Текст книги "Александр Македонский"

Автор книги: Фриц Шахермайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Атака македонян развивалась поначалу по обычной схеме: справа и слева, на обоих флангах, стояла кавалерия. Пармениону досталось левое крыло. Сам Александр намеревался вести правое. И тем не менее это была атака, проведенная не по правилам стратегии греческой школы. Противник предложил рыцарский стиль битвы. Царь собирался ответить в том же духе. Так, он взял с собою в бой только всадников, пехотинцев же ровно столько, чтобы помогать им. Об атаке сомкнутыми фалангами не было и речи.

Александр послал сначала через реку отряды легкой кавалерии против левого фланга противника. Неприятель энергично отражал атаки македонян, последние понесли большие потери и были отброшены. Тогда в бой вступил сам царь во главе гетайров, в сопровождении подразделений легкой пехоты. Он перешел через реку и попытался вклиниться между центром и левым флангом врага. Появление самого Александра соответствовало желаниям персидских всадников. Если противник шел в атаку, они шли ему навстречу. Вперед бросились самые сильные и ловкие, искавшие единоборства с Александром. Его смерть означала бы окончание войны. Рассчитывая на это, персы действовали неосторожно. Забыв о превосходной маневренности своих войск, они слишком близко подошли к врагу, нарушив выгодную дистанцию, когда их копья достигали македонян, а сами они находились вне опасности. Теперь противники сблизились, оружие македонян оказалось более действенным. Копья персов и раньше не всегда могли пробить прочные панцири македонян. Теперь копья были израсходованы, и в их распоряжении оставались только кривые сабли; македоняне же могли использовать свое самое страшное оружие – длинные пики, которыми они кололи незащищенные лица врагов. Туда, где между всадниками открывалось свободное место, сразу же устремлялись легковооруженные пехотинцы и наносили снизу вопреки всяким «рыцарским кодексам» удары по всадникам и лошадям. Тем не менее, несмотря на превосходство оружия, лучшую подготовку войск и военный опыт, Александр не смог добиться быстрого успеха. Не численное превосходство персидских всадников, а скорее их готовность биться до последнего воина лишила царя возможности одержать победу в продолжительном бою. Снова и снова Александру приходилось подстегивать своих воинов и, невзирая на опасность, личным примером гнать их вперед в эту ужасную схватку [94]94
  Polyaen. IV, 3, 8.


[Закрыть]. Наступил критический момент: у царя сломалось копье, и он попал в окружение вражеских солдат. Один из персидских всадников разрубил его шлем, а другой готовился нанести смертельный удар сзади. Волнующая сцена! Но тут Клит, брат Ланики, бросился между царем и персом и мощным ударом отрубил занесенную над Александром руку.

Постепенно упорные атаки македонян сломили сопротивление врага. На помощь выдвинутому Александром клину переправилась через реку остальная кавалерия; на поддержку Пармениона подоспели отлично сражающиеся фессаллийцы [95]95
  Diod. XVII, 21, 4.


[Закрыть]. Предводители персов не остановились перед опасностью и, подобно спартанцам, предпочли смерть поражению. Потерявшие руководство всадники обратились в бегство, оставив на поле сражения около тысячи лучших воинов. Отважно сражавшийся Мемнон тоже оказался среди отступающих. «Рыцарский кодекс» не выручил персов. Нерыцарский план, разработанный Мемноном, был бы гораздо лучше.

Второй отряд греческих наемников, мимо которых промчались отступающие всадники, остался без предводителя и готов был сдаться. Однако Александр бросил против них свою фалангу, одновременно нанося удары конницей сбоку и с тыла, и уничтожил большинство греков. Это должно было послужить примером эллинам, готовым пойти на службу персам. 2000 греческих воинов Александр взял в плен и, заковав в кандалы, отправил на каторжные работы в Македонию. В его глазах они были предателями, ибо нарушили общеэллинское решение и отказались от идеи отмщения.

Потери в войсках Александра были незначительны, всего 30 пехотинцев и менее 100 всадников (правда, в их числе 25 гетайров). Однако много было раненых, о них Александр проявил особую заботу. Родных убитых он приказал освободить от всех налогов. Таким образом, царь зарекомендовал себя настоящим «отцом воинов». Не только своим героизмом, славой победителя, но и добрыми делами он приобрел среди них популярность.

Особое значение имела победа при Гранике для колеблющейся Эллады. Хотя в сражении принимали участие только греческие всадники, царь отправил в Афины триста комплектов воинских доспехов с надписью: «Александр, сын Филиппа, и эллины, за исключением лакедемонцев, от варваров Азии» [96]96
  Arr. I, 16, 7; Plut. Al., XVI, 18.


[Закрыть]. Обращают на себя внимание два обстоятельства: он назвал персов варварами и противопоставил континенты, подчеркнуто упомянув Азию. Конечно, Александр не назвал себя царем: по отношению к грекам он был только гегемоном. Таким его описывает и Каллисфен в своем сообщении об этой битве, перенеся ее на адрастские поля, вблизи почитаемого святилища разящей Немесиды [97]97
  Адрастские поля находились в Малой Азии, недалеко от г. Кизик (Kallisthenes, frg. 28).


[Закрыть].

Битва при Гранике на четвертый день похода ясно показала, что македонская конница превосходила иранскую. То, что македонская фаланга оказалась сильнее не только восточных пехотинцев, но и греческих гоплитов, было известно уже после битвы при Херонее. Иранская же кавалерия до сих пор оставалось непобедимой, и именно ей персидские военачальники были обязаны превосходством своих войск на равнине. Теперь этот этап оказался пройденным. Для победителей была открыта вся равнинная территория Персидской империи. Оставались только города. Окажут ли они сопротивление? Даскилий, резиденция геллеспонтских сатрапов, оказался незащищенным. Главный город Лидии, Сарды, сдался, а вместе с ним и комендант крепости, выдав македонянам все доверенные ему сокровища. Можно предположить, что персидские вельможи испытали нечто вроде шока. Особенно характерно в этом отношении поведение сатрапа Геллеспонтской Фригии. Оставшись в живых, он отказался от дальнейшего сопротивления и покончил жизнь самоубийством. Битва при Гранике оказалась катастрофой для иранской знати, которая до этого времени господствовала в Малой Азии. Теперь с ней можно было не считаться, и жители Малой Азии не знали, на кого им ориентироваться. Если продолжать войну против Александра – а Мемнон требовал этого, – то она велась бы силами греческих наемников, финикийских кораблей и поддержали бы ее лишь греческие метрополии.

БОРЬБА ЗА ИОНИЙСКИЕ ГОРОДА

Господство персов в Малой Азии основывалось на зависимых от них землевладельцах. Они составляли многочисленное сословие, которое на востоке полуострова частично вело свое происхождение от иранцев, а частично формировалось из местной знати. На западном побережье Великий царь наделял землей даже греков, а некоторым давал в управление крупные города. С точки зрения управления это была в высшей степени разумная организация. Ее члены зависели друг от друга. Вышестоящие старались угодить нижестоящим, а последние за это поставляли войска и платили дань. Для греков же весь этот жизненный уклад с его несправедливым, принудительным господством, порожденным произволом власти, был принципиально неприемлемым. Греки называли его «тиранией» и относились с недоверием и презрением к правителям, назначаемым Великим царем. Таким образом, здесь сошлись два совершенно различных мира, сошлись не для того, чтобы прийти к взаимопониманию и объединиться, а для того, чтобы вести борьбу и разделиться.

Правда, среди знати греческих городов господствовали проперсидские настроения. Олигархи, все еще придерживавшиеся жизненного уклада бывшей аристократии, видели в поставленных персами наместниках своего рода партнеров. Как и в греческой метрополии, где всегда процветали личные связи, так и под персидской эгидой между олигархами и тиранами возникали мостики взаимопонимания. Неприятие введенной персами общественной организации исходило не от олигархов, а от демократов. Персидские власти тоже меняли свою политику. Они перестали наделять отдельных лиц городами и создавать «тирании». Персы предпочитали теперь передавать власть в этих городах олигархическим семьям. С их точки зрения, это было лучше, чем демократия. Суверенная власть народа плохо согласовывалась с авторитетом Великого царя. Правители в городах Малой Азии оставались олигархами, но их больше уже нельзя было считать тиранами. Конечно, и они так или иначе зависели от персов. Во всяком случае персидская верхушка в желательной для себя форме утверждала свои жизненные принципы, которые теперь уже не казались чужеродными. Лишь демократы метали молнии, но не столько руководствуясь национальным чувством, сколько выступая против самого института олигархии.

Возникло странное противоречие с политикой, проводимой в Греции. Там Филипп поддерживал олигархов и даже тиранов, так как они были в большей степени доступны македонскому влиянию, чем широкие слои народа. В общественном отношении македонская знать больше сочувствовала олигархии и из всех контингентов Коринфского союза могла положиться только на всадников, поставляемых олигархическими кругами. Но в Ионии олигархи были уже подчинены персам и лишь демократы сопротивлялись им. Поэтому Македонии выгодно было поддерживать именно демократов. И для македонской знати это ничего не стоило, и для Александра такое изменение политики, вероятно, было еще более приемлемым, поскольку уклад, существовавший в Македонии, был ему чужд.

Мы говорим обо всем этом, чтобы сделать понятнее последующее изложение. Если исходить из панэллинистических целей Александра, то следовало ожидать, что после победы при Гранике он начнет освобождать ионийские города. Ситуация для этого была весьма благоприятной. Мемнон отступил далеко на юг, в Галикарнас; теперь он уже не был так уверен в своих силах. Даже сама его власть стала сомнительной. Давно ожидаемый финикийский флот все еще не пришел в Эгейское море. Таким образом, на море господствовали эскадры Коринфского союза, поддерживая сухопутные войска Александра.

Александр не встретил сопротивления в греческих городах. Когда, возвратившись на Сард, он занял Эфес, армия наемников уже бежала, а олигархия разваливалась. Торжествующие демократы принялись грабить, выносить кровавые приговоры и конфисковать имущество, пока царь не остановил их. Ему нужны были греческие государства, и он не собирался допустить в них кровавые междоусобицы.

Из Эфеса он послал военачальников в северные города и на Меандр [98]98
  Меандр (совр. Мендерес) – извилистая река на западе Малой Азии, впадающая у Милета в Эгейское море.


[Закрыть]. Повсюду повелел он создавать демократии вместо олигархических режимов, соответственно изменял и законы. Но в то же время для него было важно слыть национальным освободителем, спасителем от персидского ига.

Поэтому он ликвидировал в греческих городах сатрапии и уничтожил существовавшие там формы зависимости землевладельцев. В будущем они должны были стать свободными государствами, без оккупационных войск, с собственным правлением и народным судом. Им не нужно было больше платить дань ( форос), теперь они должны были только вносить взносы ( синтаксис).

Взносы вместо дани? Изменилось лишь слово. Не была ли вновь обретенная свобода лишь прекрасным фасадом, предназначенным скрывать новое господство? Раньше думали, что Александр наделял освобожденные города соответствующим статусом и членством в Коринфском союзе. Сейчас мы считаем, что он не снизошел даже до этого. Филипп поступил бы именно так, он пришел бы истинным освободителем, ибо свою задачу как гегемон он видел именно в освобождении греческих городов. Александр же вовсе не собирался отказываться после победы от прав, завоеванных оружием. Он освобождал от варваров и от их методов правления, а отнюдь не от власти вообще, которая должна была принадлежать ему как преемнику персидского царя. Поэтому он позволил греческим городам образовать свой округ, который уже не назывался сатрапией, но находился под присмотром ловкого дипломата Алкимаха. Он должен был выступать как стратег, протектор и прокуратор и способствовать сбору взносов. Чтобы не травмировать греческие города, Алкимах поселился за пределами округа, скорее всего в Сардах. Впоследствии там находились сокровищница и тюрьма для греков [99]99
  Plut. Phok., XVIII; Aelian. V. H., I, 25.


[Закрыть]. Случалось и так, что царь передавал собранные с городов взносы кому-нибудь из своих любимцев. Тот не считался тираном, но пользовался взносами, собранными в отданном в его распоряжение городе.

Данная Александром свобода не отменяла прав завоевателя. Именно «освобождение» Ионии дает нам наглядный пример того, что для Александра не существовало ни юридически, ни фактически равноправных партнеров и союзников. Для него не было писаного закона, законом были только его собственная воля, его милость и благосклонность. Коринфский союз в его глазах представлялся не чем иным, как реликтом времен Филиппа, который он пока терпел. В Ионии он с самого начала не пошел ни на какие уступки: он стал не гегемоном, а милостивым царем и благодетелем. Это ему легко удалось, поскольку ионийские демократы были вполне довольны такого рода демократией. Какое им было дело до Коринфского союза!

Александру очень хотелось предстать перед ионийцами великодушным властителем, по-царски одаривать и награждать. Однако войсковая казна была пуста, и у царя ничего не было. Правда, Сарды давали богатые доходы, но они уходили на содержание войска и дорогостоящего флота.

Таким образом, повелителю пришлось ограничиться только провозглашением своих планов, как это было со строительством канала через Эритрейский перешеек, которое так никогда и не начали, или с восстановлением Смирны, осуществленным лишь диадохами. Однако плотина у Клазомен действительно была построена, так же как и заселена Приена. Александр поощрял образование или дальнейшее развитие союзов местных городов.

Эти союзы, как и отдельные города, выражали свою благодарность признанием властителя. Демократы повторили то, что ионийские олигархи делали по отношению к Лисандру за два поколения до этого. В Эресе и в некоторых других городах они оказывали такие же почести Филиппу. Александр имел еще больше оснований притязать на «божественность» как освободитель от персидского ига и защитник демократического строя, как правитель, который обеспечил ионийцам более выгодное положение, освободил Эгейское побережье от всех политических затруднений и открыл для ионийцев новую эру мирного посредничества.

Александр был бы рад приписать себе честь восстановления храма Артемиды в Эфесе. Он участвовал вместе с его верховным жрецом во всех церемониях, приносил роскошные жертвы и устраивал военные парады, отказался в пользу святилища от будущих взносов Эфеса, но тем не менее эфесцы отклонили его притязания. Они сделали это искусно, вежливо, объяснив свой отказ тем, что они царя самого объявили богом и поэтому ему нечего посвящать что-либо другим богам.

Александр не торопился продвигаться на юг, так как наместник вражеского Милета заранее выразил ему свою покорность. Но когда царь появился перед городом, он встретил сопротивление, оказавшись в совершенно иной, новой ситуации. Персидский флот наконец появился в Эгейском море, и его прибытия ожидали в Милете через несколько дней. Тем не менее Александр успел направить собственную экспедицию в милетскую гавань и с ее помощью блокировать выход из города. Когда появилась вражеская армада численностью четыреста кораблей, она не смогла вступить в контакт с блокированным городом. Однако открытое море оставалось в руках во много раз более сильного противника.

Милет стремился сохранить нейтралитет, чтобы избежать войны. Но Александр, которого такого рода действия рассердили еще больше, чем открытое сопротивление, перешел к осаде. Здесь вскоре обнаружилось совершенство осадных машин македонян, которым не могли противостоять ни стены, ни башни Милета. Оборона была сломлена, город взят штурмом и разграблен. Александр не хотел повторения разгрома Фив; он пощадил оставшихся в живых, и Милет встал в ряд с другими греческими городами. Царь позволил избрать себя на следующий год в число высших чиновников города и внести свое имя в их список без упоминания царского титула [100]100
  Syll., № 272.


[Закрыть]. Захваченных в плен наемников он, не подвергнув наказанию, взял в свою армию.

На этом Ионическая война не была еще закончена. У Галикарнаса, в столице Карии, противник объединил свои войска. Еще Мавсол превратил этот город в самый великолепный и самый сильный в Малой Азии. Сюда и отступил Мемнон с основными силами наемников, а также правитель Карии – персидский сатрап Оронтопат. Здесь собрались враждебно настроенные к Александру головорезы – афинские кондотьеры и македонские эмигранты. У Галикарнаса стояли персидские войска и готовый поддержать их могучий флот с финикийскими и кипрскими командами. Сам же Мемнон в это время вел переговоры с Великим царем о своем назначении главнокомандующим в этой войне с неограниченными полномочиями. Возможно, он и получил этот пост еще во время осады Галикарнаса.

Во время наступления Александр завоевал симпатии ка-рийцев, так как поддержал их царицу Аду, притесняемую Оронтопатом. Когда он затем подошел к Галикарнасу, защитники не рискнули на открытое сражение, положившись на прочность городских стен. Царь снова ввел в дело все свои осадные машины и дальнобойные орудия. На этот раз осада была не столь удачной [101]101
  Arr. I, 20–23; ср.: Diod. XVII, 2 4-27.


[Закрыть]. Мемнон и афинянин Эфиальт не только оборонялись, но и предпринимали отчаянные контратаки и вылазки, они подожгли часть передвижных башен македонян, применяя новейшие методы ведения войны. Однако после продолжительной борьбы македонянам все-таки удалось разрушить стены и башни настолько, что можно было штурмовать город. Александр медлил, ожидая, что противник сдастся. Мемнон поджег дома, освободив пространство вокруг города вплоть до господствующей над гаванью неприступной крепости. Остальные войска он отвел на занимающий удобное стратегическое положение остров Кос. Окрестности города Галикарнаса стали местом затяжных сражений. Тогда Александр не из политических, а из военных соображений принял решение разрушить оставшиеся городские постройки.

Все это привело к тому, что персы, уступавшие противнику в открытом бою, лишились возможности укрываться в городах. Теперь у них не было никакой возможности противостоять Александру на суше. Это понимал и Мемнон. Поэтому он покинул материк, приготовившись вести войну на море и на островах.

Александр тем временем предпринял блестящий обходный маневр, предвосхитив действия противника. После захвата Милета он отпустил свой флот, оставив лишь несколько кораблей для транспортных целей [102]102
  Arr. I, 20, 1; Diod. XVII, 22, 5.


[Закрыть]. Отнюдь не случайно среди них оказались афинские корабли. Афины отказали осажденному Милету в его просьбе о помощи, но их отношение к Великому царю было лояльным. Они позволили персидскому флоту использовать Самос как базу снабжения. Поэтому Александр счел целесообразным задержать аттические корабли в качестве заложников, дабы предотвратить возможную измену города.

Отказавшись от флота, Александр тем самым отказался и от дальнейших связей с Эгеидой по морю. Это было вызвано вовсе не исключительным пристрастием македонян к войне на суше, так как Александр довольно хорошо умел пользоваться своей властью и на море. Однако он понимал, что содержание флота обходилось недешево. Кроме того, Александр вынужден был признать, что на море он еще отставал от своего противника. Парменион, который при всем своем жизненном опыте был главным образом теоретиком, призывал царя до того, как распустить флот, еще раз бросить его против врага. Ведь терять на море было нечего. Но Александр отклонил этот совет. Он понимал, что поражение на море могло разжечь тлеющий жар эллинского национализма в большей степени, чем просто роспуск флота. Конечно, положение Антипатра в Македонии, а тем самым и в Элладе стало довольно сложным. Все острова Эгейского моря оказались по существу в руках персов, в то время как Мемнон имел теперь свободный тыл и мог спокойно заняться Грецией.

Александр решился на грандиозный шаг: завоевать Малоазиатское и Левантийское побережья и тем самым отрезать вражеский флот от материальных источников. В результате своего рода континентальной блокады он надеялся привести флот врага к окончательному поражению. Таким образом, предстояло состязание, причем каждая из противных сторон боролась за свою опорную базу. Удастся ли Александру, опередив персов, перерезать их жизненную артерию? Или же Мемнон успеет, захватив Элладу, напасть оттуда на македонян? Это была игра ва-банк обеих сторон!

Так как Александр предоставил Мемнону необычайно сильную позицию в Эгеиде, ему в первую очередь нужно было думать об укреплении Западной Малой Азии. Мы уже знаем, как он справился с греческими городами. Теперь несколько слов о завоеванных им азиатских провинциях. Уже в первой из них Александр показал свое намерение поддерживать и расширять персидскую политическую организацию. В Геллеспонтской Фригии он назначил наместником Каласа, сохранив там прежнее управление, прежние границы и прежнюю финансовую организацию. Он даже оставил для нового наместника персидский титул «сатрап».

В Лидии Александр назначил сатрапом брата Пармениона Асандра, значительно сузив, однако, его компетенцию, отняв у него управление финансами и превратив акрополь в Сардах в крепость. Упоминаемое в источниках провозглашение свободы лидийцам не означало выхода из сатрапии, скорее всего это относилось к созданию крупных земельных владений и к сохранению общественного самоуправления. Вместе с тем он оживил древнее лидийское право. Александр и здесь стремился прослыть освободителем от персидского ига. Его план возвести новый храм Зевса в акрополе в Сардах одновременно должен был служить признанием культуры эллинов, которая существовала в Лидии уже несколько веков. Персидского вельможу Мифрена, сдавшего ему крепость Сарды, Александр окружил почестями и взял к себе в качестве советника. Пусть мир увидит, как царь вознаграждает лояльность!

Правительницей Карии была назначена царица Ада: в ее лице соединились государственная должность и династическое достоинство, как издавна было принято в этой провинции. Учитывая здешние основанные на материнском праве обычаи, Александр захотел даже, чтобы Ада его усыновила. После ее смерти в качестве наследника он становился законным правителем страны, а сатрапом мог стать один из его сподвижников. Таким образом, Александр впервые объединил местные традиции и государственное право. Это было совершено без труда, так как царский род в Карии уже давно считался эллинизированным.

Таким образом, Александр не считал Малую Азию македонским владением. Вновь завоеванные территории становились провинциями не его родины, а его личными провинциями. Для азиатов он, правда, был господином, но при этом не как македонский царь, а как полководец-победитель, наследующий власть в стране побежденных.

Вот и все, что можно сказать о провинциях. Пока шли бои за Галикарнас, наступила осень. Александр выслал Пармениона с обозами и войском в Великую Фригию. Воинов-молодоженов и военачальников он отправил домой провести зиму у родственников – поступок, снискавший ему благодарность и симпатии. Сам же, отказавшись от зимнего отдыха, отправился завоевывать Ликию и Памфилию, чтобы таким образом лишить Мемнона его базы на юге Малой Азии, прежде всего портов Фаселиды и Аспенда. В Карии он оставил войска для защиты от Мемнона. Царь затребовал новые пополнения из Македонии и вербовал наемников в Греции, так как его войска значительно уменьшились за счет гарнизонов, оставляемых в завоеванных городах.

ЧУДЕСНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ МОРЯ

Еще Филипп нарушил существовавшие традиции, совершая военные походы зимой. Прежде всего зимою легче было покорить горные племена, так как снег преграждал им отступление в горы. Так что в том, что Александр решил выступить с войсками зимой, не было ничего нового. Он хотел завоевать Ликию и Памфилию, воспользовавшись тем, что плохая погода мешала противнику оказать поддержку с моря. Лето следующего года он намеревался использовать для захвата у неприятельского флота последней, южной базы в Киликии и Финикии.

Маршрут проходил в основном вдоль побережья, в области мягкого, бесснежного климата Средиземного моря. Лишь однажды была совершена вылазка в более суровые горные области Внутренней Ликии. Серьезное сопротивление встречали изредка, и то не столько ради защиты власти персов, сколько во имя собственной свободы. В отличие от Мемнона, в руках которого находился лишь стратегически важный Кавн в Карии, Александр захватил все гавани в Ликии и Памфилии, местечко Патару, греческую колонию Фаселиду и персидскую военную гавань Аспенд. Таким образом, враг был лишен главных портов, через которые шла торговля между Киликией и Эгеидой.

Те, кто рассчитывал на двустороннее соглашение о мире с царем, были разочарованы: Александр требовал безоговорочной капитуляции от всех, в том числе и от греков. Только после этого он проявлял великодушие, насколько он мог себе это позволить при полном отсутствии денег. В принципе царь любил людей, но только до тех пор, пока они ему повиновались. Однако отсутствие денег заставляло его быть милостивым в первую очередь к тем, кто преподносил ему больше золотых венков и платил более значительную контрибуцию. Об этом многое могли бы порассказать купцы из Аспенда.

Царь соединил Ликию и Карию в одну сатрапию и отдал ее своему другу Неарху [103]103
  Arr. I, 27, 4; III, 6, 6; Curt. III, 1,1.


[Закрыть]. Это была поистине незавидная должность: и потому, что по соседству находилось войско Мемнона, и потому, что здесь отсутствовала традиция подчинения сатрапам. Ведь при персах обе провинции присоединились к Персидскому государству на добровольных началах и пользовались самоуправлением.

В армии царило приподнятое настроение. Глазам воинов открывались живописные пейзажи. Правда, население страны встретило их без всякого восторга, но македонян вполне устраивала сложившаяся здесь своеобразная обстановка. Было достаточно еды и вина, а с жителями греческих колоний все еще сохранялись добрые отношения. Примечательным нам представляется в этом плане маленький эпизод.

Несколько лет назад Аристотель познакомил царя с поэтом и драматургом Теодектом. Фаселида была родным городом к тому времени уже умершего поэта. Здесь находилась его статуя. Однажды вечером Александр со своими собутыльниками отправились к статуе. Вспоминая веселого друга, надевавшего во время пирушек венки на голову, они украсили его мраморную статую венками со своего праздника. Этот непримечательный эпизод показывает, как беззаботен и весел был Александр в свои двадцать три года.

«Золотая молодежь» восторженно воспринимала успехи царя. Все это способствовало тому, что «любимца богов» окружал своеобразный ореол. Сподвижники считали Александра отмеченным божественной рукой, и царь с удовольствием внимал всему этому. Его близкие друзья, прежде всего Аристандр, которого считали лучшим прорицателем, отмечал чудесные примеры будущего успеха царя еще до начала похода: чудо «вспотевшего» изображения Орфея, опрокинутая статуя сатрапа на Геллеспонте, насланная Зевсом гроза в Сардах, указавшая место строительства храма, неблагоприятное для персов пророчество в Ликии, извлеченное из глубин колодца божественными силами. И, наконец, «чудо» послушно отступившего перед царем моря, впоследствии создавшего особую славу походу Александра.

Путь от Фаселиды к Памфилии шел через труднопроходимые горы. Была, правда, еще узкая тропа вдоль самого побережья, под отвесно нависающей над морем скалой. При южном ветре эту тропинку заливало волнами. Основную часть войска Александр послал через горы, сам же с небольшой свитой отважно отправился по прибрежной тропе, хотя как раз в это время бушевали южные штормы [104]104
  Strabo XIV, 666; Arr. I, 26, 1 и сл.


[Закрыть]. Только безумец мог пойти на это. Но если повелитель не захотел отступить перед стихией, то сама стихия отступила перед ним: ветер стих. Правда, идти пришлось по воде, которая временами доходила до пояса, но ничего дурного не произошло, и все благополучно добрались до цели.

Для Александра это было просто одно из рискованных приключений, которые ему всегда были по душе. Но впоследствии царь стал утверждать, будто его поддерживали божественные силы. Может быть, и здесь не обошлось без Аристандра, подсказавшего царю эту мысль. В этом романтическом предприятии, возможно, принимал участие и Каллисфен. Именно он придал ему ореол бессмертия.

Каллисфен примкнул к Азиатскому походу в качестве историка, вдохновленного панэллинской идеей. Поход завершился для него счастливо: ионийцы были освобождены, варвары покорены, персы разбиты и усмирены. Греки вместе с македонянами стали властителями Анатолии и даже всей Передней Азии. Каллисфен описывает войну сочными красками, веря в предначертанность победы, ссылаясь на греческую мифологию и историю, украшая свое описание похода прекрасными цветами фантазии греков.

Вероятно, уже во время длительной осады Тира или в Египте Каллисфен обратился к литературному описанию событий в Памфилии [105]105
  Kallisthenes, frg. 31.


[Закрыть]. Эго преисполнило его высокомерием и гордостью: ведь восточные народы были повержены на колени превосходством эллинов. В его представлении, вырисовывается великолепная поэтическая картина. Сначала море грозно вспенилось, но затем, узнав своего повелителя, отступило перед ним и смиренно легло у его ног. Не вызывает сомнения тот факт, что Каллисфен придал этому столь поэтически изображенному эпизоду мистический характер по желанию своего повелителя. Рассказывая об Александре, он использует выражения Гомера, описывающего морское путешествие Посейдона. Рассказ об этом «чуде» служил и своего рода подготовкой для последовавшего затем провозглашения Александра сыном Зевса-Аммона. В этом Каллисфен тоже преуспел.

В духе Каллисфена стали описывать это событие и более поздние историки Александра, в первую очередь романтически настроенный Клитарх. Осторожный Птолемей, правда, воздержался от слишком явного выражения восторга, но при этом постарался остаться лояльным и корректным: «Ветер не без вмешательства божественных сил, как это предполагали сам Александр и его спутники, переменил направление и дал возможность пройти македонянам» [106]106
  Arr. I, 26, 1 и сл.


[Закрыть]. Совершенно иначе оценивает это событие при всей его преданности Александру безнадежно трезвый и рассудительный Аристобул. Сам он, конечно, не был очевидцем события. Но он излагает его со слов одного не менее трезвого участника похода: «Весь путь македоняне прошли по воде, которая была достаточно глубока, и прибой все еще бушевал». Это слова очевидца, к тому же, вероятно, простудившегося во время зимнего марша; в его рассказе нет и намека на божественные силы [107]107
  На Аристобулe основан рассказ Страбона (XVII, 666).


[Закрыть].