий раз, – утешила плачущую Марину сияющая Царевна. – Мы же повторим на Девятое мая – для ветеранов. Ты сыграешь!

Дэвид Смит, не проронивший ни слова, пока длилась вся эта душераздирающая сцена, подошел к Свете, схватил ее за волосы и мгновенно, действуя с быстротою фокусника, заплел ей тугую международную косу, скрепив на конце…

– Только не скотчем! – крикнула Светлана Петровна. – Завяжите лентой!

Так он и сделал.

Прозвенел первый звонок. Актеры и режиссер помчались в зал. Светлана Петровна и Самуил Аронович задержались в учительской. Несмотря на хороший конец «Аленького цветочка», на душе у Светланы Петровны скребли кошки. Она боялась мистера Тищенко, не признаваясь в том себе самой. Поэтому, когда милый, умный Самуил Аронович спросил ее, а в чем же, собственно, заключалось то «неотложное дело», смысла которого не понял он, прислушиваясь к телефонному разговору, она подробно растолковала ему все, что знала и о чем поневоле догадалась по лицу девочки, ее попустительством (чего уж там!) убежавшей из дома.

– Дело в том…

DIRECT SPEECH (8)
(прямая речь)

– Дело в том, что им со Светой надо было сегодня явиться к пяти на собеседование в консульство. Опоздали, стало быть. Света сбежала. Молодец, девочка!

Светлана Петровна была сама бесшабашность. Или наивность. Самуилу Ароновичу не хотелось вдаваться в нюансы. Он–то хорошо знал, что такое собеседование в консульстве. Почти все родственники его проходили это проклятое собеседование. Он тоже проходил – десять лет назад, когда еще и консульства не было… Лида умерла как раз в тот год. Саша с семьей уехал. Аня с Женечкой и он остались. Не будь этой могилы, как знать… Собеседование… Вот оно что! Серьезная штука…

– В какое консульство? – спросил он.

– Американское. Светин отец живет в эмиграции три года. Теперь вот приехал за дочерью.

– М–да–а… Рядовой случай по нынешним временам… А что он так волнуется? Ну, перепишут их на следующую неделю…

– Что вы такое говорите, несчастный! Куда – перепишут? Это же чистилище! Или не знаете? Собеседование в консульстве! Вы только послушайте, как звучит: «Собеседование в консульстве».

– Да–да. Я знаю. Действительно чистилище. ОВиР…

– Органичнее ОВиРа. Естественный отбор. А в ОВиРе был – искусственный. Правда сказать, работали лучше. Мели чище. Ошибки были редки. Америке еще учиться и учиться.

– Научатся.

– Уверена. Ну, а пока учатся, мой Тищенко протащит ребенка через океан по подложному вызову.

– Зачем по подложному?

– Он нелегал.

– А–а–а… Так, наверное, в Америке ему не сладко? Уличная торговля или что–нибудь в этом роде? Не понимаю, зачем он тащит к себе дочь в таком случае. Здесь пока бесплатное образование и не такое уж плохое, смею заметить…

– Вы меня не убеждайте, Самуил Аронович, милый. Я сама не знаю, зачем ему Света. Нет, он не метет улицы. Девочка мне рассказывала. Там у него семья, американская. Возможно, его содержит жена. Возможно, ему тошно приходится. Требуется родная кровь.

– Так он женат в Америке? Как же вы сказали, что он нелегал?

– Гражданский брак, надо думать. Ведь он женат на Светиной матери. Подозреваю, что он и приехал сюда не столько за Светой, сколько за разводом. Да, можно не сомневаться: именно за разводом.

– Тогда нечего волноваться. Развод – долгая история. Сорок раз ваш Тищенко успеет побеседовать в консульстве.

– Если его разведут.

– Какие же препятствия?.. Господи, Светочка, мы с вами копаемся в чужом белье. Давайте сменим тему. Всякое в жизни бывает. Не торопитесь осудить ближнего.

Светлана Петровна помолчала раздумчиво, как бы что–то подсчитывая в уме: губы ее шевелились, и сказала в сторону, не взглянув на Самуила Ароновича:

– Он лжет. Он все время лгал, пока говорил. Мне кажется, он не любит дочь. Не знаю. Не наше дело, вы правы. Но только, Самуил Аронович, я вижу, что страдает ребенок. Света страдает. Я вижу. Понимаете? Она не хочет уезжать.

– Не хочет расставаться с матерью?

– Мать ее не пускала прежде, и Света рвалась уехать. И возможность была – в школьной группе, прошлым летом… Я тогда не учила Свету… Теперь, должно быть, мать согласна. Эх, лучше бы я с ней поговорила по телефону, а не с Тищенко… Постойте, да ведь она в больнице!.. Света говорила…

– Странные нынче матери. Не моргнув глазом, отдают детей за океан, к мачехам под крыло…

– Ну, не навек же! Очень может быть, Светина мать рассчитывает тоже перебраться в Америку. Дочь «зацепится», потом мать «перетащит». Есть еще бабка… Бабка за мамку, мамка за дочку…

– Дочка за папку… Не наше дело, Светочка.

– Не наше дело, Самуил Аронович… Но… Видите? Я… Вмешалась. Сама не знаю, как посмела. Я ведь никогда – в жизни – ничего не могла посметь, верите ли? Ах, Самуил Аронович, если б вы знали, как я никогда в жизни ничего не могла посметь, и тут – вдруг… Вы понимаете? Эта пьеса… Света так увлеклась…

Светлана Петровна отвернулась к окну. Приступ счастья, окрасивший ей щеки, прошел, и она была бледна как смерть.

– Я ужасно боюсь, что он явится сюда и сорвет нам спектакль. Ужасно боюсь. Пойдемте в зал, Самуил Аронович.

Света поправила прическу, посмотревшись в оконное стекло, и пошла к двери.

– Постойте! – удержал ее историк. – Успокойтесь сначала. На вас лица нет. Что вы, в самом деле! Подумаешь, какое событие – опоздали на собеседование! Побеседуют еще, набеседуются…

– Маленькая подробность. Они идут по звонку.

– В каком смысле? То есть я понимаю, разумеется, что положение шаткое, но чего опасается Тищенко более всего? Ему же не обязательно объявляться американским нелегалом. Кто проверит? Органы пока что, если я не пропустил последних новостей, работают не на Соединенные Штаты. Что такого, если нормальный русский отец отправляет к друзьям на каникулы обыкновенную русскую дочь…

– Тем не менее по звонку, и никак иначе. Не позднее пяти. Сколько на ваших часах, Самуил Аронович?

– Четверть шестого.

– Ну вот. Свершилось. Пойдемте в зал. Я абсолютно спокойна, честное слово!

– Вот и хорошо. В конце концов, вы ни в чем не можете упрекнуть себя. Девочка сама убежала. Она уже в том возрасте, когда выбирают.

– Как хорошо вы это сказали! А что касается моей вины… Между прочим, да будет вам известно, что это я послала Славу за Светой.

– Но вы же не знали!..

– Если бы знала… Знаете что! Хотите, я скажу вам первое за всю мою жизнь громкое слово?

– Если вам это поможет.

– Я ненавижу мистера Тищенко. Я готова выцарапать ему глаза. Я его ненавижу. Понимаете, Самуил Аронович? Вам знакома ненависть? Вы знаете, что это такое?

Самуил Аронович обеспокоился. В голосе этой милой усталой учительницы послышались истерические нотки. Он должен был прекратить разговор, зашедший в тупик. Но учительница не отрываясь, жадно смотрела ему в лицо. Надо было ответить ей. Самуил Аронович немножко задумался, потом взял ее за руку и, пожав (хотел поцеловать, но не решился), отпустил.

– Это забывается, душа моя. Поверьте мне. Я всего лишь старый русский еврей, не очень умный и слишком русский, но – поверьте мне! – ненависть забывается. Ее нет, в сущности, нашей ненависти. Она поддельна. Она не наша. Помнится одна любовь. Только любовь существует. Другого нет.

– Любви мало, милый, милый Самуил Аронович! – очень серьезно выговорила Света, кажется, забыв наконец о своем страхе перед Тищенко. – Любовь – это слишком ничтожно. Понимаете…

– Вы ошибаетесь, ангел мой. Любовь – все. Она жизнь. Пойдемте в зал, Светочка!

Он потянул ее за руку. Света пошла за ним, спотыкаясь. Жестокая грусть навалилась на нее непомерной ношей. Свете хотелось ответить Самуилу Ароновичу, возразить ему, ведь он был неправ, утешая ее, – о, она понимала, что он сказал так только потому, что хотел утешить ее, – на самом же деле все не так, все сложнее… «Нет, – прошептала Света тихо, чтобы никто не услышал. – Не может быть. Я не верю. Это было бы… Это было бы слишком несправедливо. Я б тогда просто умерла. Господи!»

Когда они вошли в зал, действие пьесы подходило к сцене братания. Дети играли отлично, только слишком кричали. Светлана Петровна и Самуил Аронович встали у двери и превратились в зрителей. «Переводить вам?» – спросила учительница английского. В голосе ее стояли слезы. Она никогда не могла без слез смотреть эту сцену: как Письман несется по кругу, задевая лица девочек тряпичным факелом, а Света приближается к ним издалека: медленно, шажок за шажком… поступью гордой, но осторожной – с оглядкой через плечо – на груду изломанных крыльев, под которой, обхватив руками безумную голову, спит поверженный, но еще не сдавшийся, бунтующий и опасный Демон – Дэвид, бескрылый Дух, единственный взрослый на всей этой квадратной планете, куда прикованы взгляды Вселенной, лишенной права говорить.

– Молчите! – сказал историк. – Мне все понятно. Прекрасная пьеса!

* * *

– Нехорошо опаздывать, – прошептал Сережа, подкравшись сзади к Светлане Петровне.

Света вздрогнула и вцепилась обеими руками в его рукав.

– После спектакля – сразу домой, Светочка? – спросил он равнодушно, предвидя ответ. – Или ожидается банкет?..

– Не мешайте, Сережа! – шикнула Света. – Конечно, банкет! Прасковья Степа…

Светлана Петровна запнулась и охнула. Царевна, неловко шагнув, наступила на подол своего сарафана и чуть не упала в тот самый момент, как Маленький Шотландец бросил ей разгоревшийся факел через головы честного народа. «Уронит!» – Светлана Петровна зажмурилась…

Однако все обошлось. Все обошлось прекрасно – прекраснее, чем когда бы то ни было, прекрасно без единого изъяна. Костер пылал, разгораясь. Нитки, протянутые от лоскутов его подвижного пламени к пальцам детей, были совершенно незаметны. В зале зааплодировали. Захлопали и Самуил Аронович с Сережей. Спектакль, миновав перевал, двинулся к финалу. Оставалось не больше получаса игры.

– После спектакля, – шепнула Света Самуилу Ароновичу, – Прасковья Сте… – и замолчала, прикусив язык.

Кто–то обутый в подкованные железом ботинки, прострочив ее шепот торопливыми шагами, занес, как топор над головой, над всем неведающим, но предчувствующим покоем последнего мига Светиной радости враждебное, звучное, томительное, в затылок дыхание.

Она вздрогнула и сжала руку учителя физкультуры.

– Что? – удивился тот.

– Прошу прощения, – пробормотал вошедший, протискиваясь между Светой и историком.

Протиснувшись, он встал перед ними, загородив сцену. Света узнала голос. Обладатель его был высок и чрезвычайно худ. Она никогда бы не подумала, что голос такой густоты и пышности способен жить в столь тщедушном теле… На них шикнули. В зрительном зале, покоренном игрой детей, царила благоговейная тишина. На сцене шла немая пантомима. Два китайца яркими мячиками скакали кругом костра. Воссевшая на троне, восстановленная в правах и обязанностях своих Царевна улыбалась милостиво и восхищенно. Длинный худой человек, подоспевший к финалу, качнувшись, сделал шаг вперед по проходу. «Тищенко!» – упало камнем в груди у Светланы Петровны, и мысли ее заметались. Ей захотелось убежать и спрятаться, но вместо этого она подпихнула локтем Самуила Ароновича и громко, весело (как бы приветствуя долгожданного гостя) воскликнула:

– А вот и мистер Тищенко!

Царевна привстала с трона. Гора черных крыльев в углу зашевелилась, из–под нее высунулась лохматая голова и грозно поглядела на Свету. Все длилось не дольше мгновения. В следующее мгновение Тищенко, стряхнув с плеча руку Самуила Ароновича вместе с его осторожным «Послушайте!», обернулся, смерил историка взглядом и пошел по проходу к сцене.

– Задержите его! – взмолилась Светлана Петровна. – Ради бога! Он способен на все. Он сорвет спектакль. Сережа! Самуил Аронович!

Самуил Аронович был старик. Сережа вряд ли понимал, что происходит. Но вид удалявшейся от них сутулой спины и засунутых в карманы зимней куртки рук был до того неприятен и чужд окружающей обстановке, что все дальнейшее произошло словно бы само собой, как будто древний инстинкт разом включился и сработал дело, не встретив себе препятствий в виде каких–либо разумных соображений. Тищенко не успел опомниться, как был взят учителями под белы руки, развернут и выведен из зала в коридор, где с ключом в руках ждала их Светлана Петровна.

Тем временем на сцене закончилась сцена братания. Письман сел к роялю и заиграл «Марш деревянных солдатиков». Под решительную, победную эту мелодию Светлана Петровна заперла двери зала и положила ключ в карман пиджака Самуила Ароновича. В коридоре было светло. После театральной полутьмы всем им пришлось сощуриться. Учителя все еще держали Тищенко за локти. Только сейчас он начал вырываться. Его отпустили. Он сжал кулаки и уперся ими в бока. На лице его читалась недоуменная злоба. Была половина шестого. У школы, урча невыключенным двигателем, ждало его терпеливое такси.

* * *

– Немедленно откройте! – потребовал Тищенко и полез в карман к Самуилу Ароновичу.

Историк отпрянул. «Надеюсь, до драки не дойдет», – подумал учитель физкультуры (впрочем, он целиком полагался на Свету).

«Придется драться», – обрадовался учитель секунду спустя, хоть Света казалась совершенно спокойной и равнодушной, и даже отошла подальше от запертой двери, и смотрела в сторону, как будто происходящее рядом ее вовсе не касалось. А рядом с ней Тищенко, борясь с историком, пытался завладеть ключом от зала. Он был неловок, но настырен. Настырность давала ему большое преимущество перед опешившим Самуилом Ароновичем. Историк отступал, выбрав оборонительную тактику, соответствующую его возрасту и настроению. Отступая, он нечаянно задел Светлану Петровну плечом и беспомощно развел руками, словно вот–вот сдавался. Света блеснула глазами на учителя физкультуры. Тому только того и надо было. Он подошел к увлекшемуся борьбой, забывшему о флангах Тищенке и свел ему руки за спиной. Тищенко, не оборачиваясь, лягнул напавшего. Самуил Аронович присвистнул и с явной укоризной посмотрел на Свету через плечо своего противника. Света засмеялась.

«Истерика!» – приготовился Самуил Аронович. Сережа, услышав смех, отпустил Тищенку. Тот повернулся, втянул голову в плечи, шагнул к двери, поправил задравшуюся куртку и, почти вежливо произнеся: «Па–а–звольте!» (однако с инфантильной грубостью отпихнув при этом Свету от двери), уперся обеими руками в дверные створки, собираясь, видимо, проломить их лбом. Самуил Аронович хотел было вмешаться, но тут Света повела себя до чрезвычайности странно – так, что удивила даже учителя физкультуры, который давно ничему не удивлялся.

– Пупок! – громко воскликнула Света, подойдя к Тищенке и ткнув его кулаком в бок. – Ты ли это? Неужели не узнаешь? Вот так встреча!

Тищенко оторвался от двери и посмотрел на Свету в каком–то подобии ужаса. Было без двадцати трех минут шесть. Нули так и свистели на счетчике такси, ждущего у дверей школы.

– Ну? – продолжала Света, улыбаясь простодушно. – Узнал?

– Кузнецова… – сказал Тищенко, пустив вдруг петуха.

Он в последний раз надавил на дверь и опустил руки. Дверь была крепкая. Тищенко смирился с необходимостью переговоров. К тому же и тут, как везде, у него, оказывается, имелись знакомые. Он был везунчик с самого детства.

– То–то, я слышу, голос знакомый… Кузнецова! Ты что, здесь учишь?

– А я не слышу! – со все усиливающимся простодушием и даже… с неподдельным восхищением рассмеялась Светлана Петровна. – Ну, кто бы мог подумать, что у тебя вызреет такой бас! И такой рост! Пу–у–по-о-к… Вообще–то, ты совершенно не изменился, Сенька.

И Светлана Петровна широким жестом пригласила Самуила Ароновича и Сережу немедленно восхититься с нею вместе потрясающим фактом, открывшимся вот только что под слепящим светом коридорной лампочки. Отец Светы Тищенко, визита которого с трепетом ожидала она в течение последнего получаса и борьбе с которым поклялась отдать все силы и мужество, оказался (и это было настоящим чудом, просто знамением Господним!) на самом деле всего лишь Сенькой Пупковым, ровесником Светланы Петровны и соседом ее по коммунальной квартире их общего детства, а также вечным ее дворовым врагом, которого она в те далекие времена неоднократно бивала «одной левой», завоевывая в драке право на владение единственным газоном двора. Ведь только сейчас, в конце века, Сенька Пупков стал длинным, как лапша, сутулым мужчиной, а Света Кузнецова превратилась в хрупкую изможденную женщину ростом ему по плечо. В середине шестидесятых Света была крупным, крепким подростком, грозой мальчишек, а Пупок (как с удовольствием вспомнила нынешняя Светлана Петровна, вглядевшись в неправильные, мягкие, неуверенные какие–то черты своего взрослого противника) – всего лишь маленьким плаксой, которого и бить–то не требовалось: он сам убирался с дороги, если, конечно, был не в компании с Гошкой, а Гошка… Гошка… О–го–го, что это был за Гошка!

– Помнишь Гошку, Пупок? – подмигнула Светлана Петровна, берясь за шнурок куртки Тищенки и потянув его к себе.

Однако Тищенко, кажется, предпочитал оставаться Тищенкой. Он не хотел откликаться на детское прозвище и не спешил предаться воспоминаниям. Вежливо, но настойчиво он освободил шнурок из рук Светланы Петровны и сделал еще одну попытку вытащить из кармана Самуила Ароновича ключ от театрального зала.

Светлана Петровна, хотя и была готова к такому повороту событий, с сожалением рассталась с картиной дворового детства. Увы! Не хочешь – как хочешь. Тищенко так Тищенко. Ничего не попишешь… Кстати, почему Тищенко?..

– Слушай, а почему ты Тищенко? – спросила она у Тищенки.

(Тищенке в этот момент как раз удалось выхватить ключ из кармана историка, но учитель физкультуры, послушный взгляду Светланы Петровны, тут же лишил его этого преимущества. Ключ перекочевал в задний карман спортивных брюк учителя. Часы в гардеробе пробили без четверти шесть. Таксист, ждущий у дверей школы, зевнул и закурил сигарету. До конца представления «Победившего мира» оставалось не больше двадцати минут.)

– Я взял фамилию жены, – отвечал Тищенко, опять занявшийся дверью.

(Он принялся стучать в нее, как по барабану, не попадая в ритм «Деревянных солдатиков». Там, за дверью, уже бескрылый, но все еще могучий и красноречивый Дух Мщения возобновил вербовку пятой колонны на планете, отданной ему во временное владение. Он догадывался, что дни его сочтены, но не показывал виду, так как в полном равнодушии к собственной участи заключалась для него последняя надежда на победу. Меж тем Тищенко ударил в дверь ногой. Посыпалась штукатурка. Светлана Петровна посмотрела на учителя физкультуры. Учитель взял Тищенку за запястья и вежливо повлек его к окну, подбадривая на ходу легкими пинками. Тищенко упирался. Ему вдруг пришло в голову, что знакомство, на которое он рассчитывал, является лишним и даже вредным.)

– Боже мой! – воскликнула Света. – Как я сразу не сообразила! Ты женился на Тане Тищенко? Ну, надо же! Ну, разумеется: Света ужасно на нее похожа…

– Мне нужна Света, – сквозь зубы процедил Тищенко, отпущенный учителем физкультуры по мановению руки Светланы Петровны.

– Она сейчас выйдет! – пообещала Светлана Петровна. – Минут пятнадцать еще. Не больше двадцати… Так вы с Таней поженились? Кто бы мог подумать – самая красивая девочка двора!

– Мне дочь нужна немедленно! – прошипел Тищенко. – Откройте дверь!

В голосе его слышалось отчаяние. Самуил Аронович заколебался:

– Светочка…

– Надеешься успеть в консульство? – спросила Светлана Петровна, отмахнувшись от Самуила Ароновича. – Брось, стоит ли пороть горячку! Вон как ты разволновался. А там нужны крепкие нервы. Не ровен час, срежешься, Пупок. Да оставь ты в покое дверь! Она изнутри не открывается. Успокойся. Поговорим.

– Не о чем нам с вами говорить, – сказал Тищенко.

Он решительно не желал обращаться к подруге детства на «ты». Он по всему демонстративно пренебрегал знакомством. Он вообще чувствовал себя так, будто в голове у него не все в порядке. Он, например, даже забыл, что ключ от запертой двери лежит в кармане учителя физкультуры, и, оставив дверь в покое, опять залез в карман к старому историку. Самуил Аронович деликатно отвел его руку и с укором взглянул на Светлану Петровну.

– А чего вы хотите, Самуил Аронович? – капризно обратилась она к историку через голову Тищенко. – По–вашему, я должна открыть дверь и пустить его на сцену? Позволить ему устроить скандал? Этому пупку?

Тищенко оскалился.

– Послушайте, молодой человек! – примирительно заговорил Самуил Аронович. – Вы могли бы попросить ее по–хорошему. Объясните свои обстоятельства. Неужели эти минуты решают вопрос жизни и смерти?

– Вот именно! – подтвердил Тищенко. – У меня собеседование в консульстве. Сегодня или никогда. Уже куплены билеты. Жена в больнице. Я прилетел по телеграмме.

Тищенко обращался к одному Самуилу Ароновичу. На Свету он не смотрел. Света задумалась. Подошла к Сереже. Взяла ключ, сжала его в кулаке… Взглянула на Тищенко…

– Слушай, Сеня. Давай серьезно! Зачем ты выхватываешь девочку посреди года? Если вы все решили, подождите до июня. В июне летит наша группа в Нью – Йорк. Мы запишем туда Свету. Билет тебе дешевле обойдется. И – никаких собеседований! Дай девочке доиграть. Она так ждала этого дня! Не порти ей праздник, Сеня. Ей только двенадцать лет.