Текст книги "Убийца (Выродок)"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

IX

Я слово в слово выполнил предписания Эммы: то есть долгое время шел пешком, прежде чем сесть на метро.

С наступлением ночи квартал опустел, и никто не видел, как я выходил из дома. Я прошагал по мосту Сен-Клу и выбрался через лес к станции «Майо».

Свобода будоражила меня. Я испытывал что-то вроде головокружения, поскольку давно уже не оказывался предоставленным самому себе. В какой-то момент, проходя по тихой лесной аллее, я даже подумал: а не изменить ли мне программу? Ничто ведь не мешало поехать вместо вокзала Сен-Лазар на Лионский и на первом попавшемся пыхтуне махнуть в Ниццу. Там у меня имелся дружок – владелец бара; он запросто помог бы мне пересечь итальянскую границу. Я довольно живо представлял себя у мандолинщиков-макаронников. Я поехал бы в Неаполь, ведь это один из тех городов земли, где, похоже, никогда не пропадешь. План выглядел отлично, да и выполнить его было нетрудно: ведь я еще не успел превратиться в грозу и бич полицейского мира.

Одним словом, глупо было заигрывать с гильотиной ради какой-то бабы. Ведь ничто не доказывало, что все пройдет так гладко, как говорила Эмма. Многие парни покруче меня погорели на таких делах, сыграв однажды в рулетку со смертью.

Я знал, что если меня сцапают, то без малейших сомнений установят факт предумышленного убийства и мигом отхватят башку. Для моего возраста перспектива представлялась не слишком воодушевляющей…

Да, на минуту мне захотелось все похерить и смыться куда-нибудь подальше, пустив в ход мое липовое удостоверение и две бумажки по десять тысяч, выданные мне на расходы. А поднатужившись, я даже мог оказаться на следующий вечер в Генуе.

Да вот только не влекла меня такая нехитрая авантюра. И еще: слишком уж я желал Эмму. Даже не желал, а нуждался в ней! Эта потребность будто сдирала с меня шкуру громадным безжалостным рубанком… Мне нужно, нужно было снова соединиться с ней, сжать ее в объятиях, до отвала надышаться ее нежным запахом – запахом влюбленной самки… Я весь дрожал, вспоминая ее жаркие губы, точеные ноги, длинные умелые пальцы…

Я дрожал, вспоминая странный взгляд ее серо-голубых глаз, которые заставляли меня моргать, как от света яркой лампы. Я дрожал, припоминая ее теплый, низкий, выразительный голос. Ради такой женщины стоило поставить на карту все без остатка. Если нет, то зачем тогда вообще жить?

Во-первых, она могла подарить нам обоим свободу, а во-вторых, на такое дело стоило замахнуться ради нее самой. Жизнь превращается в дерьмо, когда не можешь определить, в чем ее смысл. Для меня этим смыслом сделалась Эмма: лучшего себе применения я придумать не мог.

Ворочая в голове эти довольно беспорядочные мысли, я незаметно дотопал до станции метро – и будто захмелел, оказавшись среди неоновых огней и городской суматохи.

Я зашел в самое большое кафе на левой стороне проспекта (если стоять лицом к площади Этуаль): не смог удержаться, да и времени еще хватало. И заказал пива. Кстати, с пивом у меня сложилась дурацкая ситуация: в тюрьме я по нему смертельно соскучился, но, поселившись у Бауманна, ни разу не попросил Робби купить мне пивка, потому что бутылочное всегда казалось мне каким-то ненастоящим.

– Кружку разливного! – крикнул я и стал с умилением смотреть, как бармен с закатанными рукавами берет чистую стеклянную кружку и держит ее под никелированным краном, потом сгоняет деревянной лопаточкой лишнюю пену… Эх, красота! Все вокруг было потрясающе красивым и немного нереальным – будто я впервые вышел на улицу после долгой болезни.

Дальше я повел себя совсем уж как пацан. Знаете, что сделал? Опустил монетку в разноцветный музыкальный ящик – просто так, даже не выбирая мелодии.

Из стопки пластинок вылезла одна и легла на «вертушку». На все кафе загремела проворная, резкая, медная музыка. Какая-то испанская вещь в стиле «коррида». Она сразу швырнула меня в Южную Америку. Знаете, как легко, послушно подчиняются человеку его мысли… Один незаметный прыжок – и готово: я уже скачу среди кактусов по выжженной солнцем прерии… Вслед за Эммой, разумеется. Я вижу, как она подпрыгивает передо мной в седле… Мы с ней находим прохладную рощу – как в кино. Привязываем лошадей – и сжимаем друг друга в объятиях среди сухой порыжевшей травы. Я отчетливо слышал, как она шуршит под нашими разгоряченными телами…

Я так размечтался, что даже перестал слушать музыку и ушел, не дожидаясь конца пластинки.

Терпкий, бедный запах метро… Вот и Сен-Лазар.

Я надвинул шляпу на глаза и попросил билет до Руана и обратно. Толстяк, который торговал километрами, на меня даже не посмотрел, Для него я был лишь рукой, протягивающей деньги в обмен на маленький картонный прямоугольник.

До отправления оставалось еще двадцать минут. Я купил газеты – целую кипу газет. Детективы мне дотого осточертели, что еще немного – и полезли бы обратно из глаз…

Я выбрал каморку в самой башке поезда, в первом вагоне: там обычно поменьше народу. Потом поправил очки и открыл дверь. В купе никого не было.

* * *

Из Парижа выехали потихоньку, потом поезд пошел скакать по полям. Странно: в столице стояла черная ночь, а в деревне еще трепыхались обрывки дня. Вдоль горизонта тянулись волнистые багряные полоски.

Глядя на этот грустный и недобрый закат, я задремал. Но не то чтобы заснул, а скорее погрузился в зыбкое оцепенение, которое позволяло думать, но не давало навести порядок в цепочке образов, проходивших через мозг. И ко мне все время настойчиво возвращалась одна и та же мысль: смерть Бауманна. Впервые в жизни мне предстояло уничтожить человека. Но, признаться, я испытывал скорее любопытство, чем страх.

В Руане шел дождь. Я прекрасно знал город, поскольку прожил там до ареста целый год. Я знал, что вокзал довольно далеко от того места, где мне предстояло ждать свою жертву. В автобус или в такси не сядешь: опасно. Ведь я в городе… убийства, в городе, где будет проводиться расследование. И полицейские обязательно поинтересуются, кто что делал на вокзале и в его окрестностях.

Выйдя из поезда, я затесался в толпу пассажиров, а на улице сразу зашел в тень и, наклонив голову, поспешил в направлении «Лиры».

Добирался с полчаса, а когда дошел, уже замерз и шмыгал носом: ночь выдалась жутко холодная.

Я подошел к Театральному кафе. Что-то шептало мне, что Бауманна там нет. А может быть, это лишь говорила во мне тайная надежда?

В левом кармане у меня лежал завернутый в тряпку кухонный нож, в правом – кусок водопроводной трубы. Он оттягивал плащ, мешая идти, и я придерживал его рукой.

Бауманна я увидел сразу. Он сидел за столом с каким-то лысым толстяком и вульгарного вида брюнеткой. Что ж, Эмма и тут не ошиблась. Все шло в таком соответствии с ее планами, что мне казалось – она управляет из своего Дома группой марионеток! Я чувствовал, что она мысленно со мной, что она руководит всеми моими действиями, Угадывает мои колебания, подсказывает, как поступить…

Я похолодел от жестокой реальности: Бауманн здесь. Меня даже начало подташнивать. Он здесь, и я здесь, и его надо убивать, и карманы мои набиты предметами, предназначенными для его уничтожения.

Лишь бы женщина не осталась с ним… Действительно, вдруг он решит зацапать на ночь эту сиську? Ничего удивительного в этом не будет: я знал многих мужиков, которые изменяли очаровательной жене с какой-нибудь противной коровой.

И еще одно мне не нравилось: дождь. Мне и без того несладко было мокнуть на тротуаре… а если Бауманн вздумает вызвать такси? Тогда все пропало. Останется только возвратиться «at home» [1]1
  At home – домой (англ.).


[Закрыть]несолоно хлебавши.

Я спрятался в закоулке у подъезда, надвинув на лоб шляпу и подняв воротник. Прошли минуты, часы… Время тянулось бесконечно. Холод карабкался по ногам и обдавал тело ледяной волной. Мало-помалу я стал бесчувственным: ничего уже не ощущал, почти ни о чем не думал и временами лишь спрашивал себя, что я тут делаю.

Дождь прекратился: его унес едкий ветер, который приперся с берегов Сены. Это подстегнуло меня. Под моей шкурой снова закопошилась жизнь. И Бауманн, конечно же, вышел. А с ним вышла и парочка. Они принялись что-то обсуждать, но со своего места я ничего разобрать не мог. На мгновение я испугался, что они уйдут вместе, однако по их разборам я понял, что Бауманн свалит один, как и вещала его женушка.

Действительно, вскоре все они пожали друг другу лапы. Лысый толстяк и брюнетка вошли в соседний дом, где, видно, и жили.

Бауманн поднял воротник своего «габардина» и двинулся к мосту.

Я вылез из своего угла, ожидая, что мои руки и ноги вот-вот заскрипят, как ржавые дверные петли.

По дороге сюда я успел подробно изучить местность; наиболее удачным для… работы местом мне показался район театра. Дальше начинались сплошные заводы, и на протяжении нескольких сотен метров улица представляла собой сплошное открытое пространство.

Бауманн шел размеренным шагом по середине проезжей части.

Я посмотрел назад: никого. Вперед: никого! Это была редкая удача, потому что до самого моста дорогу не пересекала ни одна боковая улица. Меня могла застичь врасплох только машина, едущая на хорошей скорости.

Я крепче сжал в руке трубу, наполовину вытащил ее из кармана и пошел быстрее, надеясь, что ветер заглушит мои шаги.

Бауманн обернулся в тот момент, когда я уже почти поравнялся с ним. Он посмотрел на меня, будто не узнавая. При лунном свете я увидел его блестящие проницательные глаза, в которых читались любопытство и огромная подозрительность.

И все-таки существует на свете Его Величество Случай. Хотите – верьте, хотите – нет, но в тот момент, когда я уже собрался было с ним заговорить, Бауманн уронил одну из перчаток, которые нес в руке, и машинально нагнулся за ней. С быстротой молнии я выхватил из кармана свою железную дубинку и изо всех сил ударил его по затылку. Он упал головой вперед и остался лежать, навалившись на свои руки. После падения он ни разу не вздрогнул, даже не шевельнулся…

Я инстинктивно осмотрелся. Вокруг было совершенно тихо. Ветер гнал по небу черные тучи, и луна будто перепрыгивала с одной на другую. Меня окружало огромное черное безмолвие, как нельзя лучше подходившее для убийства.

Я наклонился и пощупал грудь Бауманна – спокойно, почти как доктор. Все в нем замерло и затихло. Сердце больше не дергалось. Он был мертв. Я напрочь убил его одним ударом трубы. Правда, в этот удар я вложил всю свою силу…

Я посмотрел на распростертое у моих ног тело. Оно лежало параллельно траншее, вырытой для канализационных труб. Траншея была огорожена веревкой; через каждые десять метров висел красный фонарь, предупреждавший пешеходов об опасности.

Я приподнял Бауманна. Он оказался довольно тяжелым. Я опрокинул его в траншею, затем погасил в том месте фонарь. Если повезет, может сойти за несчастный случай. И подтверждением этой версии послужит потухшая лампа.

Перчатку я оставил на дороге; она хорошо вписывалась в пейзаж. Потом медленными шагами направился к мосту.

Все прошло великолепно: даже лучше, чем я представлял себе в самые оптимистические минуты.

По мосту время от времени проезжали машины; озябшие прохожие спешили укрыться от ветра.

Они и не подозревали, что я – убийца.

Собственно, мне тоже нелегко было это осознать. Я чувствовал себя так же, как и всегда. Мой поступок ничего во мне не изменил. Хотя нет: он даже принес мне какое-то ощущение уверенности.

Я выбросил кусок трубы в Сену и поспешил на вокзал.

X

Эмма говорила: «Когда вернешься, не поднимай шума и сразу иди в свою комнату. Только туфли сними, чтобы старик не услышал: он так чутко спит! Двери я оставлю открытыми».

– А как же я тебе сообщу, хорошо все прошло или нет? – спросил я тогда.

– Да что там сообщать: все пройдет хорошо. Без проблем…

«Без проблем!» Ее любимая фраза, которой она заканчивала каждый разговор. Я повторял ее про себя, толкая приоткрытые ворота и шагая по нестриженому газону, чтобы не щелкали каблуки.

Все прошло хорошо, без вопросов.

Даже слишком хорошо!

Как описать то, что я чувствовал? Я все вспоминал, как разворачивались события этой ночи. Кое-что вызывало у меня запоздалый испуг: я справился с делом без малейшего риска, без единой накладки. В купе ехал и туда, и обратно совершенно один, и знал, что меня никто, никтоне видел. Эти несколько часов, проведенные вне дома, остались за чертой моей жизни. Эти несколько часов были известны только мне, другие о них никогда не узнают. У меня складывалось впечатление – причем довольно тягостное, – что я призрак, который ходил убивать и с наступлением рассвета постепенно забывает о своих ночных делах.

Войдя в дом, я тихонько затворил за собой дверь и, как ни оттопыривал уши, ничего не услышал. В доме, похоже, все давали храпака. Или притворялись, что, в сущности, ничего не меняло.

Глотку мне сжимало тревожное чувство. Я чуть не позвал Эмму, несмотря на ее суровый запрет, но сделал над собой усилие и сдержался. Я снял башмаки и украдкой, как не ночевавший дома школьник, вскарабкался по лестнице в свою клетушку.

На ночном столике стояла роза в хрустальном бокале и бутылка белого пунша. Эмма знала, что я люблю розы и уважаю пунш. Эти знаки внимания взволновали меня, и мои черные мысли сразу как ветром сдуло. Я был счастлив, что выполнил свое поганое дело. Смерть Бауманна стала ощутимой реальностью. Теперь, когда он загнулся, нам с Эммой предстояло получить с виду незаметное, но чертовски богатое наследство: мы с ней унаследовали Будущее!

Впереди было несколько дней рискованной игры. Ничего: мы с ней будем держаться вместе и закончим партию в нашу пользу. И настанет час большого путешествия к далеким берегам, где солнце лупит, как бешеное, и радость играет в воздухе, как флаг…

Я схватил бутылку за горло и поднес ко рту. Экзотический, сладковатый и крепкий напиток наполнил голову горячим туманом. Я выпил еще, Зелье было вкусное, легко глоталось и делало меня все сильнее и сильнее.

Я высосал не меньше половины пузыря. Потом быстренько разоблачился и тут чуть ли не глазами увидел, до чего устал. Я прошел километры и километры…

Едва дотащившись до кровати, я уснул.

* * *

Слева от ворот висел колокольчик. Старый заржавленный колокольчик, которым никто в доме не пользовался. Бауманн просто сигналил, когда подъезжал к дому, а Робби, отправляясь за покупками, брал с собой ключ.

Поэтому я долго соображал, что это там трезвонит, пока, наконец, не понял: колокольчик. Я слышал сквозь сон эти надтреснутые звуки, и мне даже мельком приснилась какая-то ерунда насчет громкого шума…

Я вскочил. Мое окно выходило на лужайку перед домом. Я посмотрел на ворота и увидел под ними ноги. Колокольчик продолжал плясать на своем шнурке.

Я сразу задался вопросом, давно ли звонят. И ответил себе утвердительно, ибо теперь, пробудившись, припомнил, что слышал звон уже несколько раз.

«Чего это Робби не идет открывать? – подумал я. – Обязанность, в конце концов, это его, а не моя!» Вдруг я слегка струсил: что если Эмма переборщила со снотворным и парень отъехал надолго? Или даже погрузился в блаженную кому? Тогда будет полный букет…

Я подождал еще немного, надеясь, что откроет Эмма.

Колокольчик зазвонил снова. Голос у него был громкий и ржавый. Он создавал мрачное ощущение пустоты. Я почувствовал: в доме происходит нечто необъяснимое. Я живо запрыгнул в штаны, нацепил туфли и выскочил на лестницу.

– Эмма! – крикнул я.

Она не отвечала. Тогда я выбежал из дома и поспешил к воротам.

Когда я открывал, у меня бешено стучало сердце. Затем я одним взглядом охватил всю сцену. Я увидел черную машину и за рулем – мужика в плаще. Перед воротами стояли два других типа. У них не надо было спрашивать документы, чтобы сообразить: это легавые. Рожи у них были хмурые, с ледяными глазами, поджатыми губами… Рожи – да еще эта, так сказать, гражданская форма, которая сигнализирует пугливым обывателям, что перед ними ребята из конторы-забирайки: широкий костюм, пуловер, клетчатый галстук, бежевый плащ…

Вид у полицейских был рассерженный.

– Что-то вы не торопитесь! – бросил мне один.

– Я спал.

– В такое время?

Я совершенно не представлял себе, который час.

– А который час?

Этот жалкий вопрос их, похоже, удивил.

– Почти полдень.

В животе у меня пищало от голода. Полдень – а Эмма и Робби еще не вставали! Странно: им ведь нужно было заниматься стариком.

– Вы кто такой? – спросил полицейский постарше.

– Шофер мсье Бауманна.

– Мадам Бауманн дома?

– Наверное…

– То есть как – наверное? Вы не знаете?

– Ну… Я ведь только что проснулся…

Второй легавый сделал шаг вперед. Он показался мне сволочнее первого.

– Здорово живут, – процедил он. – Шоферы у них до полудня спят…

Первый не терял времени зря:

– Если вы в такое время спали, то, вероятно, поздно легли?

В голове у меня раздался сигнал тревоги.

– Понимаете, у нас в доме инвалид… Он требует постоянного ухода… Мы по очереди дежурим у его кровати.

Они не стали настаивать.

– Так можно поговорить с госпожой Бауманн?

Я любезно улыбнулся:

– А кто ее спрашивает? Я должен доложить…

– Полиция…

Мне нужно было разыграть удивление. Ищейки сразу навострили бы уши, видя, что я угадал их благородную профессию по их рожам.

– Полиция? А что случилось?

– Это мы скажем хозяйке.

Мы зашагали к дому, а их шофер вылез из машины и подошел к забору справить малую нужду.

Честно говоря, я чувствовал себя прескверно. Я, конечно, подозревал, что легаши заявились по поводу ночного «несчастного случая». Но их визит проходил не так, как я ожидал. Они, похоже, были настроены враждебно. Может, потому, что так долго простояли у ворот?

Мы вошли в холл. Я крикнул:

– Мадам Бауманн! Мадам Бауманн!

Но ответа не последовало. Тут я, по правде говоря, перепугался. Это выразилось в замираниях сердца и великом холоде, который пополз по рукам и ногам.

– Подождите, – сказал я, – сейчас посмотрю…

Я бегом влетел по лестнице в спальню Эммы. Комната пуста, кровать аккуратно застелена. Ясно – она тут не спала. Я, как безумный, помчался в комнату Робби: тоже пусто. Тут на меня сразу свалилась целая охапка загадок. Куда он делся, этот козел?! Я все больше на него злился. Его отсутствие бесило меня сильнее, чем пропажа Эммы.

Что означало это двойное исчезновение? Может быть, случилось что-то непредвиденное, что-то…

Я спустился на первый этаж. Оба фараона ждали меня у лестницы, подняв головы и нахмурив брови. Они тоже чувствовали, что происходит неладное.

– Ну, что? – спросил вредный инспектор острым, как бритва, голосом.

Я пожал плечами:

– Ничего не понимаю… Хозяйка, видно, ушла…

– Ах вот как?

– Да, похоже…

– А когда вернется? – спросил старший.

– Не знаю. Но она надолго не уходит. Наверное, вот-вот появится. Подождете?

– Подождем, а, Мартен?

Вредный Мартен хмыкнул:

– Можно…

– А у вас к ней что, срочное дело? – спросил я.

– Пожалуй, срочное: муж ее погиб.

Мне опять пришлось изображать потрясение человека, у которого вмиг рухнули все надежды на будущее. Я старательно побледнел – ни дать ни взять трагик на подмостках. Быть может, даже перегнул палку, как случается с плохими актерами.

– Мсье?! Погиб?! Не может быть…

– Может.

Они краем глаза наблюдали за мной. Но это была лишь профессиональная привычка: лично против меня они вроде бы ничего не имели.

– А как он погиб?

– Мы предполагаем, – Мартен нажал на последнее слово, – что это был несчастный случай.

– На шоссе?

– Нет. Он, похоже, упал в канализационную траншею. Сегодня ночью, в Руане…

– В Руане?

– Ага, из солидарности с Жанной д'Арк, – подтвердил старший, решив одновременно продемонстрировать и эрудицию, и талант к экспромтам.

– Боже мой! Что будет, когда мадам об этом узнает!

Они не ответили.

– Вы тут говорили, – промолвил Мартен, – что у вас в доме инвалид?

– Да, старый друг семьи.

– Может быть, он знает, где хозяйка?

О старике я как-то позабыл, и теперь его присутствие в этом доме свалилось мне на голову, как кирпич.

– Сейчас посмотрим…

– Вот-вот, посмотрите.

Я прошел в глубь холла, открыл дверь комнаты для гостей и остановился на пороге. Несколько секунд смотрел вперед, пытаясь понять. А когда понял – окаменел.

Старик лежал на своей кровати, и его горло было разрезано от уха до уха. Вся комната была забрызгана кровью. На коврике у кровати валялся нож.

Я смотрел на труп, и на меня постепенно наползал ледяной страх.

Тут я почувствовал, что рядом кто-то стоит. Это, привлеченный моим оторопелым видом, к двери подошел вредный Мартен.

Я посмотрел на него. Его глаза были равнодушно-спокойными.

– Эй, Фавар! – крикнул он напарнику. – Ну-ка, взгляни!