Текст книги "След "черной вдовы""

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Шлепнул ее по-приятельски по крепеньким ягодицам, подмигнул и отправился по своим делам.

А Светлана ушла в отведенную ей комнату с широкой постелью – уже видела, даже прикинула привычно и подумала: а что нового-то? Что здесь необычного? Кто из ее творческих соперниц, иначе говоря, коллег по цеху, подсчитывал, в скольких постелях надо перебывать, пока своей цели добьешься?..

Книжку, которую Нестеров посоветовал ей почитать, написал известный психиатр Ганнушкин. Светлана слышала эту фамилию и даже припомнила, в какой связи. В самой элементарной. «Вот, – говорят, – очередного психа к Ганнушкину повезли». Оказывается, тот самый.

Конечно, скрупулезно изучать довольно приличный труд «Психология и психоанализ характера» было нелегко, да она и не собиралась. Виктор Михайлович назвал Макса параноиком, вот про это и надо, чтобы понять свои собственные ощущения, которые до сих пор ее беспокоили. И нашла-таки почти целую главу.

Ганнушкин писал, что параноики крайне эгоистичны, привержены идее своей исключительности. Вся окружающая их действительность имеет для них значение и интерес только потому, что она касается их личности. Их мысли и переживания сосредоточены на узком круге «сверхидей», центральное место в котором занимает их собственная личность. Их нетерпимость и конфликтность приводят к агрессивным посягательствам на личность. Такого рода психопаты отличаются способностью к чрезвычайному и волевому длительному напряжению, они упрямы, настойчивы и сосредоточены на, своей деятельности…

Светлана задумалась. Вот и объяснение тому, что

Макс целых четыре года был депутатом Госдумы, и никто ни в чем его не заподозрил: конечно, это же длительное волевое напряжение. Интересно. И она продолжила чтение.

Дальше было сказано, что если параноик приходит к какому-нибудь решению, то он ни перед чем не останавливается для того, чтобы привести его в исполнение. Жестокость подчас принятого решения не смущает его, на него не воздействуют ни просьбы ближних, ни даже угрозы власть имущих. Да к тому же, будучи уверен в своей правоте, параноик никогда не спрашивает советов, не поддается убеждению и не слушает возражений.

В борьбе за свои воображаемые права параноик часто проявляет большую находчивость. Он умело отыскивает себе сторонников, убеждает всех в своей правоте, бескорыстии, справедливости…

«Ну точно, – подумала Светлана, вспомнив «выходы в свет» и поведение Максима. – Убеждать он умеет…» Впрочем, данная мысль показалась ей неискренней, вероятно, таким вот образом она сама хочет как-то оправдать свое поведение. Меня, мол, убедили, я и поверила! Худо ведь, объективно относясь к себе самой, понимать, что никто тебя, дорогая моя, в кой– ку-то «за ухи» не тянул, сама пошла. А про Макса – верно. Вот и дальше…

Группу психопатов заторможенного типа представляют прежде всего шизоидные, отличающиеся агрессивностью. Это холодные энергичные натуры, способные иногда к чрезвычайной жестокости не из стремления к причинению мучений, а из безразличия к чужому страданию. У шизоидов агрессия не вязнет в мазохистском болоте. Она попросту разрушается. Когда она вздымается, возникает ощущение всемогущества, поскольку оно не подвергается проверке реальностью. При шизоидной психопатии сексуальное поведение отличается импульсивностью, нелепостью, становится плодом эротических переживаний и фантазий. Сексуальные правонарушения, совершенные больным шизоидной психопатией, часто включают элементы ритуальности, субъективного символизма, иногда отличаются изощренной жестокостью, истязаниями, приводящими к смерти жертвы…

«Господи, этого еще не хватало!» —едва не воскликнула Светлана и снова, как однажды, увидела перед собой, точнее, прямо над собой желтые и страшные глаза Максима – теперь она осознала, – с тонкой расчетливостью наблюдавшие за нею, распростертой на кровати. И чуть не завопила от страха.

Вечером она пересказала свои впечатления от прочитанного Виктору Михайловичу, удивляясь его невозмутимому, словно мудрому, спокойствию. А после небольшого, почти скромного ужина, то ли от ощущения одиночества, то ли для того, чтобы окончательно избавиться от страха, она оказалась в постели Нестерова и не пожалела об этом.

А утром он, в свою очередь, рассказал ей о том, какие шаги уже предпринял касательно ее желания перебраться в Москву, в Большой театр.

5

Бывает: как с утра настроение не задалось, и все тут! Хмурься не хмурься, а приходится терпеть самое себя. Нет хуже состояния. Это еще хорошо, что ее Виктор понимает. Просто подмигнет и промолчит: мол, образуется… С Вампиром бы такое не прошло. Он однажды в аналогичной ситуации криво этак поглядел на нее и вдруг сказал – вроде бы с усмешкой, несерьезно, но такое, отчего у, нее в буквальном смысле чуть матка не опустилась. «Что значит – настроение? Откуда оно у тебя может быть? Ты мне гляди, а то кликну сейчас пацанов, так они его вмиг тебе исправят… хором» И страшненько ухмыльнулся. Она тогда прямо вспыхнула: «А ведь может… вампир проклятый». Хорошо, что удержала свой язычок…

Потом она узнала: у Виктора Михайловича с Максом стрелка была. Неизвестно, о чем они там между собой договорились, к какому соглашению пришли, но Вампир от нее вроде бы отстал, а то ведь не раз уже слышала от посторонних его угрозы. Тогда же Виктор и приставил к ней своего телохранителя, а тот не отпускал ее одну ни на шаг, просто до смешного доходило… Ну а в Москве стало проще– здесь Макс ее больше не преследовал и не угрожал. Зато, когда переехали, стал отчего-то все чаще хмуриться Виктор. Он своими проблемами с ней обычно не делится, но она-то видит, что у него не все в порядке. Сперва думала: уж не из-за нее ли, но скоро сообразила-таки, что она, в сущности, и для Нестерова тоже нечто вроде забавной .игрушки, правда, на сей раз в руках не испорченного негодяя, стремящегося все неугодное себе поломать, чтоб другим не досталось, а человека, умеющего хотя бы ценить красивые вещи. И все-таки – вещь, а не одушевленная самостоятельная личность… А она разве не догадывалась, на что подписалась?.. Вот и помалкивай в тряпочку, нечего из себя оскорбленную невинность разыгрывать…

Конечно, Виктор ни в какое сравнение не идет с Максом, куда тому до дяди – можно сказать, во многих отношениях! Но пытающейся хотя бы выглядеть свободной Светлане, с ее богемным отношением к своей жизни, все больше не нравилось словно бы наигранное, а не искреннее, не врожденное отношение Виктора ко всему, что его окружало, включая даже личный распорядок дня. Напрашивалось невольное сравнение: будто в тюрьме, где каждый шаг регламентируется законом либо местным начальством. Поначалу сравнение показалось нелепым, слишком надуманным, но потом она вспомнила, что рассказывал ей Макс о своем дяде, и Светлана невольно задумалась. И прежде всего над своим будущим. Не вечно же ей «утешать» бывших уголовников, тем более что ни ей, ни уж, конечно, им не дано в точности предугадать даже не самое отдаленное собственное будущее. Естественно, что на фоне таких «крамольных», в сущности своей, мыслей Светлана раздражалась все чаще и чаще – и по поводу, и порой без всякого повода. Портила настроение себе, Виктору, что в конечном счете обратно на ее же голову и сваливалось, усугубляя капризы и доводя их едва ли не до конфликтов. Она понимала, что однажды Нестеров может вдруг плюнуть на все ее капризы, выгонит к чертовой матери – и хана тогда и Большому театру, и благополучию, и многому другому, что давно стало привычным в жизни. Понимать-то умом понимала, а все равно будто кто-то ее подталкивал под локоток, провоцировал… Характер, что ли, такой сволочной? Вроде нет. Тогда отчего же? Это ведь большое везение, что Виктор чаще всего относится к ее капризам именно как к капризам, и не более. Нет, надо, конечно, иметь совесть…

Вот так Светлана в какой-то уже бессчетный раз решила для себя, но тут же едва не взорвалась. Ну почему, черт его задери, нужно обязательно именно с утра, именно в воскресенье и именно ехать в проклятую, надоевшую хуже горькой редьки эту «Славянскую»?! Неужели в столице нет более подходящих мест для обязательного десятичасового завтрака?! Что там, медом ему намазано?! Ну если ты хочешь обязательно куда-то ехать, где-то «производить впечатление», то почему это необходимо делать исключительно в «Славянской»? Где каждый второй посетитель – в любое время дня или ночи – откровенный бандит, достаточно взглянуть на их морды, в их глаза, не говоря уж про их «прикид».

Виктор Михайлович, душевный настрой которого, по всей вероятности, был ничуть не лучше, чем у его дамы, будто разгадал ее мысли. Повернулся к ней, посмотрел с легкой усмешкой и сказал:

– Я в принципе не настаиваю сейчас, чтобы ты там торчала со мной… Просто хочу тебе напомнить, – тон его стал жестче, – что завтрак для меня еще и работа. По правде говоря, чаще получается именно так. А если тебе скучно, я не настаиваю. Дима высадит нас с Олегом, а тебя отвезет туда, куда ты скажешь. Но он будет с тобой. И когда я освобожусь и позвоню, вы подъедете за нами. Устраивает такой вариант?

Она молчала, раздумывая. И это вызвало его раздражение:

– Ты можешь ответить по-человечески?! Без вечных своих фокусов… мать их…

– А ты можешь не кричать на меня?! – взорвалась, в свою очередь, Светлана. – И оставь, пожалуйста, свою матерщину для тех, на кого распространяется твоя власть! А я тебе – не игрушка! И не прислуга, чтобы мною помыкать!

– Дурь собачья… – пробормотал он, остывая. – Кто тобой помыкает?.. Вон шнуровка порвалась, – он ткнул пальцем в загорелую до бронзового цвета икру ее роскошной ноги, закинутой на другую ногу. – И что у тебя за манера такая —ляжки выше головы задирать? Ты не в театре у себя. И зрителей здесь нет! Сядь нормально, не дразни ребят…

– Да не дразню я никого, – огрызнулась Светлана. Но вольготно закинутую действительно выше головы ногу опустила и, согнувшись, сперва раскрутила, а затем, связав оборванные кончики, начала заново затягивать шнуровку золотистой, сшитой по греческому образцу сандалии. – А что у тебя хоть за дело-то? Надолго? Может, мне и нет смысла куда-то ехать, а, Витя?

По ее мягкому тону он понял, что она пошла на примирение. И сам расслабился.

– Понимаешь ли, какая беда… Не помню, говорил тебе, нет? Буквально днями Герхарда замочили какие– то суки… В Дюссельдорфе…

– Это твой банкир? – Светлана искоса, не поднимая головы, взглянула на него. – Ты говорил. Кого-то подозреваешь?

:– Подозреваю – не то слово. Я почти уверен. Почти… И велел проверить. Если только подтвердится… Словом, сейчас у меня стрелка с председателем совета директоров НКБ, он вчера прилетел. Надо срочно перетереть… Я уж думал было лететь к немчикам, а тут он сам объявился.

– Ты ж и меня хотел с собой взять! Или уже забыл?

– Я вообще ничего в жизни не забываю, уж тебе-то пора бы это знать. Ничего, не теперь, так позже слетаем. У меня там все равно свой интерес имеется, ну а ты отдохнешь, что ли… на альпийском курорте. Как раз к новому твоему московскому сезону. Есть одно классное местечко, Гармиш-Партенкирхен называется. Я бывал. Мне нравится… Даже виллу одну себе присмотрел. Вот, может, заодно и это перетрем.

– Да что у тебя одни бесконечные терки! Ты что, и с этим немцем на бандитском языке разговариваешь? Или как там у вас положено? Ботаешь?

– С чего ты взяла? По фене уже никто в бизнесе не ботает! Ха! Небось Макс научил, да? С него станется… Ух, е-о-о!

От резкого, непредвиденного торможения Нестерова швырнуло лицом на спинку переднего кресла. Светлана тоже едва удержалась, чтобы не упасть на пол салона, но головой ударилась довольно-таки больно.

– Ты чего?! – заорал Нестеров на водителя. – Дрова везешь?!

– Да светофор, мать его! – Олег выругался и обернулся к хозяину. – Я ж велел вам пристегиваться! Ну, Виктор Михалыч! Ну, е-мое!

– При чем здесь твой светофор?! – продолжал кричать Нестеров, обеими ладонями растирая ушибленное лицо – показалось, будто на какой-то миг он даже ослеп.

– Он же всегда тут зеленый! – выкрикнул водитель Дима – бывший спецназовец. И вдруг завопил истошным голосом: – Ложись!!!

Но его крик остановил – или оборвал – громкий треск автоматных очередей, от которых в одно мгновение осыпались затемненные стекла джипа и залязгала красная металлическая обшивка, превращаемая в решето.

Светлана, в буквальном смысле уткнувшаяся носом в пол салона, почувствовала, как в ее спину воткнулись сотни колючек, затем ее остро обожгло, и следом сверху обрушилась совершенно уже неимоверная тяжесть, согнула ее, сплющила, сдавив тело девушки пополам, несколько раз дернулась и затихла. А Светлана, не в силах и рта открыть, чтобы набрать хотя бы воздуха в стиснутую грудь, ощутила, как на ее обнаженную спину, опаленную сильной болью, полилось что-то мокрое и горячее, стекая на пол по согнутым плечам и шее. И Светлана потеряла сознание…

Глава вторая

ЗА НОВЫМ НАЗНАЧЕНИЕМ

1

– Александр Борисович…

– Внимательно вас слушаю, Константин Дмитриевич, – перебил позвонившего Турецкий. – Костя, если ты способен подождать ровно десять минут, я припаду к твоим стопам, и мы решим все насущные вопросы, которые с раннего утра мучают твою прокурорскую душу. Подождешь?

– Да я, собственно, затем и звоню, чтобы напомнить: ровно через десять минут будь любезен явиться вместе со своими орлами ко мне в кабинет.

– М-м-м… Орлы, кажется, не были предусмотрены, нет? Или я чего-то… подзабыл?

– Считай, что «или». Курбатов, Поремский, Елагин – эту троицу захвати. Остальные мне пока не нужны.

– Пока?

– Не теряй времени.

– Слушаюсь, шеф. Ты у меня хоть и бывший, но…

– Давай без «но». Жду.

– Плохи дела. – Турецкий покачал головой и положил трубку на аппарат. – Не завидую я вам, ребятки, что-то Костин тон мне не очень нравится. Сознавайтесь, натворили чего-нибудь, о чем я не знаю?

Рюрик Елагин, Владимир Поремский и Саша Курбатов, сидящие у приставного столика напротив Турецкого, переглянулись, но промолчали. И только Поремский, встряхнув соломенными волосами и пожав плечами, заметил не очень, впрочем, уверенно:

– То, что известно нам, Константин Дмитриевич знать просто не может. Если кто-то из нас же не проболтался. Сашка, колись!

– Я – точно нет! – с ходу отмел от себя любые подозрения крупный и скорее накачанный, нежели толстый, Курбатов.

– Та-ак, – многозначительно кивнул Турецкий. – А ты, Рюрик, что скажешь?

– Ничего не скажу, – с наигранной застенчивостью во взоре ответил всегда несколько мечтательный и задумчивый Елагин. – Даже если пытать станете, ничего у вас не получится, Сан Борисыч. Ни-че-го-шень-ки!

– Давай ты, Володька, а то ведь и в самом деле подвешу к потолку и огонь разведу под ногами.

– Ладно… Можно, ребята?– обернулся Поремский к друзьям.

– Валяй, – хмыкнул Курбатов и отвернулся к окну.

– В общем, Сан Борисыч, мы не виноваты. Они сами виноваты.

– Кто – они?

– Ментяры… – почти шепотом произнес Поремский. – Мы после футбола в Лужниках пошли пивка попить, а эти засранцы привязались. То мы громко разговариваем, то, понимаешь, ненормативная лексика откуда-то у нас появилась, а мы – ни сном ни духом, вы ж нас знаете. Я им говорю: ребята, отвалите, дайте от вас отдохнуть. Никакого впечатления. Короче, откровенно нарывались. Ну и что, ксивами своими в морды их сопливые тыкать? Охамели, короче, решили, что тех, которые перед ними не расшаркиваются, можно давить. Так, ребята?

– Без вопросов, – кивнул Курбатов. – Они нашли, говнюки, к кому привязаться. К Рюрику, даром что интеллигент! «Ты, – говорит один, – черножопый, рожа твоя мне не нравится! А ну предъяви паспорт и регистрацию!» И палкой своей тык ему в пузо. Ну а я не стал дожидаться и предъявил вместо Рюрика. Прямым в челюсть. Второй хрен схватился было за пушку, но его Володька успокоил. А потом недопитое пиво им на головы вылили, чтоб они очухались, и объяснили – ей-богу, исключительно на словах! – что ведут они себя крайне недостойно. А оружие и документы у обоих забрали – от греха. Володька их в пакет из-под рыбы сунул и закинул дежурному в Хамовниках, без долгих объяснений. Мол, в Лужниках базар был, чего-то не поделили, пендюлей, говорит, какие-то нахалы вашим надавали и разбежались. А это мы на месте происшествия подняли, чтоб не пропало. А кто там, чего – нам неизвестно. Вот и вся интрига. Дежурный пока свою репу чесал, Володька и слинял. Так что… мы нигде не засветились. Ну а тот, который первым напросился, пусть теперь лечится. Они, кстати, оба были под банкой, причем заметно.

– Ох, ребятки… – только и мог что печально вздохнуть Турецкий. – Мало вас родители в детстве пороли… Хотя о тебе, Володька, речи нет… – поправился Александр Борисович, вспомнив, что отец Поремского, командир легендарной атомной подводной лодки, затонувшей в Атлантике, к такому способу воспитания сына отношения просто не мог иметь, погиб, когда Володька был совсем маленьким.

Это могло относиться разве что к профессорскому сынку Курбатову, который, между прочим, благодаря исключительно собственным способностям и решительному характеру к тридцати годам стал заместителем прокурора Сахалина. И это – не хухры! Либо к Елагину. Но Рюрик хоть и происходил из потомственной рабочей семьи, зато выгодно отличался от своих друзей особой какой-то интеллигентностью и воспитанностью. Ладно, не в том суть. И вызывает Меркулов Александра Борисовича вместе с молодыми «важняками» Генпрокуратуры вряд ли по этому поводу: если ребята говорят, что нигде не засветились, значит, так оно и есть, им верить можно.

– Сейчас пойдем. А я все, что хотел вам сказать на прощание, сказал, парни. Опять же и Висбаден от России не так уж и далек. И телефонная связь с ним прочно налажена. Можете звонить мне в Висбаден по любым вопросам… – Турецкий вдруг словно задумался. – Симпатичный город, этакий маленький Париж, как они себя называют… Бывал я там, да… Так вот, звонить по любым делам, кроме пустяковых. Европол все же организация солидная, что бы мы с вами ни говорили. Как и Евроюст. Я не уверен, что моя командировка надолго, но соответствовать, во всяком случае, придется. И вы тут без меня вообще ручонки-то не распускайте. Интеллигенты они! Ишь вы!

– Что, вообще?! – возмутился Курбатов и встал – большой и, как уже сказано, обманчиво толстый.

– Вообще – это я к слову, а речь в данном конкретном случае – о частностях. И лично у меня к вам нет претензий лишь в тех ситуациях, когда на кон поставлена высшая справедливость. Либо же все мирные методы воздействия исчерпаны безрезультатно.

– Это устраивает, Сан Борисыч, – миролюбиво поставил точку Александр Курбатов – хулиган, драчун и матерщинник, но человек беспредельно отзывчивый и верный, о чем знали лишь те, кто действительно его знали.

– Садитесь, – хмуро сказал Меркулов и потыкал рукой в направлении стульев. – Где кому удобнее. Чаю не предлагаю: некогда.

– А я думал – не заслужили, – негромко, будто самому себе, прокомментировал Поремский.

Меркулов вскинул на него быстрый и острый взгляд и хмыкнул. Но мрачного выражения лица не сменил. Хотя и мог бы. К Владимиру у заместителя генерального прокурора было несколько особое отношение, нежели к остальным присутствующим сейчас в его кабинете. Светловолосый и голубоглазый Поремский чем– то отдаленно напоминал пожилому Меркулову совсем молодого когда-то Сашку Турецкого. Все ж таки почти полтора десятка лет прошло в одном только этом здании на Большой Дмитровке, и Александр Борисович давно стал другим, и прежнего задора у него как– то поубавилось – а зачем это теперь нужно помощнику генпрокурора? Смешно… А вот у Владимира все это еще было и постоянно в нем бурлило, частенько выплескиваясь наружу. Вероятно, поэтому, сам даже над тем не задумываясь, Меркулов невольно переносил на Поремского часть своих симпатий, предназначавшихся прежде Александру Борисовичу. А может, глядя на него, сам Константин Дмитриевич вспоминал себя молодым. Или даже чувствовал – такая вот логика…

– Я пригласил вас, господа… Прошу не отвлекаться, – он снова свел брови, услышав нечто, напоминающее смешки, – время наше пошло, как говорится. Итак, на минувшей неделе произошло сразу несколько событий, которые, можно предположить, никак не связаны между собою, однако нам предстоит это доказать. Либо убедиться в обратном. Что совсем не есть хорошо…

– События уже озвучены в средствах массовой информации? – спросил Александр Борисович.

– Ты опередил меня ровно на одну фразу. – Меркулов искоса посмотрел на Турецкого. – Возможно, что-то где-то и просочилось. Возможно, мы просто пока не знаем этого. А если и узнаем, я не уверен, что это нам здорово поможет в расследованиях. Я даже думаю, что скорее помешает…

– Почему-то у меня, Константин Дмитриевич, появляется ощущение, что ты все больше входишь в образ известного Дельфийского оракула. Тот, помнится, тоже ничего конкретного не изрекал, но зато постоянно пугал население неопределенностью угроз, исходящих от богов. Многие верили. И боялись.

– Оракул, да? Ладно, будет тебе прорицание. Прошу пока не перебивать и вопросы не задавать. Даю информацию. В прошлые выходные – не в эти, а, уточняю, в прошлые – в Санкт-Петербурге было совершено покушение на кортеж президентских машин, двигавшихся в Стрельну. Пострадала дублирующая машина. Покушение произведено женщиной, которая при взрыве сама и погибла. Не исключено – шахидка. Однако нигде ни одного слова об этом факте нет, и не ищите. Следствие ведет Федеральная служба безопасности. Далее. Я перечисляю только факты – без комментариев. На прошлой же неделе в немецких СМИ появились сообщения о том, что сотрудниками отдела финансовых преступлений Федерального криминального ведомства Германии в течение одного дня в Дюссельдорфе и других городах произведены обыски и выемка документов в двадцати восьми служебных помещениях и квартирах, принадлежащих российско-германской акционерной компании «Норма». Ей выдвинуто обвинение в отмывании средств преступных группировок из России. Впрочем, мы могли бы оставить сей факт без внимания, если бы не одно «но». Фактически одновременно были совершены дерзкие убийства, жертвами которых стали в Германии: главный бухгалтер упомянутой «Нормы» Владимир Генрихович Меркель – он из наших, из русских немцев, – и чистый немец Герхард Шилли – президент Норденкредит-банка, обслуживающего финансовые дела компании. Оба проходили свидетелями обвинения по делу «Нормы». И, наконец, последнее: на Бережковской набережной, неподалеку от гостиницы «Рэдиссон-Славянская», совершено поистине голливудское, то есть в лучших киношных традициях, вызывающе наглое убийство одного из владельцев «Нормы», вора в законе и теперь уже бывшего известного питерского бизнесмена Виктора Нестерова. Все перечисленные события…

– Включая и покушение на президентский кортеж? – спросил Турецкий.

– Вот именно… Представляются кое-кому, там, – Меркулов мотнул головой к потолку, – дымом из одной трубы, понятно?

– Ничего не понятно, – с улыбкой ответил Турецкий. – Я же не из озорства спросил про президента.

– А я тебе и не ответил, потому что сам ничего не знаю. Но, видимо, есть какие-то причины, по которым… Одним словом, господа, достаточно предположений. Силы распределяем следующим образом. Убийством на Бережковской набережной занимается межрайонная прокуратура, что на Кутузовском проспекте. Дело поручается Курбатову с Елагиным. Там ведь не только убийство, там еще и какие-то заморочки, короче, побегать придется, разбирайтесь. А все следственные материалы, я дам указание, вам доставят немедленно. Теперь что касаемо Питера и непонятного покушения. Мы с генеральным прокурором предполагали отправить туда Александра Борисовича, поскольку ему, как говорится, расхлебывать питерскую кашу не впервой. Но… увы. Генеральный, зная, что Александр Борисович со дня на день готов покинуть нас и переместиться в Г ер– манию, предлагает ему совместить приятное, так сказать, с полезным, то бишь необходимым для нас. Другими словами, принять активное участие в расследовании событий, связанных с деятельностью «Нормы».

– Интересные дела! – Турецкий недоуменно развел руками. – У меня, насколько я понимаю, были несколько иные задачи в Евроюсте. Разве уже что-то поменялось?

– Объясняю, – лекторским тоном, почти брюзгливо ответил Меркулов. – Данное дело, коим вам, Александр Борисович, предстоит заняться, имеет самое непосредственное отношение к вашей будущей деятельности в Евроюсте. И Европол, и, соответственно, Евроюст созданы для противодействия преступным группировкам в области международной экономики. И поскольку на долю России, я имею в виду наших, отечественных уголовников, приходится весьма значительный процент в общеевропейской преступной деятельности, шеф Федерального криминального ведомства Германии Гюнтер Траутфеттер —такая вот труднопроизносимая фамилия – попросил в личном разговоре с нашим генеральным прикомандировать с российской стороны именно тебя. Почему – остается пока за кадром. Где ты уже успел с ним пересечься и чем ему понравился, ни генеральный, ни я не в курсе. Вы разве с ним знакомы?

– Первый раз слышу эту труднопроизносимую фамилию… как ты говоришь? Траутфеттер? Нет, не знаю. Впрочем, у подлинной славы всегда найдутся неизвестные поклонники…

Молодые следователи дружно расхохотались, а Турецкий даже не улыбнулся.

– Молчу, нет слов… – на этот раз Меркулов развел руками. – Итак, можешь вылетать. Гюнтер ждет тебя. И последнее. В Питер предложено выехать мне. И с собой я забираю Поремского, поскольку и там придется хорошенько побегать, а я уже не в тех летах. Владимир, надеюсь, с твоей стороны возражений не последует?

– Я готов.

– Отлично, тогда выезжаем сегодня вечером, поэтому заканчивай срочные дела. Все свободны, а вас… Штирлиц, в смысле, Александр Борисович, я попрошу задержаться… – И улыбнулся: – На пару минут…

Ну, прямо тебе – обергруппенфюрер, не меньше! То есть в переводе на российскую табель о рангах генерал– полковник, как Меркулов – в юстиции.

– Саня, – сказал Константин Дмитриевич, когда «молодежь» покинула его кабинет, – я не хочу ничего

тебе предрекать, но чутье мне подсказывает, что в деле этой «Нормы» есть какая-то неизвестная нам подлянка. Я обещал не комментировать фактической стороны, поэтому и не буду, но некоторые мысли – как бы Это сказать? – напрашиваются. И первая: лично мне известно – откуда, совершенно не имеет значения, – что табу на информацию о покушении в Питере наложил лично президент. Не исключаю, что ему не хотелось выглядеть в той ситуации в глазах его американского коллеги не самым лучшим образом. Но тут же возникает другой вопрос: зачем потребовалось, чтобы ты перед вылетом в Германию обязательно посетил президента? Эту информацию передал мне наш с тобой генеральный, и под строжайшим секретом,

– Ничего себе секрет! – ухмыльнулся Турецкий.

– Ты имеешь в виду – где знают двое, знает и свинья? Только ты учти на всякий случай, говорят, что у немцев нет такой поговорки, а ее придумал известный тебе автор Штирлица. Юлиан, я слышал, был талантлив на такие штучки. Поэтому нечаянно не попади впросак… А вот почему все-таки секрет– это серьезный вопрос. Я позволил себе поразмышлять и пришел к следующему. Если в Питере произошла попытка теракта, расследованием которого, естественно, занялась служба безопасности, засекретив, по обычаю, все, что нужно и ненужно, зачем им еще и заместитель генерального прокурора, когда эту чисто формальную работу могли провести и сами питерцы? Ведь так? Но если у кого– то все же просматривается некая связь между событиями в Петербурге, в Германии и в Москве, то напрашивается очень и очень неприятный вывод. Ты понимаешь, о чем я думаю?

– Понимаю, но не произнесу вслух ни единого слова, не выскажу ни одной догадки. Даже и не проси.

– А я и не прошу. У тебя назначено сегодня, к пяти.

Я выеду ночным. Значит, вполне можешь взвалить на свои плечи такую малоприятную миссию, как проводить своего бывшего шефа на Ленинградском вокзале. Да и вообще, в чем дело?! Почему это именно я должен всегда провожать тебя, а? Ну ты и нахал!

– Подумаешь, проводил за десяток лет пару раз, коньячку хлебнул – и все дела! А разговоров-то, разговоров!.. Ладно, уговорил. Поскольку мы с тобой до моего вылета в Германию, скорей всего, так больше и не увидимся.

2

Едва Александр Борисович вошел в свой кабинет, раздался звонок городского телефона.

– Слушаю, Турецкий.

– Здравствуйте, Александр Борисович, —услышал он в ответ негромкий, низкий голос. – Вам передали по поводу приглашения?

– Да, только что.

– К вам подойдет машина…

– У меня есть свой…

– Ровно в шестнадцать, Александр Борисович, – терпеливо продолжил этот почти бас, – к вам подойдет машина марки «ауди», запишите или запомните номер… С федеральным флажком. Она привезет вас, и она же доставит обратно. Средства для записи вам не понадобятся. Всего доброго, до встречи.

– До скорого, – ответил коротким гудкам Турецкий и взглянул на часы: половина третьего. Есть возможность позвонить Славке Грязнову и договориться о встрече на вечер. К тому же он наверняка что-то знал о стрельбе на Бережковской набережной.

Вячеслав Иванович был на службе. С некоторого времени он возглавлял Управление по расследованию особо опасных преступлений Министерства внутренних дел, куда перешел из Главного управления собственной безопасности, и правильно сделал: все-таки он по духу истинный сыщик, а не контрразведчик там какой-нибудь. И уж точно не стукач. А так – как раз по его характеру.

Итак, он услышал о некоторых изменениях в судьбе друга и немедленно откликнулся предложением встретиться, не откладывая. Что и было принято – где-нибудь в районе десяти вечера, чтобы как раз поспеть к ленинградскому поезду, а заодно и поговорить.

Потом Александр Борисович навел порядок в бумагах, заваливших его стол. Часть передал секретарше – для дальнейшего продвижения по инстанции, другие запер в сейф – до своего возвращения, третьи отправил туда, куда им и следовало отправиться, то есть в машинку для уничтожения документов. Расправившись с делами, он взглянул на часы и отправился приводить себя в порядок перед зеркалом в туалете. Вымыл руки, причесался, поправил галстук, смахнул невидимые пылинки со своих генеральских звезд на погонах. И спустился к проходной – ровно в шестнадцать ноль-ноль. Точность– это великое достоинство. Он вышел на Большую Дмитровку, пряча во внутренний карман удостоверение, которое только что по привычке предъявил охраннику у турникета, и сейчас же рядом с ним мягко остановилась большая черная машина с трехцветным федеральным флажком на номере. Турецкий мельком глянул – тот самый, что был сообщен по телефону. Вышедший водитель предупредительно открыл заднюю дверцу, Турецкий сел, и машина поехала.