Текст книги "Замок (сборник)"

Автор книги: Фрэнсис Пол Вилсон (Уилсон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)

– Вот это был ужин! – воскликнул Джим.

– Один из лучших за последнее время.

Он обнял ее за плечи и прошептал ей на ухо:

– Люблю тебя, Кэрол.

– И я люблю тебя, милый.

Он устроился поближе к ней в уютном тепле машины. «Лемон пайперс» закончили петь, и Пол Маккартни начал «Хэлло, гуд–бай».

ИНТЕРЛЮДИЯ В ЗАПАДНОЙ ЧАСТИ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПАРКА – II

– Ты что, собираешься стоять у окна всю ночь?

– Еще минутку, дорогая, – ответил жене мистер Вейер.

Ощущение смятения прошло или почти прошло. Он не был уверен. Он смотрел вниз на темное пятно парка, перерезанное полосами освещенных поперечных улиц, сейчас, этой ветреной ночью, почти пустых. Пуста была и улица прямо внизу, и Колумбус–Сёркл в стороне направо.

Тревога, гнездившаяся в самой глубине его подсознания, наконец улеглась, но это мало его утешало. Ее источник мог все еще существовать, просто его воздействие смягчено расстоянием. Возможно, оно усиливается где–то за пределами его восприятия.

А если это всего лишь дурной сон? Он задремал перед телевизором, и пригрезившийся ему кошмар запал в сознание.

Да, видимо, дело в этом. Дурной сон. Так он и сказал жене.

Тот не может вернуться. Это невозможно.

Но в какой–то момент…

Нет, это просто кошмар, и ничего больше.

А если я ошибаюсь?

Его охватила дрожь. Если он ошибается, немыслимые беды ждут не только его, но и всех живущих сейчас и тех, кто еще должен родиться.

Он повернулся к жене и выдавил из себя улыбку.

– Что там сегодня по телевизору?

Глава 4

Суббота, 24 февраля

Ты с наслаждением наблюдаешь, как иудейских младенцев вырывают из рук вопящих матерей. С теми, кто противится, римские воины, которыми ты командуешь, расправляются быстро и жестоко. Отцам, бегущим на помощь, грозят мечами, а тех, кто не подчиняется, просто рубят в куски. Крики родителей и младенцев звучат для тебя, как музыка, их боль и страдания слаще амброзии.

Только младенцы, которым меньше месяца, и только в этом городке к югу от Иерусалима и вокруг него, отданы в твою власть. Ты хотела бы уничтожить всех детей на много миль вокруг, но предел установлен не тобой.

Наконец беспомощные вопящие младенцы свалены в кучу на лужайке в центре ближайшего поля. Воины не решаются выполнить полученный приказ. Ты кричишь на них и требуешь выполнения их долга. Ты вырываешь меч из рук ближайшего воина и погружаешь его в клубок крохотных рук и ног. Ты орудуешь коротким широким лезвием меча, как косой, ощущая, как она проходит через мягкую плоть и кости так же легко, как нагретый нож сквозь мягкий сыр. Там и тут поднимаются фонтанчики крови, обрызгивая тебя. От разбросанных внутренностей в холодном воздухе поднимается пар.

Ты хохочешь. Не важно, пусть солдаты отступят, ты с радостью закончишь дело собственными руками. А почему бы и нет? Разве ты не имеешь на это права? Разве не ты оповестила этого одряхлевшего глупца Ирода, что, по слухам, две недели назад где–то в здешней округе родился Царь Иудейский? Разве не ты убедила Ирода, что лишь таким единственно верным способом он сможет впоследствии передать этот маленький уголок Вселенной в руки своих сыновей, как он мечтал?

В конце концов жажда крови захватывает и воинов, и они присоединяются к тебе в бойне. Ты отходишь в сторону и наблюдаешь за их действиями, ибо нет для тебя сладостнее зрелища, чем видеть, как по твоей милости в бездну зла погружаются другие.

Ты смотришь, как они рубят… рубят… рубят…

~~

Кэрол с криком проснулась.

– Кэрол! Кэрол! – повторял Джим, обнимая ее. – Господи, что случилось?

Она лежала рядом, вся в поту. К горлу подступала тошнота.

– Джим! Это было ужасно!

– Это всего лишь сон, только сон, – повторял он шепотом, пытаясь успокоить ее.

Но ужас не оставлял ее. Все было так реально, реально! Как будто она была там. Избиение младенцев. Она лишь смутно помнила, что о нем говорилось в одном из Евангелий. Почему сегодня это сказание возникло в ее подсознании?

– Успокоилась? – через некоторое время спросил Джим.

– Да, – солгала она. – Наверное, это от пиццы с перцем.

– Раньше она не вызывала у тебя кошмаров.

– А теперь вот вызвала.

– Иди сюда, прижмись ко мне и согрейся.

Она прильнула к нему. Ей стало лучше, но она не могла забыть…

…рубят… рубят… рубят…

– Ты вся дрожишь. В следующий раз не будем есть пиццу с перцем.

Но пицца здесь ни при чем. Дело в чем–то другом, она не знала, в чем именно. В последнее время ей часто снились кошмары. Обычно они были расплывчатыми, смутными. Она плохо их помнила, оставалось лишь ощущение страха и неопределенности.

Но этот…

Джим вскоре задремал, но Кэрол не сомкнула глаз до самого утра; она боялась заснуть.

Глава 5

1

Понедельник, 26 февраля

Когда их провожали в конференц–зал, Джим рассматривал картины на стенах холла. Это были сельские пейзажи темно–зеленых приглушенных тонов, населенные собаками и всадниками.

– Мне почему–то кажется, что мы не увидим на этих стенах картин Питера Макса, – сказал Джим, едва разжимая губы.

Кэрол предостерегающе сжала его руку, причем так сильно, что он поморщился.

Офис Флетчера, Корнуолла и Бутби на Парк–авеню выглядел солидным и тихим. От его высоких потолков, темных дубовых панелей и толстых ковров цвета доллара разило истеблишментом. Приближался конец дня, и большинство сотрудников явно готовились закончить работу.

– А вот и Билл! – услышал Джим восклицание Кэрол, когда они вошли в конференц–зал.

Точно. Билл уже сидел за длинным столом красного дерева и выглядел, как и подобает отцу Уильяму Райану из ордена иезуитов, представителю приюта Святого Франциска для мальчиков, явившемуся на оглашение завещания, – сутана его на этот раз была глухо застегнута, каштановые волосы тщательно приглажены.

В конце стола сидела также пожилая пара и группа из четырех человек – по виду явно адвокатов, – которые тихо переговаривались между собой. Один из них – коренастый, темноволосый, энергичный мужчина, лет примерно тридцати, – лишь только появились Стивенсы, покинул остальных. Он подошел к ним, протягивая руку для рукопожатия.

– Мистер Стивенс? Я – Джо Кеттерли. Мы с вами говорили по телефону на прошлой неделе.

– Помню, – сказал Джим, пожимая ему руку. – Моя жена Кэрол.

– Здравствуйте! Ну что ж, вы – последние. Можем перейти к делу. Садитесь, пожалуйста. – Он выдвинул два стула из–под стола и усадил Джима и Кэрол.

Они оказались рядом с Биллом. Джим снова оглядел сидящих у стола. Кроме него самого и одного или двух адвокатов, в зале не было никого достаточно молодого, чтобы оказаться еще одним отпрыском Хэнли.

– Не вижу здесь своих потенциальных братьев и сестер, – прошептал он Кэрол.

Она кивнула:

– Похоже, ты единственный.

Возбуждение охватило его еще сильнее, когда старший из адвокатов, представившийся Гарольдом Бутби, надел очки и приступил к оглашению завещания. Сначала шла масса заумной юридической терминологии, но потом началось интересное – что кому завещано. Чистый миллион был завещан бессменному ассистенту Хэнли доктору Эдварду Дерру. Адвокат, державшийся в стороне от остальных, сделал пометку и сказал что–то насчет перехода завещанной суммы к жене Дерра миссис Дерр, в соответствии с его завещанием. Джим догадался, что адвокат представляет миссис Дерр. Пожилая пера – экономка и садовник Хэнли – получили каждый по четверти миллиона. Женщина разрыдалась. Приют Святого Франциска тоже получил четверть миллиона.

Билла, по–видимому, потряс размер этой суммы.

– Нам не истратить такие деньги! – сказал он хрипло.

У Джима взмокли ладони.

Остался только я.

– «И наконец, – проговорил мистер Бутби, – я оставляю все прочее мое состояние, всю мою собственность и капитал Джеймсу Ионе Стивенсу».

У Джима пересохло горло.

– Что… что составляет это «все прочее»?

– Мы еще не рассчитали размер состояния с точностью до пенни, – сказал мистер Бутби, глядя на Джима поверх очков, – но полагаем, что ваша доля составит примерно около восьми миллионов долларов.

Джим почувствовал себя так, будто из зала внезапно выкачали весь воздух. Он услышал, как рядом коротко вскрикнула Кэрол, сразу же прикрывшая рот рукой. Билл вскочил на ноги и хлопнул Джима по плечу.

– Неплохое «примерно»! – крикнул он.

В следующие несколько минут на Джима обрушились улыбки, поздравления и рукопожатия. Он воспринимал все это словно сквозь туман. Ему бы прийти в восторг, танцевать от радости на столе, но он чувствовал себя обманутым и не мог скрыть разочарования. Чего–то не хватало.

Наконец они с Кэрол остались в зале наедине с Джо Кеттерли, который с умопомрачительной скоростью заученно говорил:

– …поэтому, если вам понадобится юридический совет о том, как распорядиться вашей долей наследства, вообще любой совет, прошу без колебаний обращаться ко мне.

Он сунул Джиму в руку свою визитную карточку. Джим вдруг понял, почему ему оказывается такое почтение: он теперь потенциальный богатый клиент.

– Вы ведь хорошо знакомы с делами Хэнли? – спросил он, глядя на карточку.

– Да, очень хорошо.

– Есть ли какое–нибудь упоминание в его бумагах о том, по какой причине он оставил такое большое наследство именно мне?

– Нет, – ответил Кеттерли, покачав головой. – Причина не упоминается. Вы хотите сказать, что не знаете ее?

Джиму не терпелось уйти отсюда. Найти тихое место и наедине с Кэрол поговорить обо всем, что произошло. Восемь миллионов долларов! Неожиданно он стал богачом, и это чертовски пугало его. Теперь все будет по–другому, именно это его и страшило. Он не хотел, чтобы деньги изменили их с Кэрол жизнь.

– Можно мне получить копию завещания?

– Разумеется.

– Благодарю. А дом? Он теперь мой?

– Да. – Он протянул Джиму конверт. – Тут ключи. Нам придется попросить вас прийти сюда еще раз, чтобы подписать документы для официального вступления в наследство, но…

Джим взял конверт.

– Прекрасно, будем поддерживать связь.

Он потянул Кэрол из зала в холл и обрадовался, заметив, что Билл еще не ушел, но радость его померкла, когда он увидел, с кем Билл разговаривает, стоя у лифта.

2

– Проклятье! – выругался сквозь зубы Джим.

Кэрол взглянула на него. Он, казалось, был сейчас взвинчен даже больше, чем до чтения завещания. Она надеялась, что он станет самим собой – сдержанным, ироничным Джимом, но вместо этого он стал мрачен и раздражителен.

Возможно, у него еще не прошел шок. Что до нее, то, видит Бог, она не может прийти в себя от потрясения. Восемь миллионов долларов! Невообразимая сумма. Мозг отказывался осмыслить ее. Ясно было одно – наследство изменит всю их жизнь. К лучшему, молила она Бога.

– Что не так, Джим?

Он указал рукой:

– Смотри, кто с Биллом.

Кэрол узнала высокого, неряшливого вида мужчину с длинными черными волосами и прыщеватым лицом.

– Джерри Беккер? Что он тут делает?

Джим не успел еще ответить, как Беккер повернулся к ним, приветственно раскинув руки.

– Джим Стивенс! Наследник состояния Хэнли! То, что надо! Не двигайтесь с места!

Он поднял висевшую у него на шее камеру и успел сделать снимок. Кэрол только дважды видела Джерри Беккера – оба раза на рождественских вечеринках в «Монро экспресс», – но он не понравился ей с первого взгляда. Он был нестерпимо навязчив: затаскивал собеседника в угол и, дымя ему в лицо, болтал о себе, всегда только о себе. Гости на вечеринках спихивали его друг другу. Он был тучен, но это не мешало ему носить облегающие рубашки. Складка жира нависала над его кожаным, трехдюймовой ширины поясом. Хотя его возраст приближался к тридцати годам, он будто оптом приобрел все, что отличало хиппи – бороду, длинные волосы, замшевую куртку с бахромой, рубашку цвета галстука, брюки–клеш и отвращение к мылу. Недоставало только пары вязок бус.

Кэрол, в принципе, не отвергала хиппи и потому свою неприязнь к нему могла объяснить лишь тем, что он воплощал для нее всех, кого ее мама называла «скользкий тип». Кэрол знала, что Джим тоже не любит Беккера.

– Привет, Джерри, – сказала она, стараясь быть вежливой.

В этот момент перед Биллом остановился лифт. Джим потянул ее за руку, и они вошли вслед за ним.

– Пока, Джерри, – сказал Джим.

Но они были недостаточно расторопны. Беккер успел–таки втиснуться между смыкающимися створками.

– Эй, парень, ты ведь не собираешься удрать от меня без интервью, правда, Стивенс?

– Что ты тут делаешь, Джерри?

– Ты что, шутишь? Самый богатый житель Монро гибнет в катастрофе, а один из моих коллег из «Экспресса» оказывается в числе его наследников! Это ли не сенсация?!

Стоя теперь близко, Кэрол видела чешуйки перхоти в грязных волосах Беккера. Кожа в его проборе и над бровями была красной, раздраженной и тоже в перхоти. А еще она подумала: «Когда, интересно, он в последний раз чистил зубы?» – и отодвинулась к стенке лифта.

– Я разговаривал со святым отцом, – кивнул Беккер в сторону Билла, – и рассказывал ему о своей работе в «Трибьюн». Оказывается, его приют получил хорошее наследство. А как ты себя теперь ощущаешь? – обратился он к Джиму.

Кэрол взглянула на Билла. Он улыбнулся в ответ и округлил глаза, будто спрашивая: «Где вы отыскали этого типа?» Она неожиданно осознала, что с момента, когда они пришли, он впервые смотрит ей прямо в глаза. За все утро он ни разу не взглянул на нее и упорно отводил глаза, стоило ей посмотреть в его сторону.

– У меня все в порядке, – осторожно ответил Джим.

– Прекрасно! – Беккер вытащил блокнот. – А нельзя ли подробнее?

– Послушай, Джерри, – сказал Джим. В нем росло раздражение. – Я не хочу обсуждать это сейчас. По правде говоря, ты несколько навязчив.

Лицо Беккера скривилось в гримасу, которую он ухитрился сделать и презрительной, и обиженной.

– О, понятно, Стивенс. Не успел ты получить в наследство немного денег, как сразу же отворачиваешься от друзей.

Кэрол почувствовала, как напрягся Джим, и положила руку ему на рукав. В это время лифт остановился на нижнем этаже, и двери открылись. Выходя в вестибюль, Джим сказал:

– Не сейчас, Джерри. Приходи завтра примерно в полдень в особняк Хэнли, и я дам тебе эксклюзивное интервью…

– В особняк Хэнли? Неплохо. Почему туда?

– Теперь он принадлежит мне.

Беккер, по–видимому, был слишком ошарашен, чтобы последовать за ними, когда они быстро вышли на улицу.

– Полагаю, необходимо отпраздновать это дело, – сказала Кэрол, когда они свернули за угол и убедились, что он их не догонит. Солнце уже стояло низко, и на Парк–авеню лежали холодные темные тени. Она потянула Билла за рукав. – И на этот раз ты идешь с нами, никаких оправданий.

Билл выглядел взволнованным.

– Я правда не могу. Я должен вернуться, и потом… – Он расстегнул пальто и показал на свою сутану. – Вы ведь не хотите, чтобы зануда священник пошел с вами и испортил весь праздник?

– Так, – сказала Кэрол, – подумаем. Мы на полпути между «Ксавье» и «Риджисом». Безусловно, в одном из них должен быть иезуит твоего роста, который одолжит тебе светскую одежду.

– Да, я знаю одного парня в «Ксавье» примерно моего сложения, но…

– Тогда все решено. – Она посмотрела на Джима. – Верно?

Джим хитро улыбнулся и достал ключи от машины.

– Едем в город. «Дж. Кэрролл» нас повезет.

– Джон Кэрролл?

– Нет, «Дж. Кэрролл». Это машина, а не иезуит.

На лице Билла появилась гримаса боли.

– Надеюсь, это не модель «нэш»?

– Именно.

– Какой ужас! – Билл усмехнулся. – Ладно. Но только, если вы уверены, что вас не атакует еще один журналист – будущий лауреат Пулитцеровской премии, вроде этого Джерри.

Они дружно рассмеялись и направились к гаражу. Впервые в этот день, безотносительно к неожиданно привалившим миллионам, Кэрол почувствовала себя счастливой.

3

РЕСТОРАН АМАЛИИ «МАЛЕНЬКАЯ ИТАЛИЯ» (ДАРЫ МОРЯ)

– Помнишь Джерри Шауэра? – спросил Джим, наворачивая спагетти на вилку. Он наконец начал успокаиваться. Они сидели только втроем на этом конце стола. На другом – увлеченно беседовала шепотом чернокожая пара. Кьянти подали хорошее, спагетти с чесночно–масляным соусом – такие, как он любил.

– Конечно, помню, – ответил Билл с полным ртом – он ел скунгилли «фра дьяволо». В свитере с вырезом лодочкой и вельветовых штанах в широкий рубчик, которые одолжил у приятеля, он напоминал студента–старшекурсника. – Наш центральный защитник.

– Правильно. Женился на Мэри Эллен Ковач. В прошлом году у них родился ребенок.

– Правда?

– Да. Они назвали ее Эйприл.

– Красивое имя, – сказал Билл и тут же чуть не подавился. Не может быть, Эйприл Шауэр? Получается «апрельский ливень»? Он посмотрел на Кэрол в поисках подтверждения. – Это что, шутка?

Кэрол покачала головой, потом рассмеялась. И вот они уже хохочут все трое. Джим не мог понять, почему им так весело сегодня. Может быть, из–за вина? Три раза у них начинались приступы смеха. Наконец они успокоились.

Все было, как в прежние времена. Джиму вспомнился Билл Райан таким, каким он знал его в юности. Длиннорукий парнишка, самый быстрый на футбольном поле в команде «Ястребы» школы Скорбящей Божьей Матери, Скорбящей по футболу, как называли ее ребята. Билл здорово умел перехватывать мяч, а Джим был неутомимым форвардом при нападении и защитником на линии при обороне. Он удерживал инициативу в своих руках на протяжении всей игры. Билл обезоруживал противников своей быстротой и тем, как обрабатывал мяч ногами, Джим пугал их непобедимой силой, когда блокировал мяч, и свирепостью, с которой овладевал им. Он до сих пор не мог избавиться от чувства вины, вспоминая, с каким удовольствием буквально таранил игроков другой команды, и слыша, как они кричат от боли, когда он расшвыривал их или бросал на землю. Он толкал их сильнее, чем это было необходимо, бил изо всех сил. И причинял увечья многим из них, некоторым очень серьезные. Теперь он был рад, что в колледже Стоуни–Брук не было футбольной команды. Иначе он, вероятно, играл бы в ней, и бойня продолжалась бы. Повзрослев, он научился сдерживать свою склонность к насилию. В этом помогла женитьба на Кэрол.

Интересно, доктором Хэнли тоже владела страсть к насилию? Сумел ли он побороть ее, как это сделал Джим?

Он снова стал думать о Билле. Райан был уважаемым членом футбольной команды, но никогда по–настоящему не принадлежал к их компании. Когда разговоры в раздевалке переходили от школьных дел и спорта к тому, кто последний щупал Мэри Джо Манси, Билл незаметно уходил. Тем не менее он был нормальным парнем. Он творил чудеса с карбюраторами и ходил на танцы Организации католической молодежи, танцевал там с девушками и даже в течение нескольких лет довольно постоянно встречался с Кэрол. Но он всегда оказывался на шаг в стороне от остальных ребят, у него как–то не получалось петь с ними хором. Он был одним из тех, кто слышит другую, свою музыку.

Некоторые из ребят дразнили его за то, что он такой правильный, но Джим никогда в этом не участвовал. Билл ему всегда нравился. С Биллом он мог обсуждать проблемы, о которых другие ребята и понятия не имели. Серьезные вещи, идеи. Они оба очень много читали и часто обсуждали книга. Он до сих пор помнил их спор о книге Эйна Рэвда «Атлас пожал плечами» сразу после того, как она вышла в свет. Они редко соглашались в чем–нибудь. Именно поэтому их разговоры были такими интересными. Билл всегда воспринимал вещи возвышенно. Джим называл его идеалистом, а Билл окрестил Джима циником. Сначала Джима поразило, что Билл после школы поступил в семинарию иезуитов.

– А я–то думал, ты пойдешь в механики, – вспоминал он свою шутливую реплику в адрес Билла. Но, поразмыслив, Джим пришел к выводу, что этого следовало ожидать. Он ведь знал, что Билл верит в Бога и в Человека, в добродетель и порядочность как воздаяние. Верил тогда и, очевидно, верит и теперь. В этом было нечто обнадеживающее в наш век, когда Бог умер.

А теперь Билл служит в приюте Святого Франциска. Забавно, как все возвращается на круги своя.

– Приятно видеть, что ты смеешься, старик, – сказал Билл.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты выглядел довольно мрачным для парня, только что ставшего богачом.

– Сожалею, – ответил Джим, зная, что Билл прав, и действительно не желая омрачать своим видом радостное событие. – Да, Хэнли этим завещанием отвалил мне кучу денег. Жаль только, что он не добавил к ним парочку слов.

– Таких, как «моему сыну»? – сказал Билл.

Джим кивнул. Ему было приятно, что Билл настроен на его волну. Старая связь, не подверженная помехам, волна дружбы, на которой они всегда общались, продолжала действовать.

– Да, это было бы здорово.

– Вряд ли кто–нибудь станет сомневаться, что ты его сын.

– Но этого недостаточно. Я хочу знать о себе все. Какой я национальности? При звуках какого гимна я должен салютовать? Вскакивать при первых нотах Марсельезы или плакать от умиления, когда слышу «Дэнни бой»? Должен ли я прятать в спальне свастику и каждый вечер тайно возглашать «Зиг хайль» или мне следует поехать на несколько лет в кибуц? Если мой родитель – Хэнли, откуда, черт побери, родом он сам?

– Если судить по твоим гастрономическим пристрастиям, – сказала Кэрол, – ты, хотя бы отчасти, итальянец.

– По крайней мере, ты знаешь, кто твой отец, – сказал Билл. – Кто был твой отец. Ясно, что он никогда не забывал тебя.

– Да, но он мог узаконить меня в письменном виде.

Он почувствовал, как Кэрол накрыла его руку своей.

– Ты вполне законный для меня, – сказала она.

– Я тоже считаю, что ты вполне законный, – добавил Билл. – Чего еще ты хочешь?

– Ничего, – ответил Джим, не в силах сдержать улыбку. – Может быть, только сообразить, кто моя мама.

Билл возвел глаза к небу.

– Боже, научи этого человека довольствоваться тем, что он имеет… хотя бы на сегодняшний вечер. – Он посмотрел Джиму в глаза. – А позже я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь.

– Замечательно! А что, если мы слиняем отсюда и направимся в Гринвич–Виллидж? В кафе «Что?» сегодня вечер любительских групп.

4

Кафе «Что?» В Гринвич–Виллидже

Билл потряс головой: в ушах у него звенело. «Что?» представляло собой длинную узкую комнату. У левой стены посредине была устроена сцена. Квартет типа группы «Любители полных ляжек», называвший себя «Пурпурная пастель Гарольда», освобождал сцену от своих инструментов для следующего выступления.

– Громко, но неплохо, – сказал Билл Джиму и Кэрол. – Довольно гармонично. И мне понравился номер на стиральной доске.

– Они не перспективны, – возразил Джим, одним глотком допивая бутылку пива. – Немного от «Роллинг Стоунз», немного от «Ложек», кое–что от «Битлов», чуточку «Бирдсов». Мне лично они понравились, но хороших сборов они не сделают. Не то звучание. Какая–то мешанина. Но все же лучше тех, что выступали первыми и исполняли Халила Джибрана в стиле ядреного рока. Ух!

Билл не удержался от смеха.

– Джим Стивенс – самый строгий в мире критик. Джибран не так уж плох.

Кэрол тронула Билла за руку.

– Давай вернемся к тому, о чем ты говорил, пока эта музыка не оглушила нас. Насчет поездки в Нъю–Хэмпшир. Ты действительно считаешь, что у Маккарти есть шанс на первичных выборах?

– Думаю, да.

Он потянулся за пивом не потому, что хотел сделать глоток, а для того, чтобы избежать прикосновения руки Кэрол. Оно было так приятно – ее рука, теплая и мягкая, пробуждала воспоминания, которым лучше было не просыпаться. Он посмотрел на Кэрол.

Кэрол Невинс – теперь Стивенс. Девочка, неужели я когда–то был влюблен в тебя? Водил в кино, держал тебя за руку, обнимал за плечи и за талию, целовал на прощание. Не больше. Детская любовь. Теперь ты – женщина. У тебя изменилась прическа, фигура стала женственней, но твоя улыбка так же дразнит, а глаза у тебя все такие же лучистые и голубые.

Билл понимал, что Кэрол станет для него проблемой. Уже стала. Сколько ночей он не мог уснуть в обычное для себя время из–за эротических мыслей о Кэрол!

Все годы в семинарии он старался приучить себя к автоматическому соблюдению обета целомудрия, к тому, чтобы стать в известном смысле бесполым. Это оказалось не так трудно, как он думал. Сначала он научился подходить к этой проблеме как к форме добровольного откладывания исполнения желаний на более поздний срок. День за днем он откладывал сегодняшние сексуальные порывы на завтра, но это завтра никогда не наступало. Откладывание было бесконечным.

С годами это стало проще. Потребовалось время, но теперь он умел мысленно отгораживаться от соблазнов и желаний, грозящих бедой, и предавать их забвению до того, как они проникнут в его сознание или повлияют на его либидо.

Так почему же это не получается, когда дело касается Кэрол? Почему он оказался не в силах не допускать ее в свои мысли с тех пор, как увидел на прошлой неделе?

Может быть, потому, что Кэрол была из прошлого. Ни одна женщина не могла занять места в его сердце сегодня, но Кэрол жила в саду его души до того, как он окружил его стеной. Он думал, что его чувства к ней давно умерли и ушли в прошлое, но, очевидно, ошибался. Старые корни еще не засохли.

Разве не глупость все это целомудрие?

Сколько раз он слышал этот вопрос… от других, от себя самого! Кто–то, настроенный враждебно, даже процитировал Маркса, мол, очень просто стать святым, если не хочешь стать мужчиной. Билл в ответ только пожал плечами. Целомудрие входило в комплект, было частью обета, который он взял на себя перед Богом: ты отказываешься от власти, богатства, секса и всего другого, что мешает отдать свою энергию целиком Богу. Самоотречение укрепляет веру.

Билл осознавал глубину своей веры. Она переполняла его сердце и владела его разумом. Он гордился тем, что не был ни аскетом, устремленным в небеса, ни мальчиком–переростком, прислуживающим при алтаре. Обеими ногами он стоял в реальном мире. Его вера была зрелой, опиралась на интеллект, не полагаясь на библейские мифы и притчи. Он, конечно, читал жития святых и их писания и, разумеется, де Шардена, но он еще штудировал Хайдеггера, Киркегаарда, Камю и Сартра.

Он без труда справился с ними. Но может ли он справиться с Кэрол?

– Я не верю Маккарти, – говорил Джим.

Билл не мог не рассмеяться.

– Ты снова стал циником?

– Он никогда и не переставал им быть, – заметила Кэрол.

– Будем говорить серьезно, – сказал Джим, наклоняясь к нему. – Я просто не доверяю кандидатам, зацикленным на одной проблеме. А по существу, я не доверяю кандидатам вообще, вот и все. Политика, похоже, портит любого, кто ею занимается. Люди, которые могли бы стать лучшими кандидатами, не обладают достаточно дурным вкусом, чтобы участвовать в выборах.

– Мне кажется, что Юджин Маккарти – исключение, – возразил Билл. – И я считаю, что у него есть все шансы победить в Нью–Хэмпшире. Новогоднее наступление во Вьетнаме повернуло большую часть общественности страны против войны.

Джим покачал головой.

– Надо сначала навести порядок в собственном доме и поблизости, а уж потом заботиться об остальном мире. Поступай мы все так, у нас меньше оказалось бы хлопот с делами в мире. Хочешь еще пива?

– С удовольствием, – ответил Билл.

– Ладно. Послушаем следующую группу. Если они будут ужасны, я знаю более тихое местечко, куда можно пойти.

5

Эмму Стивенс буквально вырвало из объятий сна внезапное движение рядом с ней. Иона вдруг сел в кровати.

– Что случилось?

– Я должен уйти!

Голос его звучал резко и встревоженно. Это испугало Эмму. Иона никогда не делал поспешных движений, не выказывал беспокойства. Казалось, он рассчитывал все свои поступки. Можно было подумать, что у него нервы из медного кабеля.

Но сейчас он был напряжен. Она видела, как он сидит в темноте, прикрыв ладонью здоровый глаз, и всматривается в ночь слепым глазом, будто что–то видит им..

– У тебя было видение?

Он кивнул.

– И что ты видел?

– Ты не поймешь.

Он вскочил с кровати и начал натягивать одежду.

– Куда ты?

– Ухожу из дому. Мне надо торопиться.

Эмма сбросила с себя одеяло.

– Я с тобой.

– Нет! – Это прозвучало, как удар хлыста. – Ты только помешаешь. Оставайся дома и жди.

И он выбежал из комнаты.

Эмма снова натянула на себя одеяло. Она дрожала. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз видела, чтобы муж торопился. Нет, вспомнила. Зимой 1942 года… он тогда спешил в приют.

6

Иона бежал по Глен–Коув–роуд.

Может случиться непоправимое.

Иона не был уверен, каким именно образом, но Тот скоро окажется в смертельной опасности. Возможно, по чисто житейской случайности, а может быть, это козни другой стороны. Он точно не мог сказать, но ему надо спешить, иначе вся прожитая им жизнь потеряет смысл.

Он закрыл рукой правый глаз. Да… вот… на западе красное свечение – знак опасности, зримый левым глазом.

Вся моя жизнь потеряет смысл.

Ему казалось, что он всегда готовился к этому, к тому, что происходит в эти дни. Но нет, не всегда. Только после того, как ему исполнилось девять лет. Именно тогда Иона узнал, что он не такой, как другие.

Он вспомнил тот день в 1927–м, когда река с грохотом ворвалась на улицы их города во время наводнения, которое потом в книгах по истории было названо разрушительным наводнением в Большой долине Нижней Миссисипи. До этого он думал о себе – когда вообще о себе думал, – что он обыкновенный мальчик с фермы, как все. Он сжигал живьем жуков, отрывал крылья у бабочек, мучил и убивал котят не больше и не меньше, чем другие мальчишки, и получал от этого удовольствие. У родителей он вызывал беспокойство, и они даже побаивались его. Но разве детство дано нам не для того, чтобы узнавать, пробовать? Он считал, что все ребята ведут себя так же, как он, но не знал наверняка, так как у него не было ни братьев, ни сестер, ни настоящих друзей.

Великое наводнение изменило все его ощущения и представления. К счастью, он был вне дома, у сарая, когда хлынула вода. Двор представлял собой море грязи после многодневных дождей. Он услышал грохот, похожий на шум большого поезда, мчащегося с уклона, поднял глаза и увидел стену грязной коричневой воды, бешено крутившей какие–то обломки и устремившейся в его сторону.

Он сумел вовремя добраться до гигантского дуба, стоявшего посреди двора. Вода уже лизала подошвы его ног, когда он взобрался на нижние ветки дуба. Толстый ствол качался и стонал под ударами вздымавшейся воды, но корни удерживали его.

Он услышал треск, похожий на взрыв, и посмотрел в сторону дома. До его высокого убежища донесся пронзительный вопль матери, но он не услышал голоса отца, и тут же толща воды раздавила в лепешку и разнесла в щепки их дом. Сарай рухнул, и его унесло вместе со скотом и обломками дома.

Однако Иона не избежал увечья. Особенно большая волна смыла его с ветки, на которую он опирался. Падая, он изо всех сил вцепился в какой–то сук, и торчащая ветка вонзилась в его левый глаз. Боль молнией ударила в мозг, он взвыл от этой муки, но не отпустил сук, нашел новую опору и подтянулся наверх, куда не доходила вода. Потом он забрался еще выше и закрыл рукой кровоточащую глазницу вытекшего глаза. Его рвало, он раскачивался взад и вперед от боли, которая жгла, как раскаленный уголь.