Текст книги "Шоколадная принцесса"
Автор книги: Габриэль Зевин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Спасибо, мистер Киплинг. Спасибо вам за все.
Под «всем» я подразумевала то, что он даже не спросил, была ли я виновна. Он был уверен, что нет. Он всегда думал обо мне самое лучшее (возможно, в этом и заключалась его работа).
– Всегда пожалуйста, Аня, – сказал он, уходя.
А потом я осталась одна.
Так странно было остаться в одиночестве. Дома всегда был кто-то, кому требовались моя помощь или мое внимание. Мне бы даже понравилось чувство одиночества, не будь я в тюремной камере.
На следующее утро полицейский отвел меня в суд. Даже несмотря на то, что я не знала, что меня ждет, я определенно была рада выбраться из камеры. Светило солнце, и я была полна оптимизма. Возможно, мистер Киплинг был прав, всему произошедшему есть разумное объяснение и я всего лишь немного отдохну от школы. Возможно, худшее, что со мной случится, – большая работа по наверстыванию пропущенного в школе.
Когда я прибыла в суд, мистера Киплинга еще не было. Я не волновалась, хотя он обычно появлялся рано.
Фраппе была в зале суда вместе с какой-то другой женщиной; я решила, что это обвинитель. В 9.01 судья вошла в зал.
– Мисс Баланчина?
Она посмотрела на меня, и я утвердительно кивнула.
– Вы знаете, где ваш поверенный?
– Мистер Киплинг сказал, что он встретит меня здесь. Может быть, он попал в пробку? – предположила я.
– А ваш опекун здесь? – спросила судья. – Я знаю, что ваши родители умерли. Возможно, ваш опекун позвонит адвокату?
Я рассказала ей, что мой опекун – бабушка и что она прикована к постели.
– Печально, – сказала судья. – Я бы предложила начать без поверенного, но так как вы несовершеннолетняя, я предпочту этого не делать. Возможно, следует отложить заседание?
И в этот момент какой-то одетый в строгий костюм парень, по виду чуть старше меня, вошел в зал суда.
– Простите, что опоздал, ваша честь. Я коллега мистера Киплинга. У него случился сердечный приступ, и он не сможет сегодня прийти в суд. Я буду представлять интересы мисс Баланчиной. Меня зовут Саймон Грин.
Он подошел к столу и протянул мне руку.
– Не беспокойся, – прошептал он. – Все будет в порядке. Я не так юн, как выгляжу, и знаю о преступном мире больше, чем когда-либо знал мистер Киплинг.
– С ним все будет в порядке? – спросила я.
– Пока ничего не известно.
– Мисс Баланчина, – спросила судья, – довольны ли вы назначением? Или стоит отложить заседание?
Я обдумала вопрос. По правде говоря, я была совершенно недовольна назначением, но идея отложить заседание совсем не привлекала меня: мне не хотелось провести еще одну ночь в тюрьме или в еще более неприятном месте. Если заседание будет отложено, они, конечно, не пошлют меня на остров Рикерс, но вполне вероятно, что отправят в колонию для несовершеннолетних до тех пор, пока все не выяснится. А помогать Нетти, Лео и бабуле из колонии было бы непросто.
– Я согласна на мистера Грина, – сказала я.
– Хорошо, – сказала судья.
Обвинитель предоставила улики, которые у них были против меня, и судья много раз кивала, как и Саймон Грин. Она закончила свою речь рекомендациями, что делать со мной дальше:
– Мисс Баланчину следует послать в центр «Свобода», где бы она ожидала суда.
Я ждала, что мистер Грин начнет протестовать, но он промолчал.
– Подобная мера кажется мне несколько чрезмерной, – сказала судья. – Девушку еще не признали виновной.
– В обычном случае я бы согласилась с вами, – сказала обвинитель. – Но вы должны принять во внимание тяжесть преступления и то, что жертва может умереть. Также в истории семьи зафиксированы случаи криминального поведения (я начинала ненавидеть эту женщину). Это значит, что она может сбежать, выйдя на поруки.
Я подтолкнула Грина:
– Разве ты ничего не скажешь?
– Мы сейчас слушаем, – прошептал он. – Я скажу больше после того, как услышу все.
Обвинитель продолжала:
– Я уверена, что вы знаете, что ее отец, Леонид Баланчин, был известным преступником, что, возможно, означает, что Аня Баланчина очень хорошо связана…
– Простите меня, Ваша честь, – сказала я.
Судья взглянула на меня, словно пыталась решить, стоит или нет подвергать меня взысканию за нарушение.
– Да? – наконец сказала она.
– Я не понимаю, почему занятия моей семьи имеют отношение ко мне. До сих пор меня ни в чем не обвиняли. Если меня пошлют в центр «Свобода», это приведет к большим сложностям.
– Вы имеете в виду, что вы пропустите школу?
– Нет. – Я сделала паузу. – Я несу ответственность за свою сестру. Моя бабушка больна, и состояние здоровья моего брата… (какое бы тут подобрать слово?) требует внимания.
– Мне жаль это слышать, – сказала судья.
– Мисс Баланчина описывает как раз то, что я и собиралась сказать, – встряла обвинитель. – Больная бабушка – единственный опекун девушки. Если вы позволите Ане Баланчиной вернуться домой, похоже, ее будет некому контролировать.
Судья посмотрела сначала на меня, потом на Саймона Грина и спросила его:
– Можете ли вы описать обстановку в ее доме?
– Хм, простите… я только сегодня получил это дело, и… и… – Он запнулся. – Я специалист в уголовном праве, а не в семейном.
– Ну что же, мне потребуется больше времени, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто действительно разбирается в ситуации, – сказала судья. – В настоящее время я собираюсь отправить мисс Баланчину в центр «Свобода». Не беспокойтесь, мисс Баланчина, это продлится лишь до тех пор, пока мы не выясним всех обстоятельств. Встретимся тут через неделю.
Судья ударила молоточком, и затем мы должны были покинуть зал суда.
Я села на мраморную скамью у входа и попыталась собраться с мыслями и продумать, что мне делать. Я слышала, как обвинитель говорила о том, что мне следует предоставить транспорт до «Свободы».
– Мне очень жаль, Аня, – сказал мне Грин. – Я бы очень хотел, чтобы у меня было больше времени для подготовки.
В какой-то мере в случившемся была и моя вина. Если бы только я промолчала о том, что мне надо заботиться о бабуле, Нетти и Лео! Рассказав о своей ситуации, я только все испортила. В свою защиту могу сказать, что непохоже, будто Саймон Грин собирался предпринять хоть какие-то действия. Кому-то надо было что-то сказать.
– Аня, – повторил он, – мне очень жаль.
– Сейчас нет времени на сожаления, – сказала я. – Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, позвонил кое-кому. У мистера Киплинга должны быть номера. Во-первых, женщине по имени Имоджин Гудфеллоу. Она сиделка моей бабушки. Позвони ей и скажи, что ей надо будет остаться в квартире на весь день. Скажи ей, что мы заплатим ей за работу во внеурочное время в полтора раза больше.
Саймон Грин кивнул.
– Разве тебе не надо это записать? – спросила я. Я ни капли не доверяла этому человеку.
– Я уже записываю, – ответил он, доставая устройство из кармана. – Пожалуйста, продолжай.
Папе не понравилось бы то, что его разговоры записывают, но у меня не было времени волноваться еще и об этом.
– Скарлет Барбер ходит в школу со мной и с моей сестрой. Скажи ей, что ей надо будет провожать Нетти в школу и забирать ее оттуда.
– Да, – сказал он.
– Наконец, мне нужно, чтобы ты позвонил Лео. Скажи ему, что я не хочу, чтобы он работал в Бассейне, потому что мне нужно, чтобы он присматривал за домом. Я не думаю, что он будет спорить, но если вдруг, скажи ему… – Я увидела, что обвинитель и социальный работник направляются ко мне, и потеряла нить рассуждений. Времени оставалось очень мало.
– Да?
– Не знаю, что сказать ему. Скажи что-нибудь, что имело бы смысл.
– Думаю, что смогу найти нужные слова, – сказал Грин.
Социальный работник подошла ко мне.
– Меня зовут мисс Кобравик, – сказала она. – Я отвезу тебя в центр «Свобода».
– Хорошее имя для тюрьмы, – сказала я полушутя.
– Это не тюрьма, а просто место для детей, которые попали в неприятности, – таких детей, как ты.
Миссис Кобравик явно была чрезмерно серьезной особой.
– Да, конечно, – сказала я. Тюрьма – это то место, куда я попаду, если они решат обращаться со мной, как со взрослой, и если я не избавлюсь от обвинения в отравлении Гейбла. Я кивнула Грину: – От тебя ждать вестей?
– Да, – уверил он меня, – я приду к тебе на выходных.
Я смотрела, как он уходит.
– Мистер Грин! – позвала я.
Он обернулся.
– Пожалуйста, передайте мистеру Киплингу мои пожелания скорейшего выздоровления!
И вот тут это случилось. Голос мой прервался на слове «выздоровления», и я начала плакать. Я бы ни за что этого не сделала, но мысль о мистере Киплинге в больнице заставила меня ощутить себя такой одинокой, как никогда в жизни.
– Тише, тише, – говорила миссис Кобравик, – в «Свободе» не так уж плохо.
– Это не… – начала было я, но потом передумала. В конце концов, никто из знакомых мне людей не видел моей слабости.
– Я всегда считала, что самые тяжелые дети проливают больше всего слез, – прокомментировала миссис Кобравик.
Пусть думает что хочет. Папа всегда говорил, что объяснять стоит только тем людям, которые что-то значат для тебя.
VIII
Меня посылают в центр «Свобода» и делают татуировку!
Кобравик и я поехали на пароме к «Свободе». Вид с лодки не вдохновлял: несколько невысоких серых бетонных зданий, похожих на бункера, почти без окон, окружали пьедестал. На постаменте была видна пара позеленевших женских ног в сандалиях и подол юбки, сделанные, похоже, из окислившейся со временем меди. Кажется, папа когда-то рассказывал мне, что случилось с исчезнувшей частью статуи (может быть, ее разрезали на части?), но в данный момент я не могла вспомнить. Женщина без верхней части туловища выглядела зловеще. На основании пьедестала было что-то написано, но я смогла разобрать только слова «усталый» и «свободно». Ко мне можно было отнести первое слово, но отнюдь не второе. Весь остров был окружен одним большим забором, который, судя по виткам проволоки сверху, находился под электричеством. Я сказала себе, что пробуду здесь недолго.
– Когда моя мама была еще девочкой, «Свобода» была аттракционом для туристов, – проинформировала меня Кобравик. – Можно было взобраться наверх по платью женщины, а в основании статуи находился музей.
Где они только не находились? В доброй половине заведений возле моего дома раньше располагались музеи.
– Как ты сказала в здании суда? «Свобода» не тюрьма, – продолжала она. – И не надо думать о ней так. Мы очень гордимся центром и предпочли бы думать о нем как о доме.
Я знала, что лучше бы мне попридержать язык, но все же не смогла не спросить:
– Зачем тогда нужен забор под напряжением?
Кобравик сузила глаза; нетрудно было понять, что мой вопрос был ошибкой.
– Чтобы все были в безопасности, – ответила она.
Я промолчала.
– Ты меня слышала? – спросила она. – Я сказала, что забор нужен для того, чтобы все были в безопасности.
– Да, – ответила я.
– Отлично, – сказала Кобравик. – К твоему сведению, вежливым считается дать человеку понять, что ты услышала его ответ на твой вопрос.
Я извинилась и объяснила, что не хотела показаться грубой:
– Я очень устала, и все, что происходит, сбивает меня с толку.
Она кивнула.
– Я рада это слышать. Меня беспокоило, что твоя грубость может быть признаком плохого воспитания. Я очень хорошо осведомлена о твоем прошлом, Аня, о твоей семейной истории. Для меня не было бы удивительно, если бы тебе не хватало воспитания.
Похоже, она пыталась меня спровоцировать, но я не поддалась. Паром уже причаливал к пристани, и я скоро должна была попрощаться с этой женщиной.
– По правде говоря, Аня, твое пребывание здесь может быть как легким, так и трудным. Все полностью зависит от тебя.
Я поблагодарила ее за совет, постаравшись, чтобы это не прозвучало саркастически.
– Когда сегодня утром я услышала о твоей ситуации, я специально предложила перевезти тебя, хотя обычно подобного рода дела не входят в мою компетенцию. Можно сказать, что ты меня заинтересовала. Видишь ли, я ходила в колледж с твоей матерью. Мы не были друзьями, но я часто видела ее в университетском городке, и мне очень не хотелось бы, чтобы ты закончила, как она. Я полагаю, что раннее вмешательство может многое значить в пограничных случаях.
Я глубоко вздохнула и прикусила язык. То есть в буквальном смысле прикусила. Во рту ощущался вкус крови.
Паром остановился, и капитан сообщил, что все идущие в центр «Свобода» могут сойти.
– Что же, спасибо, что привезли меня, – сказала я.
– Я иду с тобой, – ответила она.
Я предполагала, что она работала в суде, а не в «Свободе», но, конечно, это было глупо с моей стороны. Интересно, как она узнала, что меня пошлют сюда, учитывая, как быстро проходило слушание. Неужели моя судьба была предрешена еще до того, как я вошла в здание суда?
– Я здесь директриса, – сообщила мне миссис Кобравик. – Правда, кое-кто за моей спиной зовет меня надзирательницей, – добавила она со странной улыбкой. – Но тебе не стоит брать с них пример.
Как только мы сошли с пристани, моя провожатая повела меня к бетонному зданию под вывеской «Обработка», где нас ждали очень худая блондинка в лабораторном халате и мужчина в желтом рабочем комбинезоне.
– Доктор Хенсен, – сказала Кобравик блондинке, – это Аня Баланчина.
– Привет, – сказала Хенсен, осматривая меня с ног до головы. – Мне надо ее обработать для длительного или для короткого срока?
Кобравик обдумала ответ.
– Мы пока точно не знаем. На всякий случай предположим, что на длительный.
Я понятия не имею, на что была похожа обработка на короткий срок, но обработка на длинный была на тот момент одним из самых унизительных событий за всю мою жизнь. (Примечание: дорогие читатели, эта фраза предвещает, что впереди меня ждали еще более ужасные унижения…)
– Прошу прощения, мисс Баланчина, – сказала доктор Хенсен вежливым, хотя и удивительно бесстрастным тоном, – за прошедшие несколько месяцев у нас было несколько вспышек бактериальных инфекций, так что во избежание подобных случаев наша процедура приема несколько усложнилась. Особенно для долгосрочных жителей, которые будут контактировать с местным населением. Боюсь, эта процедура не будет для вас слишком приятной.
Но я все еще не была готова к тому, что произойдет.
Меня заставили раздеться, и мужчина полил меня из шланга нестерпимо горячей водой. Потом меня поместили в антибактериальную ванную, которая обожгла каждый сантиметр моей кожи, и втерли в волосы то, что, как я думаю, было дезинфицирующим составом. Напоследок была серия из десяти инъекций. Доктор Хенсен сказала, что это были прививки против гриппа, заболеваний, передающихся половым путем, и немного успокоительного, но к тому времени я уже была мыслями где-то в другом месте. Я всегда хорошо умела это делать – отделить свое сознание от ужасов, творившихся в настоящий момент.
Что бы они мне ни дали, похоже, это меня вырубило, так как я проснулась следующим утром на верхнем этаже двухъярусной металлической кровати в ужасно холодной женской спальне. Рука болела в тех местах, куда мне делали уколы, со всего тела словно сняли кожу, в желудке было пусто, а в голове туманно. Мне даже потребовалось время на то, чтобы вспомнить, как я тут очутилась.
Другие обитатели комнаты (или какой специальный термин изобрела для нас Кобравик?) все еще спали. Узкие окна по обеим сторонам комнаты, больше похожие на щели, пропускали внутрь немного предрассветного света. Сейчас из всех моих многочисленных проблем больше всего меня волновал завтрак и то, из чего он будет состоять.
Я села в кровати и проверила, есть ли на мне одежда (я помнила, что во время обработки была голой). Я обнаружила, что одета, и порадовалась этому факту. На мне был темно-синий хлопковый комбинезон – не особенно элегантный, но все-таки лучше, чем возможная альтернатива. Кожу на правой лодыжке жгло, словно после укуса муравья. Я посмотрела вниз и обнаружила, что мне сделали татуировку – крошечный штрихкод, который, по-видимому, связал мою личность с моим формирующимся досье. (Это была общепринятая практика. У папы тоже такой был.)
Прозвучала сирена, и комната превратилась в хаос. Толпа девочек устремилась к выходу. Я слезла с кровати и задумалась, стоит ли следовать за ними или нет. Тут я увидела девочку ярусом ниже меня, которая не присоединилась к всеобщему безумию, так что я спросила ее, что происходит.
Девочка покачала головой и ничего не сказала, но протянула мне блокнот (он висел на кожаном шнуре, обмотанном вокруг шеи). На первой странице было написано: «Меня зовут Мышь. Я немая. Я могу слышать тебя, но мне придется писать в ответ».
– Ой, прости, – сказала я. Я не знала, почему я извиняюсь.
Мышь пожала плечами. Девочка была маленького роста и тихой – прозвище Мышь очень ей подходило. Полагаю, она была возраста Нетти, хотя темные глаза делали ее старше.
– Куда все идут?
Она написала: «В душевую. 1 раз в день. Н 2О на 10 секунд. Все вместе».
– А почему ты не идешь?
Мышь пожала плечами. Позже я узнала, что это был ее универсальный прием для смены темы, что оказывалось особенно полезно, когда предмет разговора был слишком сложен, чтобы описать его кратко. Она опустила блокнот и протянула мне руку, которую я пожала.
– Меня зовут Аня, – сказала я.
Мышь кивнула и снова взяла блокнот.
«Я знаю», – написала она.
– Как ты узнала?
«Новости». Она подержала блокнот и написала еще: «Наследница шайки отравила бойфренда шоколадом».
Чудесно.
– Бывшего парня, – сказала я. – Какую фотографию они используют?
«Ты в школьной форме», – написала она.
Я носила школьную форму с тех пор, как стала ходить в школу.
«Недавнюю», – добавила она.
– Кстати, я невиновна, – сказала я.
Она подняла на меня темные глаза.
«Все тут невиновны».
– А ты?
«Только не я. Я виновна».
Мы не знали друг друга достаточно долго, чтобы спросить, что же она сделала, так что я сменила тему на более насущную.
– Где тут можно поесть?
На завтрак была овсянка, на удивление съедобная, или я просто была очень голодна.
Столовая в женском исправительном учреждении была очень похожа на столовую в школе, то есть существовала иерархия, кто где сидел, и более влиятельные клики или шайки занимали лучшие столы. Похоже, Мышь не принадлежала ни к одной из них, так что мы с ней ели в одиночестве за столом, который, похоже, считался самым плохим – в задней части столовой, дальше всех от окон и ближе всех к мусорным бакам.
– Ты тут ешь каждый день? – спросила я.
Мышь пожала плечами.
Она была немой, но в остальном казалась нормальной. Я задалась вопросом, почему она сидела одна: было ли это ее сознательным выбором, или другие подвергли ее изоляции из-за немоты, или просто она была в «Свободе» новичком, как и я.
– Сколько ты уже тут?
Она отложила ложку и написала: «198 отбыла. Осталось 802».
– Срок в тысячу дней. Это долго, – сказала я. Отменно идиотский комментарий. Один взгляд в глаза Мыши – и вы увидите, как долго может длиться тысяча дней.
Я собиралась извиниться, что сморозила такую глупость, когда оранжевый пластмассовый поднос ударил Мышь сзади по затылку, забрызгав ее волосы и лицо овсянкой.
– Следи за собой, Мышь, – сказала девушка, держащая поднос. Саркастический голос принадлежал высокой, поразительной (в обоих смыслах слова) девушке с длинными прямыми темными волосами. Ее сопровождали тучная блондинка и невысокая, но крепкая девушка, чья бритая голова была целиком покрыта татуировками. Татуировки были в виде переплетенных слов, складывающихся в завораживающий узор.
– На что пялишься? – спросила Бритая Голова.
«На твои классные татуировки», – хотелось мне сказать, но я промолчала.
(Между прочим: неужели вы считаете, что можно нанести на череп татуировки в виде слов и никто не попытается их прочесть?)
– Что с тобой, маленькая мышка? Кошка съела твой язык? – спросила та, что держала поднос.
Блондинка ответила:
– Она не может тебя слышать, Ринко. Она типа глухая.
– Нет, она не может только говорить. В этом разница, Кловер. Не будь невеждой, – сказала Ринко. Она наклонилась над ухом Мыши: – Она слышит все-все, что мы говорим. Ты можешь говорить, если хочешь, не так ли?
Мышь, конечно, промолчала.
– Ну, я хотела посмотреть, не обдурю ли я тебя, – продолжала Ринко. – С твоим проклятым языком все в порядке. Но ты просто сидишь сзади, не так ли? Смотришь на нас всех свысока, думаешь, что ты лучше всех, когда на самом деле ты никто?
– Убийца ребенка, – прошипела татуированная.
– Неужто ты не хочешь написать мне любовную записочку? – сказала Ринко, потянув на себя блокнот, который висел на шее у Мыши.
– Эй! – вскрикнула я. Компания в первый раз посмотрела на меня. Я переключилась на более юмористический тон и сказала: – Как она может написать тебе письмо, если ты держишь ее записную книжку?
– Посмотрите-ка, у Мыши завелась новая симпатичная подружка, – сказала Ринко. Она изучила мое лицо. – Эй, я тебя знаю. Тебе стоит сесть с нами.
– Мне и тут хорошо, спасибо.
Ринко покачала головой.
– Послушай, ты не знаешь, как тут все устроено, так что я притворюсь, что ничего не слышала. Мышь не твой друг, а тебе тут понадобятся друзья.
– Я рискну, – сказала я.
Блондинка, Кловер, устремилась ко мне. Ринко повела рукой, и та повиновалась.
– Оставьте ее, – потребовала Ринко. – Ты и я – мы будем хорошими друзьями. Ты просто этого еще не знаешь.
После того как Ринко и ее компания вышли за пределы слышимости, Мышь написала мне: «Не будь дурой. Ты мне ничего не должна».
– Верно, – сказала я. – Но я не люблю наезды.
Мышь кивнула.
– Знаешь ли, хоть ты и маленькая, ты все же должна пытаться защищать себя. Такие люди питаются теми, кого считают слабаками.
Ее взгляд показал мне, что я не сказала ей ничего нового.
– Почему же ты это терпишь?
Она пару секунд обдумывала мой вопрос, потом написала: «Потому что я это заслужила».
В течение рабочей недели в «Свободе» были занятия, а в субботу был день посещений. Ко мне пришло несколько человек, но правило гласило, что за раз можно было пообщаться только с одним посетителем.
Первым был Саймон Грин. Я спросила его, как мистер Киплинг, на что он ответил: «Стабильно». Он был все еще подключен к аппарату искусственного дыхания и недоступен для консультации. «К сожалению», – добавил Грин.
Да, действительно к сожалению. Хоть я и беспокоилась о мистере Киплинге, но меня не меньше волновали моя семья и собственные дела.
– Я сделал все звонки согласно твоим инструкциям, Аня, – сказал Грин. – Все устроено. Миссис Гудфеллоу согласилась остаться. Мисс Барбер будет приводить твою сестру в школу и забирать ее оттуда. Твой брат в настоящий момент не работает в Бассейне. Также я говорил с твоей бабушкой… – Его голос затих. – Кажется, ее ум…
– Слабеет, – закончила за него я.
– На тебе одной все держится, верно? – спросил он.
– Да, – ответила я. – И поэтому я никогда бы не отравила Гейбла Арсли. Я не могу позволить себе такой риск.
– Давай поговорим об Арсли, – сказал он. – Есть ли у тебя мысли насчет того, как яд попал в шоколад?
– Да. Джекс Пирожков принес коробку в наш дом. Думаю, шоколад предназначался для моей семьи. Гейбл получил его по ошибке.
– Я знаю Джекса. Он никто, пустое место в организации Баланчиных. Его считают добродушным и чрезвычайно мягким, – ответил Саймон. – Почему же он хотел отравить тебя и твоих родных?
Я рассказала ему, что Пирожков крутился вокруг моего брата в течение долгого времени и что это он пытался устроить Лео на работу в Бассейн.
– Может быть, он подумал, что убийство детей Леонида Баланчина будет своего рода символическим жестом? Проверьте, не был ли он врагом папы.
Саймон задумался, потом покачал головой.
– Сомнительно. Но его поведение все же очень подозрительно, и мне определенно надо поговорить с мистером Пирожковым. Не хочешь ли прослушать дело, которое государство завело против тебя?
Вот основные пункты:
Я дала Гейблу не одну, а целых две плитки отравленного шоколада.
Ранее я совершила против него акт насилия (инцидент с лазаньей).
Слышали, как я ему угрожала.
У меня был мотив (я была зла на него за то, что он меня бросил, либо за то, что пытался меня изнасиловать, – смотря какой истории поверят).
Я просила брата уничтожить улики.
– Откуда взялся последний пункт? – спросила я.
– Когда копы появились в вашей квартире, Лео доставал шоколад из шкафа. Брат ничего не сказал, но его поведение сочли подозрительным. Конечно, они конфисковали партию целиком.
– Единственная причина, по которой я просила его убрать шоколад, – та, что у бабушки были бы неприятности из-за хранения нелегального продукта!
– У нее их не будет, – пообещал Саймон. – Они будут обвинять в хранении тебя. Но не беспокойся, никто не попадает в тюрьму или колонию несовершеннолетних за хранение шоколада. Что-то во всем этом деле плохо пахнет. И несмотря на мое неудачное выступление в суде в четверг, я доберусь до сути, – уверил меня Саймон. – Тебя оправдают, и ты отправишься домой, к Галине, Нетти и Лео.
– Как получилось, что ты работаешь на мистера Киплинга?
– Я обязан ему жизнью, Аня. Я бы рассказал тебе все, но не хочу предавать его доверие.
Подобную причину я могла уважать. Я внимательно осмотрела Саймона Грина. У него были очень длинные ноги и руки, в костюме он выглядел как паук-долгоножка. Кожа его была очень бледной, словно он проводил свою жизнь не то что в помещении, а под землей. Его глаза были скорее зелеными, чем голубыми, и они казались задумчивыми, нет, даже умными. Я позволила себе немного порадоваться, что такой человек на моей стороне.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать семь, – сказал он. – Но я закончил юридический колледж с отличием, и я быстро учусь. Однако дела мистера Киплинга сложны, если не сказать более, и я прошу прощения, что знал так мало о твоей ситуации. Я стал его партнером только прошлой весной.
– Да, кажется, он упоминал, что кого-то нанимает, – сказала я.
– Мистер Киплинг полон желания защитить тебя, и он планировал представить нас друг другу после того, как я проработаю на него год. Мы оба надеялись, что когда-нибудь я стану его преемником, но никто из нас не думал, что это случится так скоро.
– Бедный мистер Киплинг.
Грин посмотрел вниз, на свои руки.
– Хоть я и не желаю оправдывать себя, я думаю, что частично моя некомпетентность в суде может быть приписана шоку в связи с неожиданным поворотом в здоровье мистера Киплинга. Я снова приношу извинения. Как тут с тобой обращаются?
Я сказала, что не хотела бы это обсуждать.
– Я хочу, чтобы ты знала, что моя главная цель – вытащить тебя отсюда. – Он покачал головой. – Если бы я лучше работал, они бы никогда не послали тебя сюда.
– Спасибо, мистер Грин.
– Пожалуйста, зови меня Саймоном.
(Все же мне больше нравилось «мистер Грин».)
Мы пожали друг другу руки. Его пожатие не было ни слишком сильным, ни слишком слабым, а ладонь была суха. Не могу не отметить, что этот человек знал, как надо приносить извинения.
– У тебя есть еще посетители, не буду отбирать у них время, – сказал Саймон.
Другими посетителями в этот день были Скарлет и Лео, но я уже почти хотела, чтобы ни один из них не пришел. Посетители утомляли. Они оба хотели уверений, что со мной все в порядке, а это было не в моих силах. Скарлет сказала, что Нетти тоже хотела прийти, но она ей отказала. «И Вин тоже», – добавила она. В обоих случаях она интуитивно сделала верный выбор.
– Твои фотографии во всех выпусках новостей, – проинформировала она меня.
– Я слышала.
– Ты стала знаменитостью.
– Печально известной знаменитостью, похоже.
– Бедняжка. – Скарлет потянулась поцеловать меня в щеку, и надсмотрщик закричал: – Никаких поцелуев!
Скарлет захихикала.
– Должно быть, он подумал, что я твоя девушка. Кстати, твой адвокат довольно симпатичный.
Похоже, она встретила его в зале ожидания.
– Ты всех считаешь симпатичными.
Меня не беспокоило, был ли мой адвокат симпатичным; меня заботила только эффективность его работы.
После того как ушли посетители, ко мне приблизилась миссис Кобравик. Одета она была гораздо более нарядно, чем вчера, – на ней было приталенное бежевое платье, жемчуга, она накрасилась, а волосы были уложены в стиле, который вроде бы называется «французский узел».
– Правило гласит, что девушке дозволяется принимать только двоих посетителей, но я сделала для тебя исключение, – сказала она.
Я уверила ее, что я не знала об этом, и пообещала, что такого больше не повторится.
– Не стоит, Аня. Простой благодарности вполне достаточно.
– Благодарю вас, – сказала я. Однако было неприятно, что я оказалась обязанной этой женщине.
– Я видела твоего брата чуть раньше. Я слышала, что он отстает в развитии, но он показался мне совершенно нормальным.
Я не желала обсуждать Лео с этой женщиной.
– Он чувствует себя лучше, – сказала я.
– Я вижу, что предмет нашего обсуждения неудобен для тебя, но я твой друг, и ты должна чувствовать себя свободно в обсуждении этого или любого другого дела со мной. Как прошла процедура принятия?
Похоже, «принятием» она называла то, что случилось со мной в четверг.
– Словно окунулась в Средневековье, – сказала я.
– Средневековье? – Она засмеялась. – Ты странная девушка.
Я промолчала.
Тут подошла женщина с камерой и спросила:
– Могу ли я сделать фотографию для нашего информационного бюллетеня, миссис Кобравик?
– Ох, да! Ну, полагаю, никто не может избежать требований общественности.
Миссис Кобравик приобняла меня за плечи. Сверкнула вспышка. Я надеялась, что я выгляжу достойно, хотя и сомневалась в этом. Я знала, как делаются такие вещи. Фотографию продадут, и я подозревала, что через пару дней, если не часов, эта фотография очутится рядом с моей школьной фотографией в выпуске новостей.
– Как вы думаете, сколько вы за нее получите? – спросила я.
Кобравик поиграла ниткой жемчуга.
– Получу за что?
Я знала, что мне стоит остановиться, но продолжала:
– За фотографию. Мою фотографию.
Она прищурила глаза:
– Ты очень циничная юная леди, не так ли?
– Да, возможно, это так.
– Циничная и неуважительная. Возможно, пока ты тут, с этим стоит поработать. Надзиратель!
Появился мужчина-надзиратель.
– Да, мадам?
– Вот мисс Баланчина. Она вела очень привилегированный образ жизни, и, полагаю, получит некоторую пользу от пребывания в подвале.
Она ушла, оставив надзирателя со мной.
– Похоже, ты здорово вывела ее из себя, – сказал он, когда она вышла из зоны слышимости.
Меня провели на несколько лестничных пролетов вниз, в подвал здания. Тут пахло гнилью, а также прекрасным сочетанием экскрементов с плесенью. Хотя я никого не видела, слышались стоны и царапанье, перемежаемые внезапными криками. Надзиратель оставил меня в крошечной, очень грязной комнате без света, куда почти не поступало воздуха. Тут даже было негде стоять, можно было только сидеть или лежать, словно в собачьей конуре.
Я спросила:
– Как долго я тут пробуду?
