Текст книги "Синдикат киллеров"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Арсеньич приказал поставить заградительные решетки, закрепить их намертво – и на базу.

Поспевший как раз к завтраку Степанов рассказал о слухах, циркулировавших ночью по Москве. Защитники пожгли несколько бэтээров, кто начал стрелять первым, неизвестно, но нескольких, это точно, то ли раздавили, то ли из пулеметов экипажи расстреляли. На Минке, возле мотеля, видели кагебешную воздушно-десантную дивизию, но она как стала перед кольцевой, так дальше и не двинулась.

Но самое любопытное они услышали из уст одного умельца, который особо усердствовал в офисе на втором этаже.

Куда он мог деться, конечно, рассказал и даже в картинках продемонстрировал, кто и как его подначивал, чего обещал, что в стакан наливал. За твердое обещание оставить его мужиком, хотя кому он такой нужен, он рассказывал, буквально захлебываясь от радости, что попал в их руки, а не к ОМОНу, который еще ни разу не выполнил своего обещания, а ведь сколько ему помогали. Причем рассказывал фактурно, с адресами, паспортными данными, именами и фамилиями друзей-приятелей, участников могучего пиршества. Вот на эту штучку, – Степанов показал миниатюрный магнитофон. – Запись почти студийная. Подлинность никакого сомнения не вызывает. Есть что продемонстрировать неким заинтересованным лицам.

Обещание свое, конечно, сдержали, даже домой его подвезли, чтоб удостовериться. Все совпало. А как с ним дальше его кормильцы поступят, это, сказали ему, теперь его собственная забота. Кажется, когда до него это дошло, он пожалел, что упросил оставить его мужиком, поскольку, вероятнее всего, никому его мужские качества больше не понадобятся. Мораль: не будь... – Витюша, как человек деликатный, сдержал себя и не сказал, чем они закончили беседу с тем оратором.

Но судьбе этого было, видно, еще мало. Третий звонок прозвучал днем, буквально перед самым обедом, когда Никольский со Степановым уехали в Москву разбираться с исполкомами и органами внутренних дел по свежим следам нападений и прочего. Не следовало надолго откладывать эти дела, поскольку, да будет это широко известно всем вкладчикам и акционерам, власть оказалась неспособной защитить их интересы. Из чего следует... И так далее.

Татьяна, не вынося одиночества, испытывая жуткую головную боль от навалившихся несчастий, сперва пробовала помогать Наталье готовить обед, но быстро поняла, что помощь от нее невелика, а помех она создает множество. Потом она хвостом ходила за Арсеньичем, стараясь хоть чем-то помочь ему. Но его дела были мужские, связанные больше с техникой, в чем она ничего не смыслила. Она стала бродить по веранде круг за кругом, пока не устала. Она выволокла на веранду тяжелое кресло из гостиной, уселась в него и закрыла глаза, чтобы постараться расслабиться и успокоиться.

И когда, наконец, она почувствовала, что дыхание начало успокаиваться и сознание стало погружаться в сон, ее едва не оглушил истошный, отчаянный крик дочери и следом сухой треск автоматной очереди.

То, что Татьяна увидела, показалось ей каким-то дурным сном, потому что в реальности такого не могло случиться. Возле большого развесистого дерева, неподалеку от бетонной ограды, трое или четверо людей в пятнистых комбинезонах и таких же масках на лицах тащили мешок, из которого торчали голые ноги – Татьяна могла бы поклясться, что это были ноги Алены, которая билась в руках похитителей. А через двор огромными прыжками мчался Арсеньич. В это время резко взвыла сирена, Арсеньич боковым зрением увидел готовую уже кричать, орать от ужаса Татьяну, сам заорал ей: «В дом! Немедленно в дом! Закрыть все!» – и ринулся дальше. В это время похитители перекинули Алену через ограду, где ее наверняка подхватили другие руки, и сами с необыкновенной легкостью перемахнули через нее. Лишь последний почему-то замешкался и, подпрыгнув, ухватился за гребень ограды. Он уже закинул ногу, ему оставались доли секунды, чтобы оказаться на той стороне, но в этот последний миг случилось нечто невероятное: вдруг из его ладоней ударил сноп искр, словно при электросварке. Раздался какой-то совершенно уже невероятный крик, похититель рухнул обратно во двор и покатился по земле, будто пустая бутылка, из которой торчали совершенно черные, обгоревшие прутья вместо рук.

...Когда Арсеньич понял, что этот гад уйдет, он уже помимо своей воли, ибо в трезвом и спокойном уме вряд ли решился бы, выхватил из кармана пульт, направил его на черный ящик возле проходной и нажал красную кнопку, которой можно было пользоваться лишь в исключительных случаях. Он нажал и тут же отпустил, но и этого было достаточно, чтобы разряд огромной мощности нашел обнаженные руки похитителя.

К Арсеньичу бежали ребята, одетые и экипированные по боевой готовности, с оружием в руках.

– Селихов, на трубу! – быстро распорядился он. – Два звена! Перекрыть! Этого, – он показал на продолжающего кричать от боли похитителя, – в служебку. Все по местам, дом закрыть... Ах, ты!.. – рыкнул Арсеньич и обернулся к охранникам, стоящим за его спиной. – Гриша, пойдем к нему.

На руки этого гада было и страшно, и противно смотреть – как копченые куриные лапы. Доктор тут же сделал пару обезболивающих уколов, и тот успокоился, словно впал в беспамятство. Арсеньич вышел из служебки, подозвал к себе высокого, со сплющенным боксерским носом Сережу Селихова и спросил:

– Ушли ребята? – И на его кивок продолжил: – Я тебя лично прошу. Сделай так, чтобы он, – кивнул назад, – сейчас заговорил. И чем подробней, тем лучше. Разрешаю применить весь арсенал. Но учти, он может пригодиться для размена. Поэтому внешне оставь как есть. Я – на трубу.

Сережа в Афгане считался большим мастером допроса. Немногие это знали, а кто знал, предпочитал помалкивать. В конце концов, у каждого своя планида. А жить всем хочется. Вот не было до сей поры нужды в Сережином умении, и век бы ее не иметь. Да и Никольский, будь он тут, вряд ли разрешил бы, но он – ученый, мыслитель. А нам, думал Арсеньич, надо девку выручать и твердо знать при этом, от кого беда пришла. Именно – твердо. Чтоб потом и они поняли, что мы знаем. Пусть постарается Сережа. Он еще одну вещь не сказал Сереже, но был уверен, что тот и сам догадается: сделать так, чтоб Гриша нё принимал в допросе никакого участия. Должен догадаться. А укол обезболивающий он потом и сам сумеет сделать... будь она трижды проклята, эта жестокость...

...Чтобы сократить время, Арсеньич не стал возвращаться в учебку обычным длинным путем, через специальный вход. Достав снова свой пульт, он направил его на ближайший сиреневый куст, и тот отъехал в сторону, обнажив узкий лаз. Арсеньич сложил руки вместе и, словно в речку солдатиком, прыгнул на наклонную плоскость. Ровно через двадцать секунд он вынырнул из люка и спрыгнул на борцовский мат, который был разостлан слева от тира и арсенала. Бронежилет, спецодежда, маска, два пистолета в карманы, радиотелефон – и он был готов. Уходя, приказал дежурному срочно проверить, что с Татьяной, если нужно, оказать помощь, оставить рядом и для связи охрану.

После этого Арсеньич очередным нажатием кнопки своего пульта открыл новый люк в стене и шагнул в небольшую камеру, в которой на стеллажах вдоль стен лежали продолговатые гондолы, похожие на бобы бобслеистов. Все были на месте. Арсеньич непроизвольно усмехнулся. Эти бобы – для грузов, для женщин, но не для десантников. Пользоваться ими разрешалось всем, даже поощрялось, но ребята предпочитали хоть и рискованный, но быстрый полет в одиночку. Арсеньич тоже поднял с пола небольшой лоток, похожий на невысокую детскую ванночку, поставил его на специальный рельс, уходящий в темную бесконечную трубу, включил сигнал предупреждения, чтоб кто-нибудь не ринулся навстречу, затем лег в лоток спиной, вытянул ноги вперед и опустил рычаг. Лоток, быстро разгоняясь, понес его в глубину трубы. Через полторы минуты лоток начал притормаживать и вскоре остановился на площадке небольшого бункера с открытым люком наверху.

Арсеньич стал в бинокль рассматривать открывающуюся перед глазами панораму. Одна из бетонных секций моста через речку стояла вертикально, а перед ней, буквально уткнувшись радиатором в стенку, застыл «мерседес», которого сзади подпирал другой. Его ребята, с автоматами и в масках, залегли по обе стороны шоссе, держа машины на прицеле. Из раскрытых боковых окон «мерседесов» тоже торчали автоматы. И как в известном кино – тишина. Машинам – ни взад, ни вперед. Подвешенное состояние.

Тогда Арсеньич отложил бинокль, выбрался из люка и, сделав небольшую петлю в густом кустарнике, спустился к самой речке и медленно, вразвалку, направился к машинам. По дороге он поднял над головой свой белый носовой платок, сообщая тем, в машинах, что к ним направляется парламентер для переговоров.

...Сидящие сейчас в машинах были уверены, что сработали задание правильно. Неудача с одним из них никого не волновала. Они, как и всякие другие наемники, всегда знали, на что шли. Девку без особого труда взяли. Вот только с информацией подвел заказчик, они и предполагать не могли, что у клиента столько всяких сюрпризов заготовлено. Ну могло, например, прийти в голову, что обычный деревенский мосток вдруг встанет, как... член перед носом? Или что у них не ограда, а прямо электрический стул! Или, наконец, эта неожиданная засада – ну как они могли успеть? По воздуху, что ли, летают?.. А теперь еще этот парламентер... Снять его, конечно, не проблема, но тогда отсюда уже не выйти. Всех их не положишь, а сам тут наверняка останешься. А может, и он чего дельное предложит: ему ведь девка больше, чем заказчику, нужна.

Старший группы дал команду: не стрелять.

Арсеньич поднялся на шоссе, вынул из карманов пистолеты и положил их возле одного из своих парней, чтоб те, в машинах, видели, после чего подошел к водителю первой и рукой небрежно отодвинул в сторону направленный на него ствол.

– Старший, – наклонился он к машине, – выходи, потолковать надо. – И пошел вдоль дороги обратно, в хвост этой вереницы. Проходя мимо второго «мерседеса», так же спокойно отодвигал в сторону выставленные наружу автоматные стволы, говоря при этом: – Убери, а то ошибешься.

И это его хозяйское спокойствие сняло напряжение. Из первой машины выбрался здоровенный мужик, пожалуй на целую голову выше Арсеньича, кинул под мышку, словно игрушку, укороченный десантный автомат и пошел вслед за Арсеньичем. А тот, отступив шагов на десять, неторопливо закуривал.

Старший, подойдя, кивнул, таким же кивком ответил и Арсеньич, окинул гиганта с ног до головы и снова кивнул, как бы уже самому себе.

Между указательным и средним пальцами правой руки у того был выколот маленький якорек. Морской спецназ, елгавская школа, крутые были ребятки.

– Ну что скажу, – начал Арсеньич, – сработано почти грамотно. Маленько, конечно, подставили вас, но и не по их вине. Значит, предлагаю ченч. Ты возвращаешь девицу, я твоего. И – разбежались.

– А ты кто же будешь, что-то личность твоя мне незнакома.

– Это я сразу понял. Я ж говорю, подставили. Хотя он мог бы и предупредить заранее. Но тогда не исключено, что ты бы отказался.

– Ты про кого?

– Думаю, про того же, про кого и ты. Пусть он спросит у Вани Подгорного, и тот ему напомнит.

– Что-то, мне сдается, темнишь ты. Ладно, спрошу. Так как тебя, говоришь?

– Вот эти, – он кивнул в сторону своих ребят, – кличут Арсеньичем.

– Ну так какой мне резон, Арсеньич, принимать твои условия?

– Прямой. Ты меня не видел, я – тебя. Гарантия.

– Надо подумать...

– Валяй, но недолго. А девица, поди, в багажнике? Если задохнется, придется отменить обмен.

– Не задохнется... А чего это так тебя не любят? – вдруг усмехнулся старший.

– Вопрос не по делу. Тянешь, старшой.

– Ладно, – решился тот. – Вези моего.

Он пошел к машинам, наклонился к открытым окнам одной, другой, что-то сказал, выслушал, вероятно, мнение своих товарищей, уже не обращая никакого внимания на залегших с двух сторон автоматчиков, и вернулся к Арсеньичу.

Арсеньич же успел по радиотелефону переговорить с Сережей Селиховым и дал команду быстро привести раненого в порядок и доставить сюда – в багажнике.

– Ребята, конечно, недовольны, – сказал старший, подходя.

– Может, приплатить? – поинтересовался холодно Арсеньич.

– Я не о том.

– Твои проблемы. Елгава?

Старший механически кивнул и сразу насторожился.

– Знаешь кого?

– Был у меня один. В Афгане.

– Постой. Арсеньич, говоришь? – Он даже рот слегка приоткрыл: так завертелись его мысли.

– Вообще-то Кашин. Иван.

– Ну так бы сразу и сказали... А то...

– Сказали б, ты не пошел бы?

– Подумал, во всяком случае,– хмыкнул старший.

Вскоре и за поворота показалась «Волга»-пикап.

Быстро развернувшись, она стала подавать задом. Подъехала почти вплотную к багажнику «мерседеса». Из-за руля вышел Селихов и поднял заднюю дверь. В багажном отделении лежал, скорчившись, тот парень с перебинтованными руками, бледный и, похоже, без сознания.

– Давай девицу, а этого забирайте.

Старший посмотрел на товарища, потрогал ладонью его лоб, вопросительно посмотрел на Арсеньича, но ответил Селихов:

– Доктор ему обезболивающие уколы сделал и снотворного вогнал приличную дозу. Ничего, до Москвы очухается.

Ладно, – после короткого раздумья ответил старший, – забирайте его, ребята, – крикнул своим. Потом он открыл багажник первого «мерседеса», наклонился над ним, коротким движением сорвал пластырь со рта Алены и, легко взяв ее за плечи, поставил на обочину – в разодранном до пояса платье и со связанными за спиной руками. Арсеньич немедленно встал между нею и старшим, а Селихов, прикрыв девушку собой, быстро впихнул ее в свою «Волгу». И через мгновенье машина была уже у поворота.

Старший, видя, как легко и четко была проделана эта операция, еще раз хмыкнул и, с определенным щегольством бросив два пальца к черной шапочке – скатанной маске, – пошел, не оборачиваясь, к своему «мерседесу». Хлопнул дверью.

Арсеньич поднял руку, и плита перед носом автомобиля стала тут же опускаться. Машины, одна за другой, рванули и быстро исчезли в поселке.

– Отбой, – негромко сказал Арсеньич.

4

– Ну а как бы ты поступил на месте Кузьмина? – Устав уже от спора, Никольский махнул обеими руками, мол, ну вас всех, делайте что хотите, раз вы такие умные.

– Я бы, – рассудительно заметил Арсеньич, – прежде всего не делал глупостей. Не лез бы снова на рожон. Если бы я понял, что меня раскусили, я бы сменил тактику. Полностью.

– А что ты имеешь в виду?

– Я бы провел глубокую разведку.

– Да с кем, опомнись, с какими силами? У него здесь что, агентура?

За последний прокол хозяин его взгреет. А мы не любим, когда нас, – Арсеньич прикрыл рот ладонью и шепнул для одного Никольского, – раком ставят. – И уже для всех присутствующих: – Поэтому он сейчас не в себе. Тем более, что он понимает и другое: мальчишечка их не мог долго упорствовать, и коли уж он так скоро раскололся, значит, у нас имеются специалисты. И не такие мы дураки, чтобы не заметить Натальиных фокусов. Ему и самому теперь необходимо будет узнать, что нам известно. До воскресенья далеко. Полагаю, ждать его надо у Натальи если уже не сегодня, то наверняка завтра. А дальше – техника.

– А может ли Наталья быть козырем? – подал голос Степанов. – Вдруг как раз наоборот – заложница?

– Не думаю, – после паузы сказал Арсеньич. – Он человек одинокий, но, полагаю, не волк. Договоримся. Тут мне хочется больше верить ей.

– Хочется и можется – не одно и то же, – возразил Витюша.

– Верно, вот сам я и пойду в первую засаду. А тебе, Женя, вместе с Татьяной придется взять на себя почетную миссию убедить Наталью, что все мы ей только добра желаем и с Васиной башки не упадет последний его волос. – Арсеньич, будто на всякий случай, провел ладонью и по своей лысеющей макушке.

Кузьмин приехал в Удельную последней электричкой. Будучи хорошо знаком с планировкой поселка, он вышел из первого вагона, решив подойти к дому Натальи с обратной стороны, из глубины поселка, а не от станции. Еще с соседней улицы разглядел в ее домике свет. Значит, дома. Призвав на помощь весь свой многолетний опыт, умение ждать до последней крайности, Василий проявил максимум терпения и осторожности. И решил действовать лишь тогда, когда во втором часу ночи погас, наконец, свет в Натальиной комнате.

Все эти дачные запоры для профессионала не составляли никакого труда. Наталья еще не спала и только легко и сдавленно ойкнула, прикрытая широкой Васиной ладонью.

– Я это, – шепнул он и, как был, в одежде, прилег рядом с ней на кровать. – Тихо. Ты одна?

Наталья закивала.

– Не включай свет. Как я по тебе соскучился, лапонька ты моя, – прошептал он, и эти его слова, усиленные чувствительнейшим микрофоном, предметом особой зависти Сергея Поликарповича Сучкова, Васиного хозяина, прозвучали в наушниках Арсеньича подтверждением его правоты.

– Ой, Васенька, – заторопилась Наталья, – ты не представляешь, что тут было!

– Тише, – предупредил Кузьмин.

– Да я тихо, тихо, Васенька, – снова перешла она на быстрый шепот. Не знала и не могла знать Наталья, как хорошо сегодня потрудились в ее доме специалисты, обученные Никольским, истинным профессионалом своего дела.

Конечно, будь Вася повнимательней, зажги он свет с самого начала, он смог бы что-нибудь этакое обнаружить. Но именно на полной темноте и строил свой расчет Арсеньич.

– Ну что тут у вас случилось?

– Аленка-то наша... – заплакала Наталья, прижимаясь к нему.

– Ну чего ревешь? Ведь жива она.

– Жива, только ой, Васенька, как мне страшно было...

– Ладно, успокойся и расскажи толком. – Кузьмин стал гладить ее, и от этих ласковых его рук Наталья действительно стала успокаиваться.

– А они сказали, что это ты, наверное...

– Кому сказали, тебе? – насторожился Кузьмин.

Они сами говорили так. Вась, скажи мне правду, ты же обещал...

– Не бери в голову, милая, – продолжая гладить ее по спине, ответил он.

– Василий Петрович! – раздался вдруг в темноте громкий голос Арсеньича. – Извини, что прерываю вашу беседу. Я на вас не смотрю, можешь верить моему слову. Выдька на кухню, поговорить надо. С глазу на глаз. А Наталью не вини, она ни причем. Это я тебя вычислил.

Наталья вскрикнула и замерла с открытым ртом. В слабом свете фонаря, пробивающегося с улицы Кузьмин увидел действительный ужас на ее лице и поэтому поверил услышанному.

—Ты один, Иван Арсеньевич? – спросил, сглотнув комок в горле.

– Один.

– Сейчас приду... Ну ты молодец.

– Ладно, – небрежно бросил Арсеньич. – Жду.

...Включив неяркую настольную лампу, они сидели друг против друга за узким кухонным столом, глаза в глаза. Дверь в Натальину комнату была плотно закрыта.

– Ну здорово, полковник, – негромко сказал Арсеньич. Привет, майор, – ответил так же Кузьмин. – Говорил я нынче с Ванюшкой-то...

– Догадываюсь. Я знаю, он в свое время тебя за человека держал.

– А что, изменилось что-нибудь?

– Жизнь, Василий Петрович, штука сложная. Особенно такая, как у нас.

– И ты считаешь, мы можем договориться?

– Я считаю, просто обязаны.

– Так чего ты хочешь?

– Ты сам сказал. Нельзя нам друг против друга. А я не хочу, чтоб Натальино дите без отца росло.

– Ты чего несешь? – вскинулся Кузьмин.

Я? – усмехнулся Арсеньич. – Это она твоего – или твою, уж не знаю кого, в своем пузе носит.

– Туфта!

– Ладно, полковник, этот вопрос вы потом сами уточните: какое имя дать и прочее. Давай к делу.

– Погоди... Арсеньич, ты мне все мозги набок повернул...

– Не набок, а на место поставил. Ну давай осмысли. Можешь ее спросить. А можешь мне поверить. Врать не вижу резона.

– Та-ак... Ну и прихватили вы меня, ребята... А если я сейчас встану и уйду?

– Уже не уйдешь, полковник.

– Это почему же?

– Во-первых, я здесь. А во-вторых, Наталья. Или наоборот. Слушай, Вась, давай без чинов, а? – И, не дожидаясь ответа, Арсеньич продолжил: – Зря ты на меня этого елгавскогото кинул. Подставил парня ни за что. Он теперь плохо работать будет, потому что кураж потерял. Ну это, в конце концов, его дело. А к тебе лично у меня есть конкретное предложение. Если ты его, конечно, примешь..

– Говори.

– Пошли к нам сходим.

– Гарантии?

– Твоя Наталья. Ну... и я. Достаточно?

– А что вы с ней можете сделать, а?

– Мы? – словно бы удивился Арсеньич, усмехнулся и сказал: – Поможем дите воспитать. Отчество придумаем.

– Сильны.

– Но тогда действительно это уже будут наши проблемы. Можно мужской вопрос?

– Валяй, – в раздумье бросил Кузьмин.

– У тебя это с ней всерьез?

– А вы у меня там, на Шаболовке, ничего не вмонтировали?

– Вась, я не по этой части.

Верю. Может, даже не столько тебе, сколько Ванюшке. Вы с ним днями, я слышал, встретились?

– Ну если он сам тебе сказал, то да. И разошлись.

– Знаешь, Арсеньич, может, именно то, что вы разошлись, и решит наш вопрос.

– Хочу надеяться, – покачал головой Арсеньич. – А у тебя еще ничего, есть.

– О чем ты?

– Да о шевелюре твоей.

– Не понял.

– Когда-нибудь объясню. Ну сходим? Только так: да – да, а нет... и разговор другой. Ты ведь один приехал?

– А зачем тебе?

– Это тебе, а не мне. Оставлять здесь охрану или не стоит?

– Не надо, пусть отдыхает. Можно, я ей пару слов скажу?

Ну скажи, – пожал плечами Арсеньич. – Если хочешь моего совета, скажи, что через часок вернешься. Она тебя любит – поверит. А вообще, так они сами говорят, волновать их в этом интересном положении не нужно. На потомстве сильно отражается.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ СИНДИКАТ ДЕЙСТВУЕТ

Апрель, 1992

1

В небольшом кабинетике Кузьмина, находившемся рядом с приемной Сучкова, раздался телефонный звонок. Василий Петрович снял трубку.

– Привет, Вась, Подгорный беспокоит. Как у тебя со временем?

– А у вас горит что-нибудь?

– Шутишь? Нет, не горит. Пока. Но поговорить надо. Ты когда смог бы подъехать?

– А ты где, у себя в Кунцево?

– Нет, тут, на Огарева. Сейчас двенадцать.

– Ну-у... Давай через полчаса. Идет?

– Жду.

Кузьмин вышел в приемную, спросил у секретарши, кто у самого. Она ответила, что буквально минутку назад отнесла Сергею Поликарповичу стакан чая, в кабинете никого не было. Кузьмин кивнул:

– Я зайду. Срочное дело.

Сучков со стаканом чая в руке стоял у окна.

– Прошу прощения, Сергей Поликарпович, у нас в течение ближайшего часа никаких мероприятий неожиданных не намечается?

– А тебе что, отлучиться надо?

– Буквально на полчаса.

Стою вот я, Вася, в окно гляжу, а сам думаю: сидит небось вон на той крыше или еще удобнее, в том вон окне, пониже, какая-нибудь сволочь и в меня целится. А? Невесело?

Кузьмин сочувственно промолчал. А что говорить? За какой-то месяц трое на тот свет отъехали.

– Да-a, где-то мы, Вася, большую ошибку допустили. Как считаешь?

– Вот по этому поводу и хочу кое к кому съездить.

– Съезди, Вася, съезди... Душа болит. Неспокойно на душе-то.

Они встретились в вестибюле, возле огромного гранитного Феликса, появившегося здесь еще во времена Щелокова. Большим покровителем искусств мнил себя покойный министр, художественную студию создал при Министерстве внутренних дел, на манер студии имени Грекова, где трудились военные художники. Обширные юбилейные торжества ввел с приглашением знаменитых артистов и писателей, почитавших за честь за свое участие иметь Почетные грамоты, подписанные лично министром. С такими грамотами, выставленными для обозрения на заднем ветровом стекле автомобиля, гаишники предпочитали не связываться и добродушно отпускали их владельцев. Ценил, одним словом, художества министр, и после его смерти среди полотен, развешанных в квартире и на даче, было найдено немало таких, что годами числились во всесоюзном розыске.

Подгорный взял Кузьмина под руку и предложил маленько прогуляться. Они вышли из подъезда и повернули налево, к улице Герцена, а перейдя ее наискосок, устроились в консерваторском скверике, на лавочке, за спиной великого композитора.

От Манежа к Никитским воротам проехали один за другим три роскошных лимузина – представительный белый «линкольн», темно-синий «мерседес» последней модели, похожий на танк, и серебристая сияющая «ауди».

Подгорный повернулся к Кузьмину и с интересом посмотрел на него.

– Ну, – спросил с усмешкой, – не осточертели тебе эти?

– Ты кого имеешь в виду, тех, кто здесь ходит или кто проехал в машинах?

– Про тех, Вася, кто нашу с тобой жизнь вот такой сделал.

– У тебя, кажется, есть планы, как все это дело изменить?

– Есть, Вася.

– Поделись, если не секрет.

– Затем и позвал.

Подгорный медленно огляделся и, положив подбородок на согнутую в локте руку, сказал:

– Ты наше условие не забыл? Помнишь, что бы ни произошло, ни ты меня, ни я тебя не видели. Так?

– Железно.

– Есть группа людей – честных людей, которым надоел этот бардак, – так начал свой рассказ Ваня Подгорный, высокий профессионал. – Финансовая и уголовная мафии давно, по сути, стали единым целым, одна без другой практически уже не могут существовать. Каждый уважающий себя фирмач создает при себе собственную службу безопасности, благо наши власти не только дают лицензии, но еще и специальные центры обучения оборудовали. Всякие школы, курсы... Фирмачам это удобно – под рукой и охрана, и отличный способ вполне легально разобраться с партнерами-должниками.

—Днями, – сказал Подгорный, – служба Министерства безопасности провела операцию: взяли особо опасную банду. А началось с того, что в одну фирму приехал представитель другой, чтобы выбить должок: полмиллиарда рублей. С четырьмя плечистыми, как мы с тобой, – тронул Кузьмина локтем Подгорный, – крупными такими молодцами. Из его службы безопасности. А оказалось, что все они – эти охранники – давно значились во всесоюзном, ну теперь федеральном, розыске за вымогательства, убийства. У всех были поддельные документы, а пятикомнатная квартира, которую для них снимала фирма, оказалась складом оружия и боеприпасов... Тут вот недавно «списали» некоего Мирзоева, не слышал? – Иван искоса посмотрел на Кузьмина.

– Как не знать, друг-приятель моего хозяина...

– Известно.

– А известно – чего спросил?

– Не торопись, Вася, всему свое время. Так вот, доложу я тебе, друг ты мой сердечный, что все его дела в строительных корпорациях – крыша, а занимался и он, и его охрана оружием. Поставляли на черный рынок пистолеты, автоматы и даже реактивные снаряды. Давно он у нас был на примете... Опередил кто-то.

Кузьмин промолчал.

– Ну так вот, Вася, к чему я веду наш разговор. Я тебя знаю давно. Еще по доафганским временам. Думаю, что хорошо знаю. И отвечаю за свои слова. Если ты, конечно, охраняя своего Сучкова, не стал другим, полковник.

– Можешь не сомневаться, – буркнул Кузьмин.

– Вот и не сомневаюсь, – кивнул Подгорный, – потому и уполномочен сделать тебе предложение.

– Это серьезно? – У Кузьмина полезли вверх брови от удивления. – Вы что, мужики, соображаете? Чтоб я в киллеры пошел?

– Ты не понял, Вася, – хмыкнул Подгорный, – киллеры нам не нужны. Нам нужны те, кто их учить мастерству будет.

Да кто это – «мы», в конце-то концов, кончай темнить!

– Я с этого начал, Вася. Есть такая группа честных – да, Вася, очень честных людей, которые объявили крестовый поход против всей этой мрази. Группа спецназначения при нашем министерстве. Имеется в этой группе свой штаб, мозг, так сказать. Туда поступает информация отдела разведки – это толковые ребята, бывшие обэхаэсники, сыщики, уволенные из органов за строптивость характера или за несогласие – помнишь такую вредную и опасную формулировочку, которой больше всего всегда боялось начальство? – в связи с несогласием с методами руководства. Кроме того, сведения от службы контроля. Официально она называется инспекцией по личному составу. Это наша агентура. Служба внутренней проверки, сам понимаешь, в нашем деле без этого нельзя. И наконец, мой отдел – служба ликвидаторов.

– Это что ж вы, получается, сами себе следователи, судьи и исполнители приговоров?

– Получается, так, Вася, – с сожалением покачал головой Подгорный. – А что прикажешь делать, если ни с зарвавшейся нашей новой буржуазией, ни с криминальными авторитетами нет сладу? Им же наши правоохранительные органы уже помогать стали! Судья выпускает убийцу! А почему? Потому что киллер пообещал, что с того с живого шкуру спустят оставшиеся на воле. А шкура у судьи – одна. И охранять его жизнь никто не собирается Вот против этого беспредела, Вася, и создали мы наш «Совет». Мы – это в основном офицеры, специалисты необходимых профилей и профессий, агентурная сеть, которая не входит в «Совет».

– Значит, как я понял, ты меня для своей службы присмотрел? А если мне это дело по характеру, к примеру, не подходит? Что сделаешь?

Как договорились, Вася. Разбежались. Может, где и доведется встретиться. Как старым друзьям.

– А ты мне рассказывал, как вы с Арсеньичем в «Белом доме» ночь коротали. Он-то что?

– Это другой вопрос. Там сложно, Вася. А ты об этом узнал потому, что я тебя знаю. И его знаю. Понял? И не хотел я, чтоб вы оба рогами друг на друга перли. Ладно, поговорим когда-нибудь. Ну, что ответишь?

– Подумать надо, Иван. С ходу такие дела не решаются. Не торопи, если можешь.

– Могу. Еще скажу – для полноты информации. Меня они пригласили на беседу сравнительно недавно. Просто я после той ночи, о которой ты вспомнил сейчас, кинул бумажку и раскланялся. Ты знаешь, я умею. А эти парни меня, видно, уже имели на примете, сразу подхватили, не дали упасть. Ну так вот, для сведения: за последние три года было списано семнадцать паханов, Вася, и одиннадцать бизнесменов. Причем трех из них достали в дальнем зарубежье, пятерых, как теперь говорят, в ближнем, а остальных – по разным городам. В Москве – тpoe. А список, Вася, знаешь какой длинный! Если сложить тех и других – за сотню. Такие вот дела. Ну а чтоб ты думал скорей, скажу по самому строгому секрету, понял? Есть там и твой, Вася. Все ли ты про него знаешь или далеко не все, роли не играет, наши мужики не ошибаются. Слишком на нем много висит всякого, друг ты мой сердечный.

Сильно пришлось задуматься Василию Петровичу Кузьмину. Он не мог не верить Ванюшке Подгорному, не тот человек, чтобы розыгрышами заниматься. Но если это так, то что же получается? Государство в государстве? Живет и судит по своим собственным законам? И как долго будет это длиться? Ведь так не бывает, чтоб никогда ни одного прокола. И если кого-то прихватят, а он расколется – все, хана всей организации? И не найдется сил, чтобы защититься против огромной государственной махины, как не найдется и возможности залечь на дно – все равно вычислят и возьмут. Странные мужики. Робин Гуды какие-то...

– Иван, – словно очнулся Кузьмин от раздумий, – а эти недавние дела – Тарасюк такой в Лондоне, а после газпромовец Дергунов на Кунцевской – не твоя работа?