Текст книги "Синдикат киллеров"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Грищук, проверь! – коротко приказал старший сержант, забрал у собаки шапку, пощупал, она была мокрая насквозь.

Один из охранников, оттолкнувшись палками, быстро заскользил по уклону к реке. И скоро вернулся.

Доложил, что следы привели прямо к полынье, что, видимо, пряталась под тонким слоем льда и снегом. Края обломаны. А вокруг больше никаких следов нет.

Ну ты, гаденыш, говори правду, где он? Куда второй девался? А то сейчас шкуру с тебя спустим и в полынью кинем!

Беглец, божась и матерясь одновременно, начал, захлебываясь от ужаса, рассказывать, как Барон, такая была кликуха у утопшего, решил идти через речку первым. Но лед почти сразу под ним обломился, непрочный потому что. Морозы недолго стояли, а потом снегу намело.

Провалился он, стал за края хвататься, орал, посох свой выронил. Колосенков хотел было его достать палкой своей, но близко подползти боялся, лед слабый совсем, а так – не доставал. В общем, одна шапка от Барона осталась...

– Ладно, – сказал старший сержант, – счастье твое воровское, что денек сегодня теплый. Настроение греет. А теперь двигай давай, по дороге вспотеешь, а в карцере в самый раз остудишься.

И побрел Колосенков назад в зону, благодаря судьбу и Барона, который будто все наперед предвидел и объяснил правильно. А за сотню тысяч рубликов, которыми теперь располагал Колосенков, можно было запросто даже пару раз по морде от конвоя принять: не барин, поди, какой. Снегом умойся да и шагай себе в родной барак. А карцер – тоже не велика беда, не впервой...

Мрачный начальник колонии позвал своего заместителя по режиму и велел старшему сержанту все повторить – теперь уже для майора. И мстительно посмеивался про себя, видя, как тот ерзает задом по стулу, совсем, понимаешь, разболталась дисциплина. Охрана у костра греется, покуривает в кулачок, а зеки в это время разбегаются!..

А заместителю приказал подготовить в Главное управление исполнения наказания МВД РФ спецсообщение о ЧП, о том, что при побеге погиб, утонув в реке, заключенный Брагин Валентин Михайлович, чему имеются свидетели. Протокол составлен.

Отпустив, наконец, заместителя, начальник поднялся из-за своего обшарпанного письменного стола, который и нужен-то ему был исключительно для солидности положения, достал из сейфа бутылку водки, плеснул себе в стакан, одним глотком махнул и вытер рот широкой ладонью. Все, сказал себе, кончать с этим делом пора. Теперь подождать месяц-другой и начинать зондировать почву по поводу своей отставки. И возраст уже подходит, и нездоровье – тоже тому способствует. Но больше всего подхлестывал официально заверенный в нотариальной конторе документ на право домовладения в Подольском районе Московской области, где в гараже, расположенном в цоколе трехэтажного коттеджа, уже ожидала его новенькая машина «ГАЗ-24» неброского серого цвета, а полгектара бывшего колхозного луга, ныне приватизированного, требовали трудолюбивой фермерской, как теперь выражаются, руки.

3

Летчик был вполне понятливым парнем. Тем более когда тебя вызывает командир и говорит:

– Ну-ка, Лева, покажи мужикам класс, слетай куда покажут, это недалеко, в район Кунгура, за пару часиков обернешься. Им одного товарища нужно поднять...

А Лева что, совсем младенец, чтобы отказываться? Если тебе за два часа работы «лимон» кладут? Командир – человек ушлый, сколько себе в карман положил, никогда не скажет. И не надо. Каждому свое. Конечно, положил, потому что видно, как он сильно ласков с этими мужичками-десантурой.

Полетели. Капитан – высокий, жилистый, с угрюмым тяжелым взглядом, похоже, всерьез повоевал. По человеку сразу заметно, тыловик или досталось пострелять. К тому же он профессионально ориентировался на местности и читал карту. Только глянул, тут же ткнул пальцем, показывая, куда лететь. Второй пассажир – старший прапорщик, этот явно из тыловых: сам поплотнее и помягче в движениях, – с ходу прилип к иллюминатору. Если на капитане меховой камуфлированный комбинезон, куртка с защитными погонами и высокие башмаки сидели как будто он в них родился, то на прапорщике такая же форма была как зипун на бабе – сразу видно, что нестроевой, по хозяйству небось. И физиономия круглая, упитанная.

Капитан стал чаще поглядывать в окошко и вдруг вполне профессионально показал ладонью: снижайся. Лева тоже выглянул наружу. На снежной целине отчетливо виднелась темная фигурка человека. Он размахивал руками. Лева пошел к земле.

В это время капитан выбрался в салон, распахнул люк и выбросил вниз десантную веревочную лестницу. Человек попрыгал на снегу, наконец дотянулся до лестницы и споро полез наверх.

Он еще болтался за бортом, когда капитан большим пальцем показал пилоту: давай пошел!

Ловкие, ей-богу, ребятки. Все произошло так быстро, что Лева даже не успел путем разглядеть нового пассажира. Но тот через несколько минут сам зашел в кабину. Поверх комбинезона на нем была надета роскошная кожаная куртка, на голове авиационный кожаный шлем, из-под которого торчала короткая каштановая челочка. Симпатичный мужик. Про таких очерки в газетах печатают.

Он, как заведено у десантуры, хлопнул Леву по руке, поощрительно подмигнул и вернулся в салон.

Кто, зачем, почему? – Лева не вдавался во все эти совершенно ненужные ему подробности и скоро зарулил на свою стоянку. Десантники молча попрощались, подхватили пару вещмешков, оставили Леве на память литровый флакон чистого спирта и ушли к проходной, где их ожидала машина.

На отдаленной стоянке в Пермском аэропорту стоял «ЯК-40», принадлежащий какой-то совместной российско-шведской акционерной компании. К нему, миновав стандартный стеклянно-каменный параллелепипед аэровокзала, проследовали трое военных. И едва они по короткой лесенке у хвоста самолета поднялись в салон, пилот попросил у диспетчера разрешения на взлет...

ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ ДУЭЛЬ

Май, 1992

1

– Я хотел бы побеседовать с вами, Евгений Николаевич, вот о чем, – начал Турецкий. – По-моему, вы курите, пожалуйста, не стесняйтесь. – И он протянул ему открытую пачку «Честерфилда».

– Благодарю вас. – Никольский чуть быстрее, чем следовало бы, достал из кармана свои «Мальборо», зажигалку и закурил.

Турецкий закурил сам, пустил в потолок изысканную тонкую струйку дыма и начал объяснять Никольскому, что это вовсе, не допрос, а беседа, в ходе которой он хотел бы для себя прояснить некоторые вопросы.

– Мне пришлось ознакомиться с вашим делом. И вот по какой причине. Основой, так сказать, для вашего обвинения послужило анонимное заявление, в котором упоминались фамилии ряда товарищей – или господ, как будет угодно, – давших против вас показания. Я не хочу касаться сути этих обвинений. Как выявило следствие, что-то благополучно отпало, другое – труднодоказуемо. Ваше дело было переведено в иную плоскость, в область хозяйственно-финансовых нарушений. Оно, как вы знаете, не прекращено, следствие продолжается, и, правы вы или нет, покажет время.

Дальнейший ход событий показал, что свидетели Мирзоев, Дергунов, Тарасюк и Суханов в течение сравнительно короткого времени – март и апрель – стали жертвами покушений. Едва не стал покойником и Молчанов. Хотя он, привлеченный в качестве свидетеля к делу об убийстве его помощника, утверждает, что пуля предназначалась ему, Молчанову.

Я сам допрашивал его, Евгений Николаевич, и лично зафиксировал в протоколе слова свидетеля о том, что, по его мнению, организатором всех этих убийств являетесь вы, Никольский. Можно, конечно, принять во внимание душевное, психическое состояние человека, случайно избежавшего смерти. И все же откуда у него может быть такая уверенность? Это мне, честно скажу, не очень понятно. И, естественно, не хотелось бы возвращаться к таким банальным литературным примерам, как, скажем, граф Монте-Кристо...

Турецкий заметил, как помрачнело и покривилось в презрительной мине лицо Никольского от одного только упоминания имени знаменитого героя Александра Дюма. Не нравится? А почему, собственно? Может быть, уже в зубах навязло?..

– ...этакий, знаете ли, благородный мститель, присвоивший себе прерогативы Судьбы... Лично творящий суд и расправу над своими обидчиками. Думаю, что все это, конечно, чушь, продиктованная развивающейся у смертельно напуганного однажды человека манией преследования. Такое бывает. Но я вернусь к своему первому вопросу, мне интересно ваше мнение, Евгений Николаевич: не подозреваете ли вы, кто мог бы быть потенциальным убийцей? Я имею в виду не конкретного исполнителя, а того, кто направляет его руку. Точнее, оплачивает работу пальца, ложащегося на курок.

Никольский откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Брови его поползли вверх, высокий лоб прорезали морщины. Все его лицо выражало полнейшее недоумение.

Турецкий не торопил, давая подумать или еще поиграть в раздумье.

– Вот уж действительно всем вопросам вопрос... – сказал, наконец, Никольский, похоже не столько следователю, сколько самому себе. – Не только не знаю, Александр Борисович, но даже и представить себе не могу... Если вы меня спросите, как я отношусь, или теперь уже относился, к этим людям, отвечу как на духу: естественно, резко отрицательно. Но это, вы же понимаете, еще не повод...

– А почему – естественно?

– Вы, вероятно, не знали их, а я не только знал, но даже поначалу был вынужден принимать участие во всякого рода коммерческих сделках, финансовых операциях и прочих хозяйственных мероприятиях... до поры до времени, разумеется.

– Значит, в нашей истории был такой момент, когда ваши пути с партнерами кардинально разошлись?

– Да, именно так.

– Но почему?

– Потому, Александр Борисович, что я привык, приучен с детства, заниматься делом, причем полезным для страны, а не воровством. Меня так учили – и родители, и школа, и институт, и те люди, которые помогали мне подняться на ноги, постигнуть тайны науки и природы и которым я благодарен всю жизнь. И поэтому я не мог и не желал мириться с бандитским, грабительским, хищническим отношением к своему государству, ибо ему сейчас невероятно тяжело, а будет еще хуже, гораздо хуже, и волочить умирающего от голода на Голгофу – преступление, которому нет прощения.

– Ну вы уж вовсе в крайность впали, – возразил Турецкий. – Воруют, грабят, убивают – да. Но откуда у вас такой безоглядный пессимизм?

Просто вы хуже меня, поверьте, знаете то экономическое положение, в коем оказалась наша великая держава. А я – финансист, я знаю. И треть жизни отдал проблемам прогнозирования.

– Да, вы – человек ученый и богатый. – Турецкий усмехнулся и с легким пренебрежением добавил: – Об этом я даже в некоторых газетках читал.

– Вы, возможно, не так меня поняли, Александр Борисович, – нахмурился Никольский. – Я имею в виду не богатство, которое, кстати, не украдено, а заработано, и подчеркиваю, с помощью мозгов и мозолей, а не воровской отмычки, и не про деньги говорю, которые, между прочим, тоже не в сундуках лежат, но строят дома, больницы, предприятия, открывают магазины и так далее, – а именно знание. Вот о чем речь. Знание ситуации, времени, дела и, простите, психологии партнерства и конкуренции. Здесь много компонентов, и если выпадет какой-нибудь один, все остальные – уже яйца выеденного не будут стоить.

– Однако что касается богатства как такового и его происхождения, то ведь никто еще Марксовой формулы не отменял. И бальзаковского афоризма. И многих других.

Никольский даже поморщился, словно от набившей оскомину банальщины.

– Философия нищих, с вашего позволения. И у великих, к сожалению, есть свои огрехи. Иначе они не были бы людьми. Всякие оговорки, продиктованные ситуацией. Да мало ли причин...

– Причин, не возражаю, может быть, много. Но вы, Евгений Николаевич, так ведь и не ответили на мой вопрос.

Ах да, – как бы спохватился Никольский, – тут вы правы. Но боюсь, мой ответ вас не обрадует: не знаю. Я даже представить себе не могу. Но если мы уж заговорили о высказываниях великих, обратитесь к древним римлянам: кому выгодно? Вам же это известно с институтской скамьи, верно?

– Согласен с вами, но разве выгодно, к примеру, тому же Молчанову убрать Мирзоева, Дергунову – Тарасюка, а Суханову – Дергунова?

—А почему нет?– почти изумился Никольский. – Это же обычная по меркам некоторых наших новых бизнесменов конкурентная борьба. Первоначальное накопление капитала, вспомните, что в свое время происходило в той же Америке. Ничего не вижу тут необычного.

– Ну хорошо, я просто назвал фамилии в порядке поступления дел, вы меня понимаете. И все они, прошу отметить, партнеры, все – почетные гости на приемах у Мирзоева. У нас имеется такой список. А вы там не значитесь.

– Конечно, я ведь был уже, если выражаться вашими словами, «убран». В Лефортово, в Бутырку.

– Простите, просто к слову, а в Бутырке вас бросили в камеру, где сидели уголовники – воры, убийцы, рэкетиры, так?

– Да, но к чему вы?

– Я ж говорю, к слову. Вот вам, Евгений Николаевич, еще один казус нашей слепой Фемиды. Это же абсурд – помещать в одну камеру людей, совершивших умышленные убийства и – от незнания – рядовые хозяйственные ошибки.

– Увы, я лишь свидетель и жертва этих ваших казусов. И как вы хотите, чтобы я отреагировал?

– Значит, исходя из ваших слов я так могу понять, что, если бы между вами и вашими партнерами, бывшими разумеется, не произошло разрыва, не исключено, что и вы могли бы оказаться в том списке постоянных гостей?

«Господи, что ж не звонит Романова-то?» – думал между тем Саша, ведя с Никольским несколько странный для следственного кабинета диалог. Но он же сразу предупредил, что это лишь первая ознакомительная беседа. Вот если бы сейчас позвонила Шурочка...

– Вы знаете, возможно, однажды меня бы включили. Но так же быстро и вычеркнули бы из списка. Я не любитель и не сторонник подобного рода времяпрепровождения, напоминающего оргии наших предков. И тем более терпеть не могу этих показушных, жирующих нуворишей.

– А разве там бывало что-то непристойное? – простодушно удивился Турецкий.

Никольский внимательно посмотрел в глаза следователю по особо важным делам, но не обнаружил и намека на подвох или скрытую иронию.

– Но вы же, вероятно, занимаясь этим делом, как мне представляется, не могли не окунуться в атмосферу этих действ? Хотя бы исходя из показаний очевидцев. Я правильно говорю, поскольку не силен в юриспруденции?

– Ну как вам сказать? – Турецкий равнодушно пожал плечами, словно речь шла для него о факте незначительном и малоинтересном. – Нас больше интересуют причины покушения... Исполнители. Кстати, с последним нам повезло: взяли мы снайпера-автоматчика. Вместе с оружием. Так что тут все чисто сделано.

Говоря это, Турецкий не сводил глаз с Никольского, наблюдая за его реакцией. Крепкий мужик. Воля сильная. Ничем себя не выдал, не проявил интереса.

– Ну вот, – так же равнодушно заметил и Никольский. – А говорите, что не знаете убийцу. Нашли же. Молодцы.

Исполнителя нашли. К счастью, и мы, наконец, научились раскрывать заказные убийства. Но за ним, как нам стало известно, стояли другие, более крупные фигуры, которых он назвал. И это уже уголовный мир – по три, по пять судимостей за плечами, «ходок» – как они выражаются. И снова вопрос: на кой черт эти дела уголовникам? Есть версия, что их и направляет чья-то крепко заинтересованная личность с рукой твердой и щедрой. Ну вот взять того же Молчанова. За что он вас так ненавидит, что готов подставить?

– А вы займитесь его делами – и многое сразу прояснится. Извините, не мое дело давать вам советы, но только попробуйте копните поглубже. Видит Бог, много там найдется интересного.

– Благодарю, – улыбнулся Турецкий. – Уже копнули. И даже дело возбудили.

– Вот и славно, – без тени злорадства констатировал Никольский. – Давно пора.

«Не звонит!» Очень не хотелось сейчас Саше раскрывать перед Никольским имена Фиксатого и Барона. Пока достаточно и снайпера с его показаниями, если, конечно, все это имело отношение к собеседнику. Но по его реакции выводов никаких не сделаешь. А может, все-таки стоит рискнуть? Или еще немного обождать?

Никольский всем своим видом, манерой держаться, говорить, слушать будто распространял какие-то непонятные волны доброжелательства и покоя. Турецкий прямо-таки кожей ощущал их и уже подумывал, что будет очень жалеть, если именно Никольский окажется разыскиваемым преступником.

Скажите, Евгений Николаевич, вот еще о чем, – сказал Турецкий, словно стряхивая с себя оцепенение. – Только хочу вас предупредить: в данном случае меня интересует именно психология такого человека, как вы, или те же Молчанов, Суханов, какой-нибудь Сучков в конце концов, – я имею в виду не ваши личные позиции, а общий, если так можно выразиться, взгляд на вещи крупного бизнесмена, финансиста, госчиновника, облеченного гигантской властью и имеющего возможность курировать и бизнес, и финансы. Представьте себе, что однажды обстоятельства ставят его перед необходимостью совершить преступление, чем бы оно ни было оправдано – обостренным чувством справедливости, нанесенной смертельной обидой, кровной местью и так далее. Так скажите, смогли бы, например, вы пойти на убийство. Не сами, нет, зачем, когда можно заплатить хорошие деньги и киллер найдется. По-моему, даже такса имеется: в зависимости от общественной значимости клиента – от десяти до ста тысяч долларов.

– Я? – поднял брови Никольский. – Вы знаете, когда сидел в одиночке и, чтобы не сойти с ума, разговаривал с мухой, да-да, именно с мухой, единственной, кроме меня, живой душой в камере, то верно, думал: вот дайте только выйти отсюда, и я вас всех так накажу, что ваши дети и внуки запомнят! А вышел и... – Он обескураженно развел руки в стороны. – Не гожусь, видно, для таких решительных действий. Разорить, пожалуй, смогу, а убить?.. – Он отрицательно покачал головой.

Зазвонил телефон. Все в Турецком рванулось к нему. Но он сглотнул комок, вдруг перекрывший горло, и, любезно извинившись перед Никольским, недовольно снял трубку и выслушал долгожданное сообщение Шурочки, которая почти кричала, отчего трубку пришлось очень крепко прижать к уху.

– Санька! Молодец! С десятого по двадцать первое октября они сидели в одной камере – Никольский и Барон.

– Я все понял, – лениво процедил Турецкий.

– Ты чего? – возмутилась Шурочка. И вдруг до нее дошло: – Он у тебя?

– Да-да, разумеется, я тоже так думаю, – кивая, словно его мог увидеть звонивший, цедил Турецкий. – Большое вам спасибо за участие.

Он положил трубку, задумчиво посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Никольского и, словно вспоминая, на чем закончился их разговор, снова кивнул и заметил больше даже для самого себя, нежели для Никольского:

– Вот и я тоже так думаю, зачем, к примеру, такому интеллигентному человеку, как вы, связываться с уголовниками типа Брагина или Омелько... Хорошо, – Турецкий вздохнул, – позвольте вас поблагодарить за потерянное время. Вы мне немного помогли. А это уже польза делу.

– Ну что вы, – как-то неожиданно растерянно ответил Никольский, – если я чем-то смог... Всегда пожалуйста. Какой же труд, если речь о справедливости...

«А он сейчас мог бы говорить и меньше...» Мелькнувшая было растерянность почти мгновенно растаяла, Никольский поднялся и протянул руку.

– Я так понял, что больше вам не нужен?

– Пока да, – с широкой благодарной улыбкой поднялся и Турецкий и крепко пожал ладонь собеседника. – Извините за беспокойство. – Ладонь Никольского была горячей и слегка влажной.

Все-таки поймал! Сорвался он, не выдержал напряжения. На миг всего единый, но – испугался. Ах, Шурочка, ах ты, мать-начальница наша! Куда б мы без тебя?!

2

Гигантского труда стоило Никольскому спокойно попрощаться со следователем, достойно выйти на улицу, сесть в машину и сказать водителю Сереже Селихову:

– Домой поедем, Сережа.

После того он откинул валик на заднем сиденье, достал трубку радиотелефона и набрал нужный номер. После недолгих гудков, абонент отозвался.

Валя, – голос Никольского был усталым, – немедленно закрой все дела – и ко мне.

– Что-то случилось? – встревожился Брагин. – Да.

– Еду.

– Будь предельно осторожным.

Никольский положил трубку на место, опустил сверху валик, сел поудобнее и, откинув на спинку сиденья голову, закрыл глаза, будто заснул.

Никольский стоял у окна в сад. Брагин мерил нервными шагами кабинет, а Селихов сидел в углу на полукруглом диванчике.

– Как же ты мог совершить такую непростительную ошибку? – Никольский резко обернулся к Брагину. – Не проследил, что он унес оружие с собой! Потом, эта глупость Омелько! Ну как можно доверять такое дело дуракам? Что скажешь?

– Прежде всего успокойся, – зло поморщился Брагин, – и повтори еще раз суть вашего с ним разговора. Он же мог тебя просто на пушку взять.

– Сколько еще повторять! – почти закричал Никольский. – Тебе мало, что у него в руках твой снайпер? Мало, что он мне назвал не клички ваши, а фамилии? Фамилии – пойми! Твою и Николая.

– Ну, – махнул рукой Брагин, – о Коле – не твоя забота. Нет его уже, а покойники молчат. Вот снайпер – это посерьезнее. Но и его можно убрать. Все в наших руках. Узнать только, где он. Вообще– то я хотел с этими суками чеченцами разобраться – за все их дела, за Колю, но, видно, придется оставить в покое. Пока.

– А ты что думаешь, Сережа? – взглянул Никольский на Селихова.

Я? – словно удивился тот, что о нем, наконец, вспомнили. – Тебя, Валентин, как я понимаю, они уже вычислили. Значит, вся эта липа с побегом им известна. Если они начнут копать теперь в зоне, этот твой, как его – Колосенков? – он может расколоться как орех. А вот начальник, тот, считаю, будет молчать, даже если ему яйца расплющат. Дом и прочее стоят того. Или я его совсем не понял... У них с этим Колосенковым был какой-нибудь контакт?

– Никакого, – твердо ответил Брагин.

– Значит, надо убрать зека. Он не мог не видеть вертолета. Цепочку потянут и выйдут на меня. Я там по идее везде засвечен.

– Это сделаем. И Колосенкова уберем, и снайпера, Ахмета поганого... Как же Коля промахнулся!.. А что ты говоришь-то про следователя?

– Я могу сказать сейчас только одно: это тебе не Жирнов. И коли взялся за лопату, до воды доберется.

– А если мы его?

– Смысл какой? Ты что думаешь, он один дело ведет? Их же там наверняка целая бригада. Не он, так другой. Только хуже будет, потому что тогда их подозрение сразу перейдет в уверенность.

– Евгений Николаевич, – вступил в разговор Селихов, – а помнишь, как в прошлом году Сучков хотел у нас Алену стырить?

– Помню, ну и что? – терпеливо ответил Никольский.

– Так вот, я подумал, что, если у этого нашего следователя имеется жена, или дочь, или еще кто– то из очень дорогих родных, можно было бы ему продиктовать некоторые условия, а? Такие, чтоб его не очень унизили как человека, но утихомирили малость в служебном рвении. А что, все мы, в конце-то концов, человеки.

– Хорошая мысль, – подхватил идею Брагин. – Женя, ты мне должен показать его.

А я о другом думал, – устало и как-то обреченно вздохнул Никольский. – Я думал, что тебе, убрав вот эти все свои хвосты, надо, Валя, на самое глубокое дно залечь, как ты говоришь. И год, а то и два, не высовываться. Место мы найдем. Можешь даже в Штаты слетать, развеяться, а потом отлежаться где-нибудь на Азорах или Канарах. И вообще, я вам скажу честно, устал я, мужики, от этих дел. Татьяне не могу спокойно в глаза глядеть, перед Арсеньичем тоже... Понимаете, не было у нас с ним такого договора. Да и эта сволочь получила свое. А на Молчанова уже дело завели. Один остался. Вот он!

Никольский подошел к книжному стеллажу, где почетно красовалась большая цветная фотография, на которой он был запечатлен рядом с Сучковым: оба улыбаются, в руках бокалы с шампанским. И лиловая надпись наискосок «Е. Н. Никольскому – с дружескими чувствами. С. Сучков». Столетней стариной пахло от этой фотографии, так много событий прошло с тех пор. Вынул ее Никольский из-за стекла, посмотрел и сунул обратно. Пусть стоит. Нет, рано он расслабился, потому что этот мерзавец еще жив. А пока он жив, нет покоя и кулаки все время непроизвольно сжимаются. А полностью отдаться делу в таком состоянии Никольский не мог. И значит, последний шаг еще не сделан. Пусть Валентин организует и это дело и – все. Крышка графу Монте-Крисго.

Вспомнив, Никольский сморщился, будто опять подкатила зубная боль. Дался им всем этот граф! Даже следователь, неглупый вроде человек, и тот не мог уйти от банальности!

Однако надо принимать окончательное решение. После убийства Омелько в «России» некоторые его функции взял на себя Селихов. Причем взял добровольно. Недаром же говорят: трудно только в первый раз, а потом привыкаешь. Поломал мужикам судьбы Афган проклятый! Как легко им стало убивать... А вот Арсеньич, он другой. Тоже имеет опыт, не дай Бог другому, и хорошо знает свое дело, но... предпочитает решать вопросы без крови. Разный, значит, все-таки опыт.

– Ну вот что, мужики, – решился Никольский. – У меня такое предложение. Следователя я вам, так и быть, покажу. Но номер не должен быть смертельным, чтоб без жертв. А что касается вот этого, – он кивнул на фотографию Сучкова, – то акцию проводим лишь в том случае, если не будет никаких сомнений, что не останутся следы. Если появится хотя бы малая неуверенность, немедленно все отменяем. Договорились? И – на дно. А кстати, как у тебя дела с двумя последними? – Он взглянул на Брагина.

– Замятин давно в Минске, можно считать – за границей. Его достать абсолютно невозможно – и физиономия, и документы, все другое. А сапер – в Душанбе, как договаривались. Нет, здесь проколов быть не может.

– Ну а кто же все-таки убрал Тарасюка, ты не выяснил?

– Понимаешь, Жень, грешил я, было дело, на Чечню. Потому что, как мне их авторитет сказал, наш, московский, были у Тарасюка крупные дела с Дудаевым – танкерный флот, оружие и прочее. Я думаю, могли на чем-то не сойтись, поссорились, вот и решение вопроса. Но авторитет поправил: дела остались. Значит, не было им никакого смысла убирать Антона этого. А что до нашего Коли, то авторитет обещал сам внутреннюю, свою разборку устроить. Конечно, они не правы. И он это признал.

– Ну, слава Богу, хоть здесь не прокололись.

– Но Валентину, – напомнил Селихов, – в любом случае еще надо решить вопросы с Ахметом и Колосенковым. Это, братцы вы мои, мины замедленного действия.

Да уберем! – с раздражением, как от надоевшей мухи, отмахнулся Брагин. – Не вопрос.

3

Слежку за собой Турецкий заметил не сразу. Голова была другим занята, и он в основном, привычно поглядывая в зеркальце собственной машины, тренированным глазом отмечал идущих за ним сзади. Но в последнее время этой машиной чаще пользовалась Ирина для своих разъездов, музыкальных уроков, прочих дамских дел, а Саша гонял на служебной, с Савельичем. Он хоть и зануда, но все новости знает и с ним не соскучишься.

Вот поэтому и не обратил внимания Турецкий, что за ними почти от самой работы пристроился синий «жигуленок» и никак не хотел отставать. Савельич его заметил давно, но сказал только тогда, когда они на эстакаду въезжали возле «Парка культуры».

– И чего это он привязался? – пробурчал себе под нос Савельич.

– Ты про кого, Алексей Савельич? – оторвавшись, от своих тяжких дум о таком хорошем человеке Никольском, спросил Саша.

– Да вон синяя «пятерка» на хвосте сидит.

Турецкий обернулся и увидел «Жигули» пятой

модели, выскакивающие вслед за их «Волгой» из– за потрепанного, со ржавыми крыльями и мятой правой дверцей «мерседеса», найденного наверняка где-нибудь на свалке за дальним бугром. «Жигуленок» ловко пристроился сзади, в машине Саша разглядел двоих. Ну вот и началось! А то что-то давно уже никаких ковбойских номеров не доводилось выкидывать.

– Алексей Савельевич, знаешь что, выкинь-ка ты меня на правой стороне, у «Азербайджана», я перебегу через дорогу в неположенном месте, а ты постой и посмотри, кто рванет за мной. Лады?

– Приключений на жопу ищем, – довольно проворчал Савельич. – Ну давай...

Он не стал делать крюк на Третьей Фрунзенской, чтобы выезжать потом на набережную, а проскочил чуть дальше и резко затормозил у «Радиотоваров». Саша мигом выскочил и, махнув рукой Савельичу, нагло попер через проспект, плюя на сигналы автомобилей. Заскочив в большой двор «красного дома», как он называл это здание с хорошей булочной на первом этаже, где всегда можно выпить чашку приличного кофе с булочкой, Саша забежал в первый же подъезд и стал ждать, погладывая туда, откуда только что прибежал.

Вскоре во двор вошел гуляющей такой походочкой парень лет двадцати с небольшим, неброский, серенький, сел на лавочку возле детской песочницы и, закурив, стал осматриваться.

Саша поглядел на него и понял, что можно попробовать. Достав пачку, он вышел из подъезда, демонстративно хлопнув дверью, чем фазу привлек внимание парня. И заметил, как тот будто подобрался для прыжка. Достав сигарету, Саша похлопал себя по карманам и независимой походкой пошел к парню. Тот явно насторожился. Подойдя почти вплотную, Саша попросил огоньку. Парень, сощурившись и пристально глядя на него, протянул свою сигарету.

Затянувшись, Саша посмотрел на парня с интересом, отпечатывая в памяти его «портрет», и спросил небрежно:

– Ищешь кого?

– Нет, – забегал глазами парень. – А тебе чего?

Грубовато у него получилось. За такой тон можно и по морде схлопотать. Но Саша не торопился.

– Да ничего, – пожал он плечами. – Просто я тут уже сто лет живу, всех знаю. А тебя в первый раз вижу. Смотрю – озираешься, будто ищешь или потерял кого?

Никого я не потерял! – Парень, конечно, растерялся от такого натиска, но пытался поправить свою растерянность грубостью. Нехорошо. Не тактично. И Саша решил придавить его окончательно: – Ты, что ль, в синей «пятерке» сидел? 28– 91, а? Или я обознался?

– Не знаю я никакой машины! – Лицо парня пошло красными пятнами. – Чего привязался? Прикурил – и иди себе!

– А у нас тут, во дворе, не грубят. Закон такой, понимаешь? Еще до твоего рождения принят. Иначе морду бьют. Но я не собираюсь тебя учить. Ты потом скажи своему хозяину, что я тебя сфотографировал, он поймет. А еще раз на хвост сядешь, так отделаю, что мама тебя родная не признает. Понял?

Саша не боялся никаких действий этого парня, потому что тот был совершенно определенно раздавлен. Да и физически не очень, надо сказать, крепок, если не обладает каким-нибудь особым, смертельным приемом.

Другого еще не знал Саша. Что своим ходом он сдвинул снежный ком, который, покатившись, вызвал медленно набирающую ход, но сметающую все на своем пути горную лавину. Однако комок этот, или, точнее, снежок, только покатился. А Саша, пожелав парню долгой жизни на радость маме, неторопливо пошел в глубину двора, оглядываясь на сидящего на лавочке парня. Тот не преследовал.