Текст книги "Небесные всадники"

Автор книги: Фридеберт Туглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Из лучших произведений тех лет в настоящий сборник включен «Прощальный привет» – страстный протест писателя против фашизма, проникнутый духом антимилитаризма и высоким гуманизмом. Само собой разумеется, эту рукопись, как и некоторые другие, издать было невозможно. Однако и в этих стесненных условиях Ф. Туглас, борясь со все усугублявшимися недугами, не откладывал пера.

С новой силой работа Ф. Тугласа продолжилась в освобожденной Эстонии, причем сразу же, с осени 1944 года. За несколько месяцев он подготовил к печати ряд рукописей, выступал на различных форумах, в печати и на радио. Возобновивший работу Тартуский государственный университет предложил Ф. Тугласу место профессора эстонской и западноевропейской литературы. По состоянию здоровья он отказался, но с избранием его членом-корреспондентом Академии наук ЭССР, участием в работе правления Союза писателей прибавились новые обязанности. И снова по велению времени Туглас сосредоточил свои силы на истории литературы. В 1947 году была издана книга «Критический реализм» – аргументированный анализ развития реализма и творческого пути наиболее известных представителей этого направления в эстонской литературе.

Вульгарный социологизм, усугубление догматизма и нормативности в культурной политике конца 1940-х годов прервали творческую деятельность Ф. Тугласа (как и некоторых других писателей) на несколько лет. Несправедливые обвинения лишили его возможности публичных выступлений, поэтому и написано Тугласом в те годы крайне мало.

И тем не менее этот период в жизни писателя вовсе не был лишен смысла. «В те годы я от начала и до конца переработал, и весьма значительно, всю свою продукцию – и художественную, и прочую. А что касается моих ранних новелл, то некоторые из них просто написаны заново, в других уплотнено содержание и отшлифована форма», – пишет Туглас в своих «Историях о том, как родились мои произведения». Лучшее из написанного Ф. Тугласом вошло в восьмитомник его «Сочинений» 1957—1962 гг.; в дополненном и отредактированном виде получил читатель «Маргиналии» (1966), сборник «Переменчивая радуга» (1968), включающий миниатюры и короткие рассказы, а также другие произведения. В последние годы жизни, будучи уже в преклонном возрасте, писатель снова отредактировал основную часть своей прозы для «Собрания сочинений». Первый том этого издания должен выйти в свет к 100-летию со дня рождения народного писателя республики – в 1986 году.

Заслуживает упоминания еще одна, менее известная общественности область деятельности Тугласа в последние годы. В частности, он привел в порядок и систематизировал почти весь свой огромный и ценный архив, который теперь доступен исследователям в фондах Литературного музея им. Ф. Р. Крейцвальда АН ЭССР. В течение многих лет Ф. Туглас играл ведущую роль в эстонской культурной жизни, поэтому становятся понятными обилие и многообразие его архивных материалов. Одна лишь переписка включает более тысячи корреспондентов. Все это бесценный материал как для исследователей-современников, так и для будущих поколений.

Свои культурные ценности – библиотеку, фототеку, собрание предметов искусства, рукописи и т. п. Ф. Туглас завещал Академии наук ЭССР («Немыслимо было бы завещать их частному лицу»). Последнее место жительства писателя с 1971 года – Дом-музей Ф. Тугласа, богатый фонд которого (примерно 30 000 единиц хранения) согласно его последней воле стал одним из научно-исследовательских центров.

8 апреля 1969 года Ф. Туглас писал в заявлении Совету Министров ЭССР и правлению Союза писателей республики: «В оставшиеся дни моей жизни и позже мне хотелось бы внести посильный вклад в развитие эстонской культуры, и прежде всего эстонской литературы. Настоящим сообщаю Вам о своем решении основать ежегодную литературную премию».

Естественно Туглас больше всего ратовал за дальнейшее развитие новеллистики, поэтому и предложил ежегодно награждать две лучшие работы в этом жанре.

Это предложение было одобрено, основанный на его деньги премиальный фонд находится под опекой Союза писателей ЭССР. Литературная премия, учрежденная Ф. Тугласом, выдается с 1971 года. В своем завещании он предусмотрел, чтобы его посмертные гонорары поступали в этот фонд, поэтому, несмотря на ежегодные выплаты, фонд постоянно пополняется.

«Голубчик, может быть, когда-нибудь в будущем ты будешь писать о моей жизни: не принимай все слишком всерьез. Ведь в этой жизни бывало всякое, но в целом-то получилось неплохо. И более того: бывало, многое хорошее зависело именно от многого плохого». Это размышление из «Дневника» очень тугласовское. Его долгий жизненный и творческий путь не был гладким и прямым, и никогда писатель не был до конца доволен собой.

О себе он всегда говорил в сослагательном наклонении. И не уставал повторять: если я чего-то и достиг, сделал что-то, этого все равно мало. «А что если моя работа – лишь танец ненастоящих фей?.. Что если за это в решающий момент отдадут меня обратно в руки Великого пуговичника, чтобы переплавить и отлить заново – пластичнее, плотнее, целесообразнее?» – так, по-ибсеновски, спрашивал он себя в одну из горьких минут одиночества.

И тем не менее Туглас, считавший себя представителем жизнерадостных пессимистов и скептичных энтузиастов, неизменно повторял: он человек счастливой судьбы. Именно потому, что не было идеальных условий для работы, трудности и противоречия окрыляли его, теснее связывали с жизнью, побуждали добиваться того, что в благоприятных условиях так и осталось бы несделанным. И в самом деле, «многое хорошее зависело именно от многого плохого»!

Но как бы там ни было, бесспорно одно: своей продолжительной и разносторонней деятельностью Фридеберт Туглас оказал глубокое влияние и во многом определил лицо эстонской литературы и культуры XX века. Его творчество живет и будет жить долго, завоевывая все новых почитателей, близких и далеких. В дружественной Финляндии в 1982 году основано Общество Фридеберта Тугласа, призванное укреплять литературные связи советского и финского народов. Его книги, переведенные на русский, английский, французский, немецкий, итальянский, венгерский, польский, болгарский, словацкий, эсперанто, грузинский и другие языки, вошли в сферу международной культуры. Они живут новой жизнью, в новом окружении. И подтверждают тем самым справедливость когда-то высказанного афоризма: «Поэзия одна. Неограниченно лишь число форм ее проявления».

Аугуст Ээльмяэ,

кандидат филологических наук,

директор Дома-музея Фридеберта Тугласа

НОВЕЛЛЫ

ЕЖИК{1}

Начать можно, пожалуй, так:

Жили-были мальчик и девочка, Март и Марет. Дом у них был невысокий, и жили они небогато. Родители их с утра до вечера работали. А дети и не замечали, какие у взрослых заботы и хлопоты. Совсем еще маленькие были дети, только и знали, что играть.

И пока что все для них было игрой. Ею был полон дом и двор, и задворки. Все вокруг них оживало. На дворе в траве жили серые камни, жила старая рябина у ворот и колодезный журавль в углу двора. Жили и разговаривали друг с другом, как разговаривали все домашние животные.

Отец, правда, говорил, что их старая мышастая лошадь просто ленивая, да только детям казалось, что она все время о чем-то думает, потому и слушается не сразу. А мать сетовала, что пастуший пес Моби повадился в лес разорять птичьи гнезда; но когда он прибегал домой, было видно, что пес мог бы порассказать о приключениях куда более интересных. Да и старый кот Тийтс вылезал из-под амбара и, вертя своим пушистым хвостом, с таинственным видом направлялся на чердак. Все они знали что-то необычное и каждый по-своему рассказывали об этом остальным.

Много еще можно было порассказать о той занятной жизни, которая глухо булькала в хлебной квашне, скрипела в часах на стене, потрескивала в очаге. Но все это так затянулось бы, что нашей истории и конца бы не было. Поэтому рассказ пойдет только об одном зверьке, который запомнился детям больше, чем любой другой.

А случилось это весной. Был чудесный денек, послеобеденная пора скотину в поле гнать. Только Март и Марет в пастухи пока не годились. Потому-то за стадом ходил чужой мальчонка, которого уже с малолетства звали по-взрослому – Куста. Сам он тоже был совсем маленьким, худеньким, босоногим мальчишкой. Но его семья жила еще бедней, и он работал на других, так что для него многое уже перестало быть игрой.

Но паренек он был неплохой, и поиграть еще был не прочь. Он, правда, имел обыкновение рассказывать страшные истории обо всем на свете. Послушать его, так в лесу бродят страшные волки, в ручье – живут щуки в сажень длиной, а в горной пещере закопан клад, над которым мерцает блуждающий огонь. Только по его глазам видно было, что сам-то он в свои россказни не верит. В его истории хорошо игралось, и не так уж сильно надо было бояться.

И вот Куста как раз выходил со своим стадом, когда подоспели дети. И ну проситься с ним. Мать в полосатом переднике, сбивавшая масло на крылечке амбара, наконец уступила.

– Ладно, идите, только не заблудитесь. Да берегитесь змей! А ты, Куста, поглядывай за ними!

И они отправились: впереди две-три коровенки, бычок Пуну, да овец с полдюжины, следом дети. А Моби успевал повсюду: и спереди, и сзади, и по бокам, благо ноги-то четыре.

Сразу за прогоном, по ту сторону залитого водой сенокосного клина начинался лес: сперва поросль, потом взрослые деревья, вырубки и опять леса и леса.

– И так до самого края света, – уверял Куста, – все лес да лес!

– А ты там бывал? – спросил Март. – Там, на краю света?

– А то как же! Однажды вон тот черный ягненок запропастился, ну, я и отправился искать его. И где нашел? На самом краю света стоит, ноги расставил и траву щиплет. А за ним уже ничего нет!

– Ой, как смешно! – пискнула Марет.

– Эт-верно, смешно, – согласился Куста, – что и говорить!

Тем временем они уже достигли леса. И здесь так интересно было слушать, о чем говорят деревья. Конечно, в лесу они говорили не поодиночке, а все вместе. Этот глухой шелест и был гул их голосов. Но чуткое ухо даже в нем различило бы отдельные слова.

– Ветерок-то какой ласковый! – блаженствовала, раскачиваясь, высокая сосна. – Все уладится, все уладится! – трепетала листочками осина. – А мне тут тихо и прохладно! – попискивал под сенью густого леса тоненький болотник.

Но вот деревья снова поредели, и впереди открылась вырубка. Тут были пни, груды щепок и кучи хвороста из распиленных стволов, были кусты малины и земляничные поляны, а надо всем – стоящие особняком стройные сортовые сосны. И о чем шептались между собой их кучерявые макушки, – этого внизу, конечно, не разобрать…

Куста любил останавливаться здесь со своим стадом: тут тебе и лес, и трава местами выше пояса, но скотину все же видно. Коровы своими длинными языками теребят траву, тут и там овцы ее пощипывают, да ягненок, выпрыгивая из-за куста, головой бодает воздух. Куда ни глянь – все радует слух и зрение. Где-то рядом долбит дерево дятел, звучно кукует кукушка вдали, а высоко над вершинами сосен плывет в синем небе ястреб-перепелятник.

Посреди вырубки стояла полуразвалившаяся избушка лесорубов, перед ней большущий пень, а вокруг уже поросшие травой костровища. Вот где было хорошо играть, сидеть-мастерить. И самые лучшие истории вспоминались тоже здесь.

И сейчас Куста взялся делать свистульку из ивового прута. Подрезал концы, оббил и снял кору, вырезал пазок, натянул кору обратно – она и заиграла. Мелодия, конечно, незамысловатая – одно только «пи-и» да «пи-и» – зато своими руками сработана.

А потом Куста опять завел рассказ. Но в такой солнечный денек даже истории о змеях и волках не пугают. Вокруг свои животные, будто взрослые встали в круг и охраняют детей. От их безмятежности веет покоем.

Только Пуну-проказнику хочется порой взбрыкнуть. Вон и сейчас – испугался чего или задумал какую проделку? Задрал вдруг голову, словно прислушиваясь, взмахнул хвостом и помчался с шумом и треском через малинник. В ту же секунду Куста был на ногах:

– Ах ты ж, злыдень! – И уже на бегу бросил детям: – Сидите на месте, не то пропадете!

И вот уже сам пропал…

Издалека еще донеслось его науськивание и лай Моби.

Март и Марет сидели на пне. Неожиданно все стихло. Не куковала кукушка, и уже сонливо постукивал дятел. Стукнет и молчит, опять стукнет – и словно задремал.

– Куда же этот Пуну побежал? – прошептал Март. И они наперебой принялись сыпать вопросами.

– Может, на край света?

– Стоит там на самом краешке?

– Теребит языком траву?

– И ноги расставил?

Но говорили они все тише. Им стало тоскливо и страшно. Все это было весело в истории про ягненка. В истории с Пуну весело уже не было.

И тут в куче хвороста за спиной послышался шорох. Они обернулись на звук, да так и замерли.

Не больно-то и велик был зверь, который вразвалку шел оттуда к костровищу. Так, серая кочка с остреньким черным носом быстро перебирала лапками. Мягко топоча, пригнув мордочку, зверек будто шел по следу. И вот уже он возле неподвижно застывших детей.

Тут Марет взвизгнула, и в ту же секунду оба вскочили на пень. Но и со зверьком мигом произошло что-то странное. Он словно бы уменьшился, свернулся, и не было у него больше ни мордочки, ни лапок. Осталась только живая подушечка для иголок.

– Что это? – прошептал Март.

– А вдруг змея? – предположила Марет.

Хотя змея занимала далеко не последнее место в детском воображении и страхах, однако они никогда ее не видели. О ней только говорили, от нее предостерегали. А ну как сейчас подойдет и набросится?

Но издали уже слышался треск кустов, тявканье Моби и ругань Кусты. И минуту спустя показалась вся троица – Пуну, Моби и Куста, – они отдувались, будто и впрямь прибежали с края света.

– Вы что это? – изумился Куста.

Но дети только показывали руками, не в силах вымолвить ни слова.

В ту же минуту и Моби обнаружил диковинного зверька. Рыча, пес бросился на клубок, но тут же отскочил. В его лае зазвучали жалобные нотки.

– Ого-о, да ведь это ежик! – воскликнул любитель приключений Куста. – Берем его с собой!

И сразу стало ясно, что такого зверька он видит не впервые и ни капельки его не боится. Он размотал и без того уже наполовину съехавшую на бегу онучу, расстелил ее и начал палкой закатывать на нее зверька. Теперь тот сделался совсем круглым, как шар, и только пыхал да фырчал. Малыши, все еще напуганные, жались в сторонке, а Моби визгливо тявкал.

– Это его вы испугались? – разошелся Куста. – Глупенькие! Да он никого не обидит. Но и к нему так просто не подступишься. Видали, у Моби нос в крови. Это же всего-навсего ежик! Идите, посмотрите!

Куста взял онучу за края и поднял. Зверек лежал там на спине клубком – ни головы, ни ног. Иголки проткнули онучу насквозь, и от этого он стал совсем беспомощным. Только полотно колыхалось от его взволнованного пыханья.

Теперь детям было на что поглазеть, и они снова забыли о времени. А Куста как расхвастался. Мол, что там ерундовый ежик! Он раз поймал большого медвежонка и точно так же в онучу замотал… Вот мороки-то было!

После таких речей еж показался детям совсем безобидным существом. Уже они присели возле него на корточки, уже и руку осмелились протянуть – чтобы сей же час с визгом ее отдернуть. И только Моби по-прежнему ворчал, ходил вокруг и никак не хотел смириться.

Они и не заметили, как солнце пошло на убыль и окрасило макушки сосен. Было так тихо, что кукованье предвечерней кукушки донеслось бы даже с самого края света. А из-под деревьев протянулись тени…

Но вот из-за леса, из дальней дали донесся мамин голос: «Стадо до-мой! Дети, ста-до до-мой!» Он долетел, перекатываясь, словно какой-то напев, еле слышно…

И они немедля пустились в путь.

Сейчас Куста снова был занят скотиной, поэтому ежика пришлось нести детям. Впереди шли сытые животные, которыми командовал Куста, за ним Март и Марет, каждый держа свой конец онучи, а между ними раскачивался, как в гамаке, уставший от всех мытарств еж. И позади всех, не видя ни стада, ни всего остального, затаив в душе злобу, плелся Моби. Он тихонько ворчал и облизывал распухший нос.

А дома-то сколько было разговоров и восторгов! Не то чтобы еж был взрослым в диковинку, но и они не обошли его вниманием, правда, каждый по-своему.

– Ах ты, боже ты мой, – вздохнула тетя Мари, – ведь и у него свое житье-бытье было. Где ж теперь его нора!

Отец посоветовал выпустить ежа за дворами на волю. Но мама сразу увидела, как погрустнели детские личики, и решила:

– Ладно, пускай денька два поиграют с ним. А там посмотрим.

Вот так еж и был водворен в ригу. В летнюю пору она пустовала, а пороги тут высокие, ежу не выбраться. Теперь зверек снова почуял свободу, но в себя пришел не сразу. Мелко переступая, он двинулся было вдоль стены, но стоило подойти к нему, как он тут же снова сворачивался в клубок.

Принесли ему мисочку молока – не захотел. Предложили хлеба – не удостоил вниманием, В ответ на любое дружеское обращение отскакивал и что-то бубнил.

Моби попробовал еще раз атаковать его, но из этого ничего не вышло. Только опять уколол нос, да еще и люди вмешались. Тийтс тоже явился взглянуть на ежа. Перемахнул высокий порог и с опаской стал приближаться. Но на полдороге остановился и выгнул спину. Нет, бес его знает, что это за чудо-юдо! Кот встряхнул лапой и с притворным равнодушием отошел. А ежик все бубнил да бурчал.

Так он и остался там на ночь один. Неслышно пришел Засыпайка и тюкнул каждого своей пуховой подушкой по голове. И вскоре весь дом спал, сраженный дневной усталостью. Однако в риге что-то шумнуло раз-другой – это еж во время своих ночных странствий опрокидывал утварь, стоявшую у стены. И отец поворачивался на другой бок и в сердцах бормотал сквозь сон:

– Оставили этого паразита…

Во всяком случае наутро молоко и хлеб пропали. А ежа после долгих поисков обнаружили под всяким хламом у стены. И он тут же снова запыхтел и ощетинился. Ничуть ему, видно, не нравились ни люди, ни самое дружеское их внимание и забота! Он только и хотел остаться один.

И все же чудо случилось: ежик подружился с детьми. Но прежде немало воды утекло.

Постепенно они узнали, что он ест, и стали таскать съестное в изобилии. А нравилось ему многое: и овощи, и всякие семена, букашки, улитки, дождевые черви.

– Такому малому это на один зуб! – говаривал отец, он как будто тоже начал привыкать к ежику. – Уж он очистит дом от мышей, и получше Тийтса!

И это было похоже на правду. Зато теперь мама подозревала ежа даже в том, что он разоряет куриное гнездо в углу риги, но никому об этом не говорила.

Как бы там ни было, немало прошло времени, прежде чем ежик стал есть на глазах у людей. Казалось, он и ходит, и ест больше по ночам. Но чем дальше, тем смелее он становился. Вот он уже ел при детях, а потом даже у них из рук. Наконец наступил день, когда дети опустились рядом с ним на корточки и осторожно потрогали его колючки. И чудо! – он хоть и попыхал слегка, но в клубок не свернулся.

Моби и Тийтс в этот день совсем расстроились. Просто от ревности – ведь теперь на них почти не обращали внимания.

Ребята уже решались изредка выносить ежика во двор. Здесь, правда, он подумывал о побеге и даже делал несколько быстрых шажков. Но стоило перегородить ему дорогу палкой, он останавливался, возмущенно смотрел вверх и фыркал. На том его попытки к бегству и кончались.

Была уже середина лета. Как раз свозили домой сено и закладывали на чердак. Отец поднимал его с воза вилами, а мама принимала наверху. В воздухе летала труха и стоял запах сухого сена. Тут же, разумеется, были и дети со своим ежом.

В ту минуту, когда отец подхватил вилами особенно большую охапку сена, из нее вдруг выпало что-то длинное и темное и скользнуло вниз – прямо к босым ногам детей. Мама, смотревшая вниз, стала белее мела и, не дыша, вскрикнула:

– Змея!

Все, что произошло дальше, случилось в один миг. Сено упало с вил обратно на воз, а сам отец изогнулся в том направлении, куда смотрела мать. Он увидел, как, извиваясь, огромная гадюка поднимает голову, чтобы ужалить в ногу оцепеневшую от страха Марет. И в тот же миг еж вонзил зубы в змеиный хвост. Змея, выгнувшись, отпрянула, чтобы поразить неожиданного противника. Но не тут-то было. У ежа вдруг исчезли и голова, и лапы, остался один колючий клубок с торчащими во все стороны длинными иглами. И он ринулся на врага. Тот метался, извивался и хотел ужалить, но неизменно натыкался своим жалом на лес копий. И силы змеи стали заметно убывать.

Секунду спустя отец с матерью были внизу. Отец хватил змею вилами, хотя особой надобности уже и не было, к тому же руки у него дрожали. Мама прижимала к себе плачущую Марет и плакала сама. Потом она оторвалась от детей, подошла к ежу и растроганно сказала:

– Ты, зверек, спас моего ребенка.

Но еж, видно, еще не остыл от горячки боя. Он продолжал рвать змею и злобно пыхтел. Как будто все происшествие было его собственным делом. И он знать не хотел ни о каком спасении и благодарности…

С того дня отношение к ежу окончательно изменилось. Все поняли, что он малый не промах. Кто еще сумел бы такое сделать. Моби и Тийтс, к примеру, рядом с ним казались жалкими трусишками.

Но сам ежик вел себя так, будто ничего не случилось. Этот чудак, как и прежде, топотал, ворчал и фыркал. Едва ли он замечал благодарное восхищение людей.

А время шло. Уже дни становились короче, ночи длиннее. Зелень листвы вначале подернулась лиловым, потом начала желтеть. А ночью и ранним утром повсюду лежал холодный туман. Куста со стадом тонул в этом тумане. И оттуда слышно было, как он погоняет и поругивает животных. Все стали как-то старше и серьезней. И дети уже совсем не рвались во двор.

Но вот однажды, когда было сухо и выглянуло солнышко, все ушли за дома, на картофельное поле. Даже дети, играя, помогали взрослым. Да и Куста передвигался со своим стадом тут же, неподалеку, с краю луга. И в этой бодрящей прохладе согревал уже один вид струйки дыма над замшелой крышей старого хутора.

Это в риге горел огонь в очаге, и хлеб сушился на пряслах. В доме был один еж. Топоча, он двигался по земляному полу, весь в делах. Ему было спокойно и одновременно хлопотно. Еж поднял голову и осмотрелся. Что за чудеса – в избе становится так тепло и дымно, прямо глаза ест?! Не понравилась ежу эта теплота, дым и какой-то новый запах. Хотя во всем этом была и своя приятность. Чем теплее становилось, тем больше всякой живности сеялось сверху, из облака дыма. Временами они сыпали дождем: букашки всякие, червячки, паучки. Мелкие, вялые, на вкус, правда, слегка отдают копченостями, но чтобы перекусить, лучшего и желать не надо. И еж охотился в полумраке, удивляясь, но не слишком углубляясь в свое удивление.

Однако его то и дело сильно раздражала одна вещь: огонь в очаге. Он то вскидывался языком пламени, то покрывался слоем белесых хлопьев и попыхивал из-под них багровыми огоньками. И это ежу совсем не нравилось. Мимо каменки он проходил с неизменным шамканьем и недовольным фырканьем. А тут случилось нечто и вовсе неожиданное. Сверху, из дыма, послышался неясный шелест, и оттуда вдруг свалилась большая охапка сохнущих колосьев. Часть их ссыпалась на зольник, а некоторые доставали прямо до топки. Загорались стебли словно нехотя. Поначалу огонек побежал по одной-единственной былинке, та задымилась, вся посветлела, завилась, словно огненная змейка, и потухла. Но от нее затеплилась другая, уже подальше, от той – сразу несколько штук. А на полу полно было нападавшей трухи, и у стен всякой утвари…

Еж оторопело смотрел-смотрел на все это, а потом пришел в негодование. Нет, огонь ему был совсем не по нраву! В нем словно пробудилась какая-то вековечная вражда, связывавшая его, ежиный, род с огнем. И снова на него нашла воинственность.

Он стремительно сновал по полосе, граничившей с горящими стеблями и мусором. Стебельки, что оказывались на этой полосе, он оттаскивал в сторону, так чтобы оставалось пустое пространство. А потом, ослепленный гневом, начал фыркать и плевать на горящие колосья, как это было в схватке с гадюкой…

И тут отец распахнул низкую дверь риги. Он на время оставил картошку и пришел взглянуть, что делается в риге. Увидел разъяренного ежа, ожесточенно действующего на линии огня. И сразу же понял, в чем дело. Вдобавок он и раньше слышал о ненависти ежей к огню. И он поспешил на помощь.

Когда немного погодя он вернулся к остальным на картофельное поле, лоб у него весь взмок – частью от жары в риге, частью от лихорадочной работы, а частью от невероятной новости, с которой он пришел.

Мама опять побелела. Тетя Мари заохала, всплеснув руками. А дети кинулись домой смотреть на ежика, словно это совсем неведомый зверь.

Надо ли говорить, как после этого все зауважали ежа.

А осень подступала. Целыми днями лил дождь, потом, правда, прояснилось, а по утрам стало подмораживать. И пришел день, когда Куста-пастух взял расчет. С озабоченным лицом взрослого оглядывал он полученный провиант. А на прощание все-таки сказал ребятам:

– Тоже мне зверь – еж. Вот если на ту весну приду сюда, обязательно поймаю в лесу большого медвежонка. Вот это будет да!

А еж стал каким-то беспокойным. Он почти не ел и неприкаянно расхаживал из угла в угол. Глядя на него, отец как-то сказал:

– Зима идет. Надо отпускать ежа.

– Зачем? – изумились дети.

– А затем, чтобы он сделал себе гнездо на зиму и залег спать. Так уж он устроен, что в холода отсыпается.

– Но он же и дальше может жить тут, в риге. Холодно ему не будет, и спать тогда не придется.

– Не думаю. Это против его природы. Ему надо быть одному и спать.

Ребятам, конечно, грустно было думать об этом, но и посмотреть хотелось, как ежик будет устраивать себе гнездо. Кончилось дело тем, что ежа вынесли за дом и делай он дальше, что хочет. Но странным образом ничего особенного он делать не стал. И уж во всяком случае не побежал сразу прочь. Он двигался, словно в поисках чего-то между кучей хвороста и всяким мусором, шелестел пожелтевшими листьями и даже несколько раз побывал под полом. А потом вдруг пропал. По крайней мере, как он делает гнездо, дети так и не увидели и очень расстроились.

Наступила настоящая зима. Ветер завывал и бился в оконца. Вокруг дома выросли сугробы, и дети почти не выходили во двор.

Мама усаживала Марта за стол и учила его буквам, сидя за прялкой. Зато Марет, она была младшей, могла играть сколько угодно. Но она крутилась вокруг Марта, заглядывала ему через плечо и в результате выучила буквы куда быстрее брата. Оно и понятно: Марта частенько отвлекали мысли, ничего общего с буквами не имевшие. Так, читая по складам, он вдруг посреди слова спрашивал:

– Мама, а на краю света тоже метель?

Мать, оторопевшая от неожиданности, не находилась, что ответить.

А потом опять:

– Мама, где-то теперь наш ежик?

– Ну что ты без конца о всяких посторонних вещах думаешь! – сердилась мать. – Он, может, почивает прямо у тебя под ногами, под полом лежит. Спит себе в норке и ни о чем не думает. Ну да весной увидим! А ты дальше читай!

Но пришла весна, а они так ничего и не увидели. Ежика все помнили и ждали его появления, но он не появился. Его и за домом искали, да все понапрасну. Может, проснувшись, он ушел в лес или случилось с ним что-нибудь еще, кто знает.

Так и пропал для них этот зверек. Как появился нежданно-негаданно, так и исчез. Осталась только память о нем…

Многое повидали потом в жизни Март и Марет – хотя так и не добрались до края света. Но, оглядываясь назад, они понимали, что ни одно лето детства не было таким щедрым, как то, с ежиком. И, конечно, не только из-за ежика, просто из-за него все помнилось лучше – даже полвека спустя.