Текст книги "Синдикат киллеров"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Все, побег я, привет! – Турецкий обнял Костю за плечи, махнул рукою, словно улетающий генсек, и покинул кабинет.

3

Вечерок, кажется, удался. Так говаривали еще во студенчестве. Но тогда было проще: миска винегрета, килограмм кильки пряного посола и по стакану водяры на нос. По углам – скромные объятия, в середине – нескромные танцы. Ах ты, молодость...

Старики – Меркулов и Романова, – с удовольствием откушав не какой-то там общепитовской, а настоящей долларовой закуски и грустно поглядывая друг на друга, наблюдали за дурачествами молодежи. Слегка захмелевшие Саша, Слава Грязнов и Ирка, вечная невеста Турецкого, горячо обсуждали животрепещущий вопрос о влиянии моды на рост преступности.

– Хлопцы, – не выдержала наконец Александра Ивановна, – ну шо вы хреновиной занимаетесь? Тут, понимаешь, виски, век бы не пила– не знала, а вы – мини, макси... А я вам по-простому скажу: есть у вашей бабы ляжки – о це дило. А коли нема, никакая ее «миня» не спасет. Потому что тогда это сплошной уголовный кодекс у трех вокзалов. И кончай спор. Все. А то мы с Костей заснем. Меркулов, ты, надеюсь, еще не ввел путешественника в курс дел?

Костя очнулся от созерцаний, достал из кармана излюбленный свой «Дымок», с которым отчего-то стало в последнее время в продаже совсем туго, прикурил и произнес назидательно:

– Насчет курса ничего определенного сказать не могу. С некоторых пор я и сам утерял этот курс. А вот касаемо дела, – он блаженно улыбнулся, – не возражаю, наливай...

Александра Ивановна захохотала густым басом, подняла за стеклянную ручку бутыль «Уайт хоре», то бишь «Белой лошади», и налила Косте полрюмки.

– Давай, алкаш. Видать, сегодня мне самой тебя доставлять. Тебя ж такого ни одно такси не погрузит. Ладно, пей уж, пользуйся моими связями. Сашка, кончайте вы свою матату. Расскажи лучше, как там у них сидят, а то ты начал, да закуски прервали.

Турецкий, пребывавший сегодня, по собственному мнению, в ударе и вспомнивший, может некстати, о своих хлопочениях в снятой с обслуживания камере Бутырской тюрьмы, начал было сравнивать условия содержания подследственных в американских тюрьмах, где ему удалось побывать, но прервался и забыл. А теперь, вспомнив, снова завелся.

4

Это было в Калифорнии, в городе Сакраменто. Три года назад там построили тюрьму, точнее следственный изолятор. И содержались в нем находящиеся в данный момент под следствием или те, у кого срок до года. Конечно, нашему советскому человеку это представить трудно. Обычный девятиэтажный дом, похожий на отель. Никакой охраны, собак, заборов, прожекторов по углам. Внутри эскалаторы, кондиционеры. Есть своя прачечная, клиника, даже зимний сад. У контролеров нет никаких ключей, все делают компьютеры, за которыми следят дежурные.

Тебя постоянно видят, ты никуда не убежишь, и, кстати, захват заложников, что происходит в наших тюрьмах постоянно, здесь, в Америке, становится бессмысленным.

Тут же, в изоляторе, находятся залы судебного заседания, поэтому подследственных нет нужды никуда возить, все рядом, под боком. И никаких безобразий в нашем, российском, понимании здесь тоже быть не может, поскольку это СИЗО находится в ведении окружного прокурора, а он является лицом выборным в своем штате и не отчитывается ни перед кем, кроме собственных избирателей. И бюджет у него подходящий – около ста тридцати миллионов долларов в год, – за исполнением которого строго следят сами избиратели, журналисты и адвокаты.

Ну о степени свободы находящихся в СИЗО и говорить не приходится. Примерно на тысячу шестьсот заключенных положено до пятисот посещений в неделю. Кроме того, есть телефоны-автоматы с надписями: «Внимание! Телефоны могут прослушиваться!» Это чтоб зеки постоянно помнили о своих гражданских правах.

На крыше огромные прогулочные площадки, имеются специальные помещения для занятий спортом, для настольных игр, цветные телевизоры и все такое прочее. Поразило и обилие персонала: повара, библиотекари, медсестры, зубной врач, который обслуживает бесплатно. Пища, братцы, готовится в одноразовых перчатках!

Каждая камера – пять квадратных метров и шесть по высоте. Сортир и умывальник из нержавейки. Зеркало из полированной стали вделано в стену наглухо – не разобьешь и не порежешься. И повсюду, буквально на каждом шагу, – правила распорядка. Это помимо тех, что вручаются каждому индивидуально.

Покидая сей «гостеприимный дом», Турецкий задал вопрос сопровождающему: «Почему заключенным дана столь высокая степень свободы?» – и услышал ответ, который позже повторялся в разных вариациях, но смысл был один. «Потому что вина этих людей судом еще не доказана и они являются при всех ограничениях полноправными гражданами, чьи права защищаются государством».

Конечно, кто этого не видел, привычно скажет: пропаганда. Ведь для нас это на сегодня самое привычное и расхожее понятие. А если всерьез, то, конечно, пропаганда – и образа жизни каждого, и отношения к нему со стороны государства. Но сами мы до такой пропаганды еще не дошли. И неизвестно, когда дойдем, если пределом возможного у нас считается Лефортово...

Вот так закончил свой рассказ Турецкий и оглядел присутствующих. Да все они прекрасно знали условия, в которых содержатся наши, отечественные подследственные. Ну Лефортово еще куда ни шло, а Бутырка? А сотни других тюрем по России – матушке?

И потому рассказ Саши вызвал у них двойственные чувства. С одной стороны, это наше вечное, привычное, кондовое: ну что ж, за морем житье действительно не худо. А с другой – как острая сердечная боль: ну когда же и мы, наконец, станем жить по-человечески? Неужели и правда не дождемся? За что нам такая подлая доля выпала? Почему мы только все болтаем, обещаем, врем, знаем, что врем, но даем руку или даже голову на отсечение, понимая, что все равно никому ничего у себя отсечь не позволим, и снова отчаянно обещаем?.. Где же конец– то лжи?..

Меркулов ничего не хотел говорить Турецкому о том, что ожидает того уже завтра с утра. Он хотел хоть на один вечер оставить человека в покое, дать ему возможность насладиться сполна радостью возвращения домой и общения с близкими друзьями.

Вот и Шура, и Слава Грязнов его правильно поняли. Тоже стараются не вспоминать о делах насущных.

– Ну все, хлопцы, давай по домам! – махнула рукой Шура. – Вы ж гляньте на Ирину, у нее на физиономии написано, как осточертели ей гости...

– Что вы, Александра Ивановна, как вам не стыдно! Меня-то за что? Разве я вас плохо угощаю? – Ирина состроила обиженную мину.

– Успокойся, девочка, – прогудела Шура. – Ты у нас на сегодня главный молодец. Но все должно когда-нибудь кончаться.

– Нет, погодите! Что-то здесь не так. – Саша развернулся к Грязнову, развалившемуся на диване. – Ты бы хоть поведал, что у вас тут стряслось без меня, друг называется. От нашего начальства фиг дождешься информации.

– Ну уж об этом ты можешь не беспокоиться, дружок! – захохотала Романова. – Мы с Костей нарочно решили тебя сегодня не травмировать. Отдыхай в последний раз. Ваше дело нынче молодое.

– Да успеем мы... – Саша выразительно подмигнул Ирине, и та, зардевшись, выскочила на кухню. – Чай поставь, подруга! – крикнул он ей вдогонку. – Ну давайте же, не томите. Я ведь все равно не отстану.

– Ой, да скажи ему, Костя, – как от надоедливой мухи отмахнулась Александра Ивановна. – Сам себе, дурак, не хочет покоя...

5

– За один день, можешь себе представить, – сказал Грязнов, – два заказных убийства. Такие пока соображения. – Он поглядел на Меркулова и Романову. – А нашу раскрываемость сам знаешь...

Пятнадцать из сотни, – морща нос, констатировал Меркулов, играя крышкой зажигалки. – Это по обычным, бытовым. По заказным – ноль.

Все сразу зашумели, возник спор. Турецкий, ссылаясь на свои американские встречи и курс лекций в полицейской академии в Виргинии, а также их статистику, стал доказывать, что это в корне неверно, ибо мировая практика подтверждает... Грязнов же, исходя именно из практики, только своей, отечественной, возражал, солидаризируясь в этом вопросе с Меркуловым: при тарифе от двух тысяч долларов до ста заказное убийство, выполненное профессионалами, на сегодня остается нераскрытым. А если учесть всяческие новые границы и даже чисто криминальные гособразования, вроде той же Чечни, Карабаха или Приднестровья, о Прибалтике уже как-то и говорить неудобно, то практически все убийства совершаются не любителями, а профессионалами. Которые потом спокойненько себе уходят и остаются безнаказанными.

– Субсидировать эти убийства есть кому, – авторитетно подтвердил Костя. – А поскольку некоторые состояния сегодня, – снова завел он свою песню, – исчисляются миллиардами не только рублей, но и долларов, а о миллионах и говорить нечего, то идущая по всей стране скрытая, но ожесточенная война за обладание сырьевыми ресурсами, за право их беспрепятственного вывоза за рубеж, где торговля по допинговым ценам приносит невероятные, баснословные барыши, эта экономическая война, а следовательно, и кровавые расправы с соперниками достигнут в обозримом будущем еще более угрожающих размеров.

Ой, да хлопцы вы мои дорогие! – решительно вступила в дискуссию Шура. – Дайте я вам скажу не как начальница сыскарей, а как простая баба. Кто кого убивает, а? Гад – гада. И пусть бы они поскорей друг с дружкой разделались. Знаю, нельзя мне так говорить, а душа иного не принимает. Вот давайте-ка вспомним, как нас учили: сыщик и преступник. Они безусловно находятся в разных лагерях. Между ними всегда идет настоящая, а не показушная война. И только от таланта, мужества сыщика зависит победа одной стороны над другой. Ну а теперь глядим, что мы имеем на сегодняшний день. Сколько мы обнаружили за последнее время, и не где-нибудь у чужого дяди, а в наших собственных доблестных рядах закоренелых преступников? А сколько еще не обнаружили и, боюсь, никогда не обнаружим? Это же, хлопцы, никакое не противостояние, а самые элементарные сообщающиеся сосуды. Сашок, сколько у тебя дырок в пузе? А у тебя, Славка? Про Костю я и не говорю. Вон и у меня до сих пор дырка в плече ноет... Спасибо тебе, родненький, – она ласково погладила лежащий на коленях большой целлофановый пакет, – не забыл старуху, панацею какую-то привез. Аж из самой Америки! – Она подняла указательный палец. – Своего же подобного у нас отродясь не было. Ладно. Не об том речь веду. Так вот, если они, эти суки, нынче заодно, зачем же нам всем, ответьте, головы-то свои драгоценные и единственные подставлять под ихние разборки? На хрена искать на свою голову приключений? Да подохни они все гуртом!.. Молчу. Никогда не таскать мне за эти речи генеральских погон. Ах, брошу все, уйду в отставку полковником!

– Только на моей памяти, – смешно зажмурился Меркулов, вооружаясь новой сигаретой, – Шура уже четырежды клятвенно обещала завязать с утро. Да куда ты денешься, подруга ты наша и мать– начальница!

– Действительно, – она осторожно пожала плечами.

Но я другое тебе скажу, Шурочка, – продолжил Костя. – Вот ругаем мы бывший застой. За дело, конечно. И помним, что все мы, мягко говоря, лукавили, выдавая статистику раскрываемости особо тяжких. Так? Но ведь и другое памятно: лукавили мы там, приписывали, привирали, а убийцы-то все же у нас сидели. Там, где надо. А если дела были громкими – вы вспомните, не стесняйтесь! – это уж само собой. За весьма редким исключением. Вернемся теперь сюда, в сегодня. Картина следующая: кадры, по сути, остались те же в основе своей. Только вот куда подевалась их былая доблесть, как ты, Шурочка, выразилась? Куда исчезли мастерство и опыт? В чем дело? Что произошло? Почему мы притихли, а убийцы, напротив, действуют в открытую, нагло, демонстративно? И раскрываемость при этом – нулижды нуль... Да, я заявляю, что заказные убийства у нас сегодня практически не раскрываются. Это констатация факта. Я ошибаюсь? Тогда докажите. А что я слышу? Меркулов, человек в ранге зама генерального прокурора России, заявил, видите ли, чуть ли не официально, а значит, нечего себе и голову ломать. Так тому и быть. Я можно сказать, горючими слезьми обливаюсь, а мне в ответ: как хорошо и четко сформулирована вами, уважаемый Костя, очередная задача правоохранительных органов! Бред какой-то!..

Ты добавь сюда еще один фактор, – подал голос Слава с дивана. – Поскольку я абсолютно согласен с вами обоими, и вовсе не потому, что оба вы начальники, нет, к сожалению, все в нашей жизни – до поры до времени, и начальники в том числе, но я тоже считаю, что преступность у нас достаточно прочно срослась с государственными структурами. И почти уверен, что в деле того же Мирзоева обязательно выплывут какие-нибудь недосягаемые для правосудия лица. Вот увидите, хоть и не боюсь, но не хотел бы быть провидцем. А вот вам и вариант: предположим, Саня, – он ткнул пальцем в Турецкого, – наемный убийца. А заплатил ему ты, Костя, поскольку богат неимоверно и все капиталы держишь исключительно в валюте. Но не здесь, а за бугром. Мне мать-начальница велит догнать Саню, что я старательно принимаю к исполнению. А потом вдруг вызывает меня на ковер и говорит: а ты знаешь, рыжий, на кого мы, оказывается, поперли? На самого Костю. Крути сто восемьдесят градусов! Но я-то честный-пречестный сыскарь – и все равно бегу по следу. Бегу себе и думаю: а на хрена, как любит выражаться моя мать-начальница, мне надо так быстро бежать? Ведь возьмут да и подстрелят, ретивого-то. Жизнь хоть она и сучья – помните, у Шолохова все казак жалуется, – а одна. Ну мать-начальница за меня рада, что живой остался. Саня убежал и лег на дно. А Костя и мама Шура на какой-нибудь презентации наших «новых русских» шампанью балуются с ликером «Амаретто». Я не про вас, конечно, а про систему. Что, не так?

– Слушайте, братцы! – взвился Саша. – Погодите, я вам сейчас такую картинку нарисую, ни в каком сне не приснится. Иришка, где же обещанный чай? – крикнул он в сторону кухни. – Давайте пока еще по маленькой, а? Александра Ивановна, – жалобно посмотрел на Романову, – Шурочка, ну разрешите Косте еще капельку, он же, видите, как хочет! Когда теперь выпадет? А потом, он уже достиг уровня и больше не сдвинется. Мы ж его знаем.

– Черти вы собачьи, хорошего человека вам не жалко! Да выпей уж, ладно. Действительно, в кои-то веки.

Надо ж когда-то и расслабиться, рассупонить душу. Не все же в мундире ходить. Вот и сегодня выпил Костя немного, больше, как говорится, для компании, для куражу. Так что ничего тревожного не предвидится. Романова велела водителю подрулить сюда, на Фрунзенскую набережную, часам к двенадцати, поскольку ездить по ночам в такси стало рискованно – вот и еще одна примета нового времени.

Наполнили рюмки, чокнулись и выпили. Саша тут же продолжил свой рассказ.

Ну вот, летим мы, значит, из Лос-Анджелеса в Бостон. Это несколько часов, как у нас до Иркутска. В полете обслуга, сами понимаете, дай Боже! Только одно условие – не курить. У них сейчас вообще в самолетах железное правило: закурил – плати гигантский штраф, ну чуть ли не тысячу долларов. Ладно, летим, кока-колу пьем, виски разносят. Передо мной вот так, наискосок, какие-то наши, русские, летят. Речь слышу родную. А ребятишки крутые, стриженые, знаете, так, по новой моде, чтоб башка квадратной казалась. Плечи, само собой, с метр, ну и все такое прочее. И вот один из них, сидевший в кресле у прохода, вынимает сигару, вот такую, сантиметров двадцать, и закуривает. А в самолете везде всякие приборы, датчики – зафиксировали дым. Тут же подбегает стюардесса и начинает втолковывать этому бычку, что курить нельзя. А он дымит себе, не обращает на нее ну никакого внимания. Не понимает, чего ей надо. Появляется старший стюард, тоже наклоняется над ним и начинает объяснять. Снова никакой реакции. Причем курит в открытую, нагло. Наконец уже сам пилот по трансляции объявляет, что курить в самолете запрещено и за нарушение полагается платить штраф. Курит! Снова бежит стюардесса, а этот крутой вынимает из кармана во-от такую пачку долларов и, не глядя на стюардессу, рукой перегораживает ей проход: на, мол, подавись своим штрафом... Костя, они в американских городах уже целые улицы скупают, новые эти. А в Европе? И все равно их ловят. И никакие им деньги не помогают. Почему, скажи, ФБР может, а мы – нет?.. Причем знаешь, что самое смешное, были мы в академии ФБР, в штате Виргиния, слушали их лекции, делились своим опытом. У нас, оказывается, одни и те же проблемы. И кое-какой наш российский опыт им оказался во как нужен. Так что кто кого в этом смысле, еще неизвестно. Но ведь они ловят убийц, а мы – нет. Почему? Они бы нам за одну только нашу Александру Ивановну знаешь какие «лимоны» бы отвалили? За опыт ее, за талант. Или за Славку. Хоть он и рыжий. В Америке, кстати, я видел много рыжих полицейских. Ирландцев. Так что ты, Грязнов, не переживай шибко.

– А я и не переживаю, за Россию обидно.

– Во-во, за державу... Ничего, а я все-таки хочу быть оптимистом, – усмехнулся Турецкий.

– Это ты уже завтра скажешь, – подмигнул ему Костя. – Ну что, друзья, время к полуночи. Гости, вам хозяева не надоели?

– А чай? – Из кухни появилась Ирина с подносом, на котором стояли чашки и большой заварной чайник.

Наконец и с чаем покончили, поднялись, задвигали стульями. В прихожей Турецкий подал Косте большую целлофановую сумку.

– Костя, тут, понимаешь, твоим женщинам кое-что. Я ж мужик, в их тонкостях не разбираюсь. Купил там всякие бабские тряпки. В общем, ты передай, а они сами разберутся. Тем более Лидка, сам знаешь, крестница моя. Она ж теперь совсем уже невеста!

На лице Меркулова появилась улыбка все понимающего счастливого отца семейства.

Ну все, все, – заторопила Шура, подхватывая Костю под руку. – Грязнов! За мной. Ты на свою Парковую еще на метро успеешь, а мне вот этого деятеля до самой хаты везти, аж на проспект Мира, чтоб его семья не волновалась. Пошли. Привет всем. Иришка, целую!

6

Стукнула дверь лифта, хлопнула входная дверь, и они остались вдвоем.

Ирина прижалась к Саше всем телом, подняла к нему лицо, обрамленное волнами пепельных волос, и сказала жалобно:

– Турецкий, ну пожалуйста, можно я всю эту чертову посуду помою и уберу завтра?

– Ах ты, моя любимая! – Саша с такой силой прижал к себе ее желанное тело, что она задохнулась от счастья.

– Тогда отпусти меня в ванную.

Турецкий отодвинул стулья, а стол с остатками еды и пустыми чашками и тарелками оттащил к окну. Потом разложил диван и достал из тумбочки простыни, подушки и одеяло. Услышал плеск водяных струй в ванной и только тут понял, что наконец-то дома.

Как хорошо бы жилось, если бы вот так всегда: струилась вода в ванной, стояла под душем любимая женщина, и неубранный стол возле окна, к которому в любую минуту можно подойти, выпить рюмочку и зажевать пластинкой соленой рыбки из ближайшего «Океана». И никаких тебе убийц, разъезжающих открыто в шикарных «мерседесах» и «БМВ», и завтра не надо мчаться на работу, вытаскивать из сейфа «Макарова», проверяя, все ли патроны в обойме, а после писать бесконечные объяснения по поводу каждого произведенного выстрела... Ничего не надо...

Вода продолжала литься. Турецкий разделся, небрежно бросив на спинку стула роскошные пиджак и брюки, французский галстук, который теперь, видать, не скоро приведется надеть.

И отправился в ванную.

– Ой! – Ирина от изумления подняла брови. – Ты чего, Турецкий? Я ж еще не... А-а, – поняла через минуту, увидев его решительный вид. – С вами все понятно. Нагляделись там всякой телевизионной порнушки и самого на клубничку потянуло?

Она направила ему в лицо водяную струю и засмеялась, довольная. Но он уже перешагнул бортик ванны, залез к ней под душ и задернул прозрачную занавеску. Так они и стояли, обнявшись, в потоке льющейся на их головы воды, и тела их изгибались, переплетались и принимали немыслимые позы. Наконец, совершенно одурев от наслаждения, они, задыхаясь, выбрались из ванной. Саша завернул Ирину в простыню и на руках перенес на диван.

В окне стало понемногу светлеть, когда Турецкий вспомнил, что уже скоро, и не завтра, а сегодня, надо идти на работу, впрягаться и снова волочить этот опостылевший воз чужих бед и страданий. Но – надо, и этим все сказано.

Голова Ирины покоилась на сгибе его локтя. И когда он попытался легонько, чтобы не разбудить ее, вынуть руку, она открыла глаза и прошептала ему в самое ухо:

– Сашка, если тебе когда-нибудь придет в голову идея сделать меня еще раз невероятно, безмерно счастливой... утащи меня под душ.

И медленно закрыла глаза.

Знать бы, подумал он, сколько раз в жизни дано нам пережить подобные минуты...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО

Июль, 1991

1

Темно-синяя «Вольво-940», сопровождаемая «Волгой» тридцать первой модели с выключенной за ненадобностью мигалкой на крыше, без задержки проскочила Таганку, Рогожку, попетляла в кривых Вешняковских улицах и, нырнув под эстакаду кольцевой дороги, понеслась по старой Рязанке в сторону Люберец. Черт возьми, везде ремонт, дороги разрыты; где-то, видимо, прорвало коллектор, и вода, заливая проезжую часть и смешиваясь с желтой глиной, натасканной самосвалами со строительных площадок, покрывала асфальт грязной кашей. Везде перестройка, чтоб ее, а порядка как не было, так и нет. Наверное, лучше было бы ехать по новой Рязанке, правее, да и знаки гаишные указывали на то, что сквозной проезд через Люберцы закрыт. Ну мало ли что кому разрешено, а кому нет! Может быть, по привычке Сучков сделал знак рукой шоферу, и тот поспешил выполнить молчаливое указание хозяина. Да вот и гаишник выбрался из своей стеклянной будки, расположенной сразу за кольцевой дорогой, подошел к обочине, пригляделся к дорогой машине с затемненными стеклами, к ее эскорту и на всякий случай почтительно приложил кончики пальцев к козырьку фуражки. И ведь не знает, кого приветствует, а на всякий случай не мешает. Привычка. Вернее, выучка...

Да, разрослись Люберцы, разрослись, подумал Сучков рассеянно, поглядывая по сторонам. Всю округу уже в себя вобрали – и Косино, и Ухтомку, вплотную к Москве подобрались. Он помнил Люберцы давней еще памятью, когда отец его каждое лето снимал по Казанке дачу – то в Ильинской, то в Кратове. И Люберцы были в этом краю едва ли не центром вселенной...

«Вольво» проскочила железнодорожный переезд и, оставив справа томилинскую птицефабрику, свернула на Егорьевское шоссе. И снова усмехнулся своим мыслям Сучков: как близко нынче все стало в жизни. Раньше, бывало, медленно отсчитывала раменская электричка станцию за станцией, добираясь до Москвы, а теперь – оглянуться не успел – вот уже и Красково, и Малаховка, дачи пошли, старые сады, зеленые заборы...

Сидевший рядом с шофером Кузьмин, помощник Сучкова и его верный телохранитель, казался каменной глыбой. Он умен по-своему, предан, это хорошо. Стена. Интересно, какие мысли сейчас в его коротко стриженной голове?

– Василий, – негромко позвал Сучков, в машине было тихо, только едва слышно пел кондиционер, – там, за эстакадой...

Кузьмин, не оборачиваясь, кивнул, слегка склонив затылок, и Сучков не стал продолжать. За эстакадой, перекинувшейся через железнодорожные пути, их должна была ожидать машина Никольского, чтобы показать короткую дорогу к даче.

До встречи оставалось не более четверти часа. Сучков вторично уже сегодня ощутил какое-то неясное, скорее интуитивное беспокойство. А может быть, и не беспокойство даже, так, некоторое неудобство от неопределенности складывающейся ситуации. Вглядываясь в себя сейчас как бы со стороны, он вдруг подумал, что то, что он делает в настоящую минуту, почему-то не вызывает у него уверенности в своей правоте. Нет, конечно, суть его, так сказать, миссии не вызывает сомнений. Но следовало ли все-таки первому заму премьера вот так легко – а может, легкомысленно, хотя уж именно этого качества Сучков за собой никак не замечал, – принять приглашение этого более чем странного Никольского?.. Куда проще и естественнее было пригласить его в свой кабинет для беседы и... соответствующих выводов в дальнейшем. Однако же не сделал, как предполагал с самого начала, а совсем наоборот, едва ли не сам напросился в гости. Ну напросился – это слишком сильно сказано. Правильнее – согласился с вроде бы дружеским предложением.

Уж не комплексуешь ли ты, дружок? – подумал вдруг с усмешкой и, чтобы окончательно отделаться от неясного томления души, тронул указательным пальцем Василия за плечо:

– Папку...

Тот, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от летящей навстречу асфальтовой ленты шоссе, достал из обширного бардачка небольшую кожаную черную папку на «молнии» и протянул ее через плечо.

Губы Сучкова невольно расползлись в улыбке: каменный Вася всегда верен себе, ничто не может отвлечь его от прямых обязанностей – безопасности хозяина.

С мягким треском разошлась «молния» на папке, в которой кроме небольшого пакета с фотографиями и именного блокнота лежал небольшой листок – «объективка» на Никольского Евгения Николаевича, сорока четырех лет от роду, русского, естественно члена КПСС, холостого. Так, доктор физико-математических наук, имеет труды. Место учебы – МВТУ имени Баумана, последнее и единственное место работы – ОКБ имени Туполева. Ведущий конструктор.

Перечитывая знакомый уже текст, почувствовал Сучков, как где-то внизу живота наливается не то что боль, а какая-то некомфортность – неясная, беспричинная и потому раздражающая.

Восемнадцать лет отдал человек авиации, достиг высот немалых, у старика особо не забалуешься, знаком был с Туполевым Сучков, тот умел подбирать и ценить умные головы. Но что же случилось? Вдруг, в одночасье, сделал этот Никольский кульбит: все бросил, уволился без видимых причин и занялся собственным бизнесом. Почему? Конечно, никакая «объективка», собранная даже весьма опытными людьми, это тоже понимал Сучков, не в силах передать сущность человеческой жизни, она лишь пунктирно обозначает внешнюю сторону бытия. И эта пунктиром отмеченная сторона жизни Никольского таила в себе множество загадок.

Итак, покинув родное ОКБ, он зарегистрировал издательское товарищество и по договору с рядом коммерческих банков в течение года печатал на Гознаке акции. Вероятно, таким образом и создал свой первоначальный капитал. А после этого последовал прыжок, да какой! Он ринулся в совершенно незнакомую для себя сферу деятельности, причем буквально ворвался, оттеснив многих зубров-профессионалов. Что это было: удача или тонкий расчет математика? На Руси великой говорят, что дураку всегда везет. Ну всегда или нет – это еще как сказать, а вот новичкам действительно случается сорвать первую ставку, оттого что они закона не знают и часто, поступая по-своему, – выигрывают. Но ненадолго, деловая жизнь – не скачки, а скачками и иными азартными играми Сучков никогда не интересовался. Другое дело – бизнес. И пусть он сегодня у нас варварский, дикий, как утверждают газетчики, черт с ними, придет время – и все образуется, устроится как надо. Америка тоже ведь не с воскресной проповеди начиналась. А для крепкого дела нужны крепкие деньги. Тоже ведь закон жизни... Вот тут-то наш круг, в котором все должно быть взаимосвязано, и замыкается. Значит, и Никольский здесь пока чист: какие могут быть претензии? А дальше... Вот дальше и началось самое непонятное. Минуя всех замов, он выходит прямо на Рыжкова и получает лицензию на поставки нефти-сырца, отходов производства, дизельного топлива и прочего в том же духе. Сучков отлично разбирался в механизме допинговых цен и потому прекрасно понимал, как лихо обскакал многих этот Евгений Николаевич. И какой кругленький счетец лежит у него в каком-нибудь швейцарском банке. Наверняка две-три сотни миллионов зелененьких. А точную цифру кто же даст проверить? У них это не принято. Вот кабы дома – враз нашли бы возможность. Конечно, тут и тюменцы хорошо нагрели руки во главе со своим товарищем Богомяковым... Два года длилась нефтяная кампания Никольского, и вдруг новый кульбит: уральский металл. И самое странное – никаких прямых, порочащих связей Никольского с теми же свердловскими и челябинскими аппаратчиками не просматривается, все вроде вполне законно – опять все те же отходы. Знаем мы эти отходы, когда вместо них гонят эшелоны чистого продукта. И все через Прибалтику, а там вообще никаких концов не отыщешь – серьезная публика.

Но кто же все-таки курирует Евгения Николаевича? Вот эта связь никак не просматривается. Твердо знает Сучков, что это чья-то очень крепкая волосатая лапа и, скорее всего, следует ее искать среди секретарей либо в отделах ЦК. Это однозначно. Если бы кто из прежнего Совмина или окружения нынешнего премьера Павлова, можно было бы вычислить. А может, тут имеют свои виды ребята-чекисты? С них ведь тоже станется...

Скандал, разгоревшийся с АНТ, с пресловутыми этими танками в Новороссийском порту, с поставками за границу оружия, заставил многих деловых людей на время отойти в тень. И вдруг выяснилось, что Никольский, наверняка связанный с делом АНТ, снова на коне: акционерное общество «Нара», затем «Нара»-банк – вся эта новая программа Евгения Николаевича пахнет уже не миллионами, а миллиардами. А реклама какая! Каждый день летает по телеэкрану фирменный журавлик «Нары», эти его музыкальные «курлы» звучат чаще позывных «Маяка». И тут уже не мелочи. Поэтому и сделали умные люди Никольскому соответствующее предложение. А он отказался. И это плохо.

Чем, а вернее кем, продиктована его самостоятельность? По логике вещей ситуация требует объединения капиталов, это же ясно как дважды два. Монополия государственной собственности приказала долго жить, и депутат Верховного Совета СССР Сучков лично принимал участие в ее торжественных похоронах, ибо оказался в числе наиболее активных сторонников постановления о разгосударствлении и приватизации предприятий. Теперь это стало законом, и значит, кто опоздал, тот потерял. А чтоб не опоздать, надо идти единым клином. Никольский же, тратя совершенно немыслимые деньги на рекламу своей «Нары», хочет, чтоб его журавлик летал сам по себе... Ну что ж, как острил, говорят, блаженной памяти Лаврентий Палыч, попытка – не пытка. Последняя, разумеется...

Василий Петрович Кузьмин внимательно, как ему и было положено, следил за дорогой, за охраной, не отстающей ни на метр далее установленной дистанции, слышал, как ворочается и недовольно хмыкает, развалившись на заднем сиденье, Сучков, а в голове его невольно, раз возникнув, все время прокручивалась мысль о том, что все они здорово напоминают Наполеона и его армию перед Ватерлоо. Всего вроде бы хватает, кроме одного – уверенности в победе.