Текст книги "Современная швейцарская новелла"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

Соавторы: Макс Фриш,Томас Хюрлиман,Вальтер Диггельман,Джорджо Орелли,Юрг Федершпиль,Адольф Мушг,Джованни Орелли,Жак Шессе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Вернер Шмидли

© 1976 Benziger Verlag, Zürich/Köln

КЛИЕНТУРА ТРАКСЕЛЯ
Перевод с немецкого М. Вершининой

Сауна находилась на улице с односторонним движением, прямо напротив супермаркета, в пятиэтажном доходном доме, принадлежавшем банку. Сине-белую вывеску сауны можно было и не заметить, ведь слева от входа, служившего также и входом в доходный дом, был косметический салон, а справа – салон молодежной моды, и их фирменные вывески висели на той же стене. Владелец сауны, господин Траксель, прежде занимался продажей мотоциклов и велосипедов. То и дело бросая взгляд на супермаркет, где покупатели возились со своими тележками и сумками, он нередко шутил: «Попотеть они могли бы и у меня, в куда более приятной обстановке, а вот сил и денег потратили бы меньше, да и для здоровья было бы полезнее».

Сам он отдавал предпочтение клиентам совсем иного круга… Правда, надо признать, клиенты его одевались не лучше покупателей супермаркета, ели столь же неумеренно, а нередко ездили в тех же малолитражках и вовсе не отличались изысканностью вкусов.

«Впрочем, – обычно добавлял он, – бывают и исключения».

Вообще-то Траксель по тому, как человек держится и как говорит, сразу же определял, что он собой представляет.

«Мои клиенты покупают в лучших магазинах, посещают только такие рестораны, как „Волы“, и на дешевых курортах, Римини или там Мальорки, их не встретишь», – с апломбом утверждал он. «По одежде встречают, – бывало, говаривал он, – но в сауне-то ее снимают. Мои клиенты стоят, лежат либо сидят передо мной в чем мать родила. И все-таки кое-кто и тут пытается выставить напоказ свое крепко сбитое тело, другой – свои мужские достоинства. Ну а женщины, те порой начинают демонстрировать стройную фигуру и упругие груди. Хотя в сущности…»

В зале «Волов» за антрекотом с перцем, салатом и бутылкой «божоле» урожая 1971 года либо во время короткой передышки на «бегущей дорожке» Траксель мог бы многое порассказать своим знакомым и приятелям: пикантную историю, а то и целый роман, как он выражался. Но Траксель молчал, разве что изредка позволял себе тонкий намек.

В конце концов его клиентура составилась из владельцев ресторанов и таксомоторных парков, архитекторов, журналистов, врачей и деловых людей, а также деятелей культуры и политиков, чем он весьма гордился. Добился он всего этого ценой тяжких усилий и немалых жертв… О доходах он говорить не любил: не товаром же он, черт возьми, торгует. У него комбинат бытовых услуг, и клиенты проводят в его сауне время с пользой для здоровья.

Траксель не забывал упомянуть и своих клиентов-иностранцев: среди них были немцы, финны (всегда очень шумные), итальянцы, югославы и даже евреи – все люди с положением, народ денежный.

Траксель никогда не высмеивал людей, делавших покупки в супермаркете, никогда их не отталкивал и отнюдь не сторонился их. Если они случайно попадали к нему, он настороженно, с понятным недоверием к ним присматривался. Отсекал же он таких нежелательных клиентов, как он сам считал, своими ценами.

«Я отказываюсь от них без всякого сожаления», – постоянно повторял он. Ему необходим определенный уровень. Слова «элитарность» он, однако, не признавал: его сауна открыта для всех…

С тех пор как Траксель прошел в Англии трехнедельный курс массажа, он держал только одного массажиста, которому передавал несимпатичных ему самому, но состоятельных клиентов. Временами к работе подключалась и его жена, она встречала клиентов в холле, где находилась касса, но лишь в те часы, когда сын, сынок, так Траксель ласково его называл, был в детском саду. В остальное же время клиентам приходилось ждать… либо сыночка оставляли одного.

О трехнедельном курсе в Англии Траксель за кружкой пива рассказывал только самым близким друзьям. О том, что курс был ускоренный, худосочный, Траксель не распространялся. В Англии Траксель отпустил усы, которые его не старили (он выглядел моложе своих сорока с лишним лет), а лишь придали более солидный, внушительный вид. Его сауна хорошо вписалась в современное окружение супермаркета, косметического салона и салона мод. Траксель повесил сине-белую вывеску, которая, как он считал, была весьма изящной рекламой для его сауны; в холле и раздевалке застелил пол паласом очень приятного синего цвета, напоминавшим о воде и небе, о здоровом воздухе и морских далях, и этот палас превосходно сочетался с потолком, обшитым необработанными, в ладонь шириной досками.

В помещении рядом с холлом он установил стиральные машины и бдительно следил за тем, чтобы они работали абсолютно бесшумно.

Пленки для стереосистемы он подбирал сам, аппаратура была дорогая и хорошо корректировала очень высокие и очень низкие частоты. От продавца он узнал, что такую аппаратуру устанавливают обычно в крупных офисах и торговых фирмах.

Траксель вовсе не передоверял всю работу помощнику. Он сам следил за порядком в женской и мужской сауне, справлялся о самочувствии клиентов, смешивал в деревянном чане воду с ароматическими веществами – довольно дешевое эвкалиптовое масло он вообще не употреблял, – повышал либо понижал температуру в сауне, убирал пустые бутылки, флаконы из-под шампуня, обмылки, а в случае нужды брал в руки швабру и мыл облицованный голубыми плитками пол, прикрывал и открывал кран бассейна с холодной водой, приносил напитки – от минеральной воды «Энье» до шампанского, – менял пленки, зимой зажигал камин, всегда знал, в какой именно момент кто из клиентов какую газету попросит, перекидывался словом то с одним, то с другим. Все это были маленькие услуги, повторявшиеся изо дня в день: в его сауне, так считал он, каждый должен расслабиться, забыть о своих проблемах и повседневных заботах и, преисполненный благодарности, посвежевший, уйти… чтобы вернуться сюда снова.

Тракселю приятно было слышать, когда клиенты говорили: «Никак не представляю себе целую неделю без сауны…»

Ежедневно после девяти часов вечера две уборщицы-итальянки – швейцарки до такой работы не снисходили – убирали все помещения сауны. Деревянные решетки в парилке они регулярно мыли и скребли щетками.

Траксель терпеливо ждал, пока уборка закончится и все засверкает чистотой, и только после этого собственноручно гасил свет.

Словом, Траксель содержал сауну в образцовом порядке. Это было заметно и чувствовалось во всем. Вполне естественно, что в сауне, где бывает столько разных людей, слово «Гигиена» писалось с большой буквы.

Многие клиенты высоко это ценили, но, увы, сокрушались Траксель с женой, всегда находятся субъекты, которые ни с кем не считаются, люди неряшливые – одним словом, свиньи.

Подобных людей Траксель не выносил, как не выносил и гомосексуалистов. Он требовал, чтобы ему сообщали о таких типах, а уж он в корректной форме, но твердо укажет им на дверь.

Такое случалось не часто, но, как говорил Траксель, действовать надо с самого начала решительно. Он добивался чистоты и аккуратности и не терпел свинства. В его сауне должен быть порядок: сауна – не пивная, даже если он и продает напитки, и клиенты обязаны с этим считаться – вести себя подобающим образом либо не приходить вовсе.

За день Траксель не раз заглядывал то в одно, то в другое помещение сауны и строго за всем следил. Если, к примеру, в парилке возле печи висело полотенце, он очень вежливо, обращаясь к кому-нибудь из клиентов, но не прямо к провинившемуся, выговаривал ему, что, мол, неоднократно уже говорилось: сауна – не сушилка. Если провинившийся в это время был в душевой, он повторял свои слова, стоя возле приоткрытой двери, чтобы тот непременно его услышал, либо входя в комнату отдыха, если провинившийся находился там…

Виновный тотчас убирал полотенце из парилки и просил извинить его за рассеянность.

«Клиенты взаимно воспитывают друг друга», – любил повторять Траксель.

Он терпеливо выслушивал рассказ клиента о разгрузочном меню, смотрел, в каких местах тот похудел, а в каких еще собирается похудеть, справлялся о здоровье, отвечал на вопросы о своей семье, о том, как идут его дела, как он думает провести отпуск, успевая попутно кого-то пожурить, но опять-таки не прямо, а обращаясь к другому, за то, что тот, не вытершись досуха, вошел в раздевалку: от этого портятся паласы. Он смеялся чужим остротам, острил сам. Когда он бывал занят, за порядком приглядывала его жена, темноволосая симпатичная женщина приятной наружности, чуть моложе его и почти на две головы ниже ростом. У нее среди клиентов тоже были любимчики, с ними она беседовала в холле, и потом, пока они переодевались, принимали душ, и когда она приносила им напитки.

Намеки на то, будто среди клиентов Тракселя у нее не только друзья, он пропускал мимо ушей; когда же на это намекал кто-нибудь из его добрых знакомых, он шутливо отвечал, что это вносит разнообразие в жизнь его жены: ведь таким образом она нет-нет да и увидит другого голого мужчину, кроме него.

Траксели слыли счастливой супружеской парой; вместе проводили свободные послеобеденные часы, выходные дни, вместе ездили отдыхать.

Во время массажа Траксель держался непринужденно и доброжелательно. Круглое окошко, которое он врезал в стену душевой, в это время обычно бывало приоткрыто, и каждый знал, что его видят, но массирует Траксель мужчину или женщину, разглядеть из душевой было невозможно.

Ничто не ускользало от внимания Тракселя, он, казалось, успевал повсюду следить за чистотой и порядком, которые так высоко ценил. Все это «афишировало себя» – любимое словечко Тракселя – уже при входе в доходный дом: сине-белой вывеской, запахами изысканного мыла, бадузана, масел и парфюмерии, роскошно отделанными помещениями сауны, да и видом самого хозяина, холеного, неизменно в белом подпоясанном, до колен халате – одним словом, «афишировало себя» всем его поведением. Его спокойствие, уверенность в себе, а когда надо и решительность дополняли картину.

Его сауна стала образцом для остальных.

На третий год банк сильно повысил арендную плату, и Тракселю пришлось повысить цены за массаж, сауну, полотенца, а также на мыло, шампунь и напитки. Объявления по этому поводу он не повесил. Он вообще никогда не вешал никаких объявлений и не проставлял на деловых бумагах цены, нет, он говорил об этом с каждым клиентом в отдельности. Даже если клиент находил, что цены в сауне выросли несоразмерно с общим ростом дороговизны, Траксель и тогда оставался дружелюбным, не пускался в долгие объяснения, а глубоко вздохнув, с видом человека, покорившегося судьбе, отвечал, что не в его власти изменить ход событий, что страдает от этого не меньше других, что он, в сущности, всего-навсего арендатор.

Самым же близким друзьям он признавался, что благодаря повышению цен отсеются лишь те, кто, собственно, никогда и не входил в круг постоянных клиентов сауны.

Сауна Тракселя уже слыла к тому времени самой комфортабельной, самой дорогой и элитарной, когда однажды грипп загнал Тракселя в парилку. Он сам отрегулировал температуру, хорошо пропотел, но ни кашель, ни насморк не стали от этого меньше, да и знобило его по-прежнему. Он скверно себя чувствовал, это было видно по его лицу, но он и теперь не переставал следить за порядком, и все поражались его выдержке.

В конце концов жена все-таки заставила его лечь в постель. Она встревожилась, ведь в его годы с гриппом, право же, шутить опасно.

Траксель и в постели обливался потом. Рядом, на ночном столике, стояла чашка чаю, лежали таблетки, полотенца. А его жена вместе с массажистом встречали в холле клиентов, выдавали полотенца, мыло, шампунь и напитки, отвечали на телефонные звонки, принимали пожелания Тракселю скорейшего выздоровления и дружеские приветы. Клиентов, уже записанных на массаж к Тракселю и настаивавших на том, чтобы массаж делал непременно он, уговаривали подождать.

И теперь, в отсутствие Тракселя, клиентам не приходилось дважды повторять свою просьбу, будь то насчет газеты или более холодной минеральной воды. Лишь изредка кто-нибудь просил чуть повысить либо понизить температуру в парилке. Этот образцовый порядок вызывал у жены Тракселя чувство покоя и гордости, но держалась она по-прежнему скромно.

Всех подкупали ее доброжелательность и предупредительность, клиенты находили, что она премилый человек и вполне соответствует своему мужу и тем самым всему их предприятию.

«Да иначе и быть не могло», – говорили клиенты, едва переступив порог сауны. Они не уставали повторять это и тогда, когда она выдавала им полотенца, предлагала новый шампунь для волос, когда взвешивались и когда, уставшие, но посвежевшие, шли, обмотанные полотенцами, в комнату отдыха.

Напасть эта, говорила она позже, оправдываясь перед мужем, приключилась с массажистом как раз тогда, когда она ушла забрать сына из детского сада. За недосмотр жены Траксель извинился перед клиентами, потом перед клиентами извинилась и сама жена. Когда она вернулась, новый клиент уже сидел голый в парилке, рассказывала она, между зубным врачом и владельцем таксомоторного парка, а напротив сидели владелец ресторана, журналист и страховой агент. Она поздоровалась с ним так же приветливо, как и со старыми клиентами, и, как всегда, проверила, не слишком ли в парилке жарко.

Задним числом она припомнила, что ее озадачила тогда напряженная тишина в парилке. Обычно в этой компании веселились, острили, правда не очень громко. В душевой журналист не сказал свое обычное: «Я сейчас будто скотина после долгого пребывания в стойле».

В глаза ей бросился также ботинок, один-единственный, довольно грязный и со стоптанным каблуком, который валялся возле шкафа.

Впрочем, не ее дело искать ботинки под лавкой, и не ее дело ставить их на место.

– Что бы ты подумал, – спросила она мужа, – если бы увидел перед шкафом с вынутым ключом один-единственный ботинок?

В парилке было темновато, продолжала она объяснять, к тому же из-за яркого света в душевой в первый момент ничего не было видно. Да она в парилке никогда и не задерживается, спросит только о самочувствии, но клиентов не разглядывает, не пялится на них.

Обычно при ней клиенты сидят или лежат на полках в довольно странных позах: с поджатыми под себя ногами, на корточках, на боку, на животе либо укрываются за печью и с нетерпением ждут, пока она уйдет.

Вот как раз там и сидел новый клиент!

Она, помнится, убрала флаконы из-под шампуня, обмылки, прикрутила кран бассейна, потом заглянула в аэрарий, но быстро вышла, чтобы не мешать массажисту работать…

Вынимая из стиральной машины чистые сухие полотенца, она только потому и услышала разговор между владельцем таксомоторного парка и зубным врачом, что зубной врач оставил дверь в раздевалку открытой. Речь шла о ком-то из клиентов, это она поняла сразу.

Жена Тракселя хорошо помнила тот разговор. Владелец таксомоторного парка считал, что новый клиент не только нелюбезен, но и ведет себя заносчиво и вызывающе. К тому же бессовестно с его стороны так долго занимать единственный свободный душ и заставлять выходящих из парилки ждать. Вот от него-то и надо требовать опрятности в первую очередь, пусть по крайней мере перед тем, как войти в сауну, не просто примет душ, а намылится и как следует помоется. Любому другому это можно сказать, но попробуй скажи это человеку с таким физическим недостатком. Он может истолковать это превратно. Должен же он понимать и то, что в голом виде являет собой не самое приятное зрелище. Противно смотреть, как он расчесывает свою культю, dégoûtant. Оба сошлись на том, что на его месте ходили бы в отдельную сауну. Наконец они умолкли.

Владелец таксомоторного парка ушел первым, раньше обычного. Секунду-другую постоял в холле, будто хотел что-то сказать. Потом, задержавшись у двери, пожелал мужу госпожи Траксель скорейшего и полного выздоровления.

Зубной врач, уже попрощавшись, добавил:

– Похоже, этот господин самонадеянный тип. Хоть бы себя пожалел. Ведь он запросто может поскользнуться и упасть! Я только хочу обратить на это ваше внимание, на случай, если что-то в самом деле произойдет…

А в дверях душевой новый клиент чуть было не сбил ее с ног. Сам вид его испугал ее не меньше толчка, она даже не сразу пришла в себя, поэтому не может припомнить, извинился ли он; подпрыгивая на здоровой ноге, он необычайно проворно проскакал вдоль шкафов, упираясь в них руками. Вскочил на весы – кстати, очень дорогой марки, – не отрегулировав их, что, конечно же, весам на пользу не пошло. Стоя на весах, он держался прямо, двигая гирьки туда и сюда до тех пор, пока коромысло не застыло, и после этого бесцеремонно почесал культю. Весь его вид и эти скребущие звуки так неприятно ее поразили, что она волей-неволей отвернулась и вышла. Она была потрясена до глубины души. И даже больше, чем сам его вид – культя была красная и вся в рубцах, – ее поразила мысль, как такой человек может существовать без посторонней помощи. Ей показалось, ему не было и сорока, и выглядел он, в общем, довольно моложаво.

Когда он, скромно одетый, с сумкой под мышкой, вышел из раздевалки и вежливо, как и другие клиенты, попрощался, никто бы не сказал, что он одноногий.

Он, правда, немного прихрамывал и опирался на палку. Но ведь многим людям трудно ходить без палки просто из-за того, что у них больной позвоночник.

Так она оправдывала массажиста, а заодно и себя. Случись ей тогда работать в холле, она бы тоже не заметила ничего особенного, говорила она.

Массажист вспоминал, что новый клиент в одежде ничем не отличался от других, вот только, был он тогда с палкой или без нее, массажист запамятовал. Вел он себя тоже как все, ни более шумно, ни более требовательно, охотно готов был поддержать разговор.

– Мне этот клиент не мешает, – закончил свой рассказ массажист.

Траксель же считал, что сразу выдавать ему абонемент было опрометчиво, и почти все с ним согласились.

У нового клиента, как и любого другого, было в парилке свое постоянное место: из-за увечья он предпочитал слабо освещенный уголок возле печи (чему все остальные были рады). Там ему не приходилось забираться наверх, но он мог, оттолкнувшись здоровой ногой от пола, подтянуться на руках… точно так же, как это делали другие, люди без увечий.

Клиенты понимали друг друга без слов – достаточно было взгляда, и все сразу вспоминали замечание одного из них: «Он прыгает на полку, как курица на насест».

Массажист находил такие сравнения пошлыми, и жена Тракселя была совершенно с ним согласна.

Прямо клиенты на Хуггенбергера (на одноногого, как они его называли между собой) не жаловались.

Но они то и дело бросали реплики вроде: «Здесь каждый знает, как подобает себя вести, каждый!» Минимум того, что от человека требуется, так это: хорошенько, с мылом, помыться, не развешивать в парилке купальные простыни – ведь это вам не сушилка, – в комнате отдыха не занимать ими места, не приносить с собой в парилку газеты, а воду лить на камни только с общего согласия.

От сауны Тракселя они не отказались, не поменяли ее на другую… они просто стали приходить в другой день, ибо неохотно отказывались от своих привычек.

Все они были деловыми людьми, а этот калека приходил и уходил, когда ему вздумается, у него, вероятно, и постоянного-то места работы не было, они же вынуждены планировать свой день, учитывая интересы своей клиентуры, и не потерпят такого к себе отношения.

Траксель между тем то и дело ненароком слышал, как клиенты то в раздевалке, то в душевой, то в комнате отдыха говорили о Хуггенбергере. И однажды вскользь заметил, что, увы, не может взять да и вышвырнуть его.

Как-никак, а Хуггенбергер тоже человек! Он приобрел абонемент на десять сеансов, и это сильно осложняет дело.

– При желании всегда можно найти причину, – возразил на это один из клиентов.

– Я бы ему, конечно, никогда не выдал абонемент! – сказал Траксель. – Сразу бы разобрался, что за человек этот Хуггенбергер, стоило лишь немного с ним поболтать, как я это делаю с каждым новым клиентом. Избави боже от подобной клиентуры. Ну а этому я бы отказал, будь он даже на двух ногах.

Клиенты с готовностью согласились, что Хуггенбергеру вообще не место в этой сауне.

Приходил Хуггенбергер в самые разные дни и тем злил постоянных клиентов, которые, стараясь избежать его общества, теперь также приходили нерегулярно. Им для этого пришлось перестроить расписание всей недели, и это вызвало у них еще большее раздражение. Они считали, что у каждого человека должны быть свои твердые привычки.

С некоторых пор по вечерам Траксель доставал абонемент Хуггенбергера (одноногого, теперь он и сам его так называл) и облегченно вздыхал, если еще на одном из десяти белых полей стоял штемпель.

Хуггенбергер бывал в сауне не каждую неделю, как другие; он приходил то раз в две недели, то раз в месяц, а то и вовсе исчезал месяца на два, а потом, когда о нем успевали забыть, появлялся за одну неделю дважды. Когда в его абонементе оставалось последнее белое поле – перед этим он не появлялся в сауне шесть недель, – новый массажист, которому строго-настрого было приказано не возобновлять Хуггенбергеру абонемент, взял да и выдал ему новый, хотя и клиенты всячески намекали ему, что этого делать не следует. Тракселю и на этот раз пришлось извиниться перед клиентами, объяснить это непростительным легкомыслием и недосмотром массажиста и заверить их, что такое больше не повторится.

– Вы ведь знаете, когда делаешь что-нибудь не сам…

Хуггенбергер принадлежал к тем клиентам, которые посещали сауну только осенью и зимой, так что и память о нем успела выветриться, как вдруг, в конце сентября, сразу после обеда, он появился в холле загорелый, без палки. Он точно знал, что его абонемент действителен еще на шесть посещений.

Потом массажист оправдывался, что не мог не впустить его без веских на то оснований.

Траксель в тех же выражениях извинился перед клиентами.

– Ну уж мы-то основания найдем! – ответили клиенты.

И от клиентов посыпались жалобы. Если температура в сауне была 90 градусов, они требовали 100–110, если вдруг не оказывалось какого-нибудь напитка, они требовали именно этот, и никакой другой. Они не только стали недружелюбно относиться к Тракселю, но и между собой у них теперь вдруг ни с того ни с сего вспыхивали ссоры. Некоторые клиенты перестали раскланиваться друг с другом, целые компании поменяли расписание и приходили теперь не в свой день… и невольно становились участниками свары незнакомых им людей. У каждого была своя точка зрения на то, как положено содержать сауну, каждый лучше других знал, как долго и при какой температуре можно выдержать в парилке и при какой температуре потом надо остывать, сколько времени находиться в бассейне, нужно ли нырять с головой и как долго следует отдыхать, как лучше растираться полотенцем; они больше не посмеивались добродушно над политическими взглядами друг друга, неожиданно выяснилось, что кто-то всегда внушает подозрение. Единодушными они становились лишь тогда, когда неожиданно появлялся Хуггенбергер и, ни с кем не здороваясь – все его попытки завязать разговор наталкивались на глухую стену антипатии и враждебности, – проходил в парилку и забирался на полку рядом с печью.

Одни задерживались в парилке дольше, чем это было им по силам, другие, те, что стояли под душем, закрывали его, торопливо вытирались и шли в комнату отдыха либо в аэрарий, не замечая Хуггенбергера, который, держась за стену, по скользкому полу с трудом тащился к ближайшему душу.

Все прислушивались к шуму в душевой, ждали падения, крика, наступившей затем тишины; затаив дыхание они наклонялись вперед, когда Хуггенбергер опускался в бассейн.

Тогда на какое-то время до них доносилось лишь потрескивание электропроводов в печи.

Когда они слышали, как Хуггенбергер плещется в бассейне или открывает душ, то задыхались от ярости. В парилке было невыносимо жарко, но они упрямо оставались там, потом почти одновременно кидались к двери, толкались и тут же начинали злиться и грубить друг другу.

Наконец они решили предъявить Тракселю претензию, почему непрочно закреплена лесенка, по которой они спускаются в бассейн: она вот-вот совсем расшатается, а тогда недолго и свалиться, переломать руки и ноги, а то и разбиться насмерть.

Непростительная халатность, ведь сколько раз они уже говорили ему об этом!

Единственный, кому ничего не грозило, был Хуггенбергер. Он садился на бортик бассейна и соскальзывал в воду: бассейн был достаточно глубокий и заполнен до краев, так что удариться о дно он не рисковал.

Траксель пообещал приделать к бортику бассейна перила из нержавеющей стали, а ступеньки лестницы покрыть рифленой резиной. При этом он заявил, что прыгать в воду с бортика небезопасно и с этим следует покончить. Необходимо исключить малейшую опасность: ведь за несчастные случаи ответственность несет он.

Когда поблизости не было ни Тракселя, ни его жены, ни массажиста, сами клиенты следили за тем, чтобы заведенный порядок не нарушался: с Хуггенбергера они тогда и вовсе не спускали глаз.

Пол вокруг бассейна из-за мыльной пены и обмылков был особенно скользким, об этом знали все и, не говоря ни слова, обходили опасное место осторожно.

Но ни один не подумал смыть скользкий слой.

Все, кроме Хуггенбергера, знали также, что из каждого душа, когда открываешь кран, даже с холодной водой, в первый момент течет горячая вода; и никто не вставал под душ сразу. Прежде чем закрыть душ и поставить рукоятку смесителя на «холод», они не ленились какое-то время пускать горячую воду.

Кушетки в комнате отдыха они также занимали дольше обычного, и Хуггенбергеру не оставалось ничего другого, как примоститься на холодной каминной приступке. Они знали, что вышедший из парилки последним вылил на горячие камни литр воды, после чего находиться там немыслимо. Поэтому они подолгу задерживались в аэрарии, даже если начинали мерзнуть. Без зазрения совести располагались так, чтобы занять как можно больше места, и Хуггенбергеру приходилось стоять. В душевой они вели нескончаемые беседы, и Хуггенбергер после парилки не мог принять душ. Никто и не думал напоминать ему, что он забыл в душевой мыло и что оно там размокнет.

На кушетках в комнате отдыха были расстелены неизвестно чьи купальные простыни – убрать их Хуггенбергер не решался, – и отдыхать он мог лишь в аэрарии либо на каминной приступке.

Он делал вид, будто ничего не замечает, молчал и тогда, когда не оставалось ни единой свободной газеты.

Прислонившись к стене, он упрямо продолжал стоять на своей единственной ноге, даже если кушетка или кресло долго оставались свободными.

Не успевал он повесить полотенце или простыню на крючок или закинуть их на перекладину, как они снова оказывались на полу. И никому до этого не было никакого дела.

Привык он и к тому, что его ботинок постоянно оказывался под шкафом, у самой стены. Когда он, стоя на колене, с помощью рожка на длинной ручке с трудом вытаскивал ботинок из-под шкафа, все усердно трудились: одни втирали в волосы туалетную воду, причесывались, другие подсчитывали, на сколько они похудели, мазались кремом, обрызгивали себя дезодорантом, одевались, беседовали друг с другом. Они чувствовали себя посвежевшими, будто заново на свет родились, и договаривались вместе распить в «Волах» по кружке пива.

Когда бы они ни приходили, в понедельник ли, во вторник или же в любой другой день, они все знали, что им предстоит сделать и чего делать не надо.

Хуггенбергер приходил нерегулярно; теперь он ставил свой ботинок в шкаф, приносил газету и напитки с собой, потому что, какой бы напиток он ни попросил, все неизменно бывали уже распроданы. В душевую он брал одно лишь полотенце и постоянно таскал его с собой; прежде чем встать под душ или окунуться в бассейн, он вешал его на крючок и не спускал с него глаз. Но и при этом иной раз случалось, что полотенце оказывалось сорванным с крючка проходившим мимо либо снимавшим свое полотенце клиентом.

Хуггенбергер держался сдержанно-сухо и тогда, когда с ним вежливо здоровались, не вмешивался ни в какие разговоры, ни о чем не просил. Он хотел лишь покоя, хотел отдохнуть, восстановить силы; он переодевался, вставал на весы, даже если они стояли в таком месте, где ему трудно было ими пользоваться; принимал душ, беспрестанно поглядывая, на месте ли полотенце, мыло сразу относил в шкаф, хотя это и было для него утомительно.

Когда его место возле печи бывало занято, а так случалось почти всегда, Хуггенбергер взбирался на полку повыше. Прежде он перелезал через бортик бассейна, а из-за новых хромированных перил ему теперь от бассейна пришлось отказаться, да и спускаться по новой лесенке, которую сделал Траксель, стало для него еще более сложно и опасно.

Хуггенбергер строго придерживался установленного порядка, мылся точно так же, как это делали другие, чесался тоже не чаще их и не дольше остальных сидел в парилке. Он привык к тому, что разговаривали с ним только новые клиенты, да и те только самое первое время.

Хуггенбергер старался не замечать, что Траксель, его жена и их новый помощник всякий раз, когда он в холле хотел перекинуться с ними словом, как правило, бывали заняты.

Массажист находил иногда минуту-другую, чтобы обменяться с ним парой слов, предложить образец нового шампуня или мыла.

Траксель массажиста не одобрял, но и не ругал, он только говорил: «Надо, однако, во всем знать меру».

Хуггенбергер никогда не приходил по расписанию, как другие, – раз в неделю или хотя бы раз в две недели и, как они, всегда в один и тот же день. Этим он сбивал их с толку, все время держа в напряжении.

Он это делает нарочно, говорили они, просто смеется над нами.

Уже одна мысль о том, что он в любой момент может появиться, портила им настроение.

Все были буквально потрясены, когда он после недельного перерыва снова появился в холле и неожиданно попросил дать ему две махровые простыни и мыло.

Теперь Хуггенбергеру уже не надо было неотрывно следить за простынями, пока он раздевался, снимал протез и ставил его в шкаф рядом с ботинком, а затем вдоль шкафов пробирался к весам.

– Конечно, две простыни это дороже, зато проще, – объяснил Хуггенбергер, – так мне не придется таскать с собой сумку. И стирать не придется.

Ответом ему было гробовое молчание.

– Я холостяк, – рассказывал Хуггенбергер. – И потом… мое состояние… Вот в чем сложность. Но свет не без добрых людей. Два раза в неделю у меня убирает и готовит женщина, – продолжал Хуггенбергер при полнейшем молчании остальных. – Мне это очень удобно, ведь я весь день работаю.

Хуггенбергер умолк, лишь когда заметил, что остался в душевой один. В парилке он тоже сидел один, в комнате отдыха все притворились спящими, а в аэрарии будто невзначай столпились вокруг гимнастических снарядов.