Текст книги "Небесные всадники"

Автор книги: Фридеберт Туглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

ВЕСНА{4}

Урок географии в начальной школе. Длинный тощий учитель стоит у доски и рисует большущие круги и колеса. Он изрисовал ими всю доску от одного края до другого. Он называет их солнцем, луной, звездами и рассказывает о вращении небесных тел, о солнечном и лунном затмении.

Потом, опершись о край скамьи, сдувает с пальцев мел и вдруг объявляет:

– Лохуотс, повтори, что я объяснял!

В углу класса рядом с печкой поднимается маленький лохматый мальчонка.

– Ну, рассказывай! – требует учитель.

– И-и… э-э… – перепуганным голосом начинает Лохуотс.

Пока учитель объяснял урок, там, возле печки, они обсуждали куда более интересные вещи. Кто-то расписывал, как их учитель математики упал на улице и что из этого вышло. Потом Лохуотс достал свой новый ножик – проверили его остроту и прочность. Изучили даже, хорошо ли пружинит черенок, чтобы между ним и пяткой лезвия хлопнуть пистон. А тут с передней парты бросили им записку – клочок бумаги, на котором был нарисован человек с длинными ушами и толстым носом. Под рисунком стояло имя этого самого учителя географии Калнинга. Началось совещание – нельзя ли, выходя, прикрепить этот листок Калнингу на спину.

В этот-то момент Калнинг и объявляет:

– Лохуотс, повтори, о чем шла речь!

Как гром среди ясного неба. Лохуотс пытается вспомнить. Будто сквозь сон, припоминается ему, что речь шла о солнце, луне и земле.

– Когда солнце… и-и-и… когда луна… э-э-э… – спотыкается Лохуотс и тычет в бок соседа, но тот знает столько же.

– Что? – спрашивает Калнинг. – Говори яснее!

– Когда земной шар… м-м-м…

– Подойди-ка лучше к доске и объясни, что я нарисовал.

Лохуотс мнется и жмется, но идет к доске.

– Вы провели линию, а потом…

Он снова запинается и наконец умолкает.

– Почему ты не слушал? – спрашивает Калнинг, и голос его не предвещает ничего хорошего.

– Я слушал… только у меня уши ноют… голова болит…

– Да, уши у тебя и правда ноют: ты их отсидел, – издевательски усмехается Калнинг. – Встань туда, к окну!

Он вызывает к доске кого-то с первого ряда. Тот живо вскакивает, начинает тараторить.

Лохуотс стоит у стены и сперва как будто даже прислушивается. Но это ему скоро надоедает, и он оглядывает класс. Он видит, как пробудившаяся от зимней спячки муха садится Калнингу на нос и тот отмахивается от нее. Но надоеда возвращается и, словно от великой радости, потирает передние лапки. А потом Лохуотс замечает, как на скамейку тому парню, который тараторит сейчас у доски, пристраивают булавку. Это уже позанятней… Потом он принимается отколупывать ногтем краску с оконного косяка.

– Лохуотс! – окликает вдруг Калнинг. – Теперь ты!

Лохуотс как будто пробуждается ото сна. Он смотрит на Калнинга, потом на парнишку, который только что был у доски, а теперь с плаксивым лицом выковыривает из скамьи булавку.

– Я не знаю! – произносит вдруг Лохуотс.

– Что? Не знаешь? Останешься после уроков! Что за отродье! Не слушает, даже внимания не обращает! Думаешь, я тут стенам преподаю?

Калнинг разглагольствует в таком тоне еще некоторое время. Тон совсем не дружелюбный. Лохуотс вначале слушает с тупой покорностью, а потом снова обо всем забывает.

Он сует руку в карман. Нож, три гвоздя, обрывок веревки, пара старых перьев, пробка от бутылки, кусок проволоки с резинкой, которой так здорово оттянуть соседа по шее. Лохуотс с наслаждением перебирает эти вещи. Человеку все может понадобиться, если не для дела, так хоть похвастать. Подо всем этим лежит еще склянка из-под жидкости для волос. И она может пригодиться. А если даже не пригодится, все равно хорошо, когда у человека что-нибудь да есть. Не оставлять же ее на улице?..

Усталость в ногах напоминает Лохуотсу, что он все еще стоит в углу. Он снова слышит, как Калнинг говорит у доски. Но низкий, чуть надсадный голос учителя звучит у него в ушах как пчелиное жужжание. И опять его мысли потекли своим путем…

Нет, он вовсе не тупица или там лентяй – просто тут его все тяготит. Всем своим существом он рвется к чему-то другому. Ему нужно двигаться, что-то делать! Но это стремление к свободе он не умеет выразить иначе, как отставив ногу назад и выпрямив ее.

Потом он смотрит в окно. Картина открывшейся его взгляду улицы как-то скособочена, но все же ему видно, что снег сошел, земля покрыта грязью и вдали синеет лента реки. Прямо за окном на голой березе сидят три вороны. Они держатся настороженно, выжидательно.

«Да, весна идет!» – думает Лохуотс. Что бы они тут в школе ни делали, а она все равно придет. Уж тогда-то он будет свободен.

– Карр, карр! – вскрикивает старая ворона и взлетает. И Лохуотсу долго еще чудится ее карканье и шелест крыльев.

У птиц тоже есть свой язык, вспоминает он. Старые люди его знают, а молодых не учат. И бабушка Лохуотса, ей восемьдесят, тоже понимает, о чем говорят птицы, но разве станет она об этом рассказывать! И пусть бабушка отнекивается сколько угодно, а он все равно знает.

А на березе все еще сидят две вороны и мечтают о весне. Мысли Лохуотса устремляются в другом направлении: вот было бы здорово подстрелить этих ворон! Был бы он охотником – или уж лучше военным! Он бы сразу отправился на помощь бурам! Как бы он стрелял! Как бы махал саблей! Все английское войско разбил бы в пух и прах! Немного погодя он уже с индейцами в прериях…

– Карр, карр! – вскрикивает, взлетая, вторая ворона. И Лохуотс пробуждается со смутным ощущением, что ворона ранена. Он опять выглядывает в окно, и ему кажется, будто из клюва третьей птицы капает черно-красная кровь…

– Лохуотс, иди на место! – слышится в это время голос Калнинга. – Уснул ты там, что ли? Иди на место. А после уроков останешься.

Уроки кончаются. Ребята идут по домам. Лохуотс остается. Калнинг сажает его с книгой поближе к окну. Солнце заглядывает в комнату, и пылинки танцуют вверх и вниз.

Лохуотс раскрывает книгу.

Несколько минут он прилежно читает, но потом устает, и мысли его разбредаются. Слышно, как в других комнатах подметают полы и кто-то проезжает мимо школы в громыхающей телеге.

Потом мальчонку начинает мучать голод. Он смотрит в окно и видит, как на рынке тетки торгуют булками. От этого есть хочется еще больше. Рот наполняется слюной, и ему уже нехорошо. Он принимается высчитывать, сколько букв в одной строке и сколько строк на странице книги. Он совсем устал, и буквы толпой пляшут у него перед глазами. Он закрывает глаза, чтобы продлить этот танец.

– Карр! – кричит вдруг за окном ворона. – Карр!

«Вес-на! – проносится у мальчика в голове. – Карр, карр, ты знаешь, что она идет! И ей ничто не помешает. И тогда я – свободен!»

Он снова смотрит в окно – и чувствует, что́ шепчут голые деревья с блестящими черными почками, что́ возвещают на все поднебесье белоснежные, словно только что вымытые облака:

Вес-на! Весна!

ЛЮБОВЬ ЛЕТНЕЙ НОЧИ{5}

Парень несколько раз прошептал девичье имя и тихонько подергал дверь. Но в амбаре никто не отозвался. Усталая девушка спала возле двери. Он прижался ухом к замочной скважине и прислушался: ее дыхание раздавалось тут же, совсем рядом.

– Маали, слышишь?.. Маали!.. Милая…

Под полом амбара забегали мыши. Потом все стихло. Потом опять забегали мыши. И снова все стихло.

– Маали, миленькая!..

– Что?.. – раздался вдруг сонный голос. – Кто там?..

– Да я это… По голосу, что ли, не узнаешь? Куста я…

Девушка повернулась в своей постели. Солома зашуршала у нее под боком. Потом она сказала:

– Пришел все-таки. Я ведь тебя предупредила, что не впущу?..

– Так и не впустишь?

– Нет! Уходи.

– Маали, милая, но послушай… – и парень, грудью привалясь к двери, зашептал что-то совсем тихо.

– Ах, оставь ты меня в покое! – сердито воскликнула девушка.

Она, видно, повернулась на другой бок – опять зашуршала солома.

– Да что ты кричишь!.. – охнул парень. – Ради бога, потише… шепотом… Мари сегодня не здесь спит?

– Нет, она в хлеву на сеновале. А теперь уходи.

– Маали… Маали, миленькая, неужели ты и в самом деле такая?..

Послышался смех девушки. Да, видать, ее частенько корили тем, какая она есть. Она отсмеялась и, когда мыши в очередной раз пробежали, сказала:

– Какая? Такая, что не бегает за любым встречным парнем? Тебе этого хотелось бы… да! А теперь уходи!.. Понял, уходи! А то как выйду да отправлюсь на сеновал к Мари…

– Господи, это надо же, всего одну ночку она одна, и опять никак!..

– А не то пойду в дом да пожалуюсь хозяину, что ты мне спать не даешь!

– Тьфу, дьявол! Этого еще не хватало!

Батрак сплюнул, потом уселся на приступку амбара, которой служил жернов. Минуту-другую он молча глядел прямо перед собой. Потом перевел взгляд на дом и ригу. Они отходили от дневной усталости. Летняя ночь колыхалась в дреме над хутором, спал и он. Не спал разве только батрак у амбара да девушка в амбаре. Луна поднялась из-за дома, тень от него легла на траву.

Белела только ручка колодезного ворота да стропила риги. Парень сидел в темноте и видел на освещенном поле каждую горку камней, которые они собирали вместе с Маали. Высокие березы у прогона отбрасывали тень на ржаное поле. Вдалеке едва угадывался глубокий овраг, водоем да пыльная дорога… И мягкое летнее, почти беззвездное небо над ними…

Парень смотрел на все это, и тихий покой изливался в его душу. Только вот холодновато было. Он поплотней запахнул куртку и подтянул к груди ноги в подштанниках. Так он сидел и досадовал на девчонку-недотрогу: ишь, интересничает, даже в амбар не пускает!

Хотя нет, она не интересничает, подумал он. Одному господу богу известно, чем она мается в последнее время. Когда после толоки вечером все собрались на танцы, она сидела как истукан у костра и таращилась во тьму, а потом вырвалась из рук Кусты и убежала в лес. И вот сегодня вечером, когда они возвращались вдвоем с сенокоса, сказала:

– Ты сегодня ночью вообще не приходи. Не впущу.

– Почему? – с досадой спросил юноша.

Но Маали вместо того, чтобы объяснить, стала поправлять медно-красной от загара рукой сбившийся платок.

Припомнив все это, Куста снова ощутил как поднимается в нем злость на эту девчонку.

– Так вот ты какая! – повторил он.

Девушка вздрогнула, словно вышла из оцепенения.

– Так ты еще не ушел? – отозвалась она с горечью. – Что за напасть, нет от тебя покоя!

– Маали… Милая! – прошептал паренек. – Ну, что же ты так?..

– Отправляйся к Мари! Чего тебе от меня надо? Она тоже девушка… кругленькая, мягонькая…

– Маали, ну ради бога, подумай, что ты говоришь!..

Девушка, верно, поднялась с постели. Скрипнула половая доска, и мыши в испуге притаились. Потом послышалось шуршанье одежды и сдавленный сочувственно-печальный вздох.

– Пустишь, а… ну, пустишь, а? – допытывался юноша, и сердце громко стучало у него в груди.

– Ступай к Мари! – упрямо гнала его девушка. – Помнишь, как нахваливал ее – и пухленькая, и добренькая. Она тебя с распростертыми объятиями примет.

– Перестань, Маали! – раздраженно ответил парень. – Не то разозлюсь и если так не впустишь, дверь вышибу!

– Что это тебе от меня надо, чего у нее нет?..

Куста поднялся и зло глянул на низкую дверь.

– Ну ладно!.. – процедил он сквозь зубы. – Ладно.

Теперь, когда девушка задавала вопрос, в ее голосе прозвучало смущение.

– Ну, так чего? А известно чего… Ни стыда, ни совести…

И она в сердцах воскликнула:

– Все вы, пяраские! Ну, что липнете? Будто кому из вас другого надо! Лазаете по сеновалам да амбарам… А девушка потом делай что хочешь! Хоть иди топись! Никому дела нет! Камень у вас в груди вместо сердца!

Секунду было тихо. Потом Куста кашлянул, засмеялся и сказал:

– С каких это пор, Маали, ты так здорово все это знаешь? Что-то раньше ты так не говорила.

И еще какое-то время погодя:

– Маали, да открой ты! Что я по-твоему, не мужик, замуж взять тебя не сумею? Думаешь, так мужа себе заполучишь? Да ведь не скотина же он, чтобы мерзнуть из-за твоей блажи до полночи под амбарной дверью! Откроешь ты или нет?

Тихо в амбаре, как в могиле.

– Маали… Милая… – взмолился юноша, кровь горячей волной прилила к голове, глаза загорелись, а пальцы нервно прошлись по дверному косяку.

– Открой же ты наконец! Замерз я здесь. Сколько прошу, а тебе хоть бы что. Миленькая, ну, пожалуйста! А ну как хозяин выйдет, увидит. Будь человеком!..

Он просил, он заклинал. У него перехватывало дыхание, в горле пересохло, лицо пылало.

– Замерз, так ступай к Мари. Она тебя дожидается.

Девушка произнесла это так язвительно, что парень плюнул, и ответил уже не сдерживаясь:

– Ну и черт с тобой! Подумаешь, не очень-то и хотелось! Сохни тут! А я двину на сеновал.

И он вышел из тени амбара. Луна стояла уже высоко в небе. А редкие звезды растаяли в молочной дымке, подернувшей весь небосвод.

Он и двух шагов не успел сделать, как дверь приотворилась и показалась голова девушки.

– Куста, Куста!.. – позвала она. – Ты что, на самом деле пошел к Мари?

Он тут же остановился. Весь его запал разом улетучился. Щемящее чувство, владевшее им по дороге к амбару, снова заполнило грудь. Что-то жарко заныло. Да, скоро, скоро, он будет там. Теперь уже скоро обнимет ее, горячую, услышит, как она шепчет, сопротивляясь… Теперь уже скоро…

Куста быстро зашагал к амбару. Но Маали остановила его предостерегающим шепотом:

– Ты не думай, что я тебя тут же впущу. Не очень-то я тебя собираюсь впускать.

Кусту перекосило:

– Да что же ты, чертова кукла, потешаешься? Что тебе с твоего упрямства? Ну?..

– Силой полезешь – хлопну дверью перед самым носом, – пригрозила девушка.

Они напряженно смотрели друг на друга, правда, не больно-то много различая в темноте. Потом Куста уселся на жернов, а Маали опустилась на порог. Минуту помолчали.

– Ну что, так и будем торчать тут? – спросил парень.

– А ты иди, раз тебе скучно, – отозвалась девушка.

Как ей хочется позлить его! И он опять ощутил, как поднимается в нем прежняя злость. Но теперь, от близости женщины, она жгла еще сильней. Перед глазами словно искры разлетались.

То было вожделение к этой женщине, чья грудь так порывисто вздымалась рядом с ним и чье лицо так соблазнительно светилось в полутьме. Ох, знала бы эта чертова девчонка, что это за чувство! Как оно огненным клубком катится по жилам, как блестят от него глаза и дрожат руки! В жаркую ночь черной тучей оно опускается на человека… Все вдруг гаснет, куда-то уходит… Будь завтра хоть последний день жизни… Ничего нет кроме жаркой, удушливой страсти…

– Ну, чего тебе? – спросила девушка и улыбнулась глубокомысленно, словно обещая что-то украдкой. – Ну?

– Чего я хочу? – просипел он. – Я…

Он неожиданно ощутил в себе ту отчаянную силу и смелость, которой раньше ему так недоставало. Он привлек девушку за теплые плечи и приник горящими губами к ее устам. Она вырывалась и отворачивала голову.

– Я… – прошептал задыхаясь юноша. – Я…

Тут Маали почувствовала, как Куста подхватил ее на руки и, пошатываясь под тяжестью, ступил во мрак амбара. Ох, до чего прерывисто его дыхание и глаза горят, как у кошки! Тепло его рук проникало сквозь юбку и накинутый плат. Ох, как он стискивает! Да что он, озверел совсем или рехнулся?

А парень чувствовал, что в этот момент мог бы смять, совсем раздавить девушку. Мысли перепутались, только горячий ветер гудел в голове. Ни любви, ни жалости к этой женщине. Только туманное черное облако обдавало жаром…

Вначале Маали вырывалась. А потом устала, ее сморило… Вот он, Куста, несет ее на руках… О, как она порой томилась по нему… увядающая девушка по молодому парню! Без сна по ночам она лила соленые слезы… прижимала к груди гудящие от работы руки… А весной она вообще чуть было не рехнулась из-за него!..

– Куста… – прошептала Маали.

Поцелуи жгли лицо и шею. В страстных объятиях ей было больно и томно. И удивительная сладость разлилась по всему телу.

Шелестела в постели солома.

Ой – что же он, сумасшедший?.. Ах, да ведь это Куста… Но нет, нет!.. Не думает же он, что она согласна?.. Нет, нет, тысячу раз нет!..

И Маали неожиданно сильным движением вырвалась из рук юноши и выскочила через открытую дверь во двор.

В первое мгновение она ощутила только страх, от которого руки-ноги затряслись. Потом – сожаление и печаль.

Озверел совсем!.. Но ведь это же Куста… Вот уж рассердился, наверное!.. Но нельзя же ей… ни в коем случае!.. Почему он не хочет понять?.. Почему только о себе думает?.. Если бы вправду любил, не лез бы с этим…

А может, это и есть любовь?.. Может, все они только так и любят?.. Да что же это в самом деле?..

Вскинув голову, Куста направлялся к ней. Что он скажет? Но он ничего не говорил, только подходил все ближе, не сводя с нее злого взгляда.

О господи, что он задумал? Так он в самом деле хочет силком?

Сначала Маали думала убежать наверх, к хутору, но потом повернула и припустила по прогону. Оглянувшись, она с испугом увидала, как Куста длинными шагами кинулся за ней…

Ночь была тихой. Стало еще сумеречней и теплее, звезды совсем погасли. Высоко в небе в одном месте розовело облачко – там была луна. Растаяли тени берез.

На лугу голосил в клевере коростель и ворковала сонная куропатка – тихо, зазывно, маняще… Цвел клевер, и дурманящий запах цветов разливался в такой же дурманящей летней ночи.

Маали бежала, и вдруг все показалось ей до того смешным: девчонка чешет во все лопатки по прогону, разлетаются распущенные волосы, а за ней несется, сверкая подштанниками, парень. Вот бы кто увидал!

И вместо прежнего страха Маали охватило веселое оживление. Кокетливо подсмеиваясь, она крикнула через плечо:

– Зря бежишь – все равно не поймаешь!

– Черт возьми, поймаю! – пыхтел тот.

И девушке представилось его злое лицо, стиснутый кулак.

Нет, теперь пока не поймает – не успокоится. А поймает обязательно. Силы-то уже на исходе. Она запыхалась. Юбка путалась в ногах.

И Маали опять напугалась. Новая волна страха окатила ее сердце. Подобрав юбку, она из последних сил побежала вниз по склону к речке.

Там под высоким ольховником стояла заброшенная мельница. Года два назад паводок с грохотом своротил плотину… Ее тяжелые сваи разбили еще с полдюжины мельниц ниже по течению. Те-то, другие, отремонтировали, а Каарнанурмеская так и осталась. Запруда почти вся вытекла. Лишь кое-где в камышах поблескивали лужицы покрупнее.

Полуразваленная мельница темнела в тени деревьев, будто огромный муравейник.

– Туда! – мелькнуло у нее в голове. – Только бы дверь была открыта!..

И вот тут, на берегу ручья, где были переброшены мостки над негромко журчащим теченьем, Куста ухватил Маали за плечо.

Девушка вскрикнула, и в голосе ее зазвенели слезы. Она резко дернулась и, пошатываясь, побежала по мосткам. А юноша, ступив на незакрепленное бревно, упал и растянулся на росной траве во всю свою длину.

– У, ведьма проклятая, – в сердцах выругался он.

Разозленный, он поднялся и заметил, как девушка прошмыгнула в дверь мельницы.

– Ну, подожди! – бормотал он сквозь зубы. – Я тебе что – мальчишка, в игрушки играть? Ну, подожди!

Упрямо вскинув голову, Куста подошел к мельнице и нетерпеливо подергал дверь. Чертовка изнутри закрыла ее на задвижку. На мельнице было тихо, как в могиле.

– Маали! – позвал Куста как можно мягче. – Сколько порогов мне еще обивать сегодня? Не дурачься, открой!

Внизу за мельницей, под густым ольшаником журчала вода. На берегу ручья размеренно водил своим смычком кузнечик: цик-цик… и ему отвечал сверчок с мельницы: стрик-стрик…

И больше ничего – тишина. Парень прижался ухом к двери: за ней ни гу-гу.

Куста взбешенно огляделся. Как бы все-таки попасть на эту мельницу? Правда, на окне со стороны плотины не было рамы, но вместо нее – ржавая решетка. Он заглянул за решетку. Внутри кромешная тьма. Еле виднелись пыльные ступени, ведущие на чердак.

Все остальные окна были забиты толстыми досками.

Но тут он вспомнил. Внизу, у края водослива, дверца вела в комнату при водяном колесе, а оттуда можно попасть наверх, в саму мельницу. На ощупь, хватаясь за подмытые водой грязные корни деревьев, он спустился на дно ручья. Оно чернело, как могила. В лицо дохнуло холодной сыростью. Где-то поблизости журчала вода и пах черносмородиновый куст, а под ним шебуршала лягушка.

С бьющимся сердцем и дрожащими от волнения коленями, Куста перешагивал с одного замшелого камня на другой, все время боясь оступиться. Темнота под шатром сросшихся крон нагоняла жуть. Вдруг лягушка скакнула в воду – и он испуганно отпрянул. Раз нога его коснулась холодной воды и, осторожно пошарив, он нащупал новый камень.

Ведя рукой вдоль заплесневелой стены, он нашел наконец дверь. Она пропиталась водой и разбухла, однако была незаперта. Надсадно заскрипели петли, и дверь наполовину открылась. Земля, которую нанесло водой, не давала ей открыться совсем.

Куста попал в кромешную тьму и тут же наткнулся на гниющее водяное колесо. Желоб, по которому раньше вода шумно падала на колесо, высох, а колесо, что когда-то вращалось с мощным гулом, сотрясая все внутренности мельницы, бессильно замерло.

Он толкнул люк, который вел наверх, в мельницу, но тот не поддался. Тогда, собрав все силы, он надавил могучим плечом, так что ступени застонали под ногами. Но люк был придавлен чем-то тяжелым, и приподнять его не было никакой возможности. Юноша плюнул, почесал в затылке, подумал минуту и стал нащупывать обратную дорогу. Он был как пьяный.

Посреди ручья он оскользнулся на камне и по колена съехал в холодную воду, которая набралась сверху, из Пангодиских родников.

Тьфу, черт, чего только не натерпится мужик из-за девчонки! Гоняйся за ней полночи, шатайся, как лунатик по пустой мельнице, а с каким бы удовольствием он отдохнул от вчерашнего сенокоса!

Он снова полез на разрушенную плотину, в страхе, что кто-то вот-вот ухватит его когтями за ногу, всю в гусиной коже, и стащит обратно, в зияющую глубину.

Когда Куста снова добрался до мельницы там, внутри, будто кто-то ходил. Но нет, он, наверное, ошибся. Только стрекотал в старой трубе сверчок.

Он устало опустился на чурбак под окном и задумался.

…Отчего она так упрямится? Ну, что ей от этого сделается? Не убудет же от нее, проведи они вместе ночь? Неужели она не понимает, как это хорошо?

…Была бы на ее месте Мари… Да, та совсем из другого теста… Сейчас бы барахтались на чердаке в свежем сене… пальцы сплетены… ноги перевиты… как на той неделе…

…Ух, не выносит он эту девку! Противна хозяйская дочка Мари батраку Кусте. Чересчур распущенная, чересчур доступная… Целует любого, кто голову не отворачивает… Спит с любым, кто под руку попадется. Кругленькая такая, мягкая…

А-ах, зевота привязалась! После вчерашней работы на сенокосе кости не гнутся. Поспать бы!

…Нельзя девушке никого хотеть, кроме одного-единственного, девушка  ч и с т о й  должна быть… Потому-то он и хочет именно Маали. А она словно обезумела!

Оа-ах, сейчас хорошо бы поспать… Да еще бы с девушкой в обнимку… Глаза утомленно смежились… Усталому телу тепло и сладко… Не щекотись!.. Ах, чтоб тебя!.. Думаешь, я так не могу?.. Но-но!

Ух, черт, как в сон клонит! И не захочешь – заснешь.

Кусту внезапно осенило: а что если Маали ушла, пока он возился там, возле водяного колеса? И разом пропал сон и злость простыла. Только что-то болезненно-горькое покалывало в груди.

…Хоть бы она поняла, наконец, как томится он по ней! Тогда бы не играла так. Она ведь хорошая, добрая… Если б она только уразумела, что жжет ему грудь раскаленным камнем! Это неугасимая страсть, от которой нет покоя ни днем, ни ночью… Его ли в том вина, что он мужчина, а она женщина и он хочет ее всю без остатка?..

Он уронил голову на руки.

…Маали, поди, считает его грубым, таким бесцеремонным, бессердечным… По рассказам Мари да и по всему остальному… Где ей понять, что это оттого, что он ее, Маали, любит… Так любит, что словами нельзя сказать, только телом можно дать понять…

Острое чувство жалости к себе завладело им, и плечи его затряслись.

В это мгновение кто-то мягко провел рукой по его всклокоченным волосам и ласково произнес:

– Куста!

В испуге юноша резко обернулся. По ту сторону решетки стояла Маали. Куста сжал ее теплую руку своей влажной от слез ладонью.

В первую минуту оба не могли ничего сказать. Луна вышла из-за облачного утеса и осветила смущенное лицо Кусты.

– Почему ты такая? – наконец спросил он.

– А ты такой, – отозвалась девушка.

Куста снова сел на чурбак, не выпуская ее руку. Маали легла на подоконник.

– Ты же знаешь, не могу я этого, – продолжила девушка.

– Зачем ты меня мучаешь? Видишь ведь, я так тебя хочу…

– Да не могу я!.. Или ты думаешь, что я сама… – Ее голос снизился до жаркого шепота. – Ну, не могу!..

– Почему? – так же, шепотом, спросил Куста, прижав лицо к решетке.

– Сам знаешь… С тобой-то ничего не станется, а мне что делать?.. Куда деваться?..

– За меня пойдешь, – проговорил парень, сам не вполне веря тому, что говорит.

– Нет, не возьмешь ты меня… я старая… бедная… – печально произнесла девушка, а в голосе – горячая мольба: «Возьми, миленький, ну, возьми же!..»

– Подумаешь, старше… два-три года разве что-нибудь значат…

Он стиснул руку Маали:

– Теперь открой.

Но девушка покачала головой:

– Нет, не открою. Вы, парни, такие дикари, что с вами только через железную решетку и потолкуешь.

На этом разговор снова прервался.

Куста взглянул на озеро. Где-то в поблескивающем лунным светом омуте плеснула большая рыба. По воде пошли кругами волны, луна плясала у каждой на загривке, разбивалась и нарождалась заново. По берегам чернеющими громадами тянулись к светлеющему небу деревья. Их очертания тоже посеребрила луна.

Куста ощутил, как в нем нарастает что то новое, чистое. Рука его, которой он держал руку Маали, задрожала.

– Маали! – прошептал он. – Маали!

– Что?

– Ты на меня не сердишься?

Девушка ничего не ответила. Ее рука тоже дрожала, лицо ее в темноте казалось горестно-бледным.

– Ты не думай, что я такой… – зашептал юноша. – Иногда и не знаешь, как… и сам уже не понимаешь…

– Куста, Куста!.. – вдруг горько всхлипнула девушка. – Если б ты знал мою жизнь, ты бы все понял!..

Слезы ручьями бежали по ее бледному лицу, грудь судорожно вздымалась, сердце больно колотилось в груди.

– Семь лет я служила на Каарнанурме… – продолжала она всхлипывая, – дни и ночи работаешь… а тебя же еще и ругают… И все это время я ждала: хоть кто-нибудь поглядит на меня… замуж не возьмет, так хоть полюбит, будет думать обо мне… И никого!..

Теперь она уже рыдала, лежа грудью на подоконнике. Куста, у которого сердце тоже тоскливо сжималось, растерянно склонился к ней.

– Никого… – причитала Маали. – Ты… знаю я, чего ты хочешь… Тебе до меня никакого дела нет… Ты как дикарь… Получил свое и пошел… Если бы любил, то не делал бы так…

– Но нельзя же любить по-другому, – сконфуженно ответил он. – И захотел бы – так не смог…

– А как я могу?..

– Ты ведь женщина…

– Так мне и пожить не хочется?.. А, что с тобой говорить!.. Никому дела нет… все смешки да подначки… Как себя помню, только и знай, что защищайся… Что ни мужик, то зверь дикий… только об одном и думает…

Девушка снова заплакала в голос. А ему почудилось, будто над головой рассеялось какое-то туманное облако. Он чувствовал, как от воды тянет сыростью.

А девушка перешла на паляще-заклинающий шепот. Она то и дело хватала парня за руку, порывисто трясла ее, прося о помощи. Потом приникала лицом к решетке и опять говорила торопливым шепотом:

– Куста, миленький!.. Ненаглядный ты мой… Даже слов не нахожу… Ночью, бывало, лежу одна на постели и тебя вспоминаю… Возьму мешок изголовный, обниму, прижму к груди… Ты, ты!.. А то, бывало, посмотрю на тебя за обеденным столом или за работой… какой ты большой, какой сильный!.. А когда ты однажды возле трактира всех курнавереских парней побил… как я тобой гордилась!.. Ты, ты!..

Ее жгучие слезы падали юноше на руку. И тут он почувствовал, что у него тоже увлажнились глаза. Он провел рукой по лицу и даже засмущался…

– Куста, если бы ты меня взял в жены… – прошептала она. – Ты и я… Пошли бы под венец, а потом начали бы свою жизнь… Построили бы хижинку на землях Каарнанурме… Ты бы ходил на работу и я бы работала… И все было бы как раньше… А потом она добавила смущенно и тихо совсем:

– И детки были бы…

– Маали! – прошептал Куста, дрожа от возбуждения. – Маали!

Как по уговору, они соединили губы и поцеловались – и оба при этом улыбнулись. Потом Маали сказала:

– Куста, пойдем-ка лучше домой.

Она отодвинула засов и пошла по мосткам через ручей. Куста, как послушный раб, шагал за ней следом.

На озере снова всплеснула рыба, и поблескивая в лунном сиянии, пошли по воде круги. Все сильнее серебрились кроны деревьев. А под ними по-прежнему царил сумрак.

Двое шли рядом, ни слова не говоря. Бледные, они задумчиво смотрели себе под ноги. Недоставало слов, чтобы выразить боль, бьющуюся в сердце, печаль и счастье.

– Ночь-то какая красивая! – усталым голосом произнес наконец Куста и поплотней запахнулся.

– Да, красивая, – отозвалась Маали. – Слышишь?

Она махнула рукой в сторону клеверного поля, откуда доносился тонкий скрип коростеля.

Они снова несколько шагов шли молча.

– Свежо, – сказал Куста.

– Иди сюда – под платком тепло.

И она взяла его к себе под платок.

– Какая удивительная ночь, – опять в задумчивости проговорил Куста. – Все как во сне… Дома, спят, наверное… И Мари на сеновале…

Маали тихо засмеялась: жалеешь, что не пошел к ней? В этом была еще укоризна, но и нежность. До чего хорош и ребячлив этот мужчина!

Она почувствовала, как он, слегка дрожа от холода, коснулся ее теплого бедра. «Бедняжка! – подумала она. – Он же замерз – из-за меня!..»

И опять не было слов высказать страстную любовь, переполнявшую все ее существо. Была только щемяще-сладкая боль, невыразимая и беспредельная…

…Да, если бы все получилось! Вот возьмет он ее замуж, сыграют свадьбу, а когда гости уйдут, жена постелет постель, стянет сапоги с ног мужа и потушит свет… И, конечно, пойдут у них и дети. Старшенький будет сын, и назовем его Куста. Будут и еще дети, и обязательно дочка… А потом иногда отец с матерью усядутся в сумерках перед потрескивающей печкой и начнут вспоминать свою жизнь и, конечно, эту летнюю ночь тоже… Потому что в памяти у них только и удержится эта ночная беготня по прогону. Какая там жизнь у наемного человека!.. А дети будут сидеть тут же и лепетать: «Пап! Мам!..»

Маали сжала руку Кусты, словно собиралась ему что-то сказать. Но он брел рядом и дремал на ходу. И она опять погрузилась в блаженные мечты.

…Да, да, пошли бы детки… Ведь не так было бы, как парням хочется… ведь они повенчались бы… А как сильно хотелось ей иметь детей!.. Она самой себе стыдилась признаться, а все равно хотела!.. Ей было всего шестнадцать, когда однажды, проснувшись весенней ночью, она почувствовала, какое это счастье – иметь ребенка… Тогда она еще приглядывала за стадом, делала кукол и воображала себя их мамой… И как потом стыдилась, когда говорили о детях, не смела даже взглянуть на мужчин…