Текст книги "Яйца раздора"

Автор книги: Галина Балычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Вот, – гордо продемонстрировал он свое сооружение. – Бар готов, можно разливать.

Мы отдали старику всю коробку – пусть распоряжается, – а сами подсели к столу.

– Значит, вы трое суток жили в сарае у Прокофия Ивановича? – спросила я. – Так?

– Угу, – отозвался боцман.

Его челюсти целиком и полностью были заняты пережевыванием пищи, и прерывать этот процесс Яков Ефимович не собирался. Еще не прожевав как следует один кусок, он тут же засовывал в рот другой, а за ним третий и так далее. Боцман до такой степени оголодал, что запихивал в себя все подряд, кажется, даже не ощущая вкуса. Фира же в это время уже расковырял все шоколадные яйца и разлил содержимое по рюмкам. С водкой у него оказалось три рюмочки, столько же с коньяком, в остальных была всякая сладкая дребедень от ликера до рома с переходом через херес. Эти изыски боцману не подходили, но ему их никто и не предлагал. Фира сразу же подсунул ему под нос рюмку с водкой, пододвинул тарелку с солеными огурцами и, подняв шкалик с чем-то бордово-тягучим, предложил тост за знакомство. При этом он со значением посмотрел сначала на Марту Теодосовну, а потом на своего друга.

– Угу, – согласился боцман и, опрокинув рюмочку, захрумкал ее огурцом.

Водка произвела с Яковом Ефимовичем положительную метаморфозу – он наконец обрел способность к разговору, а не только к жеванию.

– Ух! – первое, что он сказал. – Хорошо! – и добавил: – Как часто мы не ценим плодов цивилизации, пока жизнь не лишит нас их. И всего-то каких-нибудь трое суток без первого, а я уже готов душу продать за тарелку борща.

Тетка Марта с готовностью налила боцману полную тарелку борща и плюхнула туда столовую ложку сметаны.

– Да что уж вы, Яков Ефимович, – запричитала она, – да к чему уж вы... душу-то. Я вам и так налью. – И она опрометью метнулась на кухню еще за какой-то закуской.

Прикончив борщ, боцман достал из кармана носовой платок и, вытерев им вспотевшее лицо, сказал:

– Я почему в амбаре-то оказался... Мы ведь с другом в Германию поехали, за машинами. Денег подсобрали. Я даже свои старые «Жигули» под это дело продал. Но все равно не хватило и пришлось подзанять. Но не в этом дело. Купили мы с Петром билеты на автобус, чтобы, значит, подешевле было, – пояснил он, – самолетом-то дорого, ну и поехали. А по дороге наш автобус ночью тормознули и заставили дань платить. Одно слово – мафия. Ну все скидываться начали – доллары собирать. А Петька ж свое кровное ни в жизнь не отдаст... Ну и сцепились они... Ну и я тоже... – Боцман потрогал фингал под глазом. – Короче, бандюки эти все у нас с Петькой отобрали. Подчистую. Спасибо, что еще живыми оставили. Ну и куда после этого ехать? Повернули назад. Петька домой подался, а мне куда? Домой нельзя – Светка велела на все лето сюда ехать. Денег нет – все деньги бандиты отобрали. Что делать? Как быть? Ну добрался сюда кое-как, побродил по округе, потом забрался в сарай соседа вашего, – кивнул он тетке Марте, – и решил перекантоваться там до лучших времен. Подожду, думаю, присмотрюсь, а там видно будет. Хорошо, что хоть Фиру в огороде удалось подстеречь. Он меня по ночам в дом пускал и подкармливал.

– Ну вот вам и объяснение вашего привидения, – повернулась я к тетке Марте. – Вот кто ваш рассольник съел и котлетами закусил. А вы все «нечистая сила, нечистая сила!»

Мы дружно рассмеялись, а боцман громче всех. Он так самозабвенно гоготал, что я испугалась, как бы соседи не приняли его смех за артобстрел и снова не прибежали бы к нам на подмогу. Но, к счастью, боцман быстро угомонился и, хлопнув еще одну рюмочку водочки, продолжил свой рассказ. А мы с Лялькой стали слушать его с повышенным вниманием.

– И странные же у вас тут творятся дела, – сказал Яков Ефимович, отправляя в рот большой кусок сала.

– А что такого странного вы здесь увидели? – спросила я.

– Да-да, – тут же присоединились все остальные, – что?

Боцман отодвинул от себя пустую тарелку, откинулся на спинку стула и, вновь утерев платком вспотевшее лицо, начал рассказывать.

– Я по ночам по большей части не спал – промышлял насчет провизии. – Кстати, это я у вас молоко стащил, – признался он тетке Марте, – и одеяло тоже. – Оно там в сарае лежит. – Боцман хотел показать на сарай Прокофия Ивановича, но не сориентировался и махнул рукой в сторону леса. Впрочем, это было не важно, все и так всё поняли.

– Ну так что же такого странного вы здесь увидели? – снова спросила я.

Боцман поерзал на стуле, выбирая более удобное положение, потом вновь склонился к столу и, понизив голос, сообщил:

– Всю первую ночь я почти что не спал – холодно было. Это я потом, уж извиняйте, стащил одеяло у вашей соседки и подушку тоже. А в ту ночь холод был страшный. Днем-то уже тепло, как летом, а ночи еще очень холодные.

От воспоминаний о холодной ночи Яков Ефимович передернулся и опрокинул для сугреву еще одну рюмочку из тех, что выставил на медном подносе Фира. Он никак не мог подойти к сути дела, и это начинало нервировать.

– Ну так что там ночью-то было? – снова спросила я, теряя терпение.

Боцман кивнул, но снова потянулся к рюмкам. Однако, вовремя опомнившись, что непозволительно частит с выпивкой, убрал руку под стол и, слава богу, продолжил свой рассказ.

– Так вот, всю первую ночь я практически не спал и даже не столько от холода, сколько оттого, что мимо сарая все время кто-то шастал. Туда-сюда, туда-сюда.

Мы с Лялькой переглянулись. Рассказ боцмана становился все интереснее и интереснее.

– И кто же это был? – спросила я.

– Да сосед ваш...

– Толстый, бритый?

– Не-е, длинный, вислоусый.

– А, так это Прокофий Иванович, – догадалась тетка Марта.

– Ну может быть, – согласился боцман. – Только чего это ему не спится по ночам?

Я-то знала, отчего ботанику по ночам не спится, но поднимать эту тему не стала. Зачем бедную женщину смущать?

А боцман между тем продолжал:

– В общем, что ни ночь, то по саду все время кто-нибудь мотался, прямо спасу не было. А вчера и вовсе в сарай зашли. И, судя по разговору, это были не хозяева и не соседи, а совершенно посторонние люди.

Мы с Лялькой замерли в ожидании.

– Ну-ну, – подбодрила я боцмана, – и о чем же они говорили?

Но тут, как назло, в разговор влез вездесущий Фира.

– Нет, ты погоди, – остановил он друга. – Если они... ну я не знаю, кто там к тебе зашел... Ну так если они зашли, то как же они тебя не увидели?

– Так я в сено зарылся, – гордо объяснил боцман. – Лежал тихо, как мышь, не дышал даже. Все боялся, как бы они меня не учуяли.

– Что они собаки, что ли, чтобы тебя в сене чуять?

Я в раздражении махнула на старика рукой.

– Фира, умоляю, не отвлекай Якова Ефимовича по пустякам. Он и без тебя никак до сути дойти не может.

– Да какие же это пустяки, – не согласился Фира. – Это...

Я строго взглянула на старика, и на какое-то время он заткнулся.

– Так вот, – продолжил боцман, – лежу я, значит, в сене, не дышу и слушаю. И знаете, что я услышал?

Мы все придвинулись ближе к боцману и превратились в слух.

– Что???

– Один другому говорит...

– Так к тебе мужчины, что ли, заходили? – опять встрял Фира.

О, господи! Я готова была его убить.

– Ты, говорит, коробку эту боссу отвези, а я, говорит, здесь пока побуду. Если, говорит, коробка опять не та, сразу же возвращайся. Дело надо до конца добить. Босс хорошие бабки обещал.

Мы с Лялькой понимающе переглянулись. Еще бы! За тридцать тысяч долларов любой не поскупится.

– А что за босс такой, не говорили? – поинтересовалась я. – Как зовут, к примеру?

Я впилась глазами в боцмана. Вдруг он сейчас назовет имя Макса, и тогда рухнут все мои надежды на прекрасное будущее. Но боцман ничего такого не сказал.

– Не-а, – протянул он, – имен не называли, сказали только, что из Москвы.

«Тьфу ты, черт возьми, – чертыхнулась я про себя, – все-таки из Москвы...»

Однако плохие мысли о Максе все же пока от себя гнала.

– Ну и дальше что? – спросила Лялька.

– А дальше я чуть было не задохнулся в этом сене, а они все не уходили и не уходили.

– А о чем они еще говорили?

– Да потом все больше про баб да про деньги, – ответил боцман, – но это уже неинтересно.

В этом я с Яковом Ефимовичем была абсолютно согласна. Про баб – это действительно неинтересно. Но вот куда эти двое потом направились, было мне небезразлично.

– Яков Ефимович, – спросила я, – а вы случайно не видели, куда эти двое пошли, когда вышли из сарая?

– Нет, не видел. Там ведь только одно окошечко, да и то маленькое.

– А вот сосед, – я махнула в сторону дома тетки Татьяны, – рассказывал, что он видел в огороде у Марты Теодосовны ходячее пугало. А вы его случайно не видели?

– Путало? – переспросил боцман. – Ходячее? – и усмехнулся. Не, не видел. – Потом помолчал немного, хитро посмотрел на нас и сказал: – Вообще-то этим пугалом я сам и был. – Он вспомнил, видно, что происходило в ту ночь, и зашелся беззвучным смехом.

– Как это? – удивилась тетка Марта. – Как это вы, Яков Ефимович, пугалом могли быть?

– Да пропитание я себе в огороде искал. Есть очень хотелось. Но сейчас мало еще что растет. Морковка размером с полпальца да редиска с укропом.

– Ах, сердешный, – пожалела его тетка Марта.

И боцман, обласканный добрым словом, тут же переключил все свое внимание на очаровательную хозяйку дома.

Не давая боцману рассредоточиться, я выразительно покашляла и задвигала по столу тарелками.

– Да-да, – откликнулся он. – Ну так вот. Ползал я между грядками, дергал редиску и только разогнулся, вдруг вижу бежит кто-то от вашего дома через сад и прямо на меня. Мне ни деться, ни спрятаться некуда. Встал я столбом, руки раскинул – пугалом прикинулся. Авось, думаю, мимо пробежит и в темноте не заметит. Так и получилось. Пробежал он мимо и к забору прямиком... А я гляжу – в руках-то он держит что-то. Ну, думаю, не иначе как вор. Ну я и кинулся на него, чтобы задержать, значит, но споткнулся и упал. А тот убежал.

«Выходит, не наврал сосед про ходячее пугало, – подумала я. – А за лазающую через заборы собаку принял обыкновенного вора».

– А в руках у него книжка, кажется, была, – уточнил боцман. – Он когда на забор-то полез, я ее и разглядел.

– Коробка, а не книжка, – поправила я.

– Коробка? Так, значит, вас действительно обокрали. – Он с сочувствием посмотрел на тетку Марту.

– А скажите, уважаемый, – встряла Лялька, – вот вы по ночам все не спали да гуляли... А не вы ли это вчера вечером в огороде нашему деду Фире глаз подбили?

Боцман поглядел на слегка окривевшего Фиру и виновато улыбнулся.

– Извините, – смущенно пробормотал он, – как-то совершенно машинально получилось. – Я, знаете ли, в грядках сидел, редиску дергал. – Боцман виновато поглядел на тетку Марту, которой теперь, вероятно, придется всю редиску заново сажать. – И вдруг вижу, прямо на меня несется кто-то. Я от неожиданности рукой-то махнул... ну и наповал. Много ли ему надо. – Боцман кивнул на Фиру. – Ну а когда крики-то ваши услышал, то не стал даже рассматривать, кого это я так приложил, а сразу же спрятался в сарае.

Фира с возмущением воззрился на приятеля.

– Мало того что я тут за тебя отдуваюсь, так ты ж меня еще и покалечил! – возмутился он.

Я похлопала старика по спине, чтобы он не очень-то расходился, а сама спросила:

– Так что, вор с коробкой и Фира примерно в одно и то же время мимо вас пробегали?

Боцман отрицательно помотал головой.

– Нет, Фира был вечером, а тот, другой – ночью, а в сарай ко мне заходили уже перед рассветом... – Боцман хотел добавить что-то еще, но Лялька его перебила.

– А скажите, уважаемый Яков Ефимович, – спросила она, – так, может, и Прокофию Ивановичу глаз тоже вы подбили?

Боцман растерялся.

– Нет. Чего не было, того не было. Больше я никого не трогал. И того, который с коробкой через забор удрал, тоже не трогал. А что такое?

– А то, что прошлой ночью кто-то поставил нашему соседу-ботанику здоровенный фингал, а кто – неизвестно. – Лялька выразительно посмотрела на Фиру, но тот сидел, насупившись, и признаваться не собирался.

И тут ее осенило. Она хлопнула себя ладонью по лбу и сказала:

– А наверно, тот, кто коробку украл, тот и ботаника покалечил. – Она повернулась сначала ко мне, потом посмотрела на тетку Марту, потом в окно на соседний дом. – Ты ж сама рассказывала, что Прокофий Иванович полночи под окнами Марты Теодосовны серенады пел. Вот тогда-то, небось, они и столкнулись. Вор выпрыгнул из окна, когда Фира начал его водой из ковшика поливать, побежал и наткнулся на ботаника, который под другим окном серенады пел, дал тому в глаз и побежал дальше...

Всем Лялькина версия понравилась.

Ну, слава богу, хоть с этим разобрались.

Но что же теперь получается? Боцман говорит, что подслушал разговор двух бандитов, которые охотились за нашими конфетами. При этом один отправился с украденной коробкой к какому-то боссу, а второй остался здесь. Где здесь? В поселке? Где-то рядом?

Спать я легла с тяжелым сердцем.

Ляльке-то хорошо – она-то думает, что с кражей второй коробки все наши злоключения закончились. Святая простота! Нет, не закончились, потому что все денежки из коробочки я вытащила и перепрятала. Так-то вот. Ну не могла я Максовы деньги, которые он доверил мне, хоть и очень своеобразным образом, отдать ворам. Ну не могла. Я, конечно, понимала, что подвергаю риску не только свою жизнь, но и жизни Ляльки и Фиры. Но, с одной стороны, не очень-то мне и верилось, что нашим жизням действительно что-то сильно угрожает, а с другой стороны, ну все-таки это немалая, по моему разумению, сумма денег, чтобы ее так вот запросто, то есть ни за понюх табаку, выкладывать каким-то ворам. Конечно, лучше было бы избавиться от этих денег, а заодно и от воров. Но Макс сказал, что скоро пришлет нам подмогу в виде своего заместителя. А там под его охраной мы спокойно доберемся до дома. Впрочем, после того как мы передадим ему деньги, охрана нам уже не понадобится. Пусть тогда уже у этого зама голова болит – ограбят его или не ограбят. Нам бы только до его приезда продержаться. А там хоть трава не расти.

Я посмотрела на спящую на соседней кровати Ляльку, которая после ночной стрельбы выпила от нервов два яйца с ромом и теперь спала, аки дитя.

Мне же отнюдь не спалось. Я лежала с открытыми глазами, прислушивалась к каждому шороху и все думала и думала про события последних дней. Что-то мне во всей этой истории с коробками казалось странным. Тридцать тысяч долларов – сумма, бесспорно, хорошая, но все же не настолько, чтобы ради нее пойти на двойное убийство. Аварию на дороге я по необъяснимым пока для себя причинам тоже причисляла к нашим злоключениям. Мне все-таки казалось очень подозрительным, что машина такой же, как у меня марки, точно такого же цвета и с похожим номером оказалась в кювете. При этом оба пассажира погибли.

Вдруг мне показалось, что под окнами кто-то ходит. Ночью в деревне каждый шорох слышен. Это вам не город, где гул машин стоит и днем и ночью. Здесь тишина такая...

Шорох внизу повторился, и я, вскочив с кровати, на цыпочках подкралась к окну. Высовываться наружу я, естественно, не стала – меня бы сразу заметили, поэтому я чуть-чуть отодвинула край занавески и сквозь щелку посмотрела вниз. Радиус обзора у меня был настолько мал, что увидеть что-либо, кроме куста сирени и края скамейки под ним, мне не удалось.

Тогда я перебежала к другому окну в надежде, что здесь мне повезет больше. Но ничего подобного. Здесь было то же самое. Для того чтобы что-нибудь увидеть, нужно было по пояс вылезти из окна, а тогда еще неизвестно, что бы могло произойти. В нас сегодня уже, между прочим, стреляли. Так что лучше не высовываться и сидеть тихо. Пусть там кто угодно ходит. Впрочем... А вдруг он или они (кто знает, сколько их там, этих наших недоброжелателей) захотят опять залезть в дом? Доллары-то я припрятала.

Я снова забралась в постель и, обмотавшись одеялом, уселась по-турецки.

Спать я уже, естественно, не могла – одолевали страх и думы.

Я сидела, раскачиваясь взад-вперед, и мысленно причитала: «Что же делать, что же делать? Что же делать, что же делать?»

– Спать, черт побери, – сквозь сон пробурчала Лялька. – Хватит уже скакать и причитать. Спи лучше.

Видно, я уже давно думала вслух и разбудила ее своим бормотанием.

Я послушно упала на подушки, но спать не собиралась.

«Почему, собственно, не звонит Макс? – спрашивала я себя. – Обещал ведь еще вчера позвонить и не позвонил».

Я посмотрела в окно. Полоска неба, виднеющаяся между цветастыми занавесками, становилась все светлее и светлее. Скоро утро. И это радует. Все-таки при свете дня чувствуешь себя намного увереннее.

Немного успокоившись, я не заметила, как задремала.

Разбудил меня телефонный звонок. Я подскочила, как ошпаренная – думала, что наконец-то мне Макс звонит, но ошиблась. Надрывался не мой, а Лялькин аппарат. Та же по-прежнему дрыхла богатырским сном, и никакие трели, жалко имитирующие бессмертного Моцарта, не в силах были ее разбудить. Странно даже, что ночью она могла проснуться от моего шепота.

– Ляль, проснись, – позвала я, – телефон звонит.

Никакой реакции.

– Лялька! – гаркнула я. – Телефон!

Лялька в ответ только перевернулась на другой бок.

– Тьфу, ты, черт, – плюнула я и потянулась к тумбочке за ее аппаратом. – Алле, – просипела я в трубку утренним голосом. – Слушаю вас.

– Где тебя черти носят?!! – был мне ответ. – Ты что, твою мать, нервы мне мотаешь?!! Какого хрена?!! Мы где с тобой договаривались праздники встречать?!!

Я едва успевала раскрывать рот, но вставить хоть слово в водопад ругательств мне не удавалось.

– Эй!.. – пыталась прорваться я сквозь этот словесный поток. – Эй, Борис!

Это звонил Лялькин бойфренд Борис. «Бой» в отношении Бориса – это, конечно, сильно сказано. Борюсе уже хорошо за пятьдесят, и на мальчика он со своим брюшком и лысинкой никак не тянет. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. И уж коли нынче принято называть своих любовников бойфрендами, значит, так тому и быть. В принципе Борька был неплохим мужиком: компанейским, веселым и нежадным. Ляльку задаривал бесконечными подарками с поводом и без повода. Вот недавно «Судзуки» ей подарил ни с того ни с сего. А у Ляльки день рождения, между прочим, в феврале, а сейчас май. Короче, хороший Борька мужик, но только скандальный очень. Или, может быть, чересчур темпераментный, уж я не знаю. Ссорятся они с Лялькой постоянно. Впрочем, возможно, они находят в этом определенное удовольствие? Как говорится, что может быть слаще примирения после шумной ссоры. Лялька ему подходит по характеру. Да и по темпераменту тоже. Любая другая не захотела бы никаких «судзук», только бы не орал никто над ухом. Ляльку же это никак не беспокоит. Напротив, она бы, наверно, с тоски померла, если бы Борюня не будил ее периодически среди ночи криками по телефону: «Где опять шлялась?..» – это он так ревнует. А Лялька ему сквозь сон: «От-вянь...» – и вешает трубку. А утром Борюня, как ни в чем не бывало, подкатывает к Лялькиному дому с охапкой орхидей и мешком подарков (Санта-Клаус наш). Лялька встречает его с милейшей улыбкой, и они чрезвычайно рады друг друга видеть. Они действительно рады друг друга видеть. Более того, они жить друг без друга не могут. Без этих криков, ругани, взаимных оскорблений. Так они выражают свою любовь. И тут уж ничего не поделаешь. Их счастье, что они нашли друг друга. Правда, по-моему, они сами еще этого не поняли.

Я еще несколько раз попыталась прорваться сквозь крики Бориса, но, потерпев полное фиаско, бросила трубку Ляльке на кровать.

– Твой звонит, – пихнула я ее в бок. – Сама его крики слушай, а я пойду умываться.

Я стала натягивать джинсы, а Лялька, соизволив наконец разлепить свои веки, взяла телефонную трубку и приложила ее к уху.

По мере того как Борис что-то орал там издалека, улыбка на ее лице становилась все шире и шире. Вопли любимого были для нее суть музыка. Эти двое понимали друг друга с полуслова, с полукрика.

Я не стала дожидаться окончания «беседы» и, с трудом натянув на себя джинсы, спустилась вниз.

Кстати, о джинсах. Если мы подзадержимся в гостях у тетки Марты еще хотя бы пару дней, мне придется либо садиться на строгую диету, либо менять гардероб. За то немногое время, что мы здесь обретаемся, от пирогов, вареников и прочих Мартиных вкусностей я заметно увеличилась в объемах. Странное дело. Каждое лето, когда мы живем на даче, и тетя Вика закармливает нас всякими разносолами, я тем не менее остаюсь такой же, как и была, – худой и длинной. Здесь же – просто кошмар какой-то. Воздух, что ли, здесь какой-то особенный?

Вот, кстати, можно верить, а можно и нет, но когда мы гостим у мамы в Париже, то уплетаем там булки и круассаны в немереных количествах. Парижане вообще едят много белого хлеба. Но то ли там воздух особенный, то ли хлеб какой-то другой, то ли еще что-то, но во Франции я почему-то всегда непременно худею. А вот когда летала в гости к брату в Атланту (он там второй год по контракту работает), так почему-то прибавила три килограмма, хоть и не прикасалась к любимой американцами еде – гамбургерам, пицце, хот-догам и прочей отраве. О чем это говорит? Воздух другой. Смешно? Вообще-то смешно. Но с другой стороны, может, поэтому в Америке так много людей, страдающих ожирением? Или все-таки из-за хот-догов?

«Нет, надо срочно возвращаться в Москву, – подумала я. – А то, если и дальше так дело пойдет, беды не миновать».

Конечно, моя прибавка в весе заметна пока только мне одной. Как была худая и длинная, так и осталась. Но в сорок лет нужно особенно тщательно следить за своей фигурой. Иначе процесс может оказаться необратимым. И тогда уж нам с Лялькой никто не крикнет вслед: «Эй, девчонки!»

В свете прибавки веса все перипетии прошлой ночи, включая перестрелку, отошли на второй план. Все мои мысли целиком и полностью были заняты собственной фигурой. И я дала себе честное-пречестное слово не жрать на завтрак вареники, а ограничиться чашкой кофе и творогом. Впрочем, творог у тетки Марты был такой жирный, что по калорийности вполне мог соперничать с салом.

– Тьфу ты, пропасть! – выругалась я, вспомнив про ароматное копченое сало, которым потчевала нас вчера тетка Марта. – Домой! Срочно домой! Срочно в Москву!

Из-за занавески выглянула раскрасневшаяся от плиты тетка Марта.

– Что случилось, Марьяночка? – испуганно спросила она. – Почему срочно в Москву?

Я оглянулась. В дверях кухни стояла хозяйка. Видно, опять я свои мысли высказывала вслух. Я виновато улыбнулась.

– Да загостились мы уже у вас, Марта Теодосовна, – сказала я. – Пора и честь знать. Кстати, теперь у вас есть настоящий Яков Ефимович, – я кивнула в сторону Фириной спальни, куда определили на ночлег боцмана. – А подставного мы с собой забираем.

Светившиеся радостью глаза тетки Марты враз потухли.

– Да что же это? – расстроилась она. – Да почему же? Погостили бы еще немного. Праздники же. Или у вас дела какие важные?

Я кивнула.

– Да, дела, – неопределенно ответила я и пошла умываться. – А где мужчины?

Я услышала доносящийся с улицы стук топоров.

– Дрова, что ли, колют?

Тетка Марта улыбнулась.

– Да, дрова. И забор в огороде обещались поправить. А то два столба совсем уже сгнили. Неровен час, завалится. А Ферапонт Семенович... – тетка Марта запнулась. Непривычно ей было нашего Фиру Ферапонтом называть. Ведь еще только вчера он был Яковом Ефимовичем. – А Ферапонт Семенович помогает Якову Ефимовичу.

Я умылась, почистила зубы и стала расчесывать перед зеркалом волосы. Кудри мои за ночь что-то совсем свалялись и торчали теперь в разные стороны. Поэтому я не стала с ними долго мучиться, а просто завязала в хвост.

– Ой, какая же ты славная, Марьяночка, – похвалила мою прическу тетка Марта. – От женихов, наверно, отбоя нет?

Дураку ясно, что Марта мне льстила, чтобы я не торопилась с отъездом и не увозила с собой Фиру. Но все равно было приятно.

– Отбоя нет, – промычала я себе под нос. – Только где же он, этот жених? И почему не звонит?

Я посмотрела на настенные часы. Они показывали половину одиннадцатого. В деревне-то, поди, никто так поздно и не встает. А в Москве я ложусь в три часа ночи и встаю в одиннадцать утра. Я – сова и люблю работать по ночам. Не совой, конечно. Я зарабатываю нам со Степкой на жизнь (Степка-то пока студент) весьма своеобразным образом – делаю кукол и продаю их через художественные салоны и галереи. Многие нынче увлекаются коллекционированием кукол. В Москве на этом, правда, много не заработаешь. А вот в Париже мои работы продаются за хорошие деньги. Там это почему-то больше ценится. Хорошо, что у меня мама живет в Париже. У ее мужа, Поля, есть знакомый, который владеет небольшой галереей и где, помимо картин, продаются всякие разности. Поль как-то давно отнес туда несколько моих работ, которые я вообще-то привезла просто так, для подарков, и они, к моему немалому удивлению, продались за очень хорошие деньги. Теперь я постоянно отсылаю в Париж свои работы и даже участвую в международных выставках.

Я еще раз взглянула на часы.

– И Степка не звонит, – пробурчала я. – Никому не нужна.

Тетка Марта отвлеклась от помешивания чего-то там в кастрюле и спросила:

– Степка – это милок, что ли, твой?

«В принципе да, – мысленно согласилась я, – мой милок».

Но потом рассмеялась.

– Сын это мой, Марта Теодосовна. И вот чего-то не звонит матери, шельмец.

– А с кем же он у тебя остался там? – поинтересовалась тетка Марта.

Я снова хохотнула.

– Уж не знаю точно, – ответила я, – но думаю, что наверняка не один. Не дурак же он, чтобы упустить такую возможность привести подружку, пока матери дома нет.

Тетка Марта удивленно вздернула брови.

– Что-то не пойму я тебя, – сказала она. – Ему, сынку твоему, сколько годков-то?

– Ой, Марта Теодосовна, моему сынку двадцать один годок.

– Как это... двадцать?.. —опешила тетка Марта.

– Так, двадцать и даже один.

– А сколько ж тогда тебе?

– А мне сорок.

Тетка Марта отмахнулась от меня полотенцем.

– Да хватит брехать-то, – обиделась она. – Я ж не слепая. Больше двадцати пяти тебе никак не дашь.

Я посмотрела на тетку Марту с умилением. Ну знаю ведь, что врет, но все равно приятно. Разумеется, я выгляжу не на двадцать пять, а... на тридцать...

– Ладно, – сказала я, довольная похвалой, – погостим еще немного. Но пироги, сало и вареники я есть отказываюсь, сразу говорю. Я сегодня с трудом застегнула на себе джинсы, а день еще только начинается.

Тетка Марта так обрадовалась, что я отложила наш отъезд, что согласна была на любые мои условия.

– А что тебе приготовить, Марьяночка? – спросила она. – Может, голубчиков навертеть или уточку запечь?

«Голубцы – это все-таки в какой-то мере капуста», – подумала я и согласилась на голубцы.

Только я хотела выйти во двор, чтобы узнать, чем там занимаются наши мужчины, как сверху до нас донеслись охи и вздохи и вслед за этим появилась свежая и румяная Лялька, правда, с совершенно кислой физиономией.

С Борькой, что ли, все-таки поругалась?

Лялька спустилась вниз и, задрав перед нами футболку, показала на расстегнутые джинсы.

– Вот! – объявила она трагическим голосом.

– Что? – испугалась тетка Марта. – Живот болит?

Лялька посмотрела на нее с укоризной. У человека, дескать, горе, а над ним еще издеваются. Я-то прекрасно понимала ее тоску-печаль и всецело ее разделяла. У меня самой была точно такая же проблема.

– Отсюда надо срочно бежать, – заявила Лялька, в точности повторив мою мысль, высказанную десятью минутами раньше.

Тетка Марта всплеснула руками.

– Ну вот опять, – заохала она. – Ну почему же бежать? Чем вам здесь плохо-то?

Лялька даже не стала ей ничего объяснять и пошла умываться.

И действительно, как объяснить девяностокилограммовой женщине, а тетка Марта весила никак не меньше, что в мире бывают и другие представления о женской красоте. Требуется, например, наличие тонкой талии и лебединой шеи. Про ноги я вообще не говорю. Здесь – особая статья. Тут одними диетами не отделаешься, помимо них, нужны еще и тренажеры. Короче, прибавка в весе двух килограммов может стать для человека настоящей трагедией.

Но тетке Марте этого, естественно, было не понять. Ну и ладно.

Для того, чтобы несколько успокоить подругу, я сообщила, что у меня точно такая же проблема, и, приподняв футболку, показала, как джинсы впились в мою талию. От увиденного безобразия Ляльке несколько полегчало, но не настолько, чтобы настроение ее полностью улучшилось. Она по-прежнему хмуро рассматривала себя в зеркале и даже не улыбнулась, когда увидела через окно, как Фира воюет во дворе со шлангом.

Вместо того чтобы взять сначала в руки шланг, а потом уже включить воду, он сделал все наоборот. Сначала он полностью открыл вентиль на водопроводной трубе, а потом отправился искать конец валяющейся на траве резиновой кишки. Но в этот самый момент вода с такой силой рванула из шланга, что тот, как бешеный, заскакал по траве. Фира ахнул и заметался по двору, пытаясь его поймать. Но не тут-то было. Шланг ловко уворачивался от Фириных рук и мощной струей поливал все и вся вокруг: и траву, и кур, и Мартиного сторожевого кобеля вместе с его будкой. Один только Фира по непонятным причинам оставался пока сухим. Струя, бившая из беснующейся резиновой кишки, почему-то ни разу его не задела. Зато досталось стоявшему неподалеку боцману. Пока Яков Ефимович хохотал над Фириными выкрутасами, он и сам не заметил, как попал в зону действия шланга и тут же оказался вымоченным с головы до ног. Боцман заорал и кинулся ловить то ли Фиру, то ли разбушевавшийся шланг, но ни того, ни другого у него не получилось. Не пробежав и пяти шагов, он поскользнулся на мокрой траве и, грохнувшись об землю, растянулся посреди двора во весь свой богатырский рост. А шланг вдруг сам собой успокоился и послушной змеей улегся рядом. Боцман чертыхнулся, поднялся на ноги и, покрутив Фире пальцем у виска, хотел было уже поднять с земли шланг, когда вода вдруг с новой силой ударила из отверстия и просто-таки окатила Якова Ефимовича теперь уже с ног до головы.

Мы с теткой Мартой покатывались со смеху. Самое смешное, что Фира, мечущийся в эпицентре действия шланга, до сих пор оставался совершенно сухим в отличие от боцмана и не ко времени подоспевшего соседа, Прокофия Ивановича. Это он, очевидно, нечаянно наступил на шланг и временно перекрыл доступ воды. Теперь же ботаник тоже оказался в зоне водяных действий и метался от шланга вместе с боцманом. Они дружно ругались на Фиру, а тот изо всех сил старался поймать окаянный шланг, но у него по-прежнему ничего не получалось.

– Господи, – наконец-то хоть как-то отреагировала на происходящее Лялька, – ну неужели из троих мужиков ни один не догадается выключить воду?