Текст книги "Современная швейцарская новелла"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

Соавторы: Макс Фриш,Томас Хюрлиман,Вальтер Диггельман,Джорджо Орелли,Юрг Федершпиль,Адольф Мушг,Джованни Орелли,Жак Шессе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Вальтер Кауэр

© 1981 Benziger Verlag, Zürich/Köln

СТИРКА
Перевод с немецкого П. Френкеля

Богостраст Изидор Тайлькэс всю жизнь принадлежал к той категории людей, коих принято определять понятием «бедолага». Причина сего крылась не столько в его материальном положении – для чиновника, состоящего на государственной службе, да к тому же холостяка, оно было куда выше среднего, – сколько в немыслимом имени. Одному дьяволу ведомо, о чем думал пенсионер Андреас Тайлькэс, в прошлом старший преподаватель, когда рискнул подвесить своему первенцу на всю его будущую жизнь столь чудовищную комбинацию имен, – подобное частенько проделывают озорники с пустой консервной банкой, прицепляя ее к кошачьему хвосту. С той лишь разницей, что в последнем случае всегда находится добрая душа, которая освобождает животное от украшения, вызывающего повышенное внимание. Но от такого имечка вдруг не избавишься; и уже в школе беднягу нагрузили полным набором производных от него прозвищ, на которых здесь вряд ли стоит задерживать внимание – мы ведь как-никак рассказываем историю, а не тщимся усугубить мучения несчастного. Заметим лишь: всякий раз, как преподаватель закона божьего задавал выучить наизусть псалом некоего Геллерта, которого, кажется, тоже звали Богострастом, класс взрывался громовым хохотом. Вот, может быть, первое указание на причину, побудившую немолодого преподавателя дать сыну такое имя. Впрочем, это не более чем гипотеза: второе имя – Изидор – ни в малейшей степени не связано ни с живыми, ни с усопшими.

Скажите: не проще ли было поменять злополучное имя или взять одно из вошедших в моду американизированных сокращений? Ведь как звучит Изи Б. или Богодор! В Богодоре есть даже этакая экзотическая изысканность; но загвоздка состояла в том, что отец Андреас был еще жив, и примерный сын не решился бы поменять имя ни под каким видом. Так он и пробивался, стиснув зубы, через годы учебы и наконец благополучно добился места в одном из учреждений, которое своим названием и его смыслом могло успешно соперничать с именем господина Тайлькэса: он определился секретарем госуполномоченного по проведению статистических мероприятий по программе искусственного осеменения крупного рогатого скота швейцарской бурой породы. Каково! Пишущему сии строки не ведомо, существует ли такой же уполномоченный и по другим встречающимся в наших краях породам рогатых, но, судя по неудержимому росту метастазов в управленческой системе, это можно предположить едва ли не с полной уверенностью. Богостраст Изидор Тайлькэс был вполне доволен сложившимся положением, деловые бумаги он начал подписывать в решительной манере: просто Б. Т., с завитушками, дабы избежать смешков в других кабинетах, где циркулировали его бумаги, – кто-то ведь должен был обрабатывать статистическую галиматью, которую поставляла его контора. У него была небольшая современная квартира в небольшом городке, откуда он каждое утро ездил на службу в собственной машине. У него была приходящая домработница, одного лишь у него не было: жены. Все попытки, которые предпринимал в этом направлении БИТ (так фамильярно стал он именовать себя в барах и прочих местах), оканчивались самым печальным образом – приступами спазматического смеха у избранных объектов.

С тех пор как БИТ окрестил себя так, положение изменилось. Во всяком случае, на ближайшую субботу у него было назначено свидание, от которого он ожидал окончательного решения личной проблемы. Пока же был лишь понедельник: времени, чтобы все приготовить, более чем достаточно. В затаенной надежде на визит – в самом конце, после рандеву, ужина, кино и прочая, – он попросил сделать капитальную уборку квартиры, радуясь наперед, дал домработнице чаевые и тактично закрыл глаза на то, что уровень коньяка в бутылке понизился на два пальца. В понедельник он решил закончить работу на час раньше, ибо намеревался забрать из прачечной свое лучшее белье. Дома у него, конечно же, была стиральная машина-автомат со всеми необходимыми причиндалами, но, поскольку БИТ никогда в жизни не посещал курсов программно-вычислительной техники и не был профессионалом-электронщиком, он всегда обходил стороной белую тумбу с ее кнопками клавишами, командоаппаратом и разными штуками, а белье по старинке относил в прачечную.

В наилучшем расположении духа сидел он в своем автомобиле, покуривая сигарету. Был, как сказано, понедельник, когда началась трагедия Богостраста Изидора.

Он припарковал машину в запрещенном месте, наметанным взглядом определил, что полицейский инспектор находится в дальнем конце улицы и в настоящий момент выписывает квитанцию на штраф, значит, раньше чем через десять минут он до его машины не доберется, а БИТ в свою очередь рассчитывал самое позднее через три минуты выскочить из прачечной, и тогда его ищи-свищи. Вот почему Богостраст Изидор Тайлькэс застыл в некоторой растерянности перед закрытой дверью, на которой висела написанная от руки табличка, она извещала: в ближайшие две недели прачечная будет закрыта в связи с «коллективным отпуском». А его лучшие вещи были там, внутри!

Само собой, он мог позволить себе иметь лишнюю пару отменного белья, дабы оперативно подготовиться к свиданию, да вот – вещи-то были грязными. Оставалась еще одна прачечная, правда, она всегда казалась ему малопривлекательной – то была прачечная самообслуживания. А такого рода заведения он ненавидел всей душой, но сегодня не оставалось ничего другого, как мчаться домой, брать нестираное белье и самообслуживаться.

Через двадцать минут он удрученно стоял в очереди за домохозяйками, которые, по-видимому, притащили сюда накопленное за месяц грязное белье своих многодетных семейств. И когда, за десять минут до закрытия, очередь наконец подошла, у него не оказалось мелочи; домохозяйки, просадившие на стирку всю наличность, многозначительно переглядывались и сочувственно улыбались: такое могло произойти лишь с мужчиной. А одна матрона выразила общее настроение сакраментальной фразой: «Жениться вам надо, молодой человек!», чем заслужила общее горячее одобрение, которое вылилось в разговор, охвативший лестничные пролеты и даже все здание и кончившийся лишь с закрытием прачечной. Когда все домохозяйки разошлись, БИТ тоже направился домой, швырнул узел с нестираным бельем перед стиральной машиной, которая иронически глядела на него огромным стеклянным оком, затем налил себе коньяку и улегся на кровать, погрузившись в мрачные раздумья о свадебных перспективах.

На следующее утро его взору предстал узел с нестираным бельем, зияющая пустота в ящиках комода и недреманное око стиральной машины. Он отправился на службу и по дороге принял героическое решение: он сам выстирает белье. Тоже мне сложность! Для автоматической стиральной машины с переключателем программ у него была инструкция, пылившаяся за ненадобностью в одной из секций кухонного шкафа. Он составил поминутный план, все-таки он был статистик и знал, какое значение имеет точное планирование для каждого задуманного шага.

Итак, следовало докупить: стиральный порошок, утюг, гладильную доску. Мысль купить новое белье пришла ему в голову, когда было уже слишком поздно и трагедия свершилась. Что он еще недоучел, так это пару ведер и половые тряпки, но об этом он вспомнил, когда было поздно…

Ему, правда, пришлось в универмаге, в отделе моющих средств, затратить определенные усилия, но вот уже он сидит у себя дома, перед стиральной машиной и внимательно изучает руководство по эксплуатации. Дело было во вторник вечером – времени впереди еще предостаточно. Он послушно – руководство составлено было в строго повелительном тоне – засыпал порошок в предназначенное для этого, как он полагал, отверстие, нажал сразу на несколько кнопок, красный глазок машины начал угрожающе вспыхивать; он удовлетворенно захлопнул дверцу стеклянного люка, намереваясь предаться увлекательному лицезрению разыгрывающегося за стеклом действа: белье бодро завертелось в барабане, однако зримого стирального эффекта все не возникало. Наконец Богостраста Изидора Тайлькэса осенило, он заглянул в руководство по эксплуатации: ну конечно, ха-ха, как же можно стирать без воды! Довольный собой, он нажал указанную кнопку, повернул ручку командоаппарата и решил умиротворенно понаблюдать за стиркой с рюмкой коньяку, но дверца стеклянного люка дернулась, красный глазок презрительно заморгал, вслед за этим машина выплеснула опешившему Богострасту Изидору с полведра воды – прямехонько в лицо. Засим последовала рубашка, и не успел он опомниться от шока, как струя крутого пара с шипением пронеслась в миллиметре от его головы и превратила висевший на противоположной стене подлинник Эрни в копию Пикассо. С еле сдерживаемым раздражением БИТ пнул дверцу люка, она захлопнулась, машина зафырчала и повела себя, как он, к несчастью, решил, пристойно – начала стирать. Правда, при этом она как-то странновато булькала, но так оно, видно, и быть должно: такие звуки производит вода.

Бульканье разрослось до устрашающего рокота – БИТ в это время сидел в кресле, вконец обессиленный, подкрепляясь коньяком и одновременно прикидывая, что он сможет выручить за испорченную картину на очередном аукционе сюрреалистов. И тут он, к своему ужасу, заметил набухающий ручеек, текущий из холла в комнату. Проклиная эти современные, плохо защищенные квартиры, он стал искать в руководстве кнопку, которая могла бы укротить машину, остановить слив воды. Все безрезультатно; когда вода поднялась до лодыжки, он вывернул пробки. Урчание, бульканье, плеск тотчас прекратились. Само собой, Богостраст Изидор оказался в кромешной тьме. Панический страх объял его, и он выбежал из квартиры, чтобы вызвать слесаря-сантехника: нужна была немедленная помощь. В статистике БИТ, может, и разбирался, но вот в специалистах слесарного дела не разбирался совершенно. Первые четверо даже и не подумали снять трубку; пятый невнятно посоветовал, видно пережевывая ужин, обратиться к нему в ближайшие дни, а пока пусть господин… Как, простите, ваше имя?.. Богостраст Изидор Тайлькэс, сказал БИТ покорно и тут же вынужден был отвести трубку на полметра от уха, иначе от звенящего гогота, перешедшего в угрожающий рев, могли лопнуть барабанные перепонки. Уж не думает ли господин, что его можно дурачить! А?!

Ночь со вторника на среду БИТ занимался ликвидацией наводнения, одолжив для этого ведро, тряпки и свечи, так как при попытке снова ввинтить пробки машина немедленно начала плеваться водой. БИТ был уже до того измотан и раздражен бессонными ночами, что столь ответственное для него свидание все больше блекло и отодвигалось на дальний план.

Можно бы еще долго рассказывать о том, как Богостраст провел последующие дни, но лучше мы поведаем о его болезни и ее возбудителе. БИТ перенес тяжелое нервное расстройство, попытка выстирать белье в городском фонтане с помощью ядрового мыла кончилась обвинением в загрязнении общественных вод. Потом он вздумал купить в супермаркете стиральную доску и после нескольких тщетных разъяснений и увещеваний был вторично передан разгневанным директором в руки полиции. Позднее ему можно было инкриминировать еще и нападение на антикварную лавку, мимо которой пролег его путь из полицейского участка, где он подписывал протокол. В витрине рядом с допотопным граммофоном он увидел стиральную доску с ценником – семьсот франков чистыми. Богостраст Изидор стал наливаться краской и впал в буйство, антиквару с трудом удалось спасти свою жизнь, а вот его антиквариат в результате разгула Богостраста Изидора стал на заметную толику еще антикварнее.

Когда БИТ выписался из психиатрической лечебницы, была суббота, только, увы, тремя неделями позже свидания, и судите сами: вначале я утверждал, что БИТ всегда был бедолагой, а теперь и вам придется согласиться со мной. То, что он по сей день ходит в холостяках, и впрямь связано лишь с его немыслимым именем.

P. S. Впрочем, Богостраст Изидор Тайлькэс в силу врачебного запрета на все спиртное и себе в утешение превратился в страстного кофемана и приобрел автоматическую кофеварку. Правда, поговаривают, будто с некоторых пор он пьет кофе только в ресторанах, и посетители замечают, что при малейшем шипении пара БИТ прячется под столом…

ЧЕЛОВЕК С ЭНЦИКЛОПЕДИЕЙ
Перевод с немецкого П. Френкеля

Деревня находилась вдалеке от проезжих дорог, и не было в ней знаменитой гостиницы, где останавливались бы еще более знаменитые личности. А был лишь маленький железнодорожный вокзал. Такой маленький, что жители соседней деревни, куда как много о себе понимавшие, утверждали, будто на ночь его складывают и убирают.

Дома в деревне были такими, какими им и полагалось быть в настоящей деревне: опрятные, прокопченные солнцем, с яркими цветами в садах и оконных ящиках. Каждый дом обнесен забором, а на калитках – таблички, предупреждающие о злой собаке или же о том, что «просить милостыню и предлагать любые товары запрещается».

В этой-то деревне и проживал со своей семьей один человек, совершивший нечто неслыханное. Он купил себе на вокзале билет. Тут кумушки разом зашушукались, а уличная ребятня проводила его до вокзальчика. Начальник станции заметил об этом вскользь за столом для завсегдатаев, где он ежедневно разыгрывал партию в ясс с общинным курьером.

Учителя в деревне не было, иначе курьер вряд ли удостоился бы чести играть в карты с деревенской элитой. Школа находилась в соседней деревне, и зимой, когда дорогу заметало снегом, занятия в ней отменялись.

– Вот, значит, – обронил начальник станции между прочим новость неслыханную, – наш-то купил себе билет – и не то чтоб до соседней деревни или же до районного центра. Нет, он дерзнул махнуть аж в саму столицу.

Деревенские мужи недоверчиво закрутили головами, попытались втолковать человеку, что его намерение совершенно бессмысленно и к тому же подозрительно. С отцовских и даже дедовских времен еще никому не приходило в голову уезжать в этакую даль, а вот поди ж ты – все пристойно жили и в люди вышли.

Человек от своего решения не отступился, да, он купил билет и завтра утром уедет, подтвердил он. Ну-ну, рассудили общинные мужи, кто надумал в петлю лезть, того никакими силами не отговоришь, а ведь в окружной газете черным по белому пропечатано, какие опасности подстерегают в большом городе.

Да что он вообще в этом городе потерял?

Человек замкнулся, а кумушки зашушукались еще пуще.

На другое утро человек, препровожденный к вокзалу улюлюкающей ребятней, укатил.

Сперва он ехал по узкоколейке, в окружном центре пересел на скорый и добрался до большого города чин чинарем.

Что, собственно, он там потерял, он и сам в точности сказать не мог. Потому и не знал, что ответить своим партнерам по яссу. Засело в нем какое-то чувство, какое словами выразить он не умел.

Он гулял по улицам, забредал в магазины, глазел на витрины, но чувство, это невыразимое чувство внушало ему: «Погоди, это все еще не то самое!»

Вдруг этот деревенский житель оказался перед книжным магазином. В витрине стояло много книг, толстых и тонких, в пестрых переплетах, в матерчатых и кожаных, и внезапно его осенило: вот оно – то самое. Вот зачем меня потянуло в город. В витрине покоился внушительный фолиант. Можно сказать, весьма внушительный и, сверх того, весьма дорогой, а рядом с фолиантом стояла картонная табличка. На ней человек прочитал, что если решится приобрести эту дорогую энциклопедию, то получит ответы на все вопросы.

Человек зашел в магазин, ибо все знать и иметь ответы на все вопросы – это, по его разумению, и было именно то самое. И вспомнил он вдруг деревенских картежников: вечно важничавшего за столом завсегдатаев трубочиста, который всегда одалживал у своего коллеги из соседней деревни местную газету; вспомнил и начальника станции, который порой чисто случайно прихватывал кусок этой газеты, покупая сервелат к завтраку.

Книгопродавец держался исключительно приветливо, ведь, как ни крути, книга была очень дорогой. Ну разумеется, вы будете все знать, заверил он и спросил, в каком переплете желает приобрести покупатель книгу – в тканевом или кожаном. Человек не знал толком, на чем остановиться, зато продавец знал это как нельзя лучше. Он завернул том в кожаном переплете.

Уже в поезде, по пути домой, человек не смог побороть любопытства. Он незаметно развернул книгу и раскрыл ее украдкой, словно собираясь полистать непристойный журнальчик (у общинного курьера был такой журнал с голыми женщинами, он пускал его по кругу в поздний час после пожарных учений – журнал был уже сильно растрепан). «Ревун (Обезьяна)» – разобрал он первую попавшуюся на глаза вокабулу и прочел все, что было написано про обезьян-ревунов, а прямо за обезьянами следовала статья про генерала по фамилии Ревункель, и человеку это показалось ясным и понятным.

Перед тем как пересесть на узкоколейку, он спрятал книгу и сидел с пунцовым лицом, заранее предвкушая, какие козыри сможет выложить за карточным столом. Мысленно он уже видел, как задрожат усы у трубочиста, а такое с ним бывало лишь тогда, когда у него на руках были все козыри, чем он немедленно выдавал себя партнерам.

Все произошло именно так, как рисовалось нашему герою. Весть о его невероятных знаниях быстро облетела всю деревню. Трубочист еще какое-то время пытался блюсти свой авторитет и, собрав на лбу морщины, разглагольствовал с умным видом о колдовстве и видениях.

Но однажды ночью, когда в деревне уже потухли почти все огни, он тоже, тайком пробравшись задами, явился к владельцу словаря: и ему понадобилась справка.

С той поры конкурентов у него не стало. Его авторитет рос, и, если кто-то в соседней деревне хмыкал, постукивая по лбу указательным пальцем, это ничуть не умаляло славы ученого человека. И, как оно водится, ежели в деревне есть хоть один-единственный умный человек, вскоре все деревенские считают себя такими же умниками.

Над этим потешались во всех окрестных деревнях, считая жителей нашей деревни форменными психами и придурками.

Так протекли годы. Владелец энциклопедии состарился, а вместе с ним – и энциклопедия. От слишком частого употребления она расклеилась, и, когда хозяин завещал ее сыну, в ней уже не хватало нескольких страниц, под шумок вырванных теми, кто наведывался за разными сведениями. Сына недостающие страницы не больно-то волновали: чего нет в книге, приговаривал он, того вообще нет. В конце концов, отец, прежде чем отдать богу душу, молвил: все, что есть на свете, есть в книге.

Когда же сын в свою очередь передал книгу по наследству своему сыну, от нее осталось всего полстраницы да верхняя часть обложки. Однако деревенские жители по-прежнему захаживали, чтобы спросить, скажем, про «Гибралтар», или «демократию», или про что-нибудь еще. В один прекрасный день внук взял в руки останки энциклопедии и с умной миной на лице сказал тому, кто явился за справкой:

– Вот, сам посмотри: Гибралтара нет, демократии тоже нет. Тут написано: ксенофобия.

Курт Марти

© 1981 Luchterhand Verlag, Darmstadt und Neuwied

НЕИНТЕРЕСНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Перевод с немецкого М. Голубовской

Ровно в 17.45 госпожа Хюги и фройляйн Жакмар направляются к двери. Хоштеттлер, помощник начальника, натягивает свою замшевую куртку и вежливо прощается, вынимая при этом изо рта уже набитую, но еще не зажженную трубку.

Мозер, хотя он здесь и начальник, чувствует потребность объяснить, почему он еще задерживается на работе. Завтра соберется кассационная комиссия, и ему хочется еще раз, в тишине, просмотреть материалы по делу Ваннера.

С порога доносится сочувственное бормотание Хоштеттлера. Этого «строительного волка» Ваннера он знает как облупленного – душу может вынуть своими кассациями. «Охотник за барышами, будь он неладен!» – возмущается Хоштеттлер, пытаясь хоть немного утешить шефа. Но вот и он уходит.

Мозер, склонный из осторожности всегда предполагать наихудшее, считает, что помощник его презирает, и обе секретарши, наверно, тоже. Так уж всегда получается, если сидишь рядом изо дня в день.

И вот – тишина. Запертые шкафы, зачехленные пишущие машинки мирно, почти удовлетворенно глядят на Мозера через открытую дверь; «соковыжималка» наконец-то умолкла. «Моя служба, – любит повторять Мозер, – похожа на соковыжималку: на одну ручку давят частные предприниматели, на другую – правление, которое, к сожалению, думает не столько о своих прямых обязанностях, сколько о политике, то есть о предстоящих выборах».

Так из меня постепенно все соки выжмут, да и силы уже не те, вздыхает Мозер. В тишине можно дать свободу своим мыслям. А тут еще недавно пригрозили, «в связи с мероприятиями по экономии», забрать у него одну из секретарш. Но уж этого он не допустит! Только через мой труп, заявил он директору. Тот даже слегка вздрогнул. Ведь три месяца назад один из служащих, оскорбившись – правда, по другому поводу, – взял да и застрелился.

Через два года ему на пенсию. Пусть тогда его преемник ломает себе голову. Скорее всего, им будет Хоштеттлер.

Уборщицы сегодня не придут, этого можно не опасаться. Они-то и стали первой жертвой этого помешательства на экономии. И вступиться за них некому – ведь в профсоюзе они не состоят. Так что комнаты убираются теперь раз в неделю, оставшимся пришлось взять на себя уборку дополнительных помещений, без всякой доплаты, разумеется, а работу они должны делать за то же время: все быстрее, все быстрее. Мозеру жаль уборщиц. Да и фройляйн Жакмар тоже: с недавних пор ей приходится перед выходными выбрасывать содержимое корзин для бумаг в контейнер, что стоит внизу во дворе. Но она из этого проблемы не делает, по крайней мере вслух не ворчит. Милая, проворная девушка. Фройляйн… Нет, госпожа Жакмар? Сейчас в управлении как раз спорят о том, с какого возраста к женщинам следует обращаться «госпожа»?

Сегодня торговый день, магазины закрываются позже. Вот почему Хюги и Жакмар так быстро исчезли. Хоштеттлер тоже, наверно, встречается с женой где-нибудь в торговом центре, хотя, если теща не сможет сегодня посидеть с малышами, ему придется сразу же ехать домой, на свою окраину, чтобы накормить и уложить детей спать. Его-то, Альбина Мозера, это все мало волнует, просто воображение разыгралось. А госпожа Хюги, всегда такая ухоженная… Была в этом году в Кении, вместе с мужем – детей у них нет, оба зарабатывают, просто купаются в деньгах. Малышка Жакмар, лапочка, провела отпуск с подружкой в палаточном лагере, где-то на побережье в Югославии. Вернулась черная, как негритянка, рассказывала, что в Югославии купание голышом поощряется государством, будто бы является частью коммунистической идеологии. Ну и времена! Хоштеттлеры – как полагается, с чадами и домочадцами – ездили в Прованс. В общем, все как один – за границу, а потом рассказы, споры, обмен впечатлениями, советы на будущий год. В сущности, ему по душе его маленькая команда в этой «соковыжималке». Жаль только, что он не из тех начальников, которые умеют расположить к себе. За границей он в последний раз был лет пять тому назад, на острове Корфу, точнее, теперь это уже не Корфу, а Керкира, жена это все затеяла и его уговорила. Теперь его вполне устраивает Тунское озеро. Сослуживцы, наверно, потешаются за его спиной: подумать только, проводить отпуск в Ляйссигене! Погода там, как правило, плохая… три недели полного покоя и скуки. Но в Кении, в Югославии или в Провансе он теперь скучал бы точно так же. Путешествия, к сожалению, человека не меняют, так, во всяком случае, говорит его опыт. Если уж скучать, то лучше без всяких неудобств, просто отдыхать, например, в Ляйссигене. А почему бы, собственно говоря, и не в Ляйссигене? Человек он пожилой и должен беречь оставшиеся силы. Жена вроде с этим смирилась. Слава богу, у нее есть дар, просто поразительный, видеть все в лучшем свете. Каждую неделю, во время вечерней торговли, а значит, и сегодня, она с Алисой, одной из своих подружек, бродит по оживленным улицам, возле витрин, просто так, без определенной цели. Потом они заходят куда-нибудь поесть, встречаются со старыми знакомыми, иногда знакомятся с новыми людьми. А у него появляется возможность спокойно посидеть в конторе, дома его никто не ждет, здесь он чувствует себя дома, как в собственной квартире.

С некоторых пор Альбин Мозер ощущает, что силы уже на исходе, и его тянет на пенсию, но вместе с тем и боязно. Еще два года. Если бы он действительно хотел, он мог бы выйти на пенсию досрочно, за врачебным заключением дело бы не стало. Сердце у него начало, как говорится, пошаливать. Это накатывает вдруг и так же внезапно отпускает, пока еще редко и вроде безобидно, но все-таки – симптом. К тому же его будит ощущение тяжести в области сердца. Может, все же уйти на пенсию досрочно? А потом что? Жена говорит, надо обзавестись каким-нибудь хобби. Да, возможно. Но вообще-то подобные советы, пусть даже из самых лучших побуждений, действуют ему на нервы. Ему вспоминается выражение «умереть на посту». А что такое «на посту»?

Кассация Ваннера по-прежнему лежит перед Мозером. Все здесь из пальца высосано – просто ни стыда ни совести! Зато напечатано на электрической машинке, элегантно до тошноты. Адольф Ваннер может себе позволить первоклассных машинисток, и дорогую бумагу, разумеется, и фирменный бланк, над которым трудился высокооплачиваемый художник, – все это слегка отдает чванством, но именно слегка. Оформлено, тут уж Мозеру приходится поневоле признать, безупречно и со вкусом, деньги все могут. И друзей у Ваннера, к сожалению, хватает – влиятельных друзей, вплоть до самого руководства. Человеку менее влиятельному давно бы уже сообщили об отказе, обычным манером, резко и без обиняков. Но с Ваннером, с Адольфом Ваннером, точнее, с господином Адольфом М. Ваннером (М. – это Макс, как выяснил Хоштеттлер), дело обстоит иначе, тут нужно быть начеку, а не то он сразу же подошлет своих людей – туда, сюда, в комиссию, к директору, в магистрат. А почему бы и не к самому бургомистру? У Ваннера есть люди, которые ради него в лепешку расшибутся.

В конце концов, весь город зависит от успехов его огромной строительной фирмы. Ради уборщиц, которых увольняют, никто небось и пальцем не пошевелит. Во всяком случае, отказ Ваннеру нужно обосновать безупречно, чтобы никто из его дружков, адвокатов, членов магистрата, и пикнуть не посмел. Вот так и надрывается немолодой уже человек ради общего дела, пытаясь защитить интересы общественности от коварных козней всесильных «охотников за барышами», как по молодости непочтительно именует их Хоштеттлер. А какова благодарность? Шуточки отпускают, обычные конторские шуточки! Можете себе представить? А кто хоть что-то делает в магистрате? Именно он, «бумажный червь», ха-ха! Никто не любит чиновников, и люди вроде Ваннера умышленно способствуют тому, чтобы их никто не любил. «Поменьше государства!» – вот нынешний девиз, и понимать это надо так: поменьше чиновников, которые глаз не спускают с таких вот ваннеров.

Да, что же поделаешь… А там, за дверью, идет вечерняя торговля. Его жена любит эту пеструю суматоху, особенно рыночные ларьки, где продаются кустарные украшения, самодельная, зачастую чудна́я одежда, экзотические пряности, антиквариат, шляпки, всякий хлам и где можно, к примеру, съесть омлет. Почти как на итальянских рынках, восхищается она. Два года назад она с другой своей подругой побывала в Италии. Покупать-то она почти ничего не покупает, так, всякие мелочи, которые, как ей кажется, могут порадовать обоих детей и внуков. Она любит доставлять радость другим и умеет это делать. «Ах, почему ты уже почти ничему не радуешься?» – недавно сокрушалась она, как всегда мило, без тени упрека. Он и сам этого не знает. Скучный человек, ленивый, нелюбопытный. Даже смеяться от души он не умеет, да и никогда не умел. Друзья? Фриц, его лучший друг, еще со школьных времен, шесть лет тому назад внезапно умер. Роберт уже давно живет в Куре. Других друзей у него нет. Просиживать вечера в ресторанах ему противно. Общительностью он не отличается, анекдотов не знает, вернее, сразу же их забывает. А хоть бы и запомнил – все равно не смог бы рассказать так, чтобы другие смеялись. Уже не в первый раз он спрашивает себя: от кого он мог унаследовать эту занудливость? Против наследственности, это сегодня всякий знает, не попрешь, ею можно объяснить многое, если не все. Отец его умер двадцать шесть лет тому назад. О чем он думал, что чувствовал? Каким был в кругу друзей? Ни малейшего понятия. О чувствах у них не говорили. Да, друзья у него были, это так, они все пришли на кремацию. В сущности, отец был ему чужим. А мать? Трудолюбивая, вечно в заботах. Когда-то, наверно, была довольно бойкой. Последние свои годы она провела в доме для престарелых, постепенно становилась все тише, безразличнее, в конце концов угасла, отрешенная и умиротворенная. Хорошо ли он ее знал, плохо ли? Трудно сказать. Между ними всегда была непонятная дистанция. Обнимала ли она его, целовала ли хоть раз с тех пор, как он вырос? Он не помнит. Вот отец этого точно никогда не делал. Дистанция, пожалуй, верное слово. И это тоже передается по наследству: дистанция по отношению к собственным детям, к жене. И она становится все больше. С годами это ощущаешь острее. Зато Ваннер! Адольф М. Ваннер! Он-то этих проблем не знает, у него друзья повсюду. Он наверняка станет его презирать, такого бесцветного, незаметного Альбина Мозера, и всем, кому только сможет, будет внушать: пусть этот серый бюрократ побережется, а то ему не поздоровится! Но Мозера на испуг не возьмешь. Не ваннеры пока еще заправляют всем и вся, и то плохо, что им это удается наполовину. Но есть еще «зануды», «бюрократы», «упрямцы», которые сохраняют верность общественным интересам и отказываются быть мальчиками на побегушках у частных предпринимателей.

Пойди он сейчас домой, пришлось бы готовить себе что-нибудь поесть – лишь ради того, чтобы жена, вернувшись, не стала бы выспрашивать, почему он ничего не ел, не заболел ли. Рестораны в центре в этот час переполнены. А садиться за чужой столик, смотреть, как едят другие, слушать их болтовню и чувствовать себя при этом незваным гостем, нарушившим покой хозяев, – избави боже. Да и голода он не ощущает. Если понадобится, по дороге домой он может заглянуть на вокзал и съесть в стоячем буфете пару сосисок с булочкой и горчицей. И почему только человек обязан постоянно есть?! Своего рода унижение, если вдуматься! Итак, поститься? А почему бы, собственно, не переночевать прямо здесь, вот взять положить ноги на стол и немножко вздремнуть? Не слишком удобно, но в молодые годы, в армии, он таким образом провел не одну ночь. Хоштеттлер и обе дамы просто обомлеют, если рано утром застанут его в таком виде, бледного, невыспавшегося. Сперва они, конечно, смутятся, растеряются, станут шептаться: вот-де, досталось бедняге. «И все из-за этого Ваннера, из-за склочника!» – возмутится Хоштеттлер. Интересно, а когда жена его хватится? Они давно уже спят в отдельных комнатах. Самое позднее утром, в половине восьмого, она позвонит в контору, озабоченная, взволнованная, почти в панике, и ему придется ее успокаивать, объяснять, что работы было по горло, потому он и решил остаться в конторе, а потом задремал. А Жакмар, лапочка, предложит сварить ему крепкого кофе, по крайней мере он на это надеется, так он себе все это представляет. Кофе будет ему просто необходим. Но все же он предпочтет зайти в кафе «Севилла», что напротив, закажет себе кофе с молоком, почитает утренние газеты. Когда проработаешь полночи, можно позволить себе такую небольшую вольность и вернуться в контору только в половине десятого. А в десять соберется кассационная комиссия.