Текст книги "След "черной вдовы""

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Помочь не надо? – без всякого юмора, даже немного участливо, спросил грубиян медик.

– Я скажу, когда надо… Дайте мне, пожалуйста… – Она назвала какое-то лекарство, и эксперт полез в свой чемоданчик, шелестя там и звякая чем-то.

Он достал ампулу и взял со стола новенький шприц.

– Разрешите, я сама, – не очень четко произнесла женщина.

– Не надо, у вас еще не все в порядке с руками. Я сделаю лучше. – И он стал заполнять шприц лекарством из ампулы. – А ему что надо? – Он показал на Масленникова.

– Можете то же самое. Я смотрю, он сам уже вколол себе. Это снотворное, не страшно. Проснется через два-три часа, у него всегда… в последнее время…

– Мы можем задать вам несколько неотложных вопросов? – влез наконец Поремский, которому как– то надоело уже слушать совершенно пустую и неспешную, с его точки зрения, болтовню этих двух маститых медиков.

– У вас тут что, нет других, более важных дел?! – ни с того ни с сего рявкнул вдруг судмедэксперт. – Видите, человек только в себя приходит! Занимайтесь вашим обыском, черт возьми!

– А что, Федор Евгеньевич, – спросил Владимир у Седова почти елейным тоном, – у вас тут всегда судебные медики руководят оперативно-следственными бригадами? Или в виде исключения?

– Нет, – пряча улыбку, ответил майор, – только в исключительных случаях. Или когда им абсолютно нечего делать.

– Нормальное явление, – кивнул Владимир, – тогда попросите сюда понятых. Действительно, доктор, вероятно, прав, мы слишком долго лицезрели довольно отталкивающую картину и слегка расслабились.

– Это кто уже успел расслабиться? – спросил, бодро входя в квартиру, Виктор Петрович Гоголев. – Ты, что ль, Владимир? И с чего это? А мне доложили, что все прошло удачно.

– Лучше не бывает, ни шума, ни стрельбы, ни крови.

Гоголев подошел к дивану, посмотрел на лежащего, потом взял со стола один пузырек, другой, почитал, что на них написано, повертел в руках и спросил:

– Он?

– Он самый, – кивнул Седов. – Как говорится, не очень транспортабелен. Вот ожидаем, когда его сообщница придет в себя и подскажет разумный выход.

Судмедэксперт гневно сверкнул глазами, но промолчал. А Гоголев поманил Седова пальцем и, когда тот подошел, что-то сказал ему на ухо. Седов отстранился, взглянув на генерала с удивлением. Но тот решительно кивнул, и Федор сказал:

– Хорошо, сделаем, товарищ генерал.

– Ну и что теперь будем делать, Петр Кузьмич? – спросил Г оголев у медика.

– Сейчас я провожу ее в ванную, где она оденется, приведет себя в порядок, и можете работать. А он, – эксперт ткнул пальцем в Масленникова, – окончательно созреет, по нашему общему с ней мнению, для серьезного допроса не раньше завтрашнего утра. Вот и исходите из этого. Нет, конечно, можно ему вколоть лошадиную дозу, применить другие сильнодействующие способы, но будет ли смысл? Не знаю, вам решать, Виктор Петрович.

Петр Кузьмич как-то почти по-приятельски, словно демонстрируя свое превосходство перед остальными, включая нахального московского следователя Владимира Поремского, взял генерала под руку и отвел подальше, к окну. И там что-то начал ему говорить, а Гоголев, склонив голову чуть в сторону, внимательно его слушал, не перебивая. Ишь ты!

– Хорошо, я буду иметь в виду. А вас, Петр Кузьмич, попрошу заняться им вплотную. Он мне очень нужен, и, чем скорее, тем лучше. Федор всем необходимым вас обеспечит, я уже дал такую команду. Так что действуйте. – И пожал ему руку.

Медик помог женщине выбраться из кресла, попутно поднимая с пола именно ее белье и все остальное, увел ее в ванную, где и оставил. А затем занялся уже Масленниковым, которого затем вынесли на носилках из квартиры двое оперативников и увезли по адресу, указанному Виктором Петровичем. Но явно не в Кресты и не в другой следственный изолятор. Гоголев решил свести до минимума круг лиц, с которыми мог бы общаться пришедший в себя Вампир.

Между тем обыск, произведенный в квартире, дал совершенно неожиданную находку. Ну там деньги, огнестрельное оружие, аккуратно упакованная связка штык-ножей, которыми пользуются в десантных войсках, – это все было предсказуемо. Хотя холодное оружие косвенно подтверждало непосредственное участие Масленникова в московских убийствах. Но это еще доказывать. А вот небольшой, аккуратный чемоданчик с набором париков удивил всех. Причем самое любопытное заключалось в том, что каждый парик – от почти мелкого, седоватого ежика до нестриженой прически месячной давности, были в пакетах под номерами. То есть носитель мог менять свои «прически», исходя из сроков отрастания обычных волос. Хитро задумано. Значит, вполне возможно, что он, как говорится, не вчера стал лысым, то есть брился наголо, а уже давно. И что, никто этого не знал? Нет же нигде, кроме той единственной, из Германии, фотографии, где Максим Масленников представал, что называется, в натуральном своем виде.

Что-то беспокоило Поремского, пока он рассматривал парики. Практически все были уже ношены, на это, по словам эксперта-криминалиста, обследовавшего находку, указывали следы клея, которым парики крепились на голове. Какой такой клей? Эксперт и не удивился:

– Да его во всех театрах применяют.

Вот оно! Театр.

Владимир вышел на лестничную площадку и набрал по телефону номер Дарьи.

– У вас все живы? – был ее первый тревожный вопрос.

– Полный порядок. Никто из арестованных тоже не пострадал. Слушай, они тут были под таким кайфом, что ничего так и не поняли.

– Они? А кто еще?

– Баба одна, пожилая. Некто Торопкина. А ты что, знаешь ее?

– Знаю, – помолчав, сухо ответила Дарья.

– Расскажешь?

Она снова помолчала и ответила:

– Не знаю. Не хотелось бы.

– Ладно, это все потом. Ты вот что скажи: Ленка, о которой ты говорила, она у вас, в театре, чем занимается?

– В гримерном цехе. Парики шьет. А что?

– Ничего. Так, говоришь, Максим ее тоже хорошо знал?

– Я тебе такого никогда не могла говорить. Думаю, что совсем не знал. Ну, может, видел походя. Но я почти уверена, что между ними не было ничего общего.

– Да? Тогда почему посланец от Максима, который явился сегодня утром убивать тебя, сказал, что пришел с Леной, а сам назвался Игорем? А Игорь – это кто?

– Ой господи!.. Я ж даже и не подумала!.. Верно, Володенька, он ведь так и сказал, а я еще спросила, где Лена, почему долго поднимается, и дверь им открыла… Ну не я, конечно, но они же свои! А Игорь – Ленкин бойфренд. Он ее на своей машине возит.

– А как же мог Масленников об этом знать?.. Ладно, ты подумай, но Ленке своей пока ничего не говори. И еще вопрос: вот если специалисту показать парик, он может сказать, кто его сделал?

– Ну, конечно! У нас их не так много, и у каждого мастера свой почерк, так сказать.

– А Ленкины парики ты бы, например, узнала?

– Вряд ли, я не по этой части. Но уж она-то свою работу знает. А что?

– Все, спасибо, потом расскажу. При встрече.

– А когда? – А ведь в голосе-то прозвучали уже капризные нотки.

– Скоро, пока.

Поремский с улыбкой покрутил головой, вспомнив, как еще недавно, час какой-нибудь назад, и сам едва не поддался всеобщему затмению, прилипнув глазами к выставленной напоказ женской плоти, вызывающей у всей толпы однозначно непристойные мысли, и успокоился, зацепившись воспоминаниями за прошлое и решив, что сам-то ведь может рвануть к Дашке и уж там окончательно стряхнуть с себя сковавшее его оцепенение.

Когда он вернулся, Виктор Петрович беседовал с «доктором Торопкиной», как она ему представилась, и с легким укором взглянул на Владимира. В смысле, где был?

– Я о париках. Кажется, есть след.

Генерал кивнул и показал на соседний стул.

– Садись, послушаем Марию Леонтьевну вместе. Представляю вам старшего следователя по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры России Владимира Николаевича Поремского. Ему поручено расследовать это дело. – И повернулся к Владимиру. – У нас сейчас с доктором Торопкиной не допрос, а предварительная беседа. Она объясняет мне, каким образом оказалась в этой квартире, насколько хорошо знакома с ее хозяином, ну и все такое прочее. Так что официальный допрос я оставляю для вас, Владимир Николаевич. Продолжайте, доктор.

Но она молчала, и лицо ее, дотоле живое и даже как бы увлеченное рассказом, стало сухим и отчужденным.

– Вас не устраивает такая форма разговора? – учтиво осведомился Гоголев. – Но ведь мы же с вами, Мария Леонтьевна…

– Виктор Петрович, можно начистоту?

–Ну а как же иначе? Мы ведь уже договорились.

– Да, я обещала все вам рассказать. Искренне. Потому что вижу только в такой форме беседы, если хотите, отчасти и свое собственное спасение.

– Вам ведь есть чего всерьез опасаться?

– Ну мы же взрослые люди… Вот поэтому я хотела бы просить вас, Виктор Петрович… может быть, в порядке исключения, если это у вас не положено, поделиться моими мыслями, информацией пока с вами лично. Я слышала о вас и готова верить любому вашему слову, которое вы мне скажете. И обещаю не врать, попросту говоря. Но нельзя ли это сделать… наедине? А вот когда станете допрашивать меня официально, под протокол, я так же честно отвечу на ваши вопросы. Но уже без… ну, без эмоций. Вы поймите меня, я все-таки женщина, хотя молодой человек, который вошел одним из первых, увидел такое, что мне не хотелось бы с ним обсуждать. Да мне стыдно, но не только моя в том вина. И когда я расскажу, возможно, вы поймете меня. И не будете судить слишком строго. С высоты вашего возраста. О чем я не могу даже и просить этого молодого человека.

Гоголев усмехнулся, пожал плечами и вопросительно взглянул на Поремского. А у того снова высветилась перед глазами слишком уж эффектная поза «отдыхающей женщины». Он посмотрел на нее, она же настороженно поймала его взгляд и опустила глаза. И не покраснела, во характер! -Ну и черт с ней. На допросе уже не отвертится.

И Владимир сказал, что не будет возражать сейчас против ее приватного, так сказать, разговора с Виктором Петровичем, что совсем не исключает и последующего официального допроса ее в качестве подозреваемой… Тут Поремский поймал мгновенный остерегающий взгляд Гоголева и замолчал, предоставив женщине понимать сказанное им, как она сама того пожелает. Подозревается в соучастии, чего еще? Да вон хоть те же наркотики! Она же сама официальное лицо! Врач– нарколог!

Но ничего этого Владимир не сказал, и Гоголев кивнул ему с поощрительной улыбкой.

– Занимайтесь там пока, – кивнул он в сторону комнаты. – А вам, Мария Леонтьевна, с разрешения и Владимира Николаевича, я предлагаю сделать следующее. Давайте не будем дальше мешать работать следственной бригаде и поедемте в одно тихое местечко, где мы сможем поговорить откровенно. А там и решим, как у нас потечет дальнейшее расследование, не возражаете? Лично у вас здесь больше нет важных дел?

– У меня их и прежде-то не было, тем более – сейчас, – вздохнула она.

– Не возражаешь? – спросил Г оголев у Поремского.

– Нет, но на всякий случай напоминаю о Новиченко, не забыли такого?

– Я помню, – улыбнулся ему Гоголев и рукой показал Торопкиной на дверь.

4

Нет, здесь вовсе не безобидной оргией пахло. Но «доктор Торопкина», обрадованная своей первой «победой» над тупыми милиционерами и еще не представляя себе собственной судьбы, страстно закатывала глаза и наивно уверяла Виктора Петровича, что под воздействием даже самой малой дозы кокаина половая страсть, особенно когда человек уже в возрасте, достигает невиданной силы. Просто надо уметь этим делом очень грамотно пользоваться и проверять исключительно на себе, не втягивая в этот восхитительный омут других. Возникают такие буйные фантазии, что партнеры, в приступах прямо-таки невероятных сексуальных домогательств друг к другу, теряют всякую осторожность, переходя любые границы дозволенного природой, а ведь она позволяет решительно все!

Кажется, Мария Леонтьевна, искренне увлеченная собственной лекцией, готова была уже продемонстрировать некоторые аспекты того самого, дозволенного. Но внимательный и снисходительный взгляд Гоголева, похоже, сбивал ее пыл и заставлял сомневаться, тот ли тон она выбрала, ту ли тактику предпочла?

А место для столь душевного разговора было выбрано очень удачно. На Петроградской улице, в большом доме, битком набитом коммунальными квартирами, у Гоголева было оборудовано свое личное, конспиративное пристанище – еще со времен работы в уголовном розыске. Здесь он встречался со своими агентами, здесь мог обеспечить и себе, и своим сексотам – секретным сотрудникам – полную безопасность. И привез он сюда Марию Леонтьевну в связи с некоторыми, неожиданно возникшими у него планами. Нет, вовсе не теми, что уже, вероятно, начали туманить слишком уверенную в себе и в своих чарах женщину.

Странно, с чего бы это? Далеко ведь не красавица, да и просто на симпатичную бабу, с которой можно выйти, не стесняясь, в люди, тоже не особо тянет. И годами уже не вышла – в полвека совсем не находка. Может, действительно сидит в ней какой-то черт с секретом? Взять того же Вампира. Ему что, молодых девок не хватало? Балерин, вроде Волковой? Да нынче за очень большие деньги можно себе настоящую принцессу с многовековой родословной выписать, а не то что какую-нибудь диву из кордебалета. Однако же нашли-то с ним именно ее, да еще в совершенно разобранном виде, от которого кое у кого слюноотделение началось. Непонятно.

А Мария Леонтьевна между тем так активно изображала почти невинную – ну разве что самая малость! – и наивную дурочку, не вовремя расслабившуюся и оконфузившуюся перед большим количеством молодых людей, что кто-то другой, пожалуй, и поверил бы в ее искренность.

Но когда Гоголев, устав от напряжения, сообщил, что охотно принял бы ее версию, но, вообще говоря, то, что происходило у них с Масленниковым, – это сугубо их личное дело, нравится им таким образом проводить время, валяйте, ребята, резвитесь. За то, что они творят друг с другом в постели, или в кресле, или черт знает где, но только не в общественном месте, их не собирается никто наказывать. О наркотиках, которые, по ее словам, активно стимулировали их половые отношения, можно поговорить отдельно, это сейчас не самое главное. Но задержана-то она по подозрению в соучастии в совершении особо опасного уголовного преступления, по сути, террористического акта, на расследование которого брошены все лучшие силы Генеральной прокуратуры, Федеральной службы безопасности и Министерства внутренних дел, вот в чем дело.

И тут у «доктора Торопкиной» вмиг упало настроение. Резко усилились вдруг и до того, оказывается, не прекращавшиеся головные боли, похоже, начался приступ ишемии. Но когда Виктор Петрович, проявив галантное участие, предложил ей лекарство на выбор: валидол, нитроглицерин либо коньяк, она без раздумий выбрала последнее. И даже отказалась на всякий случай померить давление – у Гоголева имелся тут аппарат для измерения.

Выпив, она задумалась и сразу превратилась в обычную пожилую женщину, растерявшуюся до такой степени, что достала сигареты из сумочки и стала старательно прикуривать одну из них не с того конца. Пока Г оголев не указал ей на ошибку. Она смяла сигарету в пальцах и беспомощно взглянула на него.

– И что же будет дальше?

– По идее, мы должны сейчас отправиться прямо к вам домой, где произвести тщательный обыск в присутствии, как вы понимаете, понятых – соседей там и так далее. Затем – на службу, в ваш диспансер, где сделать то же самое. Что еще? – Он задумался. – А, ну и, конечно, возможно еще сегодня, если останется время, мы проведем ваше опознание среди тех, кто вас видел в то воскресенье на месте преступления, в Сосновой Поляне, когда мимо, по Петергофской трассе, проезжал президентский кортеж. Ну а потом вы, естественно, соберете необходимый минимум вещей – зубную щетку, порошок, полотенце, смену белья, сигареты, но без фильтра – и отправитесь в тюремную камеру, – подвел итог Виктор Петрович и огорченно вздохнул, давая таким образом понять, что, если бы все дальнейшее зависело только от него, то есть от его власти, он бы, возможно, так и не поступил. Но – увы, как говорится…

Он недаром начал живописать ее перспективы со слов «по идее». Она усекла. И задумалась. Попросила разрешения выпить еще немного коньяку. Гоголев налил, внимательно наблюдая за метаморфозами, происходящими в ее сознании. На лице были написаны эмоции, которые обуревали ее.

Она очень боялась, потому что спокойный тон Гоголева и этакая эпическая безысходность дальнейших перспектив сомнений у нее, видимо, не вызывали. Значит, требовалось сделать выбор. И она знала уже какой. Нет, чары ее никому не понадобились, потребуется другое, ибо она в силу своей профессии много знает, а они, в свою очередь, тоже наверняка знают об этом. «Они» – это симпатичный, в общем-то, генерал, что сидит напротив, угощает коньячком, ведет себя в высшей степени пристойно, хотя вполне мог бы, и она просто не имела бы права ему отказать. А собственно, чем черт не шутит? Если б хотел подставить, давно бы это сделал, и не привозил сюда для серьезного разговора, а сунул в камеру, к проституткам и воровкам, и – забыл. А следствие вел бы тот молодой, с синими, сверкающими льдом глазами. Красивый мальчик, подумала мимоходом, но, наверное, очень злой…

– Вон, значит, как все повернулось… – задумчиво произнесла она. – И никакого иного выхода нет?

– Думаю, есть, – не очень, правда, уверенно сказал Гоголев.

– Подскажете? – Она искоса посмотрела на него.

– Подскажу.

– А если я… – вдруг отбросив последние свои сомнения, начала она и остановилась в ожидании ответной реакции.

– А если вы, – понял смысл ее интонации Г оголев, – то нам, пожалуй, есть о чем поговорить. Но сначала вы, Мария Леонтьевна, все самым подробнейшим образом расскажете мне. Вот, я включу диктофон и стану задавать вам вопросы. Потом мы эту запись расшифруем, напечатаем, вы прочитаете, подпишете и… Протокол допроса свидетеля – я правильно понимаю? – займет свое место в уголовном деле по факту теракта, произведенного тогда-то, в таком-то месте, организатором которого, а также исполнителями были следующие лица… Далее – фамилии, адреса и прочая атрибутика, как говорят мои приятели в Эрмитаже. Я понятно объясняю?

– Ах, генерал… – томно вздохнула Торопкина. – Конечно, я все сразу поняла! Вы даже не представляете, как приятно женщине говорить с человеком, который все понимает с полунамека.

«Господи, да что ж это с ней происходит? Шальная какая-то баба! Неужели все еще рассчитывает на свои чары? Или свободно вздохнула и валяет теперь дурака?»

– Видимо, вы намекнули о сотрудничестве, я не ошибаюсь? – мягко спросила она.

– А действительно, почему бы и нет? – откровенно «удивился» он, словно ее предложение даже слегка озадачило его. – Наверняка же у нас с вами могут найтись общие интересы, верно? А ваши знания обстановки могут оказаться по-своему уникальными.

– Ну, разумеется… – В ее голосе «мурлыкнули» такие глубокие интонации, что у Гоголева возникло совершенно чудовищное предположение. Вот сейчас он кивнет, и она ринется к нему, чтобы отдаться прямо тут же, на полу, демонстрируя особые свои таланты, о которых она пела тут битый час. Но он не кивнул, и она не ринулась. Значит, с ней все в порядке.

Но одновременно возникла неожиданная догадка. Вспомнилась фраза Федора Седова о том, что перед приходом Боксера Дарье Калиновой звонила ее подруга Лена, которая оказалась совсем не Леной, ибо Дарья сказала, что у той голос лающий, а эта разговаривает томным, нарочитым таким голосом.

– Признайтесь, Мария Леонтьевна, а ведь это вы звонили Дарье от имени ее подруги Лены? Ну насчет того, что в театре переполох и прочее, да? Между прочим, хочу предупредить: врать мне не стоит, все телефонные голоса у нас записываются на магнитофон, и специалисты вмиг найдут того, кто говорил, стоит только предъявить им запись, скажем, нашего с вами разговора. Знаете, почему я угадал? У вас удивительный голос, – откровенно польстил он. – Глубокий, томный. Такие редко встречаются.

– Ну раз уж вы все равно угадали… Да и зачем теперь скрывать? Он велел, я позвонила. А что я могла сделать? Он не любит, когда ему противоречат, даже в мелочах…

– Вернемся к теме. Вы не спрашиваете меня о том, какая судьба ожидает вас в том случае, если мы сможем с вами договориться?

– Я верю вам, Виктор Петрович, вы, я вижу, не способны унизить женщину. Вы даже в отчаянных для нее ситуациях умеете говорить приятные вещи… Но все же, что меня ожидает?

– На время следствия у вас отберут подписку о невыезде. Знаете, что это такое?

– Да, нельзя из дома выходить.

– Нет, это как раз можно. Уезжать никуда нельзя. А если нарушите, то вас отыщут даже на дне Финского залива и уж тогда точно посадят.

– Я не самоубийца.

– Надеюсь. И еще одну подписку дадите. Лично мне. Где напишете о том, о чем сами только что сказали: о добровольном сотрудничестве с правоохранительными органами в моем лице. И знать о ней будем только мы двое.

– Ну да, конечно, раз не в ЗАГС, будем так-с…

– Почему же «так-с»? Все имеет свою цену.

– Даже предательство?

– Если вы свое добровольное решение называете предательством по отношению к кому-то, я не настаиваю. Ваше право.

– Как по мне, – ухмыльнулась вдруг она, – лучше длинная дорога. В смысле, долгая.

– А уж это будет зависеть исключительно от вас самой. И заметьте, за все время я ни разу даже не намекнул вам о наручниках, в которых увезли Максима Масленникова по кличке Вампир.

– Мне ли не понять, – вздохнула она.

– Вот и отлично. Так я включаю диктофон?

– Я готова, спрашивайте…

5

Проницательный Константин Дмитриевич Меркулов, прослушав магнитофонную запись допроса Тороп– киной и некоторые необходимые комментарии к нему самого Виктора Петровича, заметил с несколько скептическим выражением лица:

– Ты выводишь ее из дела? Имеешь к тому серьезные основания?

– Ну почему? Свидетельница. А вообще – имею.

Костя поиграл бровями.

– Я готов поверить тебе. Версия почти безукоризненная. Кое-что уточнить, подработать…

Версия так называемого теракта на Петергофском шоссе после подробного рассказа Торопкиной выглядела следующим образом.

Максима она знала, в общем-то, уже достаточно давно, несколько лет. Знала и о его психической неустойчивости, иногда помогала советами, лекарствами. Трудно установить подлинную причину, по которой со временем все больше и больше портился его характер. Возможно, приступы болезни вызывали подозрительность, диктовавшую порой поистине жестокие выходки. Или, наоборот, врожденная его жестокость, остро проявившаяся еще в детстве, в конечном счете стимулировала, подталкивала учащавшиеся приступы болезни. Но самое печальное заключалось в том, что у него, как у всякого параноика, не желавшего всерьез лечиться, заметно прогрессировало извращенное представление о женщинах вообще и о некоторых из них – в частности.

Доктор Торопкина не могла с уверенностью сказать, когда у него возникла мысль сделать из той твари подзаборной, которую привезли к Максиму его подручные, «жертву чеченской войны». Эту даже и не женщину, а черт знает что доставили в «наркологию» прямо от Масленникова, а потом он сам позвонил и буквально приказал поставить ее на ноги. Она – законченная алкоголичка? Пусть станет такой же законченной наркоманкой, но она должна одновременно стать и его послушной куклой, которая ему нужна. Нужна!

Что такое «нужна», Мария уже знала. Даже отчасти и на собственной участи.

Началось с пустяка – она однажды пожалела больного мальчика, а мальчик потянулся к ней. Собственно, какой уже мальчик? За тридцать. Да и ей – чуть больше. Но он был для нее больной, а она его жалела. Он же успешно занимался спортом. Он даже был депутатом Государственной думы! Ну какой там депутат – никого не волновало, зато выглядел как! Он тогда слушался, лечился, и приступы случались крайне редко. А потом словно сорвалось. Покатилось по наклонной – ссоры в семье, потом хуже и, наконец, смерть Вадима, любимого брата, и – период совершенно полного озверения. Вот это время Мария больше всего и прочувствовала на собственной, что называется, шкуре.

– Япрекрасно сознаю, – говорила она, – что под его воздействием стала законченной мазохисткой. Он меня бьет, издевается, а я его еще больше люблю и желаю. Это как находиться в одной клетке с голодным тигром. Он хочет тебя разорвать и сожрать, а ты мечешься в замкнутом пространстве, всякий раз все с большим трудом уворачиваясь от его клыков и когтей, пока наконец не попадаешься в его лапы, и он начинает тебя терзать, наслаждаясь твоими криками и твоим ужасом. И тут вдруг появляется совершенно какое-то запредельное ощущение. Терзает? Ну и пусть жрет, насыщается твоим телом, твоим мясом. И ты сама, оказывается, получаешь от невыразимой боли и страданий поистине безумное наслаждение. И так до самой смерти. Которая скоро и наступает. А после ты будто возрождаешься, чтобы снова желать и ждать ее, эту мучительную свою кончину. Конечно, патология. Но ни с чем не сравнимая…

Вот такое признание. А что касается той «алкашки», то Максим поставил перед Марией очень жесткие сроки. И она решила, что это его новое «увлечение», которое должно пройти те же муки и страдания, что и она. Могла не согласиться и отказаться? Могла, конечно, но вряд ли он бы ее тогда простил. И ярость его, когда он видит непослушание, невероятна, поэтому лучше не рисковать. А потом, никто ж не знает, чем вся эта история закончится, может, и вполне благополучно.

Одним словом, на ноги ее удалось поставить. Отмыть, отчистить, привести в божеский вид. И оказалось, что она, эта недавняя помоечница, вполне во вкусе господина Масленникова – он обожает мучить и насиловать женщин как раз такого плана, безвольных и безропотных, передавая их время от времени своим подручным, а потом возвращая к себе обратно. «Я – не исключение, я тоже прошла через все это, – сказала Мария. – Думала – сдохну. А потом махнула на все рукой и стала жить дальше. Но больше, правда, со мной он этого не делал».

Однажды он сказал ей: «Поедем посмотрим на Нюрку в деле». Мария решительно отказалась, но он силком затащил ее в машину и пригрозил повторить то, чего она боялась больше всего. Поехала. Это было в то проклятое воскресенье. Он велел ей выйти из машины и пойти в сторону шоссе, посмотреть. Она спросила, что должна там увидеть, он ответил – сама узнаешь, а потом подробно расскажешь мне. И она пошла, а он остался сидеть в машине. Как раз возле того кафе «Бодрость», откуда и привезли к Марии в «наркологию» эту Нюрку.

Мария узнала ее, когда та поднималась к дамбе. Удивилась, увидев ее почему-то в милицейской форме. И пока стояла, как ворона, открыв рот, у шоссе так рвануло, что у нее даже в ушах стало больно, показалось, будто лопнули барабанные перепонки.

Вот тут оно и пришло – озарение. Мария в ужасе бросилась бежать. Но ее перехватил водитель Максима и тоже волоком притащил к машине и сунул на заднее сиденье.

«Ну что, – радостно сверкая глазами, сказал Максим, – видала, какой я им шухер устроил? Какой фейерверк?! А Нюрка твоя уже Богу от нас с тобой привет передает. Поехали. Сейчас мы с тобой ее хорошенько помянем…»

Когда она наконец пришла в себя после тех трехдневных «поминок», испугалась, увидев свое тело в зеркале. Оно все – от шеи до колен – было исцарапано, изодрано, искусано, словно над ней резвилась стая голодных псов.

Она уже без всякого стыда обнажила спину, и Гоголев увидел рубцы, синяки и зажившие укусы, окруженные желтыми потеками гематом. И это перетерпела? Простила, что ли? Черт его знает. А что было делать– то? И когда он давеча позвонил и велел срочно приехать и привезти ему необходимые лекарства, она не могла отказаться. И затем снова и снова выполняла все, что он от нее требовал, все ему позволяла, поскольку скоро потеряла вообще всякую способность к сопротивлению. Бессмысленно было и умолять отпустить ее. От таких просьб он только зверел и становился еще изощреннее и изобретательнее в своих садистских фантазиях. Чем кончилось, уже известно. Он насиловал ее до тех пор, пока она окончательно не лишилась чувств. Видимо, утомившись, сделал себе еще укол и тоже отключился, выставив ее напоказ своим бандитам, которые должны были скоро явиться. Это ей было известно, потому что сама же по его приказу и звонила Дарье и, в общем, догадывалась, что там произойдет. Но сейчас осознала, что было бы потом уже и с ней самой, когда они вернулись бы, выполнив поручение Вампира.

А пришла милиция…

Ну что говорить, конечно, жертва. Однако есть и некоторые нюансы, которые не всякий суд учтет при разбирательстве. Вот эти нюансы и надо подработать, спасая все-таки человека.

– Она мне уже назвала парочку дилеров и одного барыгу-чеченца, который кормит «псковских».

– Чеченец – это любопытно, Виктор, обрати внимание, что чекисты наверняка не зря разыгрывают эту карту. А если у них там и свой интерес?

– А вот возьмем и сразу почувствуем, откуда ветер дует.

– Смотри не засвети, они ж ее, эту докторшу, наверняка знают.

– Сделаем так, что ее в данный момент и в данном месте не окажется. И алиби организуем железное. А кстати насчет ветра, вот послушай, что еще расскажу…

Едва Гоголев закончил допрос Торопкиной и отвез ее на Тухачевского, где был ее дом, зазвонил его мобильник. Подумал – свои. Поэтому включил аппарат и небрежно кинул:

– Ну чего, какие там у вас дела?

– Ты с кем это? – услышал в ответ насмешливый голос Ивана Мохова, начальника УФСБ.

– А, это ты, Иван Семенович? Привет. А что у вас?

– Дак вот звоню, хочу порадовать. Передай своему руководителю, что наша контора, может, и медленно запрягает, да едет быстро. Есть показания. Могу предоставить для ознакомления. Копию я отправил на Лубянку, порядок у нас такой, тебе известно. Ты знаешь, Виктор, получается-то, что мы все ж таки глубоко копнули.

– Да-а? Скажи на милость. Молодцы. Небось и сами довольны. А чего ж молчали, чего раньше не сообщили?

– Так ведь работаем-с, – насмешливо ответил Мохов. – А вы можете похвастаться успехами? Или все собрания устраиваете? Мне говорили, твой нынешний шеф – большой любитель.

– Это тебе правильно говорили, Иван Семеныч. Но у нас тоже кое-чего есть. Вот тут Масленникова взяли.

– Скажите пожалуйста! Ну молодцы, поздравляю. Да только я слышал, он уже несколько месяцев как в Крестах сидит. А ты все не знал?

– Я не про того, я – про Максима. Уже дал показания.

– Да брось… – Мохов явно растерялся. – А какие показания? – О, уже и забеспокоился. – А где он сейчас? Кто с ним работает?

– В Москву его уже этапировали.

Гоголев нарочно так сказал, чтоб внести в мозги генерала ФСБ еще большую сумятицу. В конце концов, потом можно будет признаться, что ошибся.