Текст книги "Современная швейцарская новелла"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

Соавторы: Макс Фриш,Томас Хюрлиман,Вальтер Диггельман,Джорджо Орелли,Юрг Федершпиль,Адольф Мушг,Джованни Орелли,Жак Шессе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

– Переночевать у нас негде… – В голосе мужчины прозвучали испуганные нотки.

– Мне и не нужно, – отвечал гусар и повернул коня. – Вы знаете деревню Баранген?

– Слыхали, – сказал представитель городка. – Но где она, не знаю.

– Благодарствую.

И всадник снова помчался на юг, погоняя коня резкими короткими криками.

– Невежда! – крикнул ему вслед мужчина, когда конь и всадник уже скрылись из виду. – Обманщик! – крикнул он еще.

4

Боццоло сбросил носком ботинка прилипшую к порогу черную листву, толкнул дверь и выжидающе посмотрел в темноту. Потом зажег спичку и поискал выключатель.

Шарль-Люк Хирш давно уже, как видно, занимался здесь своим делом; оба обитые кожей кресла для бритья были потерты и поломаны, а один из подвесных тазиков треснул; всюду по полу были разбросаны газеты – это, пожалуй, единственное, что наводило на мысль о стремительности происходивших здесь событий. Мисочки для мыльной пены, бритвы, ножницы, расчески и щетки аккуратно лежали на полках.

– Закройте дверь, – приказал Боццоло. Он задернул занавески, влез на кресло для бритья и обернул своим шерстяным шарфом круглый молочно-матовый плафон.

Девочка, только что с трудом проснувшаяся, шевелила ногами газетные листы.

– Мы будем здесь спать? – спросила она.

– Мы будем здесь ждать, – ответил Вилер. – Il fait moins froid que dans la voiture[61]61
  Здесь не так холодно, как в машине (франц.).


[Закрыть].

– Откуда взялась тут картошка? – Боццоло покачал головой.

Второй тазик был наполнен сморщенной картошкой, и ее буйные ростки, пробившись сквозь комочки земли, забирались на фаянсовый край.

Вилер сдвинул вместе три стула, которые вот уже две недели ждали клиентов, и укутал ребенка шерстяным одеялом. Нагибаясь, он поймал настороженный взгляд Боццоло. Повернувшись к нему спиной, Боццоло, глядя в зеркало, следил за движениями его рук. Казалось, будто они впервые увидели друг друга. Боццоло снова повернулся и стал собирать разбросанные на полу газеты. Вилер размышлял, почему его рассердило, что за ним наблюдали в зеркало, и почему Боццоло не обернулся к нему просто так.

Боццоло раскрыл рот в зевоте, глянул на себя в зеркало и, не произнеся ни слова, снова закрыл рот.

Пустые, отраженные в зеркале кресла и стулья, бессмысленные здесь, как все эти расчески, тазики, флакончики, помады и щетки, как будто ждали, что Хирш, этот незнакомый парикмахер, должен появиться с минуты на минуту и снова начать работать, а кто-то из клиентов встанет со стула, сядет в кресло, положив голову на его кожаную подушечку. Но никаких клиентов не было. И кто мог быть клиентом Хирша? Были ли в этой деревне другие евреи? Вилер смотрел на ножницы – где они, те, кого надо стричь; на бритвы – разве они кому-нибудь были здесь нужны? Зачем эти расчески? Для чего? Для бритых наголо черепов? Мази и кремы для абажуров из человеческой кожи… Бред! Безумие!

Боццоло уселся в кресло рядом с дверью. Он разглядывал себя в зеркале и задумчиво проводил тыльной стороной ладони по щетинистым, пухлым, как у хомяка, щекам. Потом он опустил голову на подушечку кресла и устроился поудобнее. Еще раз посмотрел на себя в зеркале, закрыл глаза и потянулся.

– И как только картофель попал в этот тазик? – повторил он, ловя в зеркале отражение Вилера. – У вас надежные документы?

– Да.

Боццоло поискал в кармане сигареты.

– Вы не похожи на еврея. Ничего типичного.

– Не похож?

Боццоло подумал.

– Скорее на спортсмена.

– Да ну? – Вилер уставился в зеркало, как будто сон мог прийти оттуда. Он вспомнил один фильм Кокто, который он смотрел в «Пагод», и вообще штучки Кокто с зеркалом. Хотя к чему теперь вспоминать все это. Левый глаз Вилера в зеркале казался меньше правого. Он обернулся. Эстер спала. Он положил несколько раскрытых газет ей на ноги, но она спала так крепко, что не услышала шороха.

Его ноги нащупали опору под lavabo[62]62
  Умывальник (франц.).


[Закрыть].

Боццоло наблюдал за Вилером на этот раз не в зеркало, а повернувшись к нему.

– Да, здесь действительно паршиво, – сказал он. – Такое чувство, что сюда вот-вот кто-нибудь зайдет, ему повяжут на шею салфетку и начнется трепотня о футболе. – Он засмеялся.

– Скажите, а кто платит здесь за свет? Дом ведь пуст? – спросил Вилер.

– Ну и проблемы у вас, – хихикнул Боццоло.

– Действительно глупый вопрос, – согласился Вилер.

– Да нет, почему… – возразил Боццоло. Он немного помолчал, потом снова повернулся к Вилеру. – Лично я не понимаю евреев. Меня только интересует, почему они не смылись раньше. Pourquoi n’avez-vous pas fouté le camp, bon Dieu?[63]63
  Господи, ну почему вы не смылись раньше? (франц.)


[Закрыть]

– Просто мы не думали, что все произойдет так быстро.

– Спросили бы меня. – Боццоло презрительно ухмыльнулся. – А где ваша жена?

– Бежала с сыном. Тоже в Швейцарию. Так больше шансов.

– У меня нет детей.

– Может, для вас это и плохо. Но мне было бы куда легче одному. Я умею драться. Я хороший боксер, вернее, был им когда-то. Но нельзя ввязываться в драку, когда ты в ответе за кого-то.

Боццоло кивнул, посмотрел на свое отражение в зеркале и кивнул еще раз.

– У меня родственники в Нью-Йорке, – сказал Вилер. – Какой-то кузен. С тысяча девятьсот двадцать первого года. Когда им бывало скучно в субботу или в будний день вечером, они шли в немецкий квартал и устраивали там потасовку. А потом умер его отец, ему пришлось заботиться о матери, и он прекратил свои глупости.

– Вы кто по профессии?

– Медик. Врач. Я вырос в Германии. У моего отца была шелкоткацкая фабрика недалеко от Франкфурта.

– Парашютный шелк? – Боццоло повернул голову и посмотрел на него.

Вилер молчал.

– Парашютный шелк? – повторил Боццоло.

– Господин Боццоло, – произнес Вилер с закрытыми глазами, – я плачу вам, чтобы вы мне помогли.

– Ведь кто-то же должен изготовлять парашютный шелк, bon Dieu de merde[64]64
  Бранное выражение (франц.).


[Закрыть].

– Мой отец получил орден «За заслуги» в первую мировую войну, – сказал Вилер. – И потерял ногу.

– А вы знаете, чем я рискую? Меня могут расстрелять.

– Вы можете уйти, Боццоло. Я пойму, если вы уйдете. Никто не вправе требовать от вас героизма, тем более за деньги. – Последнюю фразу он добавил умышленно.

Боццоло успокоился. Он нагнулся, взял щетку для волос, провел ею по макушке и бросил в тазик с картошкой.

– Отвезу вас к границе, и баста. Нам нужно немного поспать.

Вилер поднялся.

– Вы куда?

– По нужде.

– Будьте осторожны, – предостерег Боццоло, – я выключу свет прежде, чем вы выйдете.

Вилер тихонько притворил за собой дверь. Он протянул руку, на теплой ладони снежинки сразу же превратились в капли. Осмотрев улицу, он заметил слабый свет в полузакрытых ставнях. Где-то на заднем дворе загрохотала телега, потом короткий шум сменился испуганной тишиной, как будто молчание пушек и винтовок обязывало к позорной тишине и побежденных.

Было около десяти. Мороз ослаб.

Вилер достал носовой платок и нащупал узелок, которым он обязал себя вспомнить о жене, хотя они запретили друг другу делать это. Он развязал его и поднес платок к носу. Он должен достичь цели, Эстер должна достичь ее. В следующие шесть часов он не хотел и думать о том, что было час назад и что будет еще через час, он имел право только на мгновенье. Не больше.

5

Два перевала преодолел гусар. Он ночевал в отдаленных хлевах, укрываясь сеном и старыми мешками и умываясь по утрам свежевыпавшим снегом. В деревнях он покупал хлеб и корм для коня. Дети недоверчиво оглядывали его, женщины таращили глаза. Иногда какая-нибудь подходила к нему и спрашивала: «Вы кого-нибудь ищете?»

– Деревню Баранген, – отвечал он.

– Никогда не слыхала.

– Она должна быть в этой стране. Я не пожалею времени, чтобы ее найти, – говорил всадник и вскакивал в седло.

Копыта цокали по деревенским переулкам, люди с любопытством открывали окна.

На другой день он снова приехал в какой-то городок и остановился у колодца, чтобы напоить своего коня. Пробегавшая мимо девочка посмотрела на него, теребя себя за косички.

– Ты знаешь деревню Баранген? – спросил гусар.

– Нет. Но вот он, верно, знает.

С соборной площади по каменной лестнице спускался монах; погруженный в чтение молитвенника, он не смотрел под ноги.

– Ваше преподобие…

Монах остановился.

– Да, сударь?

– Извините.

Монах, широколицый молодой человек, посмотрел на него сияющими глазами.

– Вы мне не мешаете. Я знаю наизусть то, что читаю.

– Я ищу деревню Баранген.

– Что надо вам в этой деревне?

– Это неважно. Вы знаете ее?

Монах рассмеялся.

– Это единственная деревня, которая не нуждается в священнике.

– Вы знаете ее? – нетерпеливо повторил всадник.

– Разумеется. Возьмите меня с собой. До монастыря идти пешком целый день, а на лошади пять часов езды. Вас хорошо примут в монастыре.

– А как мне добраться до деревни Баранген?

– Еще полдня пути, даже меньше. Я вам покажу.

Гусар одним махом поднял монаха на коня.

– Вам придется сидеть сзади. Это не очень удобно…

– Удобнее, чем идти пешком, – ответил монах.

Снег замел дороги, конь спотыкался под двойной тяжестью, грозя поскользнуться.

Гусар слез и взял поводья в руки.

– Сидите, – приказал он, когда монах тоже приготовился слезть.

Они двигались под ветками сосняка вверх по долине; время от времени деревья стряхивали свой снежный груз на тяжело ступавших путников.

Часа через два дорога снова стала ровной, снег перестал. Гусар остановился и снова сел в седло.

– Вы, наверно, устали? – посочувствовал молодой монах.

– Нет. Но нам нужно ехать быстрее. Эгей! Обхватите меня руками!

Конь поскакал быстрее.

– Вам надо поостеречься, – крикнул монах, наклонившись к самому уху всадника. – Вы совсем замерзли.

Они подъехали к монастырю.

Монах дрожал от холода и большими пальцами тер себе кончик носа.

– Где мне найти деревню Баранген? – спросил гусар.

– Сначала, сударь, зайдите и обогрейтесь. Останьтесь на ночь в монастыре. Здесь полно еды и вина. Как вам, может, известно, – трещал монах, – здесь дует фён, который вознаграждает нас за скудное солнце, а многим дурманит головы, два года подряд был хороший урожай винограда…

– Я тороплюсь. Как мне найти эту деревню? Как мне найти Баранген? – нетерпеливо повторял гусар.

Монах переменил тон.

– Еще восемь миль. Почти в самом конце долины, вы ее увидите.

Всадник кивнул.

– Дорога туда ведет правее вверх. Вы найдете ее, даже если там нет никаких следов.

– Благодарю вас.

Гусар поскакал дальше.

– Благослови вас бог, – крикнул немного погодя монах и все стоял, пока всадник не скрылся из виду.

6

Вилер вернулся и тихонько постучал в дверь парикмахерской. Послышались шаги Боццоло и осторожный поворот ключа.

Боццоло через его плечо всматривался в темную деревню. Потом закрыл дверь и включил свет.

– Не нужно, – прошептал Вилер. – Я хорошо ориентируюсь.

На какую-то долю секунды, пока Боццоло не повернул выключатель, он поймал в зеркале свое изможденное, небритое лицо. Он заснул и словно провалился сквозь черноту ночи, прорезанную серебряным лучом.

– Ouvrez la porte![65]65
  Откройте дверь! (франц.)


[Закрыть] – Костяшки пальцев предостерегающе постучали в дверь, ручка двери задергалась. – Ouvrez la porte! – На этот раз это звучало настойчивее. Голос был негромкий, официальный, удовлетворенный от уверенности найти здесь что-нибудь запретное.

Он поднялся, нащупал выключатель и открыл дверь.

– Les papiers![66]66
  Документы! (франц.)


[Закрыть]– потребовал человек, стоявший в проеме двери.

Снегопад перешел в дождь.

Вилер, тяжело дыша, с ребенком на руках, стоял перед дверью. Он увидел, как Боццоло выхватил из-за зеркала какой-то предмет и наклонился к жандарму. Он помчался вверх по деревенской улице. Добежав до машины, он поставил малышку и закрыл ей рот, как будто она снова начала плакать; он услышал приближающиеся торопливые шаги Боццоло. Деревня осталась сзади, оцепеневшая и безмолвная.

Только когда заработал мотор, Вилеру показалось, что он увидел в окнах свет. Колеса месили грязь проселочной дороги вплоть до асфальтированного шоссе.

Все произошло очень быстро. Боццоло сорвал с порога тело человека, будто манекен с витрины, швырнул его на чугунную печь в конце салона, падая, жандарм потянул за собой и его, Вилера, но Вилеру помог не растеряться инстинкт опытного боксера; он, как на ринге, чуть ли не играючи, продемонстрировал академический прием: слегка откинулся назад, его правая рука защищала подбородок, а левая легко и быстро подлетела к лицу жандарма, скорее обгоняя удар, чем нанося его, затем он еще два раза ударил правой рукой в живот и до крови разбил пальцы о пряжку на поясе. Потом он попал левой рукой в глаз, хоть метил в нос, другой кулак угодил в челюсть. В этот момент Эстер начала кричать… Так много он вспомнил сейчас.

Через три или четыре километра от деревни они опять свернули на проселочную дорогу, задний мост скрежетал на ухабах, Боццоло выключил фары и поехал медленнее; ветви деревьев царапали крышу, и по железному днищу стучали камни. Потом колеса забуксовали…

– Все, – тяжело дыша, сказал Боццоло. – Дальше не проедем. Видите вон тот лес?

– Да.

– До него около полутора километров. А между ним и следующим лесом еще два километра чистого поля. Если сможете, лучше ползите…

– С ребенком не получится, – спокойно сказал Вилер. – Что вы сделали с flic’ом[67]67
  Полицейский шпик (франц.).


[Закрыть]?

Боццоло засмеялся торопливо и взволнованно.

– Не бойтесь, все в порядке. А теперь давайте деньги. И те, что в ботинках. – С трудом переводя дыхание, он откинулся назад, открыл дверцу и, глядя на Вилера глазами, грозящими вылезти из орбит, сказал: – Выходите!

Вилер вышел.

– Не двигаться, – прохрипел Боццоло.

Он обошел машину и остановился в двух шагах от Вилера. Его рука скользнула в карман куртки и вытащила бритву, которую он раскрыл уверенно, даже элегантно, и сжал, как бы между прочим, большим и указательным пальцами, как будто просто собирался перерезать веревочку.

– Flic’а вызвал я. Понятно? Не для того, чтобы вас выдать, мне нужно было алиби. Но убили его вы.

– Я?

– По моей версии. Люди в деревне в курсе. Et maintenant, pas d’histoires![68]68
  А теперь без глупостей! (франц.)


[Закрыть]

Рука с бритвой уставилась в нагрудный карман Вилера.

Вилер заглянул в глубь машины.

– Вылезай!

– On-est en Suisse?[69]69
  Мы уже в Швейцарии? (франц.)


[Закрыть] – послышался детский голосок.

– Нет еще. Но уже недалеко.

– Ребенок останется в машине, пока вы не заплатите.

Боццоло провел по невидимому ремню для правки бритв. Вилер посмотрел на бритву, полез в нагрудный карман и вынул бумажник.

– Бросьте в машину, портмоне тоже. И ботинки.

Он повиновался.

– Ботинки, – повторил Боццоло. Вилер снял ботинки и бросил их в машину. – Девочка может выйти.

Эстер сползла с заднего сиденья, нащупала ногами землю.

– Теперь мы пойдем пешком, – объяснил Вилер.

– Да, – послушно отвечала девочка и коснулась его руки.

– Мне нужны и ее ботинки. Прошу вас, бросьте их в машину.

– Боццоло, вы свинья.

– Ботинки!

– Сними ботинки, – сухо приказал Вилер.

– Вот это и выдает вас, – заметил Боццоло. – Я ведь, собственно говоря, нахожусь в избранном обществе, где умеют приспособиться к любой ситуации. К любой. Желаю счастья.

Боццоло сел за руль и захлопнул двери. Колеса закрутились, и машина толчком покатилась назад. Он ехал задним ходом до главной дороги. Шум мотора был слышен еще несколько минут.

– Первый, с кем вы познакомитесь в здешних местах, – это Айва, – мрачно заявил один из солдат.

Перед гостиницей стоял пост, и оба солдата провели их внутрь. Капитан, чье бугристое лицо напоминало айву, посмотрел через письменный стол на их перепачканные землей ноги и обратился к одному из солдат:

– Принесите мне кофе. И что-нибудь поесть.

Вилер поблагодарил, офицер улыбнулся.

– Вы решили, что это я заказал для вас?

– Я мог бы так подумать, – ответил Вилер.

– Почему это вы могли так подумать?

Вернувшийся солдат откашлялся и подтянул портупею.

– Вы иудейского происхождения? – продолжал расспрашивать капитан.

– Почему вы спрашиваете?

– Разве вопрос не скромен?

– Да нет…

– Нет? Значит, вы не еврей?

– Вообще-то да… Я ответил на ваш вопрос, не скромен ли вопрос.

Солдат у двери одобрительно засмеялся, капитан одернул его.

– Можете предъявить документы? – спросил он.

Вилер полез в нагрудный карман.

– Фальшивый паспорт. На имя Аугуста Гролля. Меня зовут Вилер. Фридрих Вилер. Я врач. Это моя дочь. Эстер. В паспорте Маржолен Гролль. Может, вам будет небезынтересно узнать, что дед мой был жителем деревни Эндиген, в кантоне Ааргау, а потом перебрался во Франкфурт.

– А теперь вы снова захотели в деревню обетованную?

Это была та тема разговора, от которой Вилер научился уходить, и он промолчал.

– Профессия? – спросил капитан.

– Врач.

– Это ваша дочь?

– Да. Ее зовут Эстер.

– У вас есть при себе деньги?

– Нет, меня начисто обобрали. – Вилер не ожидал, что ему поверят.

– Я так и думал, – заметил капитан. – Конечно, немцы.

– Эльзасец.

Вилер почувствовал, как рука Эстер дернула его за пиджак.

– У девочки ноги в крови, господин капитан, – крикнул солдат, стоявший у двери.

– Не возражаю, – ответил капитан, подойдя немного ближе, – вызовите санитара.

Солдат вышел, с силой хлопнув дверью. Вилер отнес ребенка на скамью и начал осторожно снимать комья глины, потом попросил ножницы.

– Для чего?

– Я врач, господин капитан.

Офицер с айвовым лицом подошел к письменному столу и принес ножницы. Вилер стал разрезать чулок.

Через несколько минут появился майор, который представился Хубером, доктором Хубером, и смущенный капитан попросил его проэкзаменовать «вон того мужчину», он сомневается, что тот врач. Майор ничего не ответил, принес дистиллированную воду и принялся беседовать с Вилером. Выяснилось, что он работал в Париже ассистентом в том же госпитале Ля Рибуазьер, девять лет перед войной, счастливое время.

Он мыл ноги Эстер и смеялся над их общим бывшим шефом. Вилер, считал майор, не должен питать никаких иллюзий, здесь ему вряд ли разрешат работать врачом, но он, майор, хотел бы сделать для него все возможное. Многих прямо с границы отправляют обратно – постановление правительства; во времена бесчеловечности человечность дается нелегко, вот и вчера женщину, которая несла на руках умершего от истощения сыночка, впустили лишь потому, что у нее оказались документы.

– Документы? – переспросил Вилер. – У нее с собой были деньги, так что государству она была бы не в тягость!

Вилер, пошатываясь, поднялся и спросил, можно ли ему выйти. Солдат, ходивший за кофе, вернулся с дымящимся кофейником, и капитан приказал ему проводить Вилера в туалет. Через четверть часа солдат вернулся и доложил, что он несколько раз стучал в дверь туалета, но безрезультатно. Не следует ли ее взломать? Майор и капитан выбежали и принялись трясти дверь.

Девочка пила маленькими глотками горячий кофе, а солдат спрашивал, как ее зовут.

– Эстер, – сказала она, – Эстер Маржолен Вилер.

– Красивое имя.

Девочка кивнула и радостно посмотрела на свои ноги, забинтованные до колен. Она спросила солдата, можно ли ей надеть его каску. Солдат развязал ремень под подбородком и нахлобучил ей каску на голову. Они оба засмеялись и все еще продолжали смеяться, когда вернулись врач и капитан.

7

Снежные подушки прижали к земле безмолвные дома. Ни тропка, ни звериный след не вели к ним, и всадник, как ни всматривался, поскакал в конце концов напрямик через поле. Лохматый снег свисал с крыш; сквозь разбитые окна ветер занес снегом медные сковородки и столы, только из одной трубы вилась чуть живая струйка дыма, а на пороге лежала замерзшая кошка.

Гусар привязал коня, сдернул с плеч накидку, перебросил ее через седло и постучал.

– Кто там? – услышал он женский голос.

– Тот, кто просит, чтобы его впустили.

Задвижка щелкнула, дверь открылась, и он увидел лицо старухи.

– Входите, ради бога.

На столе лежали два перетянутых веревкой узла и посох.

Старуха закрыла за ним дверь, зашаркала к очагу и бросила в дымящуюся топку вещи, сваленные в углу.

– Дров больше нет. Я жгу одежду и башмаки… Отцы и сыновья либо далеко отсюда, либо вовсе умерли, а я уже слишком стара, чтобы рубить соседские двери и столы.

– Соседские двери? А как же соседи?

– Ушли, умерли.

Гусар пробормотал что-то.

– Вы говорите со мной не на своем родном языке, – сказала женщина. – Откуда вы родом?

– Из России. А это правда деревня Баранген?

– Так ее называли.

Старуха сгребла с печи деревянные черпаки, разломала их и бросила в огонь. За ними последовали рукоятки мотыг и топоров, кожаные пояса, ботинки и футляр от настенных часов.

– Время идет и так, – сказала старуха. – Для чего вы ищете эту деревню?

– Ответ вам известен. Ведь никто из этой деревни не может в одиночку попасть на небо. Или вся община, или ни одна живая душа. Один в ответе за другого…

Старуха закрыла глаза и подхватила его слова, заученные наизусть, с безотрадной верой в то, будто превращение воды в лед и льда в воду было чудом, которое устало совершаться.

– Один в ответе за другого. Все за одного, один за всех. Если один крадет, убивает, наводит порчу на людей, клятвопреступничает, лжет и отрекается от бога, другие несут вину вместе с ним. Каждый – часть общего, а общее – не более самой малой частицы каждого. Бог не хочет никаких половинок, и каждый является частью общего.

– Вы богохульствуете, – прервал гусар журчащий поток ее слов. – Но ведь иначе и быть не могло… Не должно быть иначе… Каждый должен думать обо всех, что бы он ни делал…

– А все всегда должны думать о нем, о другом. Это-то и ужасно. Если сосед совершит преступление, никто не попадет в рай.

Старуха села на скамью рядом с гусаром и потрепала его по щеке.

– Вы молоды. Супчик пошел бы вам на пользу. – Старуха поднялась, вынула из печи горшок с ячневым супом и поставила перед ним на стол. – Горячий! А ложки ни одной уже в доме нет. Обождите немного и пейте прямо из горшка.

Гусар поблагодарил ее.

– Завидую городским, – продолжала она. – Там до тебя никому нет дела. Завтра я уйду из этой деревни и пойду искать город. Хоть какой-нибудь. Для старухи всегда найдется работа. Стирать, готовить, шить. Вы бывали в городах?

– Проездом.

– Суп уже остыл. Попробуйте!

– Как пришла сюда, в деревню, беда?

– Явился в этих краях чужак и купил участок земли. Это был скромный и спокойный человек с работящей женой. Они жили уединенно и редко приходили в деревню. Но именно они, не желая того, накликали беду. Они были чужими, а чужое возбуждает любопытство. Однажды ночью, сидя на лавочке с трубкой, кто-то из деревенских увидел, как его сосед крадется ко двору чужака. В испуге, заботясь о загробной жизни всех односельчан, он рассказал о своих подозрениях деревенскому старосте, и с этого часа каждый житель стал следить за подозреваемым. Почти никто не спал по ночам, да и средь бела дня никто не смыкал глаз. Потом каждый стал следить за другими, смотрел, кто полил свое поле щедрее, чем было предписано, смотрел, кто осенью вывез из леса больше дров, чем дозволялось законами лесничества, смотрел, кто в охотничий сезон грубо нарушил границы заповедников. Ничего дурного в этом, как вы понимаете, не было, но каждый мужчина и каждый ребенок, не говоря уж о женщинах, держали ухо востро и смотрели в оба. Вот так забота одного человека о самом себе и о каждом посеяла в деревне подозрительность. А с ней страх, а также ненависть. На дверях вывесили призывы: «Каждый житель нашей деревни должен осознать свою ответственность за общество. Все или никто. С богом!» Как будто души людей поразила чума…

– …поразила чума, – подхватил гусар, – да, она пришла и в мою деревню. И каждый был сражен ею. Каждый.

– Вы были при этом? – спросила старуха.

– Нет. Началась война, и я пошел воевать. Два года я не слезал с коня, а перед последним боем я получил известие… – Гусар запнулся.

– Известие?

– Известие, что все сожжено, разрушено. Самими жителями деревни. Один провинился или был в чем-то обвинен. Все случилось, как здесь. Деревню сожгли, мужчин поубивали, женщины разбежались, дети – кто где. – Гусар поднялся. – Благодарствуйте. Мне нужно ехать дальше.

– Дальше? – спросила старуха. – Куда?

– Я ищу деревню. Такую же, как моя. Я не пожалею времени, чтобы ее найти. Не пожалею времени.

Старуха вынесла кусок хлеба для коня, благословила всадника и подобрала замерзшую кошку с порога. Она долго-долго глядела вслед гусару, поглаживая кошачью шерсть, а потом, когда всадник скрылся из вида, бросила кошку в снег.