Текст книги "След "черной вдовы""

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Обоим вспомнились некоторые детали, которые при разговоре в прошлый раз они то ли позабыли, то ли не сочли серьезными. Да, собственно, и не официальный допрос проводил с ними сотрудник уголовного розыска, а так, беседу. Но если вопрос ставится в такой серьезной плоскости, то и ответственность официального лица – а свидетель в уголовном процессе иным и быть не может – чрезвычайно велика.

Короче говоря, вспомнились и такие детали.

На темно-синей сумке, которую выносил молодой сутулый мужик, приводивший домой балерину, был изображен большой красный петух. И еще иностранные слова – белыми буквами.

Филя на минутку задумался, прикидывая варианты, и догадался. Совсем недавно видел в одном спортивном магазине нечто подобное, так у него глаза на лоб вылезли – спортивная сумка за триста баксов?! И петух там был – французский. И текст белыми буквами – «Lecoqsportive». Точно – цвета французского флага. Для совсем уже крутых. А Светлана Волкова вполне соответствовала этому уровню. Кстати, могла купить и за границей, в той же Франции, когда была на гастролях с балетом Мариинского театра.

Далее. Старики подтвердили, что эти двое – мужик и девушка – провели в квартире что-нибудь около часа или немного больше. «Волга», которая привезла их, куда-то сразу отъехала. А вскоре туда же подъехала большая черная иномарка и минут десять простояла у подъезда. Потом из нее вышел коротко стриженный парень в спортивной форме и о чем-то довольно долго говорил по телефону, который держал возле уха, а сам в это время смотрел наверх, на окна, будто ждал кого– то. Наконец и эта машина уехала, а вскоре ее место снова заняла «Волга» с синей мигалкой на крыше, которая, однако, не работала. Вот тогда и вышли они из подъезда. Причем мужчина не только нес тяжелую сумку, но и поддерживал женщину под локоть, потому что ее пошатывало, словно от сильной усталости. Либо от боли, так как шея ее была забинтована и голову – наискось, к правому уху – тоже стягивала узкая повязка с тампоном, прижимавшим это ее ухо.

– И как же вы все это разглядели? – удивился Филя. – Это ж довольно далеко от вашего столика?

– Мы в другом месте сидели, в тенечке, за акацией, – объяснил Егорыч. – Там скамейка стоит. Метров десять всего до ихнего подъезда.

– И вас так никто из них и не увидел? – усомнился Филя.

– Нет, кусты же. А там же, кстати, и тот мотоциклист таился. Он все видит, а его – нет. Ветки раздвинь и наблюдай себе.

– Ясно, отцы. А еще чего наблюдали? Может, незначительные какие детали еще вспомните? Например, служебные «Волги», которые за ними приезжали, были разные? Или одна и та же? Как была одета балерина, когда вышла из дома? Вот Иван Савельевич говорит, что она была в светлом брючном костюме, а вы, Петр Егорович, утверждаете, что в длинном платье.

Егорыч засмеялся:

– Так это ж я всегда в суть вопроса смотрю, а Ванька, он больше на интимное внимание обращает. Я на голову ее с повязками смотрел, а он, стало быть, на ноги. Пусть по его будет, в брюках так в брюках. Длинное такое, ага, до пяток… А касаемо машин, тут у меня сомнение появилось. А ведь и в самом деле, шофер-то вроде другой был, не тот, что привез. Тот-то был рыжим таким и высоким, а увозил черный и толстенький. Он еще из машины вышел и багажник открыл, чтоб сумку поставили. Это вы верно подметили, Филипп Кузьмич.

И второй старик подтвердил слова приятеля.

А потом они подробно рассказали, кто и на чем приезжал делать обыск в квартире балерины. Об этом, оказывается, уже весь двор знал в подробностях. Понятыми же своих, соседей по подъезду, пригласили, ну а те… известное дело, всем же вокруг интересно, мало ли что предупреждали о неразглашении, а среди кого разглашать, когда кругом одни знакомые, сто лет рядом живут…

И, наконец, всплыло то, о чем в прошлый раз старики даже и не обмолвились. Оказывается, командовал милиционерами, которые производили обыск, тот самый сутулый мужик, который привозил – увозил балерину. И суетился он больше других. А может, и не суетился, а демонстрировал свое беспокойство из-за отсутствия хозяйки квартиры. Все опрашивал, не появлялась ли, а может, просто не заметили, когда приезжала, и не вывозила ли какие вещи, ну и прочее. Но никто ничего, стало быть, положительного ему не сказал, что его озаботило и будто даже огорчило. Такое вот наблюдение – для дальнейшей оперативной проверки.

Филя позже высказал Саше Курбатову свое предположение, что Нехорошев вполне мог спрятать где – нибудь Светлану Волкову, подозревая, и не без оснований, что ей может грозить смертельная опасность – бандиты живыми свидетелей не оставляют, – а она, Обладая своенравным характером, что подтверждала и ее тетушка, убежала от него. Так сказать, без спроса. Вот он и крутится теперь как уж на сковороде – и признаться боится, и, возможно, в самом деле волнуется за ее судьбу. Так что в принципе не лучше ли, прежде чем тащить его к прокурору на ковер, взять его самого за грудки и поговорить по-мужски, ну а не поймет, тогда уже…

– Надо подумать, – ответил Курбатов. – И Рюрика озадачить.

Он достал мобильник, нажал вызов Елагина и, когда тот отозвался, сказал:

– Рюрик, не торопи события, а то у нас тут с Филиппом появились некоторые новые соображения…

Через полчаса они встретились в скверике, напротив Киевского вокзала. Курбатов доложил обстановку и их с Филиппом общие мысли по поводу Нехорошева. Выслушав, Рюрик с непонятной им ухмылкой сокрушенно покачал головой и наконец прояснил свою реакцию:

– Чуть не испортил нам всю обедню… Прокурор куда-то отъехал и вернется только к концу дня. Но Нехорошее, я узнал, на месте, вот и решил самостоятельно взять его за жабры. А тут вы со своим звонком. Тютелька в тютельку. Ну я и переиграл, сказал ему, что срочно вызывает Генеральный прокурор– у этого Нехорошева даже глаза округлились! – и пообещал скоро вернуться. Если и он теперь не сбежит от нас, будет просто удача. Поехали обратно и разыграем классный спектакль. А первое слово предлагаю предоставить Филиппу, как обиженному лично им. Пусть изложит только одно – суть свидетельских показаний: приехали – уехали. А потом мы навалимся.

– Если он начнет изворачиваться и врать, я пообещаю его кастрировать. Причем вручную, – без тени юмора предложил Курбатов.

– А это не так просто сделать, – хмыкнув, возразил опытный Филипп. – Тут одной силы маловато.

Ему хватит, – успокоил Елагин, похлопывая Сашку по плечу. – Поехали, не будем терять времени. А кастрировать его сможет и Демидов. Без нашей помощи. Но намекнуть нужно, все – на пользу.

5

Игорь Борисович был заметно напряжен и даже отчасти встревожен, хотя и пытался скрыть свои чувства за сдержанной медлительностью, с которой встретил троих человек, явно явившихся по его душу, двое из которых ему уже были неприятно знакомы. Но прибывшие и не ждали проявлений особой радости со стороны межрайонного «важняка», мягко выражаясь обгадившегося со своим расследованием. Что, собственно, и было немедленно ему доложено сохранявшим олимпийское спокойствие Рюриком Николаевичем, фактически его ровесником, если иметь в виду возраст да и стаж работы в следственных органах.

Но, выслушав в свой адрес сей весьма неуважительный пассаж, Нехорошев вдруг почувствовал, что кровь бросилась ему в голову и еще минута – и он может не сдержаться и наговорить наглецам немало такого, о чем потом пожалеет и что в первую очередь навредит ему же самому. Кто они – и кто он?.. Ну этот шибздик из частного агентства, о нем и говорить нечего, нашему забору – двоюродный плетень. Но другие двое – из Генеральной прокуратуры. Шеф, Прохор Григорьевич, еще отдавая накануне указание Нехорошеву вручить пакет со всеми материалами дела о покушении курьеру с Большой Дмитровки, недовольно морщился. И было, видать, отчего. Ведь он сам же и беседовал с Игорем доверительно, когда на другой день после убийства знакомился с протоколом осмотра места происшествия и весьма противоречивыми показаниями случайных свидетелей, толком так ничего и не сумевших разглядеть, а потом читал краткое досье на покойника. И ничто не предвещало тогда неожиданно громкого резонанса. Всем казалось – очередная бандитская разборка.

Кто был погибший? Крупный уголовный авторитет из Петербурга. И коли это так, значит, убийство носит характер междоусобной криминальной разборки. Питерские сыщики к этому убийству интереса почему-то не проявили. Небось тоже решили: наверняка убрали его свои же бандиты, значит, туда ему и дорога одной головной болью меньше.

Но несколько дней спустя Прохор Григорьевич снова позвал Игоря Борисовича и сухо спросил, как продвигается расследование. Можно подумать, будто он не знал, что подобного рода преступления либо раскрываются по горячим следам, либо зависают, что называется, навсегда, а в данном случае явно просматривался именно второй вариант. Так вот он брюзгливым, неприятным тоном сообщил, что его первоначальное мнение о бандитской разборке, по некоторым источникам, которые он не имеет права разглашать в данный момент, подтверждается. Ну подтверждается, и слава богу, хотя непонятно, что здесь за особая какая-то тайна. Следующее его соображение тоже не отличалось оригинальностью. Он сказал, что убийство совершено бригадой заезжих киллеров, которые давно уже покинули, по всей вероятности, пределы страны, скрывшись в ближнем зарубежье. Другими словами, он подтверждал, что налицо очередной «висяк», или «глухарь», это уж как Игорю Борисовичу будет угодно называть. Следовательно, нечего и время зря терять. Остается одна проблема: куда исчезла свидетельница, пострадавшая при покушении? К ней имеются вопросы, значит, надо найти. А когда Нехорошев наивно этак спросил Прохора Григорьевича, у кого вопросы, тот раздраженно бросил: «У нас… у меня…» – посчитав, видимо, что этого достаточно.

Игорь Борисович, честно глядя прокурору в глаза, ответил, что сам, никому не передоверяя, отвозил ее из института Склифосовского домой, в Хамовники, где та собрала некоторые свои самые необходимые– вещи и попросила доставить ее на Ленинградский вокзал. Она собиралась уехать в Петербург, к своей тетушке. Показания она дала, и Нехорошев не посчитал нужным ее задерживать, тем более что она была все-таки ранена. Она и номер своего мобильного телефона ему оставила, и адрес тетушки, и обещала позвонить и сообщить, как добралась. А поскольку до ее поезда оставалось больше трех часов, смысла ожидать, чтобы лично по-

садить ее в купе, Нехорошее не видел и простился, вернувшись к неотложным делам. Но в Питере ее номер телефона не отвечает. Так что на сей счет пока ничего не известно.

Пристальный и изучающий взгляд прокурора подсказал Нехорошеву, что тот сильно сомневается в его объяснениях, а это – плохой признак. Но почему? Игорю Борисовичу ничего не оставалось, как поклясться всеми святыми и даже собственным здоровьем, что сказанное им – абсолютная правда. Его взгляд излучал саму искренность, а на сердце… скребли кошки. Но он подавил в себе вспыхнувшее волнение и на следующий вопрос, почему же она так стремительно сбежала из Москвы, уже спокойно ответил прокурору, что девушка, по ее словам, очень боялась мести со стороны убийц ее друга, а прокуратура не имела возможности обеспечить ее безопасность.

И добавил, в качестве «убойного» уже аргумента, что вот ему не без труда удалось поставить вооруженного охранника у палаты с водителем, который до сих пор не пришел в себя. Так ее несколько дней подержали и сняли по той причине, что на жизнь пациента никто не покушался, да и кому он нужен – беспамятный, а лишних людей, чтоб они просиживали без дела сутками в клинике, у них, то есть у милиции, нет.

– Да-да, к сожалению, это так… – И прокурор огорченно покачал головой. – Ну не будем торопиться с выводами, не будем. И вообще, я думаю, тебе не стоит торопиться… Но девицу эту ты мне все равно отыщи – кровь из носа!

На том, собственно, разговор и закончился. И Нехорошее подумал, выходя из кабинета прокурора, что Прохор Григорьевич, похоже, и сам махнул рукой на это дело, видя его заведомую бесперспективность. Или же его кто-то из очень влиятельных людей попросту подтолкнул именно к такому решению? Но тогда зачем им Светлана Волкова? К ней-то какие у них вопросы?

Или, значит, ей все-таки известно гораздо больше того, о чем она рассказывала ему ночами, в перерывах между их продолжительными и совершенно сумасшедшими сексуальными истязаниями в Мичуринце, на даче у бывшего его однокашника Вальки Коптелкина, с которым Игорь и встречался-то, может, раз в году, хотя и созванивались. Валька – добрая душа, юрист крупной торговой фирмы, по первому же его звонку предложил «укрытие» в своем летнем домике в Мичуринце, куда сам практически не приезжал из-за вечной гонки и нервотрепки на фирме.

По-другому назвать то, что происходило всю последнюю неделю между ним и Светкой, Игорь и не мог бы. Он и сам был изумлен до крайности, когда вдруг сообразил, что они, оказывается, необычайно подходят друг другу, именно в физиологическом плане.

Она – холеная и необычайно выносливая физически, «атласная кобылица», как называл подобных женщин испанский поэт Гарсия Лорка, влюбленная в самое себя и давно избавившаяся от всяких комплексов и слова «нельзя» в своем лексиконе, – требовала только одного: чтобы он соответствовал ее желаниям и фантазиям. Причем постоянно. Она говорила, что в экстазе полностью отключается от любых болевых ощущений. И очень огорчалась, что ему надо на рассвете отъезжать на службу, оставляя ее в дачном одиночестве.

И он – тщедушный и сутулый, совсем не похожий на кумира своей юности Жан-Поля Бельмондо, невероятно, почти суеверно, стесняющийся броских, ярких женщин, к которым всегда испытывал необъяснимо сладкое влечение. Но при этом вечно неудовлетворенный, ввиду того что у его сухой, как щепка, и такой же колючей жены предметом единственной заботы был не он, тщедушный муж, а собственный салон красоты «Идеал». А теперь он оказался как бы между двух огней. Даже трех – дом, служба и летний домик в Мичуринце, из коих первых два безвозвратно меркли в его глазах, зато третий полыхал факелом и не обещал, а предлагал, дарил невиданное им доселе и прямо-таки невозможное наслаждение.

Последняя неделя была для него просто отчаянной – в самом прямом смысле этого слова. Жена давно привыкла к его поздним возвращениям, частым служебным командировкам, вечным задержкам и перестала обращать внимание на время его возвращения – явился среди ночи, усталый и разбитый, сам за собой ухаживай. Еда – в холодильнике, рюмка – в серванте. Какие проблемы? Многие так живут. Но теперь ему приходилось хотя бы через день заскакивать с безумными от усталости глазами домой, кидать в рот бутерброд, запивая сухую пищу холодным чаем, и терпеть, когда жена уснет, что не заставляло себя долго ждать, после чего он на цыпочках покидал дом, ограничиваясь запиской, что его срочно вызвали, и сломя голову мчался на Киевский вокзал, чтобы успеть на электричку. И проверялся, подобно Штирлицу, буквально на каждом углу: нет ли слежки, «хвоста».

А в Мичуринце его нетерпеливо ожидала Светлана, которая, несмотря на все страхи, которые он не без труда вбил в ее очаровательную, но поразительно легкомысленную голову, так до конца и не понимала, почему она тут скрывается и когда же все это безобразие кончится?! Почему тем же самым она не может заниматься с Игорьком у себя дома, где для этого созданы все условия?! И недовольно морщилась, когда он угрожающим тоном говорил ей, что во второй раз убийцы обычно не промахиваются. Она вздрагивала, хмурилась, будто догадывалась, на кого он намекает, но тайну свою так и не открывала. И даже на его настойчивые требования сказать наконец, кто такой Макс, о котором она однажды обмолвилась, неохотно ответила, что это один приставучий и противный ее ухажер из Питера. Он ревновал ее к каждому светофору, вот поэтому Виктор Нестеров и увез ее в Москву, пообещав, что уж тут ее никто не достанет. Так, значит, это за ней была охота? Светлана молчала, покачивала головой, пожимала плечами, морщась при этом и не говоря ни «да», ни «нет». Тянуть из нее жилы было бесполезно, и Нехорошее решил ждать, тем более что сам процесс ожидания был прямо-таки восхитительным. Хотя и… чреватым в какой-то степени.

И категорическое требование прокурора тоже не сильно его взволновало. Надо отыскать свидетельницу? А он что делает? Ищет… пока. Главное, чтобы какая-нибудь нелепость либо непредвиденная случайность не поломала вялотекущее расследование.

Не боялся он и показного гнева своего шефа. За годы работы с Демидовым Игорь уже узнал эту тайную для посторонних, да и для большинства своих же сотрудников, особенность характера прокурора. Вот он гоняет, ругает следователей, причем по какому-нибудь совершенно ничтожному делу, а потом словно меняет точку зрения и дает указание не торопиться, не рвать поджилки, передать дело другому следователю, у которого и своих-то, нераскрытых, – вагон и приличная тележка, где ж тому еще и новое форсировать?

Нехорошев уже подумывал, что, скорее всего, и это убийство шеф предложит передать кому-нибудь из коллег, а затем и следующему, чтобы уже окончательно утопить расследование, которое и без того катится ни шатко ни валко. ‘

И тут вдруг – нате вам! Звонок из Генеральной прокуратуры! Поневоле забегаешь! А потом этот неуместный сыщик, к которому явилась – черт же ее, старуху, принес! – Светкина тетка! И пошло-поехало… Подумалось даже, что простыми служебными неприятностями, замечаниями там и прочим, пожалуй, на этот раз не отделаешься. И теперь надежда на одного Демидова, который в курсе всех событий по этому делу. Ну почти всех. И он не захочет сдать, так сказать, своего верного сотрудника.

Однако слишком напористый и решительный вид посетителей заставлял Игоря Борисовича нервничать. Он не знал, что им известно, и боялся неожиданностей.

А Филипп внимательно наблюдал, как непроизвольно меняется выражение лица следователя, вынужденного выслушивать сухие и внешне вроде бы корректные, но на самом деле чрезвычайно обидные пассажи «важняка» из Генеральной прокуратуры Рюрика Николаевича Елагина – человека педантичного и въедливого в отличие от темпераментного Курбатова, который молчал и лишь яростно посверкивал глазами. Такая вот впечатляющая картинка. И когда Рюрик сделал логический вывод о том, что никуда, по всей видимости, Волкова из Москвы не уезжала, Филипп заметил, как напрягся Нехорошев, и, грозно уставившись на сникшего следователя, неожиданно для всех выпалил:

– Признавайся, засранец ты этакий, куда девку спрятал?

Нехорошев даже побелел от ярости. Но Филя, не обращая внимания, продолжил:

– Ладно, за «засранца» я извиняюсь. В конце концов, ты же хотел ее от бандитов спасти, так? Отвечай! А то хуже будет! Хотел?

И Нехорошев вдруг словно обмяк. Вытер дрогнувшей рукой вспотевший лоб и ссутулился.

– Хотел… Они ее не оставили бы в живых.

– Кто – они?! – Давить так давить, решил Филя.

– Убийцы… киллеры…

– Да это понятно, что не старушка тетушка. Ну спрятал, и правильно сделал, – уже спокойно закончил Филя. – А ее, кстати, никто у тебя отнимать и не собирается. Пусть даст показания и прячется себе дальше. Верно, мужики? – Филя победным взглядом оглядел «важняков».

– В общем, да, – ухмыльнулся Саша Курбатов и поощрительно хлопнул Нехорошева по плечу. – А я хотел тебе яйца оторвать, понял теперь, чего ты избежал? Вот и благодари Филиппа… Ладно, как ты считаешь, Рюрик, беседу нашу, – он кивнул на Игоря, – на прокурорский уровень выносить не будем?

–Ну а зачем? – без тени юмора ответил Елагин. – Если Игорь Борисович уже взвалил на свои плечи тяжкую ношу обеспечения безопасности свидетельницы, пусть себе и дальше ее тянет. Да и нам раскрывать место ее нынешнего обитания тоже ни к чему. Я правильно понимаю проблему?

Курбатов захохотал, почти заржал, как жизнерадостный жеребчик при виде кобылы.

– Правильно! – весело и нагло поддержал его Филипп. —Это ты верно подметил! Раз уж взялся, пусть сам и тянет, а мы ему мешать не будем. Но только после того, как Светлана Алексеевна ответит на наши вопросы. Мы-то ведь ее ни в чем не обвиняем. Опять же и тетя волнуется. Есть возражения?

Нехорошев убито молчал, словно прощался навеки со своей синей птицей, со своей едва не сбывшейся мечтой.

– Возражений нет, – с удовольствием констатировал Филя. – И чего, спрашивается, темнил, чудак… Ну что, мужики, тогда поехали?

Глава четвертая

ПОХИЩЕНИЕ

1

Виктор Петрович Гоголев, заместитель начальника ГУВД города Санкт-Петербурга, счел своим непреложным долгом лично встретить на Московском вокзале прибывающего в город Константина Дмитриевича Меркулова, с которым благодаря стараниям своих друзей – Турецкого и Грязнова был давно и хорошо знаком лично. Но он не думал, что заместителя Генерального прокурора будут также встречать у вагона «Красной стрелы» все руководители питерских правоохранительных и силовых структур – от УФСБ до собственного начальника. Странно, что тот не сказал. Все – через задницу… Прямо демонстрация верноподданнических чувств! Будто приезд Меркулова для них для всех невесть какое значительное событие!

Но и другая мысль сверлила голову. Значит, все-таки тому инциденту на Петергофском шоссе наверху неожиданно придали более чем серьезное значение? И действительно готовы в совершенно необъяснимом самоубийственном поступке неизвестной дуры, фанатки, обрядившейся в милицейскую робу и спрятавшей у себя на пузе полкило тротила с болтами и гайками, что представляет собой опасность для кого угодно, но только не для бронированного лимузина, увидеть террористический акт глобального масштаба? Ну да, как же, одним, понимаешь, махом убрать двух президентов ведущих мировых держав, так, что ли?

Сам Виктор Петрович так не считал. Он был уверен, что действовали либо совсем неопытные террористы (если таковые и правда бывают), либо смертница, не зная о том, выполняла четко поставленную кем-то задачу – просто напугать. И, похоже, что «испуг» сработал-таки. Значит, тут не террористы, а кто-то другой, о ком кое-кому известно, но, видимо, пока об этом инкогнито нежелательно информировать даже правоохранительные органы. Ну прямо песня: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…» А они, то есть органы, пусть себе пока побегают.

Это примерно как в том случае, когда хозяин делает вид, будто бросает палку с берега в реку, и посылает собаку искать ее, та плавает, «апорта», конечно, не находит и без конца оглядывается на хозяина: «В чем дело?» – а тот поощряет: «Ищи, ищи!» – а сам палку– то прячет у себя за спиной. Что-нибудь, видимо, в этом роде. Потому что версия с террористами не очень проходит даже хотя бы по той причине, что они, если не полные идиоты, наверняка поставили бы на выезде к Петергофскому шоссе наблюдателя, который и сообщил бы исполнителям, по какой дороге поехал именно президент, а не автомобиль-двойник.

Либо, что совсем уже вряд ли, действовала маньячка-одиночка – кем-то и на что-то крепко обиженная тетка. Что ж, и такое, помнится, бывало…

Но приезд самого Меркулова указывал на то, что питерцы, надо понимать, пока не справились с заданием президента – выяснить, кто организатор теракта и откуда, из какой трубы, дым, как любит повторять Саня Турецкий. Странно, что его не прислали, обычно всякого рода бяки почему-то руководство поручает именно ему…

Между тем появление Гоголева на перроне не осталось незамеченным среди встречающих высоких чинов. Обернулся и его начальник Алексей Сергеевич Громов, сделал удивленные глаза, но акцентировать свое отношение не стал, первым протянул руку

– Чего ж не сказал? – спросил обычным своим грубоватым тоном. – Вместе б и подъехали.

– Ребята из Москвы слишком поздно позвонили, это их, так сказать, личная просьба. Я и не стал вчера будить. А сейчас – прямо из дому. – Гоголев кивнул одному, другому, пожал пару протянутых рук и, склонившись к невысокому своему начальнику, спросил тихо и с шутливой улыбкой, но так, чтоб слышали все, кто стояли рядом: – А чего, собрание, что ли, будет? Или другие планы? – чем немедленно вызвал скептические ухмылки.

А начальник УФСБ лишь махнул ладонью, мол, чего с него взять, этого бывшего сыщика? Громов же посчитал необходимым разъяснить смысл жеста чекиста непонятливому своему заму:

– Меркулов едет не сам по себе, его лично президент сюда направил, вот в чем дело. Уровень, ты хотя бы это понимаешь?

– Да чего ему понимать-то? – изволил наконец усмехнуться чекист. – Они ж с Константином Дмитриевичем – старые приятели, ему-то чего?

– Серьезно?– Громов с недоверием и вроде бы даже с осуждением посмотрел на своего заместителя, будто хотел этим взглядом выразить – что ж ты рань– ше-то не сказал? Словно это обстоятельство что-нибудь изменило бы.

Но дело-то в том, что Громов был не местным кадром, а креатурой нового министра внутренних дел, в то время как Гоголев прошел в Питере все ступени карьеры, начиная с рядового опера, и, следовательно, при любой погоде считался своим. Ну а питерский патриотизм – дело известное. И в данный момент Виктор Петрович не захотел оставлять за другими последнего слова.

– Скажешь тоже, приятели… – нарочито обращаясь на «ты» к фээсбэшнику, как бы отмахнулся он. – Знакомы, ну и что из того? Но он же не чай едет ко мне пить? Или есть другие сведения? Может, вы уже в своей конторе полянку для него накрыли? Колись, чека!.. – Вокруг рассмеялись, а Г оголев развел руками – мол, оказывается, и с вас взять нечего.

Между тем у конца платформы показался наконец поезд. Встречающий народ приосанился, примолк. И когда из вагона вышел Меркулов, седой, крупный, представительный, в форме государственного советника юстиции первого класса, к нему, соблюдая никем заранее не установленный, тем не менее четкий порядок, потянулись здороваться и представляться, что касалось тех, кто не был с ним знаком ранее.

Встречали гостя из Москвы и прокурор по Северо– Западному федеральному округу, и представители городской прокуратуры, и деятели из Минюста, с таможни и черт-те еще откуда! И каждый спешил «засвидетельствовать лично» свою озабоченность. Все уже здесь, оказывается, «в курсе»! Вот те на! Вот тебе и государственные секреты! Бред какой-то…

Пожимая очередную руку, Меркулов увидел чуть в стороне иронически посмеивающегося Гоголева и, вмиг нарушив всю церемонию, повернулся к нему:

– Привет, а ты чего один, как бедный родственник? – и протянул сразу обе руки. – Иди сюда. Тебе привет от моих артистов. Володя! – Он обернулся к высокому молодому блондину с ярко-голубыми глазами, стоявшему у него за спиной, и тут же представил его Гоголеву: – А это, Витя, наш новый кадр. Поремс– кий, «важняк», разумеется, на смену Сане, так сказать.

Поремский и Г оголев поздоровались, и Виктор Петрович спросил:

– А что, Борисыч покинул фирму?

– Временно, – неохотно ответил Меркулов. – К немцам снова, не знаю, надолго ли теперь. Да что ж это я! Тебе Вячеслав конкретно горячий привет передал. Володя, можешь вручить.

Поремский протянул Гоголеву квадратный сверток. Нелегкий, как определил Виктор Петрович, и на его вопросительный взгляд Меркулов хмыкнул и развел руками:

– А что там может быть, почем я знаю? Наверное, как обычно. Разве они в состоянии придумать что-ни– будь оригинальное? Принесли прямо к отходу поезда.

– Традиционно? – улыбнулся Гоголев.

– Как положено. Ну что, поехали? – Меркулов повернулся ко всем, с кем еще не успел поздороваться, и, сложив обе ладони, потряс ими перед собой. – Со всеми, с кем не успел. Не будем терять времени. Куда вы нас? – Это он обратился к начальнику УФСБ.

– Один вопрос, Константин Дмитриевич, – серьезно спросил генерал госбезопасности. – Вы ведь еще не завтракали,так?

– Чай пили, так что с завтраком можно подождать. Давайте ближе к делу.

– К чему это он? – спросил Поремский у Гоголева, кивая при этом на генерала.

Виктор Петрович, поиграв шутливо бровями, ответил, испытывая тихое злорадство в связи со своей сообразительностью:

– Он для вас, надо полагать, полянку уже накрыл. На всякий случай. Сытый человек, как правило, не бывает сердитым. А вы ж больше, как я понимаю, по его душу, да?

Поремский посмотрел на Гоголева с почти неуловимым превосходством и ответил тихо, в самое ухо:

– Скорей всего, тут многим достанется. Константин Дмитриевич настроен решительно и долго оставаться не собирается. Разве что меня… – И Владимир вздохнул.

– За себя можешь не беспокоиться, – подбодрил его Гоголев. – Мы ж все-таки не чужие.

– Так куда едем? – уже строгим голосом спросил Меркулов, ни к кому конкретно не обращаясь.

– В управление, если позволите, – чуть нахмурился генерал госбезопасности.

– Надо бы собрать причастных, только тех, кто занимался этим делом: для общей информации. Остальные могут быть свободны. Так что полагаюсь, Иван Семенович, на ваше усмотрение. Виктор Петрович, поехали. – Меркулов решительно кивнул Гоголеву и, ускоряя шаг, направился к выходу в город. И тем самым просто решил довольно трудную для заместителя начальника ГУВД проблему.

Дело в том, что как раз в эту минуту Громов, устремляясь вслед за Меркуловым, на ходу обернулся к Гоголеву и сказал как само собой разумеющееся:

– Ну я тогда поехал с ними, а ты жди дальнейших указаний. Хозяйство на тебе, лады?

А Гоголев, услышав тут же приглашение заместителя генерального прокурора, который в данный момент был здесь главным, жестом показал Громову, что вот, мол, я вроде и рад бы, да не получается. На что тот отреагировал смешно: сморщился, будто проглотил какую-то гадость, разве что не сплюнул, и махнул рукой: ладно, уж так и быть, поехали вместе.

Наблюдая всю эту игру, о которой еще в поезде, как бы вводя Поремского в курс дела и местных взаимоотношений, рассказывал Константин Дмитриевич, Владимир откровенно смеялся. Внутренне, разумеется.

Они ехали в машине Громова. На правах хозяина тот посмотрел с переднего сиденья на молодого следователя – «важняка», по всему видать, доверенное лицо Меркулова, и вальяжно спросил:

– Ну так как там у нас, в столице-то? Что новенького?

На что Поремский серьезным тоном, сопровождаемым глубоким, почти трагическим вздохом, ответил с интонацией популярного героя кино:

– Стреляют…

Гоголев захохотал и с маху хлопнул его по колену.

Громов шутки не оценил. Либо не понял. Но тоже вздохнул и глубокомысленно произнес:

– Да… это, к сожалению, очень верно… везде стреляют…

Короткое деловое совещание, которое провел в Управлении Федеральной службы безопасности по Санкт– Петербургу и Ленинградской области Константин Дмитриевич, выявило, с точки зрения Владимира Поремского, самое основное. Расследование, как и полагали в Москве, зависло. И в первую очередь по той простой причине, что, как и везде, делу мешали ведомственные перегородки и амбиции.