Текст книги "Синдикат киллеров"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Ты, конечно, пробовал выяснить.

– А как же? – Он резко пустил стакан по столу. Тот скользнул по стеклянной поверхности и остановился точно у самого края.

Никольский улыбнулся – мастер. Ни разу не промахнулся – трезвый ли, во хмелю, все едино. Арсеньич же вдруг испытующе и пронзительно взглянул в глаза Никольскому и спросил:

– Догадываешься, в чем причина?

– Мужика нашла? – вопросом на вопрос ответил Никольский. – Ну и кто же этот принц? Наш человек?

– Увы, – сердито хмыкнул Арсеньич. – Если бы... Подружка, говорит, у нее, Марийка, объявилась. По поварскому еще училищу. Почти в центре живет, на Шаболовке. Проверили, конечно. Действительно, прописана там какая-то Марина Петровна Вершинская, но соседи почему-то ее почти не видят. А чаще бывает там некто, ну, назовем его Иван Петрович Сидоров. Дальний вроде бы родственник этой самой Марины. Как выглядит? А как примерно я. Крепкий, средних лет, не пьет, тихий, никого не водит. Короче, круг замкнулся, а окончательного ответа нет. Лажа тут какая-то, нутром чую.

– И чего же ты ждешь? – вроде бы удивился Никольский. – Давай ее вместе спросим. Неужели ты думаешь, что двоим таким опытным мужикам, как мы с тобой, Наташка сумеет мозги запудрить?

– Сам, честно скажу, не хотел. А так давай. Вот она сегодня из Москвы вернется – и спросим.

«Крепкий» и «тихий» – почему-то отпечатались именно эти два слова. Никольский задумался и подтвердил:

Ну не ночью же за ней бежать! Давай, если ничего не случится, прямо завтра и решим эту загадку. Сразу после завтрака... Ну а еще чего знаешь? – спросил хмуро, потянувшись к зажигалке.

– Еще? – В глазах Арсеньича появились бесенята. – А что, очень хочется услышать? Да?

– Не валяй дурака, я серьезно, как друга. – Никольский поморщился, но рот его непроизвольно растянулся в улыбке.

– Ладно, ладно, – успокоил его Арсеньич и взял свой стакан. – Когда мы сегодня уезжали... – Он начал деловито, не торопясь готовить себе следующую порцию джина с тоником, но кроме льда теперь выдавил и бросил в стакан дольку лимона, после чего по-простецки облизал пальцы. – В общем, предупредил я Витюшу, чтобы он в случае чего хватал ее с дочкой в охапку и волок сюда. Он пока еще там... Звонил ее мужик, интересовался, как дела, она сказала, что его фирма, как он и договаривался, продлила ему командировку на две недели. Судя по голосу, он был очень рад. Передал привет Алене и повесил трубку. А та весь день проболталась в парке Горького с компанией наших. Ну там-то все в норме было, Сережа докладывал. Проводил ее на троллейбусе до самого дома. Его сменил Игорь...

– Что бы я без тебя делал... – покачал головой Никольский. – А вы что, уж не «клопа» ли там залепили?

– Обижаешь, начальник, – усмехнулся Арсеньич. – Витюша ведь у нас обаяшка, Татьяна ему сама тут же все и выложила, просто так, за красивые глазки. Ладно, не бери в голову, мы делаем то, что положено, ты меня знаешь. Конечно, мой совет тебе не нужен, но, будь я на твоем месте, я б за две-то недели... О-го-го, сколько бы глупостей натворил! Да каких! Ну а если серьезно, тут сам думай...

– Угу, – кивнул Никольский.

– Да-а, – протянул Арсеньич. – Но лучше бы ей, конечно, сюда. И Алене тоже. У этой до начала занятий еще целая неделя, а в деканате сказали, что их, вернее всего, в начале сентября на картошку пошлют. В Дмитровский район. Я знаю. Бывал в Рогачеве, водка там прескверная. Да и погода сейчас стоит дерьмовая. Надо бы ее под рукой держать, мне силы разбрасывать сейчас совсем ни к чему. Ты бы поговорил, а?

– А кто ж меня станет вот так сразу слушать?

Ну ладно, что-нибудь придумаю.

6

Утро началось как обычно. Пробежка, зарядка на свежем воздухе. Потом Никольский покидал гирю в спортзале и сделал с короткой передышкой две стометровки в бассейне.

Завтракали вдвоем с Иваном Арсеньевичем в служебке, как они называли одноэтажное строение, стоящее напротив дачи и, похоже, тоже не лишенное неких инженерных хитростей и секретов.

Наталья порхала крупной такой бабочкой и вовсю сияла отмытыми крылышками. Наблюдая за ней, Никольский подумал, что влюбленность воистину преображает человека. Исчезли без следа привычные Наташкины грузноватость и мешковатость, и нос вроде сразу стал нормальным, ну а уж как плоть в ней играла... Вполне достойная внимания стала вдруг девушка-то.

В общем, никакой загадки тут нет, и разговор сейчас пройдет безо всякой натуги. Намудрил чего-то Арсеньич...

Внезапно в работающем в углу телевизоре суровый голос диктора прервал какой-то детский мультик и сообщил, что по всем программам в ближайшее время будет транслироваться передача первого общесоюзного канала.

Никольский с Арсеньичем быстро переглянулись и одновременно встали из-за стола, не закончив завтрака. Все дела, включая Наташкины метаморфозы, сразу отошли на задний план.

Никольский вернулся в свой кабинет, на связь, а Арсеньич отправился к своим орлам.

Телевизор, время от времени прерываясь на краткие повторы о скором сообщении, продолжал показывать какую-то муру. Но вот, наконец, передача прервалась. Диктор стал читать «Обращение к советскому народу», которое, как оказалось, было подписано еще вчера, в воскресенье. И вчера же образовался Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР. Значит, Горбачев уже отстранен от власти, скорее всего арестован, хотя и говорят, что по состоянию здоровья. Но у нас так всегда говорили и, вероятно, еще не раз говорить будут.

Следом зачитали указ, которым вице-президент назначал сам себя исполняющим обязанности Президента страны – и смех и грех. Ну кто ж из бывших комсомольцев его не знает? В свое время проворовался, будучи «на комсомоле», откуда его вытащили буквально за уши, потом секретарствовал в придворном ВЦСПС и, наконец, попал в окружение Горбачева. Пьяница и, рассказывали, большой бабник. Нарочно себе такую клоунскую аттестацию не придумаешь...

Так, значит, вот кто нами отныне руководить будет?! Интересно, куда они все смотрели, эти Сучковы и иже с ними? Кто ж поверит такой «могучей силе»? Бред какой-то...

А потом начали читать «Заявление советского руководства», «Обращение к главам государств и правительств и генеральному секретарю ООН». И все это было подготовлено и подписано еще вчера, втайне от государства, от народа. Почему?..

Да и речь-то о чем, собственно, идет? О стабилизации, о преодолении в обществе конфронтации, хаоса и анархии. О кризисе. О нормализации социально-экономической жизни. Ничего ж нового! Каждый Божий день с утра до вечера об этом по всем программам и волнам талдычат.

Так что же все-таки произошло? Если это переворот, то какой-то очень уж странный. А правильнее – никакой. Значит, либо это очередная показуха, либо вуаль, под которой вызрел очень серьезный нарыв, и он мог, наконец, прорваться.

Странное ощущение: нет опасности. А душа не приемлет. Будто грубую ложь чувствует, хотя после каждой произнесенной диктором фразы сам собой напрашивается ба-а-льшой вопрос!

Ну а если наложить теперь все сказанное на предупреждение Сучкова, то что мы имеем?

– А имеем мы... – сказал вслух Никольский, глядя через окно на двор, где Арсеньич построил в шеренгу два десятка ребят в камуфляже и, переходя от одного к другому, вероятно, ставил на сегодня задачу. – Имеем мы, значит, серьезнейшую попытку уже государственной и компартийной мафии, что одно и то же, снова забрать чрезвычайную власть в государстве в свои руки. И если до сегодняшнего дня их всех хоть в какой-то мере сдерживало хилое, пустозвонное подобие нашей демократии, ну хотя бы свободы выбора своей судьбы, то с этой минуты преград вообще нет. Делай что хочешь, война дворцам, отнять и поделить, чтоб все досталось лишь узкому кругу угодных.

Так как он там говорил? Мы поглядим, кто был с кем? И это уже, к великому сожалению, не простая дилемма: был не был, это реальная угроза жизни.

Они скажут: этого желают все коммунисты, все, сколько нас – восемнадцать миллионов? Они очень любили митинги в поддержку. Вот и надо начать с того, чтобы хотя бы лишить их этой поддержки. Исключить поголовное «за». Пусть сами выкручиваются!

Никольский взглянул на часы: половина девятого. Боже мой, еще утро, а уже столько событий?

Шапошникова наверняка уже на месте и ее, бедную, колотит от сбывшихся его предсказаний.

Он нажал соответствующую кнопку аппарата, и автосекретарь быстро соединил его с кабинетом управляющего банком.

– Я слушаю. – В голосе Татьяны Ивановны послышался облегченный вздох. – Господи, это вы?..

Удивительная штука человеческая натура. Один звонит другому домой и спрашивает с удивлением: ты дома? Или видит идущего навстречу и все с той же поразительной логикой вопрошает: это ты идешь? Что это, бред? Затемнение мозгов? Логический абсурд? А если все как раз наоборот? Радость от сбывшегося предчувствия.

Вот и она: Господи, это вы... Ну конечно же я, у тебя ж перед носом на определителе телефона вспыхнули цифры моего номера. Значит, не в этом дело. Ты знала, видела, кто звонит, но ты так отчаянно ждала этого звонка, что вместе с глупым вопросом невольно выдала свои чувства.

Таня, – сказал он как можно спокойнее и запнулся, запутавшись во всех этих «вы» и «ты», – слушайте меня внимательно, дорогая вы моя. Соберите через полчасика народ – всех, включая охрану, и объявите им наше общее с вами решение... Надеюсь, общее. Первое: всякую работу с сегодняшнего дня прекратить ввиду того, что мы категорически против введения в стране чрезвычайного положения и ареста Президента. Пусть говорят правду и представляют реальные свидетельства. И второе: лично я собираюсь сразу по приезде к вам, думаю, где-нибудь к середине дня, если обстоятельства не задержат, подать нашему партийному секретарю заявление о выходе из КПСС, поскольку считаю, на основании переданных в средствах массовой информации материалов, что введение чрезвычайного положения инспирировано руководством компартии в первую очередь как протест против демократизации общества и свободы личности. Ну вот примерно с такой формулировкой. Приеду – уточню. Это пока первые мысли. Впрочем, этот второй пункт прошу рассматривать как личное дело каждого. Ибо каждый должен представлять, чем такой протест может грозить лично ему, если мы проиграем. Во всяком случае, попросите Игошина от моего имени постараться сегодня обязательно созвать собрание часикам к двум. Общее для обеих «Нар»... Да, – добавил он после паузы, – хреноватенький, извини, как говорит мой Арсеньич, каламбурчик получился. А знаешь, – он отошел от стола и медленно пересек кабинет по диагонали, продолжая разговор с Татьяной и зная, что чувствительнейший микрофон в телефонном устройстве передает ей отчетливо не только каждое его слово, но и шелест листвы за окном, – еще в добрые старые времена был я знаком с одним крупным военным. Из тех еще, боевых генералов, настоящих. Так вот всякое новое дело свое, фронтовое, как ты понимаешь, он начинал с команды: «Огонь из всех видов оружия! Приеду – или прилечу, в зависимости от обстоятельств, – разберемся». И нередко, когда появлялся, разбираться было уже не так сложно... Вчера, точнее уже сегодня ночью, не спалось. Видно, чуяло сердце. Стал читать Платона. И знаешь, что неожиданно понял? Когда уже произнесен приговор, самое глупое – продолжать цепляться за жизнь, дрожа над ее остатками. Прав Сократ, человек становится смешон сам себе. А есть ли что хуже этого?

Никольский неожиданно представил себе, как сидит сейчас в кабинете Татьяна и, склонив голову над столом, слушает ту чушь, которую он несет. Женщина ждет от мужчины действий, команды: «Огонь из всех видов оружия!» – а вовсе не рефлексий на тему: когда и как следует пить чашу с горькой цикутой. Она мучается вопросом, что делать, а он тут павлиний хвост распускает.

А если ко всему прочему она там не одна?.. Черт возьми, вот стыдобища-то!

Он даже поежился.

– Ну хорошо, – сухо закончил Никольский. – Извини за неуместную лирику. Извиняешь? – И добавил после паузы – Не слышу голоса!

– Милый ты мой, – донесся вздох из динамика.

– Все. Я скоро выезжаю. Жди. И запомни: все, что мы с тобой сделали, сделано правильно.

7

Выруливая на Новорязанское шоссе, «Волга» Никольского буквально наткнулась на бесконечно растянувшуюся колонну БРДМ и БМП – разведывательно-десантных и пехотных машин, неспешно двигающихся в сторону Москвы.

– Рязанские идут. Воронинцы, – кивнул в их сторону Арсеньич.

Он имел в виду рязанских десантников, подчиненных Главкому ВДВ Павлу Воронину, недавнему «афганцу».

– А что он собой представляет? – спросил Никольский.

Паша-то? – усмехнулся Арсеньич. – Нормальный командир. Смелый, дерзкий, сам бывал в операциях, даже когда командовал дивизией ВДВ. Хамит подчиненным, гостеприимен с начальством. Обычные дела.

– Чей он, как думаешь?

– У Паши нюх обостренный. Все, думаю, будет зависеть от того, чем владеет и распоряжается этот ГКЧП. Если у них только манифесты для радио, Паша к ним не пойдет. Но увидим. Думаю, уже до середины дня все определятся, кто с кем. От Ельцина еще многое может зависеть...

Никольский полностью доверял его мнению. В недавнем прошлом десантник, майор, он успел достаточно хлебнуть в Афгане и ушел из армии после тяжелой контузии. Внешне ее последствия проявлялись теперь весьма редко, но тяжелыми припадками, схожими с эпилептическими. С армией было покончено, а вот знания, опыт Арсеньича, его абсолютная приверженность порядку и железная самодисциплина оказались никем не востребованными, никому не нужными. И он сорвался, начал пить, когда его нашел Никольский и в буквальном смысле вернул к жизни. То есть вернул ему этот смысл.

А когда Никольский только начинал строить эту дачу и были они практически вдвоем, очень много любопытного придумали. Такого, что далеко не всем и по сей день знать дано.

– Ты прямо как граф Монте-Кристо, – восхищенно качал головой Арсеньич. – Тайна на тайне.

– Ничего, – охлаждал его Никольский, – это все нам с тобой когда-нибудь крепко пригодится.

– Арсеньич был щепетильно честен, это Никольский знал твердо. Хотя не лишен авантюрных начал. И это тоже было хорошо. В короткое время собрал и обучил, приспособил к охранной работе полсотни вполне достойных ребят, вышедших из Афгана с разрушенными идеалами и судьбами. А кроме того, в областном институте физкультуры, что расположен в Малаховке, то есть прямо под боком, тоже отобрал десятка два спортсменов, которые были не прочь подработать в свободное от занятий время. Но что сегодня жизнь даже профессионального спортсмена! Полунищенство. Это понимали и сами студенты. И тогда по предложению Арсеньича акционерная компания «Нара» заключила долговременный контракт с фирмой «Аскольд», которая набирала для обучения и подготовки студентов, гарантируя им после окончания школы работу в частных службах охраны. Ну, это последнее было Никольскому вовсе не обязательно, охрана ему требовалась лишь для своих структур, а вот образование соответствующее «Аскольд» обеспечивал, а кроме того, выдавал и персональные лицензии на право заниматься охранной работой и иметь оружие, что в наш непредсказуемый век немаловажно.

Словом, эту проблему Арсеньич решил быстро и по-деловому, поставив все на абсолютно законную основу.

И сегодня утром, сразу после первого же сообщения по телевидению, Арсеньич связался со старшим охраны банка и офиса и дал команду, чтоб никаких митингов и никакой политики. Властям по предъявлении соответствующих документов сопротивления не оказывать, по поводу всех остальных – работа в обычном режиме.

Витюша Степанов доложил: эта чертова непоседа Алена уже с утра, сразу после воззвания ГКЧП, куда-то намылилась со своими подругами. То ли митинговать на Манежной, то ли российский Дом Советов неизвестно от кого защищать. Хоть разорвись ты тут, задал же задачку Никольский.

Арсеньичу не нравилась игра Никольского с Сучковым. Послать бы того сразу и подальше, по-солдатски, – и дело с концом. Сил хватит для защиты. А теперь, когда уже вроде и какой-то странный уговор сложился, отступать будет труднее. И еще сложнее – объяснить причину своего отступления. Нет, пожалуй, не совсем здесь прав оказался Женя. Они уже говорили на эту тему, и не раз. Никольский, в общем, соглашался с Арсеньичем. Но чего-то не хватало для окончательного решения. Теперь-то Арсеньич понимал, что, случись, к примеру, у них с Татьяной это объяснение пораньше, они все были бы сейчас на коне. У Татьяны ум трезвый и бескомпромиссный, когда дело касается серьезных вещей, так ему, во всяком случае, казалось. И скажи она тогда свое веское слово, не было бы наверняка нужды выбираться из добровольно затянутой петли.

Впрочем, именно сегодня Арсеньич, как и Никольский, – тут они шли в своих рассуждениях, что называется, ноздря в ноздрю, как рысаки на скачках, – были почему-то уверены, что всю их дальнейшую судьбу решат ближайшие два-три часа. А остальное, даже если где-то и кровь прольется, будет делом техники. На войне – как на войне, без жертв не бывает.

Но вот Сучков сидит занозой в мозгу и не дает возможности спокойно поразмыслить и оценить происходящее. Будто чего-то не хватает, нетерпение гложет какое-то, возбуждение мучает. Это плохо. Арсеньич привык в самых жестких ситуациях быть предельно сосредоточенным и стараться владеть ими, а не подчиняться им.

Примерно на ту же тему размышлял сейчас и Никольский.

Радио в машине, наверное, в десятый уже раз талдычило одно и то же, и обкатанные, стертые слова о необходимости возвращения к немедленной и всеобщей справедливости, за которыми уже четко просматривалась жажда еще большей, абсолютной теперь уже власти, не вызывали первоначальной мысли: а вдруг они и в самом деле искренни и желают добра? Нет, ничего кардинально нового нельзя было уже ожидать от людей, ни черта не смыслящих в объективных процессах, происходящих в обществе и уже крепко затронувших его глубинные слои. Рецидивы еще могут случиться, вот вроде этого ГКЧП, но поворота в обратную сторону уже не произойдет.

Каков же вывод? Сучков, надо думать, проиграл. И будет стараться выйти из игры с наименьшими потерями, значит, какое-то время неопасен. Гораздо хуже то, что он не забудет своих откровений. Вот этот его страх может привести к непредсказуемым поступкам. И кстати, степень его проигрыша тоже будет зависеть от величины ставки, а одной из карт в этой игре пока является Никольский, иначе говоря, запись их беседы, если таковая действительно велась.

Вчера между уходом Арсеньича и «приходом» Платона полистал Уголовный кодекс, выискивая, на чем его могут прихватить. Нашел, конечно, уголовную статью – 64-ю. Особо опасную, явно отдающую запахом измены Родине. Ну что ж, как говорится, подходяще, если смотреть на это дело с юмором. Черным, разумеется. И соответственно недоносительство об этом важном государственном преступлении на круг выливалось минимум, как он понял, в три года.

Значит, что конкретно инкриминировать – уже есть. Это в том случае, если у Сучкова, как у Наполеона Бонапарта, все ходы-отходы тщательно запланированы и подготовлены. И если, – а это самое главное? – он, Никольский, действительно отважится послать Сучкова в приличном направлении.

Ну-ну, поглядим! Решительности-то нам не занимать.

Но, с другой стороны, кому придет в голову поверить, что первые люди государства и в самом деле способны закатить эдакое представление? Только в больной голове может родиться нечто подобное. А таким больным, известное дело, одно место – у Кащенко. Вот вам и весь сказ.

И поэтому, решил Никольский, кульминация спектакля, судя по всему, должна развернуться где-то в районе российского Дома Советов. То бишь на Краснопресненской набережной. Оттуда, вероятно, и пойдет дальнейший отсчет событий. Если только наши бравые чекисты уже не сделали свое черное дело. Тогда – и это точно – полнейший абзац.

8

Нет, все-таки это был в высшей степени странный переворот. Уже где-то около часа дня Ельцин объявил своим указом, что все решения ГКЧП не имеют никакой силы на российской территории, а затем, забравшись на танк возле здания Верховного Совета РСФСР, объявил всех участников чрезвычайного комитета вне закона. И добавил, что все должностные лица, исполняющие приказы ГКЧП, будут преследоваться по закону.

Но ведь войска-то уже введены в город. Они заняли все пригородные шоссе, стоят на Манеже, на улице Горького. Пока, правда, просто стоят, словно ждут команды. Но будет ли она?

А народ валит на Краснопресненскую набережную, к дому, похожему на огромный дурацкий торт, облитый взбитыми сливками. Кто-то уже сравнил его с американским Белым домом – вроде как центр государства, – но, похоже, если тут и есть какое-то сходство, то только цвета, не больше.

Однако одно дело слышать, а совсем другое – видеть происходящее своими глазами. И поскольку глаза не обманывали, а Никольский с Арсеньичем постарались проскочить на машине через все горячие точки – здесь, в Москве, разыгрывался какой-то злой, неумный фарс. И все в нем – от ареста Горбачева до введения на городские улицы армейских частей – указывало на якобы серьезные намерения одних и полное неприятие этих намерений другими. Толпы москвичей окружали танки и бронетранспортеры, которые никакого страха у населения не вызывали. Однако же если ситуация в дальнейшем пойдет на обострение и если, наконец, вступит в дело извечная российская провокация, то фарс непредсказуемо обернется трагедией. Значит, и решение пока может быть единственным: максимально избегать любых провокаций.

С тем они и прибыли, наконец, в Тушино, в свой офис.

Короткое партийное собрание прошло на редкость спокойно и единодушно. Никольский буквально в трех фразах изложил свой взгляд на события, отношение к политике, проводимой партией и кончившейся сегодняшним ГКЧП, и положил на стол перед Игошиным свое заранее написанное заявление вместе с партбилетом для передачи в райком.

В течение пяти следующих минут постановлением собрания партийная организация прекратила свое существование, партбилеты легли на секретарский стол аккуратной стопочкой, но самое непонятное – ни в чьем взоре не мелькнуло и тени сожаления. Словно сбросили, наконец, ненужную, надоевшую ношу.

На узком совещании руководства компании и банка, куда Никольский пригласил только самых доверенных лиц, он предложил дальнейшую тактику поведения.

Женщинам посоветовал немедленно покинуть свои рабочие места и отправиться по домам. Еще лучше – на дачи, у кого таковые имеются. Помещение опечатать и оставить охрану. Вывесить объявление о временной приостановке деятельности, но при этом о твердой гарантии расплатиться полностью со всеми акционерами и вкладчиками, как только в городе будет наведен порядок. Действиям властей не сопротивляться, а бандитам спуску не давать. А в общем, гори оно все синим пламенем. Не так, конечно, выразился Никольский, а в том смысле, что самое дорогое – люди. А техника вся эта, компьютеры – будем живы, новое купим, если что случится.

Арсеньич ушел инструктировать охрану, а Никольский и Шапошникова остались одни.

Он долго не знал, с чего начать. Встал, прошелся по кабинету, выглянул в окно. Из подъезда выходили служащие.

Пять минут назад Арсеньич рассказывал, как разговаривал с одним приятелем со Старой площади. Там толпа обложила здание ЦК, бьет кирпичами стеклянные вывески, из подъездов разбегаются бывшие аппаратчики, а все урны для окурков и плевательницы на этажах полны партбилетами. Вот уж истинно: чума на оба ваши дома!

Он обернулся к Татьяне и увидел ее вопрошающий взгляд.

– Что хочу предложить, – сказал он, подходя к столу. – Тебе здесь оставаться нельзя. Ты фигура заметная. Должный порядок мы навели – и хватит. Сейчас я отправлю тебя в Малаховку, а позже туда же привезут и Алену. Ситуация, сама видишь, непредсказуемая.

– Но что лично мне может грозить? – возразила она.

Непонятно? – Никольский, словно общаясь с ребенком, покачал головой. – Я теперь главная твоя угроза. Если они на меня устроят охоту, ты станешь их первой добычей. Заложницей. Во-первых, потому, что ты мой банкир, во-вторых – женщина и, в-третьих, – он смешно наморщил нос, – полагаю, как сказал мне вчера Арсеньич, только дураку неизвестно, что я в тебя по уши влюблен.

– Какое странное объяснение в любви. Да еще замужней женщине... Ну и ну! – вздохнула она. – И кто же это все решил окончательно: ты сам или твой друг Арсеньич? Извини, Иван Арсеньевич.

Никольский лишь беспомощно развел руки в стороны.

– А впрочем, чего тебя томить? – Она пожала плечами. – Тебе, вероятно, доложили о звонке из Лондона? – И на его кивок продолжила: – Ну так вот, это была моя инициатива. А твой Витюша вполне тактичный человек, если, конечно, вы там у меня не расположились со своей аппаратурой, как у себя на даче.

– В этом смысле ты можешь быть спокойна.

– А я и не боялась. От тебя у меня деловых секретов нет. Да и быть не может. А наши женские тайны, если они кому-нибудь интересны, что ж...

– Ты не говоришь главного, – перебил Никольский.

– А разве я уже не все сказала? – словно бы удивилась она. – Вот уж воистину, ну до чего вы любите, мужики, все по полочкам раскладывать! Это – туда, а это – сюда, поближе. Ну что тебе еще не ясно, если я сказала: это была моя, а не его инициатива. И он, например, все понял. Поскольку давно догадывался... Это ты не догадывался, а он... Ну что, так и будем переливать из пустого в порожнее?

Нет, нет... – растерянно сказал Никольский. – Подожди... Значит, ты... и я? Ну-у знаешь! – Он яростно потер себе ладонью затылок. – А ведь меня всегда считали асом математического прогнозирования. Я же, оказывается, совершенно обалдел. От собственной же глупости. Простишь?

– Наоборот, – улыбнулась Татьяна, – на всю жизнь запомню. Но мне все равно нужно домой, взять хотя бы самое необходимое. И потом, Алена...

– Она под надежным присмотром, не волнуйся.

– Господи ты Боже мой, – снова глубоко вздохнула Татьяна. – Ну что бы я без тебя делала... А ты?

– Мы сегодня проведем глубокую разведку. Выясним, какую можем оказать помощь. Не этим сопливым, конечно. Словом, пора все, как ты говоришь, действительно разложить по своим полочкам. А потом приеду.

Она встала, обошла стол, приблизилась к Никольскому и медленно погладила ладонями лацканы его пиджака – сверху вниз. Подняла к нему лицо.

– Запомни, если с тобой что-нибудь случится... Нет, я не смогу тебя потерять. Не переживу...

Он взял ее лицо в ладони, наклонился к ее губам...

– До вечера, – наконец шепнул он, оторвавшись от ее губ, – будь, пожалуйста, хозяйкой.

Она, не открывая глаз, кивнула ему в ответ.

9

Если странной можно было назвать всю комедию с объявлением в стране чрезвычайного положения, то не менее странно вели себя, по мнению Арсеньича, и все те, кто примчался, чтобы своей грудью прикрыть Дом Советов.

Какие-то хилые баррикады из беспорядочно наваленных бетонных блоков, торчащие в разные стороны прутья металлической арматуры, пустые троллейбусы с вертикально задранными бугелями, едва чадящие костерки на площади, по всему периметру здания – огромного и нелепого, поскольку десятки его массивных дверей защитить практически невозможно. С дворцом Амина в свое время за пару часов справились, а тут... Курам на смех.

Группы людей мокли под дождем с лицами, полными решимости.

Уже когда совсем стемнело, Арсеньич встретил на одной из лестничных площадок вице-президента России Локтева, одетого в камуфляж и спешившего куда-то в окружении своих охранников. Видно, он «сильно торопился», если, столкнувшись нос к носу с бывшим майором Кашиным, Иваном Арсеньевичем, тут же забыл обо всем на свете, и они, стоя у окна, вспоминали тот злосчастный бой под Хостом в апреле восемьдесят шестого, когда Локтева сняли «Стингером» на малой высоте и он, падая, порвал парашют и повредил позвоночник. Обнаружили его правительственные войска и передали тогда группе майора Кашина, которая и доставила летчика в госпиталь.

– А ты молодец был. И орлы твои тоже были в полном порядке, я ж помню, – говорил Локтев, полуобнимая Арсеньича за плечо.

Приятно было такое слышать о себе, когда уверился окончательно, что все тебя давно забыли, вычеркнули из памяти и даже из списка живых.

– Да ведь и у тебя тоже летчики не горели, – без всякой лести сказал Арсеньич, потому что оставить своих ребят живыми в той проклятой войне было большей доблестью, чем всякие подвиги, описанные московскими корреспондентами, редко когда выбиравшимися за пределы Кабула.

Ты с нами? – наконец сообразил Локтев, который, как оказалось, занимался вопросами само обороны. – Дело в том, что появились, правда не проверенные, слухи, что ночью эту цитадель демократии собираются атаковать. Кто, откуда – ничего не известно. Говорят...

– Ты ж сам видишь, иначе чего б я тут делал. Я ж давно не в армии, по чистой, – усмехнулся Арсеньич. – Это меня мой шеф прислал сюда с ребятами: вдруг, говорит, им, ну вам то есть, помощь потребуется.

– А кто твой шеф? – насторожился Локтев.

– Никольский. Ты о «Наре» слышал? Да не можешь не знать – по телику, поди, не раз видел журавлика нашего.

– Знаю, – коротко ответил Локтев, но Арсеньич понял, что сказано было просто так, для отмазки. Другое, наверное, насторожило сперва Локтева – не со спецназом ли здесь Арсеньич. – Нам вообще-то толковая помощь нужна. Значит, говоришь, есть у тебя люди? Это хорошо. Ты погляди, Иван, тут еще есть наши, собери их, возглавь, ну чтоб людьми себя почувствовали. Пойдем, покажу, где надо бы заслон поставить. Подъездов, скажу тебе, тут до хрена и больше, а народу нет. И с этим делом, – он тряхнул «Калашниковым», болтающимся на плече, – тоже хреново.

– Ну это ладно, – отмахнулся Арсеньич, – мы ж охрана, официально имеем.

Локтев искренне обрадовался. Они спустились в вестибюль, долго плутали какими-то темными коридорами, причем никто, похоже, не знал, куда они и откуда ведут. Наконец Локтев показал место в одном из боковых вестибюлей, где сидели десятка полтора мальчишек, наверное студентов, и на свернутых спальниках или палатках под гитару воинственно пели про Афган. И вообще, чувствовали они себя серьезной силой, сумеющей «удержать рубеж».

– Постоишь здесь, прикроешь? – с надеждой спросил Локтев.

– Нет вопросов. Только на фирму позвоню, чтоб пожрать организовали. Горячего чего-нибудь, а то распустят еще сопли эти «бойцы», а им через неделю на занятия. Арсеньич улыбнулся и подмигнул вице-президенту, увидев, как мгновенно притихли ребята, прислушиваясь к разговору офицеров. – Ну а еще мы там, у себя, приготовили парочку фургонов, сам знаешь, поесть-попить, накидки там от дождя. Ты, Владимирыч, наверху у себя распорядись, чтоб все путем приняли и организовали. А своих хлопцев я сейчас вызову.