Текст книги "Синдикат киллеров"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Обо всем этом и сообщил Никольский узкому кругу своих ближайших помощников. Для себя-то он знал, что нужно делать, но хотел, чтобы его решение нашло поддержку у коллег.

Решение приняли «уклончивое». Не по тому анекдоту, когда старшина, не зная как ответить: что вокруг чего летает – Земля вокруг спутника или спутник вокруг Земли, – ответил уклончиво: а пошел бы ты к такой-то матери. Нет, уклончивое в том смысле, чтобы, дав в общих чертах согласие, не торопить события и не проявлять ненужной инициативы. А каждое поступившее предложение по возможности обсуждать и обсасывать, следуя четким правилам принятия ответственных решений в правительстве. Пока оно не будет доведено до абсурда или в нем не отпадет нужда. Иными словами, уклоняться до последней возможности, поддерживая при этом самые дружелюбные отношения. Обострения сейчас ни к чему.

И вот Сучков позвонил и пригласил приехать к нему в Совмин. На небольшую паузу, выдержанную Никольским и долженствующую изображать незаданный, но логичный его вопрос, отреагировал с некоторым раздражением. Дела, мол, такие, что по телефону не объяснишь. Поэтому... и так далее.

Никольский поехал.

Черная «Волга», на которой он ездил из принципиальных соображений, побывала в руках опытных мастеров, обрела форсированный шестицилиндровый двигатель, мощную подвеску и вообще стала нутром своим напоминать легендарного «Карла» из ремарковских «Трех товарищей». Не привлекала она к себе и излишнего внимания. И это хорошо. В настойчивой рекламе нуждалось дело, а не его хозяин.

Встретил Никольского Василий Кузьмин, причем так, будто они были знакомы Бог весть сколько лет, радушно пожал руку и молчаливым жестом пригласил к лифту.

Сучков отодвинул в сторону какие-то бумаги, сложенные в красной папке, поднялся из-за стола, отсвечивающего блеском полуденного солнца, и неторопливо пошел навстречу. Дождавшись, когда Кузьмин вышел и аккуратно прикрыл за собой двустворчатые двери, рукой указал на стул у торца длинного стола для заседаний и сам сел напротив, сложив перед собой ладони лодочкой. С испытующей ускользающей улыбкой взглянул на Никольского и многозначительно – специально для гостя – обвел глазами стены огромного кабинета, отделанного под орех.

Намекает, что здесь все прослушивается и, значит, надо понимать, никакой доверительности? – так понял ситуацию Никольский и, свободно откинувшись на спинку стула, положив нога на ногу, приготовился слушать.

– Я не буду возвращаться к сути нашего недавнего разговора, или, если быть до конца точным, договора, не так ли, Евгений Николаевич? – негромко в противной манере высокого начальства, привыкшего, чтобы его речам чутко внимали, начал он. – Скажу о другом: мы стоим на пороге поистине величайших событий. О них вы узнаете со дня на день. И, памятуя о нашем взаимном уговоре, прошу ничему не удивляться. Мы должны быть вместе, как, – он сжал пальцы в кулак и взметнул его над столом, – ну вот так примерно.

О чем я хотел вам сказать... Только прошу вас, Евгений Николаевич, отнеситесь к моему сообщению максимально внимательно и ответственно. А я, в свою очередь, постараюсь быть предельно кратким и изложу лишь наиболее острые проблемы и наши соображения на этот счет в тезисном виде. – «Наши» – это слово он произнес как бы походя, однако не преминул и подчеркнуть интонацией. – Вы не обыватель, не читающий газет и живущий исключительно своими удовольствиями. Не ребенок, чтобы не видеть и не понимать происходящего вокруг. И далеко не дурак, простите за это слово, чтобы также не знать, к чему идет, а точнее, пришла наша страна.

Мы, я имею в виду нашу великую державу, сейчас в буквальном смысле висим над пропастью. Говорю вам как досконально информированный человек. Политические авантюристы – вы, конечно, догадываетесь, о ком речь, – сделали уже все, чтобы окончательно развалить Советский Союз, и теперь готовы захватить государственную власть любой ценой. Все их клятвы у знамени, под знаменем и так далее, проявить максимум заботы о процветании Отечества оказались, как показала практика, пустым блефом. Народ окончательно потерял всякое уважение и доверие к власти.

Кризис власти губительнейшим образом сказался на экономике. Рыночный хаос, центробежные тенденции и разрыв хозяйственных связей обернулись полным разрушением народнохозяйственного механизма. Результатом этих действий может стать лишь глубочайшая инфляция, полное обнищание населения и – голод. Дальнейшее вы сами можете себе представить. Еще шаг, полшага – и, как излагает история нашей партии, которую вы, надеюсь, не бездумно зубрили, – стихийный рост массового недовольства, затем взрыв и... – Он долгим и значительным взглядом уставился в окно.

Итак, беззаконию и авантюризму во всех его проявлениях, мы считаем, – снова отметил Никольский ударение на «мы», – должен быть положен конец. Вы хотите меня спросить, кто это берет на себя смелость для столь решительных и бескомпромиссных заявлений? Отвечаю: есть такие силы. И они намерены навести, наконец, должный порядок в нашем доме. Причем сделать это безо всякого экстремизма и политических репрессий. Все должно быть абсолютно законно и соответствовать воле народа, высказанной им на всесоюзном референдуме. И поэтому очень важно, чтобы конкретные действия подлинных патриотов получили правильную и, хочется надеяться, благожелательную оценку всех тех, кто стоит сегодня у руля экономики, финансов, культуры и так далее. Скажу больше. Практически все силовые структуры также поддерживают тезис о наведении в стране должного порядка. Запад? Полагаю, что ему жесткая стабилизация в нашей стране только на руку: представьте себе, чем им грозит развал мощнейшей в мире ядерной державы! Они же этого боятся как черт ладана.

Вот, собственно, и все, дорогой Евгений Николаевич, о чем я хотел с вами побеседовать. – Он вздохнул и, поломав «лодочку», положил ладони на полированный стол. Будто припечатал. А острые его глаза-буравчики из-под насупленных бровей между тем так и сверлили Никольского. – И еще, если позволишь, – неожиданно перешел он на доверительное «ты», – один только дружеский совет, Женя. Когда ты услышишь по телевизору или радио эти же слова, ну ты понимаешь, я не о форме, о сути, не удивляйся. Тем более что для выводов у тебя уже было время. Лично я очень рассчитываю на тебя. Надеюсь, до скорого!

Сучков издал рыкающий звук, как бы ставя логическую точку, и поднялся из-за стола. Встал и Никольский.

Первой его реакцией была мысль: Сучков сошел с ума. Нет, все в его речах было логично и фактически верно. За исключением основного посыла. И эта ошибка приводила к трагическому результату. Они что же, действительно замыслили государственный переворот?

И другая мысль вдруг осенила Никольского. Какая связь между подслушивающими устройствами, установленными КГБ в этом кабинете, и столь поразительной, даже нелепой откровенностью хозяина его? Вероятно, им вовсе и не нужно было фиксировать его ответы, возражения, если таковые найдутся, и вообще реакцию на услышанное. Достаточно просто запротоколировать его присутствие в кабинете и сам процесс передачи одного доверенного лица другому сверхсекретной информации. Если это так, то они своего добились без всяких затруднений.

Больше того, они все настолько охамели и до такой степени уверены в своей силе, что даже не сочли необходимым узнать его точку зрения.

Но вообще-то что для них значит согласие или несогласие Никольского? А вот что. Как бы ни сложилась дальше ситуация, он со своим неосторожным идиотизмом отныне повязан с ними круговой порукой. Элементарная воровская этика. И что бы теперь ни случилось, его растерянность будет, в зависимости от желания, истолкована двояко: и как недоверие и молчаливое неприятие, если появится нужда устранить Никольского, чтобы забрать его дело в сдои руки, и... суровое предупреждение, что молчание – действительно золото. Но куда он мог побежать со своими знаниями? Кого предупредить о надвигающейся смертельной опасности для всего общества? Да и кто бы ему поверил?..

2

Ехал в свой офис Никольский в полном смятении чувств.

Сегодня шестнадцатое августа, пятница. Один Президент отдыхает в своем персональном дворце в Форосе. Другой, поди, готовится к разминке на теннисном корте. Словом, идеальные условия для выступления экстремистов.

Шофер, зная, что Никольский в дороге любит слушать музыку, включил радио. Играла гитара, и голос известного барда повторял грустные слова припева: «Пора подумать о себе... пора подумать о себе...»

Мудро, решил и Никольский, понимая, что иного выхода у него сейчас, в сущности, не имеется.

Чем больше размышлял он над услышанным в кабинете Сучкова, тем более шаткой казалась почва под ногами. Не о деньгах своих сейчас беспокоился он. Конечно, в банке в настоящий момент имеются деньги, но они представляют собой лишь однодневный запас, а сумма не превысит, пожалуй, половины миллиарда. Тех, что необходимы для постоянных расчетов с вкладчиками и акционерами. Не так уж и велика сумма: в десятке мешков уместится. Эти деньги – не проблема, их можно вывезти, спрятать, сделать с ними что угодно.

Хуже другое: они практически не оставили ему времени. Если в запасе еще имеются два-три дня, что в условиях нынешних межбанковских операций полный, как говорится, абзац, то можно успеть лишь конвертировать рубли через биржу и через систему «Свифт» перевести на валютные счета в банки Парижа и Никосии. То есть спасти лишь то, что числится на расчетном счете.

Но ведь основные средства вложены в контракты. А это означает, что все деловые, финансовые связи могут в одночасье рухнуть, развалиться. Неугодные фирмы будут мгновенно уничтожены. Угодные же, разделив доход между заинтересованными лицами, объявят себя банкротами.

Нет, в этой стране – Никольский с редким для него чувством крайнего раздражения повторил даже вслух «этой», чем вызвал настороженное движение головы сидящего впереди Арсеньича, – никакие нормальные и честные дела невозможны...

Чтобы избежать катастрофы, под которой Никольский понимал вполне реальную экспроприацию и ликвидацию коммерческих банков в случае государственного переворота, придется, решил он, воспользоваться грязным – ну да, разумеется, грязным, но вечным опытом других, раз нет иного варианта.

Поднявшись к себе на второй этаж, в офис акционерной компании «Нара», он позвонил по внутренней связи управляющей банком Татьяне Ивановне Шапошниковой и попросил ее зайти.

«Нара»-банк занимал весь первый этаж бывшего здания ПТУ, закрытого еще два года назад, в самый разгар перестройки, по дурному повелению не то префекта, не то супрефекта, словом новорожденного районного начальства.

Короче, найдя это бесхозное и, по сути, ничейное помещение в Тушине, Никольский за взятку, причем вполне приличную, снял это помещение в аренду. Пока до конца века. Так вот удалось. Абсолютная юридическая безграмотность. Грамотны они только тогда, когда деньги в собственном кармане считают. Тут не могут ошибиться.

Татьяна Ивановна, несколько суховатая внешне, статная женщина сорока с небольшим лет, с темным узлом волос, чуть задетым серебряными нитями, с густыми, черными же бровями, сходящимися к прямой линии лба и носа, она явно напоминала своим обликом одну из представительниц славного семейства Афродит и по части родительской крови определенно имела касательство к знойному Средиземноморью. Однако темперамент у нее был сугубо нашенский, российский. Словно кто-то нарочно погасил пламя, которое наверняка должно было бушевать под этой матовой кожей. Спокойная, даже медлительная в словах и поступках, всегда уравновешенная до неприятных временами сухости и педантизма, она тем не менее оказалась незаменимым помощником Никольского в его нередко рискованных банковских операциях.

Собственно, такой ее он сотворил сам. Подыскивая себе опытного финансиста, Евгений Николаевич обошел немало солидных организаций, расспрашивал, узнавал, присматривался к людям. Он исповедовал для себя один принцип: если хочешь сделать человека преданным и верным себе до конца, будь с ним всегда на равных, но плати так, чтоб никто не смог заплатить ему больше, избавь его от денежного соблазна.

Татьяну Ивановну он нашел среди преподавателей на курсах повышения квалификации банковских служащих. Он положил ей фантастическую зарплату, купил и обставил трехкомнатную квартиру – она была замужем, имела двадцатилетнюю дочь-студентку и жила в двух комнатах коммуналки, – прикрепил к ней постоянный служебный автомобиль и приставил охрану, которую лично подготовил Арсеньич.

Татьяна Ивановна сама уже подобрала штат толковых работников. Их было немного, едва ли более полутора десятков человек, но работа шла четко.

Никольский ни во что не вмешивался. Шапошникова же облекала самые фантастические и рискованные его прожекты в наиболее приемлемые финансовые формы. И этот деловой тандем – председателя правления компании и управляющего банком – их обоих вполне устраивал, поскольку предложения, исходящие от них, в первую очередь устраивали также и членов правления «Нара»-банка, подобранных с умом и дальним прицелом.

Рискованное время, непредсказуемая страна, – отчего же не быть и банковской игре на грани фола? Если ты не знаешь, о чем думает сейчас, приветливо глядя тебе в глаза и дружески пожимая руку, сам глава государства... какие уж тут правила! Пожалуй, единственное: не воруй в наглую. Что Никольскому было чуждо.

3

Татьяна Ивановна вошла в кабинет, молча посмотрела поверх изящных прямоугольных очков на Никольского и так же молча села в кресло у приставного столика.

Евгений Николаевич поднялся из-за стола, подошел к двери и открыл своим ключом вделанную в стену возле дверного косяка бронированную крышку.

Шапошникова внимательно наблюдала за ним. Это он включал собственного изобретения систему охраны, которая полностью блокировала кабинет от любых прослушивающих устройств извне. Он щелкнул тумблером и нажал кнопку, после чего в утопленной в бетоне коробке зажглась крохотная сигнальная лампочка. Захлопнув крышку, Никольский подошел и сел напротив Татьяны Ивановны, буквально лоб в лоб.

По ее даже самой первой реакции на его рассказ о сегодняшнем посещении Совмина и беседе с Сучковым он понял, что мыслят они, как всегда, в одном направлении.

Еще только начиная совместную деятельность, Никольский предложил Шапошниковой все без исключения финансовые документы записывать на дискеты, которые должны быть не доступны никому, кроме них двоих. Теперь эта предусмотрительность, чувствовал Никольский, обладавший, по собственному мнению, обостренной интуицией, могла оказаться далеко не лишней. И часть документов, которые при настойчивом желании заинтересованных лиц можно истолковать двояко, исходя из намерений, не грех было бы ликвидировать. Мало ли что может случиться? Пожар, ураган, взрыв, всемирный потоп, налет пьяной толпы наконец, жаждущей немедленных дивидендов...

Никольский иронически кривил губы, выдвигая одно за другим предположения о неожиданных природных катаклизмах, как правило заранее запрограммированных в России. Ко всему, даже самому невероятному, надо быть постоянно готовым. Кого у нас Бог-то бережет? Вот именно – береженого.

Внимательно выслушав все его предположения, Шапошникова заметила, что он может полностью положиться на ее опыт и преданность. Вот так, несколько высокопарно, хотя и совершенно искренне, имела обыкновение выражать свои мысли Татьяна Ивановна, женщина с великолепным греческим профилем и выпуклыми чувственными губами. Ах, кабы не эта ее подчеркнутая сухость, не ледяные глыбы в тех местах, где мужская ладонь должна бы ощущать пылающие Везувии, цены б ей не было! Как женщине, а не только управляющей банком. Что совсем не одно и то же...

И еще попросил Татьяну Ивановну Никольский быть с ним отныне на постоянной связи, добавив, что Арсеньич в этом смысле предпримет соответствующие меры. Едва заметная улыбка скользнула по ее губам: Шапошникова увидела, что шеф всерьез озабочен ее безопасностью, хотя и старается облечь это в форму повседневных рутинных действий.

– А как ваши домашние? – преувеличенно внимательно глядя на свои пальцы, сцепленные в замок, спросил Никольский.

– Муж, как обычно, где-то в Англии. По делам своей фирмы. А дочь? Болтается с друзьями. – Она вздохнула. – Скоро занятия. Последние деньки.

– Послушайте, – решительно начал он, но будто скис и продолжил, не поднимая на нее глаз: – Может быть, вам с ней...

– Не знаю. Не уверена, – тихо сказала Шапошникова. – Но я подумаю. Спасибо.

И снова губы ее, помимо воли, тронула легкая улыбка, осветившая сразу все лицо.

– Надеюсь, – тут же добавила она, поднимаясь, может быть, для того, чтобы замаскировать свои чувства, которые невольно выдала эта неуместная улыбка, – нас не ждет судьба «Зодиака»?

Никольский понял, на что она намекала. Тот широко разрекламированный коммерческий банк выбросил на рынок свои акции, объявив совершенно фантастические процентные ставки – до шестисот процентов годовых, не имея, однако, даже соответствующей лицензии. Естественно, идиотов нашлось немало, тем более что и широкая реклама шла по государственным каналам, как же не верить? А в государстве с неконтролируемой и потому непредсказуемой финансовой политикой «Зодиак» собрал в короткий срок несколько миллиардов и в буквальном смысле слова растаял во мраке окружающего космоса. Деньги же вкладчиков были заблаговременно переведены на валютные счета загранбанков. Чьи? До сих пор неизвестно, хотя год прошел.

Задавая этот вопрос, Шапошникова в шутку интересовалась, не желает ли и он, Никольский, повторить трюк Ашота Геворкяна – бывшего основателя бывшего «Зодиака», по слухам, проживающего ныне в Нью-Йорке. Нет, успокоил ее Евгений Николаевич, не желает. Гораздо сложнее предугадать, какая судьба ожидает державу, которая и понятия не имеет о грозе, готовой разразиться над ее несчастной головой.

Татьяна Ивановна еще раз внимательно и строго поглядела ему в глаза, вздохнула и пошла к выходу.

Никольский уставился ей вслед. Строгии деловой костюм – темно-синий, в тонкую белую полоску – демонстрировал ее фигуру, будто только что сошедшую со страниц «Вог» или «Бурды». А стройные, подчеркнутые высокими каблуками и обрезом юбки возле колен ноги несомненно принадлежали молодой спортивной женщине, и уж никак не сорокалетней финансистке.

– Татьяна!.. – неожиданно для себя окликнул Никольский, и она, будто давно ожидая этого восклицания, так резко обернулась, что у него застряло в горле все, что он собирался только что сказать.

Она затворила приоткрытую уже дверь и в ожидании сняла очки, теребя дужки в пальцах. Тогда он поднялся и пошел к ней. Она шагнула навстречу. И так получилось, что они невольно сошлись почти вплотную.

Тяжелый узел волос оттягивал ей голову назад, и поэтому, чтобы взглянуть Никольскому в глаза, ей пришлось запрокинуть лицо. Он осторожно взял ее за плечи и привлек к себе.

– Я бы хотел... – начал он негромко. – Я очень боюсь за вас. И хочу быть абсолютно уверен, что... Вы меня понимаете?

Он глядел на нее в упор и заметил вдруг, что в глубине ее черных зрачков вдруг вспыхнули крошечные свечечки. Она шевельнула плечами, осторожно освободилась от его рук и отошла к окну. Не глядя на него, сказала:

– Я все понимаю... Конечно, я могла бы... За все, что вы для меня делаете... Но я не уверена, что моя благодарность доставит вам хоть немного радости.

– Тань... – хотел вмешаться он, но она остановила его предостерегающим жестом ладони.

Сейчас я закончу. Вы знаете, Евгений Николаевич, женщины... – уж так нас Бог устроил, – мы все видим и все понимаем. Все чувствуем... Я ощущаю ваш взгляд на себе, даже когда вы на меня и не смотрите. Чувствую затылком, спиной, ногами понимаете? Я кляну себя, но это какое-то наваждение... Подождите, помолчите. Вы меня окружили со всех сторон какой-то... аурой своей, что ли. И что бы ни происходило, я повсюду ощущаю ваше присутствие. Наверное, это плохо, потому что у меня семья. Какая бы она ни была, но семья же. И есть обязанности. Но это наваждение!.. И чем больше я об этом думаю, тем крепче зреет уверенность: если я и смогу избавиться от наваждения, то только одним способом – лечь в ваши объятия. Может быть. Не торопите меня, не гоните лошадей...

– Никакой я не колдун, – отозвался Никольский. Подошел к ней и оперся обеими руками на подоконник.– Но когда я вижу вас... Или думаю о вас... У меня в груди становится горячо. Но я самый обыкновенный трус, который боится обжечь руки о ваш холод. Вот и все, милая вы моя.

– Так просто, – вздохнула она, и уголки ее губ грустно опустились. А потом лицо ее вдруг вспыхнуло, и она, ухватив его за лацканы пиджака, уткнулась лбом в его грудь. А он опустил губы к ее темени и ощутил нежный, слегка пьянящий запах лаванды. Эх, лаванда... горная лаванда...

– Я действительно беспокоюсь за тебя, – хрипло проговорил он, машинально перейдя на «ты». – А благодарность – зачем? Мне бы просто, чтоб ты была рядом... А муж...

– Это не твой вопрос, – сухо сказала она, отворачиваясь.

– Я живу один. В Малаховке.

– Знаю. Все про тебя знаю. И личный телефон, и адрес... А сейчас дай мне уйти спокойно. Я скажу сама, когда буду готова к этому. Прости.

Никольский посмотрел, как захлопнулась за ней дверь. Потом поднял свои ладони и с удивлением почувствовал, что они горели огнем. Вот ведь как, а ты – льдины, айсберги!

4

В конце субботнего дня, уже в темноте, во двор «Нара» – банка въехал бронированный автомобиль. Четверо одетых в камуфляжную форму молодых людей с автоматами Калашникова, укороченного десантного образца, вынесли под присмотром Арсеньича несколько тяжелых опломбированных мешков и погрузили их в кузов. Забрались туда сами и закрылись изнутри. Арсеньич сел рядом с шофером, и машина в сопровождении черной «Волги» понеслась в сторону кольцевой дороги.

Полтора часа спустя бронеавтомобиль въехал в открытые ворота дачи Никольского и подкатил почти вплотную к широкой бетонной лестнице на веранду.

Арсеньич, не вылезая из кабины, достал из нагрудного кармана небольшой пульт, похожий на дистанционный телевизионный переключатель программ, направил его на угол лестницы и нажал одну из кнопок. Через мгновение огромная бетонная, обшитая деревом лестница стала бесшумно подниматься наподобие авиационной аппарели. А через минуту под ней открылся просторный пандус, ведущий в слабо освещенный подвал, и бронеавтомобиль съехал по нему в темноту. Лестница же, повинуясь новому сигналу, плавно опустилась на место.

5

Воскресенье, вопреки предчувствию Никольского, тоже прошло спокойно. Многоканальный радиоприемник в его машине не выключался ни на минуту. Но тревожных сообщений ниоткуда не поступало. А сам он между тем успел смотаться во Владимир и окончательно договориться с директором тракторного завода о компьютеризации заготовительных цехов. Заказ был выгодным и перспективным. И Никольский считал, что под него стоило выделить соответствующий кредит в своем банке.

Вернувшись под вечер домой, прослушал записи телефонных звонков, отметил в своей электронной записной книжке, по каким из них и какие продумать решения, и выключил систему. Увы, того звонка, на который он жаждал откликнуться немедленно, не было.

Он пробежал дистанционным пультом по программам телевидения, но всюду показывали какую-то чушь, наверное, нарочно, чтоб народ в воскресенье не в ящик глядел, а занимался домашними делами. Ненадолго задержался на программе «Время», где примелькавшиеся уже демократы типа попа-расстриги Федора Якушкина яростно поливали жидким дерьмом союзный договор, похоже действительно мертворожденное горбачевское дитя. Надоело. Все давно осточертело. Не делом люди занимаются, а удовлетворением собственных амбиций. Причем каким-то мстительным удовлетворением. Вот раньше вы меня и на порог не пускали, а теперь я вам все покажу, прямо отсюда, хоть с кремлевской трибуны, хоть с такой же из Дома Советов, что я хозяин и что хочу, то и наворочу.

На днях появилась нужда поговорить с бумажниками. Оказалось, что две трети нашей российской бумаги уже предназначено для вывоза за границу. По бросовой цене. А то, чем пока владеют бумкомбинаты, продается по таким сумасшедшим ценам, что, вероятно, отечественному газетно-журнальному делу в самое ближайшее время грозит элементарная голодная смерть. Никольский прекрасно знал, чьих это рук дело. Мирзоева и компании.

Или такой вот вариант, уже из другой отрасли. Недавно, месяц, что ли, назад, в Новороссийске образовалась частная судоходная компания «Бригантина». Кто владелец? Да конечно же Антон Тарасюк, недавний заместитель министра судостроения.

Никольский дал команду проверить, кто вошел в правление, и что же? Разумеется, Молчанов, а значит, практически вся волжская нефть и химия. Бандит из бандитов. Ну как можно представить себе, чтобы в богатейшей нефтяной Татарии не имелось своей переработки? Зачем ее нефть нужно везти куда-то аж на Кавказ и там перерабатывать? Недомыслие? Преступление? А вот так! Потому что это невыгодно и, следовательно, не нужно Молчанову. И никакой прежний обком, никакие нынешние власти, включая самого Президента, не в силах справиться с Молчановым.

Знал Никольский, за что и как посадили в свое время строптивого директора Ново-Камского комбината, не нашедшего общего языка все с тем же Молчановым. Много фамилий и фактов хранится в электронной записной книжке. И конечно, знают об этом и Молчанов, и Мирзоев, и Дергунов, и прочие, с кем пересекались пути Никольского и кто хотел попробовать прокатиться на нем. Известно ведь, чем окончились их первые попытки: еле ноги унесли, крепко их дело АНТа напугало. Но, вишь ты, пришли в себя, снова на сладенькое потянуло.

Но помнят. Подобный пассаж не забывается. Самого Сучкова перед собой выставили: в голову «свиньи», как крестоносцы. Но ничего, найдется и на вас Вороний камень.

Чувствуя подкатывающееся к горлу раздражение, Никольский вырубил телевизор с его митинговым кретинизмом, бросил пульт на письменный стол и достал из кармана другой – миниатюрный.

Одна из секций книжного стеллажа, занимавшего целую стену кабинета, легко повернулась на девяносто градусов, открыв вход на круглую площадку винтовой лестницы. Захватив со стола сигареты и зажигалку, Никольский стал на площадку, и секция тут же вернулась на свое место.

По крутой железной лестнице он спустился в узкое подвальное помещение с гладкими железными стенами, без признаков каких-либо дверей. Снова нажал на кнопку, и узкая торцевая стена беззвучно и полностью откатилась в сторону. И сразу оглушил шум, ворвавшийся в эту шлюзовую пустоту.

Никольский вошел в огромный подземный зал и слегка сощурился от слишком яркого света, заливавшего все вокруг. Часть зала, отгороженная стенкой из прозрачного бронированного стекла, была приспособлена под тир, и там стреляли по мишеням несколько человек, одетых в легкую спортивную форму. Рядом, на большом спортивном мате, отрабатывали броски, приемы защиты и нападения крепкие молодые люди в самбистских куртках. В стороне справа, там, где были собраны различные спортивные снаряды, двое коротко стриженных атлетов «качали» мускулы.

В противоположной стороне, также отделенной прозрачной стеной, были расположены душевые кабины, столы для массажа и всякие медицинские приборы. И, наконец, всю правую, неспортивную сторону второй половины зала занимало жилое помещение. Там стояли армейские двухъярусные кровати, рассчитанные на три десятка человек, автономная кухня, столовая с общим столом, холодильники и бар со множеством безалкогольных напитков.

В экстремальных обстоятельствах здесь можно было бы продержаться довольно длительное время.

Из тира вышел Арсеньич в белых в обтяжку спортивных трусах и майке, отчего его богатырский торс, покрытый курчавыми волосами, казался еще массивнее. Бросив на стол наушники и пистолет, он вразвалку подошел к Никольскому и вопросительно вскинул подбородок.

– Пока тихо, – пожал плечами Никольский. – А где Витюша, не вижу?

– На связи.

Никольский кивнул.

– Надо поговорить? – спросил Арсеньич.

Никольский задумчиво пожевал губами, оглядел пространство вокруг, шумно потянул носом. Остался доволен: запах пота исходил лишь от стоящего рядом Арсеньича. И больше никаких иных запахов не было: вентиляция работала отлично.

– Ты ничего не заметил? Пока? – Никольский пристально поглядел в глаза помощнику.

– Кое-что есть.

– Например? Ты о...

– Ага, – кивнул Арсеньич, – о ней.

Никольский задержал дыхание, чтобы успокоить заколотившееся сердце.

– О Наталье, – мрачно добавил Арсеньич.

– Та-ак, – протянул Никольский, с облегчением освобождая легкие. – И что же?

Жень, пойми меня правильно, – слегка заикаясь и называя Никольского по имени, доверительно, что всегда выдавало волнение Арсеньича, сказал он. – Женщина есть женщина. Другими словами, слабый пол. А временами – очень слабый. Сам знаешь, мужиков у нас всегда хватает. Эти наши областники-инфизкультовцы, которые живут в малаховском общежитии, к своим девкам-физкультурницам постоянный и открытый доступ имеют. У них забот по этому делу нет. Моим ребятам, конечно, похуже, но я знаю, они тоже не монахи. У каждого кто-то имеется, а у кого и по две. Известно. Поэтому на Наталью, по моим наблюдениям, до сих пор никто не претендовал. И уговор такой был, да и интерес, сам знаешь, невелик. Но вот некоторое время назад...

– Давно?

– Считаю теперь, с месяц тому...

– Месяц, говоришь? А что же у нас такое было?

– А гости ж дорогие.

– Во-он ты о чем! – вскинул брови Никольский и взял Арсеньича под локоть. – Ну что ж, раз такое дело, пошли-ка, брат, ко мне.

– Сейчас, – Арсеньич растопыренными пальцами провел по груди, – ополоснусь только. А с ребятами как? Я полагаю, пусть отдыхают, ужинают. Я бы их тут сегодня оставил, а?

– Распорядись, – кивнул Никольский и отправился к себе.

...Арсеньич вошел в кабинет минут через десять, умытый, свежий, пахнущий хорошим одеколоном и, как всегда, собранный в кулак. Никольский сидел на полукруглом диванчике в углу кабинета, возле открытого бара. В пепельнице тлела сигарета.

– Давай, – кивнул Арсеньичу.

Тот подошел, сел рядом, достал высокий стакан и, смешав в нем джин с тоником, бросил три кубика льда. Поболтал содержимое, покачивая стакан в пальцах и охлаждая, наконец сделал глоток.

– Ну выкладывай. – Никольский выпил маленькую рюмку шведской смородиновой и кинул в рот горсточку соленых орешков. Взял из пепельницы свою сигарету.

Коротко говоря, замечаю я, Женя, следующее. После отъезда гостей будто заклинило нашу Наталью. Посмурнела она. Как говорится, пошел у нее период недосола-пересола. Это когда все из рук валится, а почему – хрен его разберет. Всю неделю так. А с понедельника словно снова подменили бабу. Или, извини за сравнение, так задули, что у нее от изумления челюсть отвалилась и глаза повылупились. Ну а дальше – как погода сложится: то будто тайные слезы, а то – безумные оргии. Ничего не понимаю... – Арсеньич пожал плечами и махнул весь стакан разом, по-русски.