Текст книги "Убийца (Выродок)"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Сан-Антонио (Капут)
УБИЙЦА

(Выродок)

ФЕНОМЕН САН-АНТОНИО

Об авторе

В мире французского детектива Фредерик Дар (26. 06. 1921), более известный читающей публике под именем Сан-Антонио, является, по общему признанию критики, звездой первой величины. Об этом свидетельствует не только впечатляющее число написанных им произведений (около 200) и громадные для Франции тиражи его книг, исчисляющиеся многими сотнями тысяч экземпляров, но прежде всего сам тип созданного им специфического французского детектива, в котором стремительность и замысловатость развития действия вместе с изящно-грубоватой и фривольной, обильно пересыпанной жаргонизмами манерой повествования, порой граничат с пародией на традиционный тип полицейского романа.

Успеху Ф. Дара не в малой мере способствовал обаятельный образ главного героя большинства его романов – отважного, динамичного, остроумного, жизнелюбивого и любвеобильного комиссара секретной службы парижского управления полиции Сан-Антонио.

Впервые этот необычайно симпатичный, элегантный и красивый, несокрушимый в бесчисленных и беспощадных схватках с подонками всех мастей, неотразимый для женского пола герой, в поведении которого причудливо переплетаются нежность и жестокость, задушевность и легкий цинизм, сдобренные соленым французским юмором и остроумием, предстал перед публикой в 1949 году в романе «Оплатите его счет», вышедшем более чем скромным тиражом.

Но уже в 1957 году создатель Сан-Антонио как самый оригинальный и плодовитый автор был удостоен Большой премии детективной литературы, книги его пошли нарасхват и общий их тираж давно перевалил за 100 миллионов экземпляров.

Подобно знаменитым героям прославленных мастеров детективной литературы Мегрэ Ж. Сименона и Пуаро А. Кристи, Сан-Антонио занял почетное место на детективном Олимпе. Но в отличие от них, неразрывно связанных со своими создателями, Сан-Антонио зажил как бы своей отдельной от Ф. Дара жизнью, став эмблемой и автором популярнейшей серии из полутора сотен романов. В то же время творчество Ф. Дара не сводится только к серии «Сан-Антонио». Первые свои романы «Смерть других» (1946), «Цирк Гранше» (1947), равно как и около пяти десятков других, он издал под своей собственной фамилией.

В произведениях этого типа, в том числе и во впервые публикуемом на русском языке романе «Убийца» (1971) нет сквозного героя, подобно комиссару Сан-Антонио, однако повествование в них ведется также от первого лица. В их основу может быть положена классическая детективная история с загадочным убийством которое вынужден в силу тех или иных обстоятельств расследовать рассказчик, не имеющий никакого отношения к следственному миру (как, например, полковник американской армии, под машину которого в рождественскую ночь бросается некий преуспевающий парижский архитектор в романе «Человек с проспекта»).

В других случаях, как в «Убийце», детективная история как таковая полностью отсутствует, и роман представляет собой захватывающий самоанализ представителя уголовного мира, превращающегося из «мелкого жулика и незадачливого воришки», в кровавого убийцу, легко и непринужденно оставляющего после себя десятки трупов не только своих врагов, но и людей, не причинивших ему никакого зла. Психология и быт уголовного мира, предстающие в калейдоскопически сменяющих друг друга напряженных и динамичных перипетиях жизни-смерти, любви-ненависти, богатства-нищеты, тонко соотносятся с универсумом нормального человеческого бытия.

К достоинствам его романов относится и удивительно красочный и сочный язык. Независимо от того, кто выступает рассказчиком, повествование всегда ведется живо, оно изобилует неожиданными сравнениями, афоризмами, литературными аллюзиями, каламбурами, немыслимыми неологизмами, а также оригинальными философско-этическими раздумьями и сентенциями.

Природа художественного дара писателя такова, что она как бы приподнимает его произведения над обычным уровнем детективной литературы, обеспечивает им особое место в ней. Можно с уверенностью утверждать, что каким бы именем – Фредерик Дар или Сан-Антонио – ни были подписаны его романы читатель не пожалеет, если решится их прочесть.

Александр Михилев, доктор филологических наук, академик.

Часть первая
ЯРМАРКА ОПАРЫШЕЙ

I

Одним мужикам везет, другим – нет. Третьего обычно не дано. Но со мной вышло как-то по-особому. Много мне досталось всяких пакостей, но когда уже начинало казаться, что моя старушка сыграла со мной злую шутку, родив меня на свет божий, какая-нибудь случайность вдруг исправляла положение и подсыпала мне в карман чуток оптимизма.

А оптимизм – это лучшее из всего, что можно носить в карманах.

Я отбывал свои полтора года в Руанской тюрьме и подыхал от тоски, но тут-то и произошла такая вот случайность. Как-то раз к нам притопали субчики с хмурыми рожами, которые принесли с собой уровни с воздушными пузырьками, оптические приборы и рулетки. Они сделали замеры, взяли пробы и что-то записали в блокноты со спиральным переплетом.

Потом они убрались прочь, бросая на нас осуждающие взгляды – мол, подумать только, бывают же на свете такие люди…

На следующей неделе мы узнали – ведь даже в этих храмах грусти все слухи разносятся, как ветер, – что наш жилой корпус грозит треснуть по швам. В один прекрасный день и я, и мои дружочки, и охранявшие нас крикуны могли оказаться на проселочной дороге среди груд камней и россыпей штукатурки. Чтобы этого не произошло, решено было основательно подлатать одно крыло здания. Вот только на время работ следовало куда-то переселить постояльцев.

Половину отдыхающих дирекция рассовала по другому крылу, но проблему это не решило, и остальных разбросали по соседним тюрьмам. Меня, например, решили перевести в центральную тюрьму Пуасси. Мне было безразлично, где сидеть; переезд даже обещал какое-то разнообразие. У нас ведь тут скучнее, чем на почте в отделе упаковки – там хоть дату на штемпеле каждый день меняют. А в цитаделях печали нет ни числа, ни дня недели – один серый унылый туман. Так что возможность стрельнуть глазом по окрестностям меня изрядно порадовала.

Одним солнечным утром меня вызвали к интенданту и вернули старые шмотки, которые я натянул с великим удовольствием: они создавали сладкую иллюзию свободы.

В комнате сидели два бравых жандарма – два типичных представителя своей профессии. Первый был длинный придурок с акцентом Саоны-и-Луэры, вороньим клювом и гнилыми зубищами. Второй – толстый коротышка с блаженным лицом – похоже, проводил жизнь в постоянном ожидании обеда или ужина.

Они ласково надели мне наручники, и тут ощущение свободы стало понемногу пропадать. Тем более что длинный соединился со мной священными узами в виде короткой цепочки, зашитой в чехол из одеяла. Оказаться в одной упряжке с таким мерином – от этого любой повесит нос…

В этом снаряжении мы вышли из тюрьмы и пешком двинулись к вокзалу.

Будь у меня ярко-зеленое пузо, а в заднице павлинье перо – на нас, пожалуй, и то бы меньше оборачивались. Вид человека в наручниках производит потрясающее впечатление. Это возбуждает людей. Они начинают наслаждаться своей свободой и на минуту-другую даже проникаются состраданием.

Но я чувствовал себя неважнецки. Я не люблю корчить из себя восьмое чудо света.

Когда мы доплелись до вокзала, мне стало чуть полегче. Толстяк перекинулся словечком с начальником поезда, и нас разместили в купе второго класса. После отправления, по пути в Мант, к нам зашел потрепаться контролер и стал рассказывать, как воевал при Дюнкерке. Ух и расписывал, ух и заливал! Он попал там в плен и до сих пор, бедолага, от этого не отошел…

Наконец мы слезли в Манте, чтоб пересесть на другой поезд, потому что наш в Пуасси не останавливался.

Жандармы впихнули меня в последний вагон пригородной тарахтелки. Там было пусто, только в углу сидели два печальных сереньких араба и молча жевали какие-то подозрительные огрызки. Они даже не заметили штампованных браслетов, что охватывали мои запястья.

Мы уселись у окна и стали разглядывать пейзаж. «Саона-и-Луэра» рассказывал о своей жене, которая страдала какими-то там «сращениями». По его физиономии было видно, что ему тоже всегда не терпелось срастись с чем-нибудь прочным и надежным – с жандармерией, со своим избирательным округом или с оргкомитетом ежегодной утренней пьянки в деревне Свистнирак.

Тем временем я во все глаза смотрел на травку и цветочки. Мир сиял и искрился. Местами виднелись плавные изгибы Сены, по дорогам сновали машины. Все вокруг дышало бодростью и весельем. А мне через час предстояло вновь оказаться на сырой тюремной соломе… Представляете перспективу?

В животе у меня заныло от тоски. И я решил, что буду последним дураком, если не попробую сыграть в догонялки… С такими лопухами, как мои охранники, это вполне могло удаться.

Не успел я принять решение, как у меня уже созрел план.

– Черт! – сказал я вдруг. – Мне надо в сортир.

«Саона-и-Луэра» недовольно посмотрел на меня.

– Слушай, потерпел бы уже до Пуасси…

– Ну, вы даете! Когда вам приспичит, вы что, терпите до отпуска?

– Ладно, отведем, – согласился он.

Мы вышли втроем в тамбур, в углу которого и находился клозет. Из-за жары скользящие двери поезда были открыты, и за ними галопом скакали телеграфные столбы.

Толстяк открыл дверцу туалета, чтобы проверить там окно; оно оказалось слишком узким, чтобы туда смог пролезть человек.

Успокоившись, он снял с меня браслеты.

– Давай скорей!

– Пожар, что ли? – огрызнулся я.

Я зашел в туалет, и кто-то из этих сволочей сунул ногу в дверной проем, чтобы я не мог закрыться полностью. Тогда я потер онемевшие запястья и вздохнул посвободнее, хотя для дыхательной гимнастики место было не очень-то подходящее. Ясное дело, сюда я пришел не затем, зачем просился. Я быстренько прикинул: поезд недавно отошел от второй станции и теперь катит на приличной скорости. Я могу в два прыжка добежать до двери и соскочить на насыпь. Правда, при неудачном приземлении можно было запросто свернуть себе шею. Но что делать: не время было изображать из себя примерную первоклассницу.

Я спустил воду и расстегнул пуговицы на штанах. Потом не торопясь вышел, сделав облегченное лицо. Те два урода поджидали меня у двери, приготовив свои железки.

– Погодите, – пробормотал я, – дайте же застегнуться, ей-богу! – И стал поправлять одежду. Дверь вагона была всего в двух шагах от меня.

Я изловчился и двинул «Саону-и-Луэру» головой в лицо, одновременно стараясь попасть второму башмаком в пах. Они заорали в один голос – видать, координация у меня была еще ничего. Я подскочил к выходу и спрыгнул на подножку. Но излишне рисковать было не обязательно: жандармы еще не успели оклематься.

Мне не впервые доводилось прыгать на ходу с поезда. А в этот раз все было еще проще: ведь ехали мы в последнем вагоне.

Толчок, удар ногами о землю – и вот я уже бежал по инерции за поездом, хотя мне было с ним совсем не по пути. Еще десяток метров – и я смог остановиться. Жандармы выглядывали из дверей, но прыгнуть не решались: скорость была для них слишком высока. Кованые ботинки не располагают к сальто-мортале… Не дожидаясь, пока они вспомнят о стоп-кране и потянут за рычаг, я перелез через барьер, ограждавший колею, сбежал вниз по насыпи и бросился к шоссе… Поезд продолжал уходить вдаль.

У меня будто выросли крылья – такие же, как у того человечка с обручем вместо шляпы, которого рисуют в книжках. Я жадно вдыхал первосортный кислород.

Стоп-кран, похоже, не стопкранил вообще, потому что хвост поезда уже скрылся из виду.

Однако отдыхать было некогда: через несколько минут в этих местах намечалось массовое развертывание полицейских сил.

Я был слишком паршиво одет, чтобы позволить себе насладиться радостями автостопа. Моя трехдневная щетина делала меня похожим на пещерного человека из энциклопедии. На таких водитель не клюет.

С другой стороны, топать по шоссе пешком было тоже нельзя. Это означало идти прямо в объятия легавых, вытянув руки подобно слепому, потерявшему трость.

К тому же нельзя было ни оставаться в этом районе, ни появляться в населенных пунктах… Никогда еще я с такой остротой не чувствовал, как быстротечно время. Оно стремительным потоком шумело у меня в ушах; от этого шума, казалось, было даже больно.

«Черт возьми, решай же что-нибудь, Капут! – сказал я себе. – Решай и действуй, иначе сгоришь. А тогда уж завоешь: в Пуасси умеют обработать по всем правилам»…

Тут я увидел машину, стоявшую на обочине метрах в пятидесяти от меня: какую-то американскую модель. У нее был поднят капот, и шикарно одетый тип таращился на мотор с видом человека, который сам не знает, что ищет.

Я подошел. Номер машины заканчивался на «75»: Париж. Этот маршрут меня бы устроил.

– У вас поломка? – спросил я.

Хозяин обернулся и с надеждой посмотрел на меня. Похоже, ему было плевать на мою щетину и на мои затасканные шмотки.

– Не пойму, в чем дело, – сказал он. – Заглохла – и ни в какую. А вы разбираетесь?

Еще бы мне не разбираться: ведь я начинал свою карьеру с перепродажи подновленных машин – вместе с Рири-Штукатуром! Автомастерские были моим родным домом. Только вот из-за полицейских на хвосте мне некогда было строить из себя угодливого парнишку-механика.

Я огляделся по сторонам и увидел только трактор, который тащил по полю здоровенный прицеп с навозом.

– Дело наверняка в зажигании, – сказал я.

В диагностике я мог потягаться с любым эскулапом и сразу понял, что к чему: оборвался провод катушки зажигания. Сущая ерунда. Я мигом срастил оборванные концы. Бывало, когда к нам в гараж заявлялся какой-нибудь балбес вроде этого, мы разыгрывали перед ним целое представление: заменим пару поршней, притрем клапаны, потом, раз уж сняли головку, поставим новые гильзы. Сменим катушку, свечи, потом вдруг обнаружим зазор между шестернями коробки, устраним его и напоследок еще уговорим хозяина купить новые чехлы!

Мой горе-водитель не мог опомниться от удивления, когда я в два счета вернул к жизни его аппарат. Он был довольно молод, но уже с сединой, носил очки и, видимо, считал себя кем-то очень важным и незаменимым.

– Не знаю, как вас и благодарить, – сказал он, прикидывая, удобно ли будет предлагать мне деньги.

– А вы едете в Париж?

– Да…

– Тогда, может быть, подбросите? Мне тоже туда.

Тут уж он сразу обратил внимание на мой мятый костюм и небритые щеки. К тому же я еще носил с собой неуловимый запах тюрьмы, запах странный, мало кому знакомый и уязвляющий носы всех честных граждан во всем мире.

Однако после того, как я сослужил ему такую службу, бедняге уже некуда было деться.

– Садитесь, – нехотя сказал он.

Когда я подходил, то не заметил, что мужик не один. В машине сидела его цыпочка. Правда, называть ее «цыпочкой» было бы настоящим богохульством: чтобы описать такое создание, нужно сначала купить толстую пачку первосортных эпитетов.

Это была невероятно красивая блондинка с фиалковыми глазами и мечтательно-томным лицом. Мне словно кто-то дал под дых, и я подумал, не попал ли по ошибке в широкоформатный голливудский фильм.

У нее были роскошные духи. Они пахли, кажется, черной розой, но еще сильнее – денежными знаками.

Когда я садился в тачку, она бросила на меня равнодушный взгляд и зажгла сигаретку с золотым ободком.

Я с блаженством плюхнулся на сиденье. Пока что все складывалось не так уж плохо. Может быть, сегодня мой день? Надо будет заглянуть в гороскоп на последней странице «Франс-Суар». А талисманом мне служили – да, вы угадали, – прекрасная блондинка и ветер свободы!

II

Я запоздало взбунтовался. Эта шикарная машина, эта шикарная баба вдруг напомнили мне, какой она должна быть, настоящая жизнь. Теперь уж я ни за что бы не согласился вернуться в тюрягу. «Давайте, ловите, поганые полицашки! – думал я. – Чтоб зацапать меня живьем, придется здоровенные сети растянуть!»

Я твердо решил, что лучше уж деревянное пальто без рукавов, чем отдельные апартаменты в Пуасси. И – странное дело – от этой мысли появилось ощущение силы. Чего людям больше всего недостает, так это решимости. Без нее и мужик не мужик, а так, кусок камбалы.

Мы проехали мимо нашего поезда, стоявшего посреди поля. Я даже заметил, как длинный жандарм скачет вдоль полотна, изображая ручищами ветряную мельницу, и кожаный подсумок хлопает его по заднице… Задергался, «Саона-и-Луэра»! Повышение свое он мог теперь засунуть куда следует, и поглубже! Небось, уже воображал, как, уйдя безвременно на пенсию, рыхлит соседские сады, чтоб заработать на воскресный антрекот!

Я тихонько усмехнулся. Поделом ему – надо было выбирать себе человеческую профессию!

Сидя в своем уголке и обхватив пальцами рукоятку подлокотника, я смотрел на стрелку спидометра, которая уже щекотала цифру «120». В технике мужик не смыслил ни бельмеса, зато рулил будь здоров! Случай, кстати, очень характерный для знатных вельмож: для них автомобиль – это четыре колеса, руль и три дырки: для воды, масла и бензина. И поскольку они не разбираются в технике, то безжалостно мучают своего четырехколесного друга, напрочь забывая о бравых поршнях, верных шатунах и бедной малютке помпочке…

Мы проехали поселок, потом второй… Мой водитель даже не потрудился сбросить газ. Такие фокусы в населенных пунктах с ограничением скорости могли запросто навлечь на нашу голову мотоциклистов. Но штраф его, похоже, не пугал. Зато вот мне это было не в масть.

Мы выскочили на дорогу, прилегающую к скоростной магистрали, и мне стало чуть спокойнее. Я прикинул, что жандармы едва-едва успели всполошить оперативную группу, и, если не случится невероятного прокола, я спокойно доберусь до Парижа.

Но оказалось, что я слишком размечтался. У въезда на автостраду стояла машина радиопатруля и два ряда колымаг перегораживали оба направления: на Сен-Жермен и на Париж.

– Что там такое? – спросила женщина.

Она раскрыла рот впервые с тех пор, как я влез в машину. И могу сказать, что ее голос соответствовал всему остальному: он шел прямо в спинной мозг.

Но не время было погружаться в сладкие грезы.

– Полицейский заслон, – проворчал мужчина. – Иногда их заставляют устраивать проверки…

У обочины вытянулась вереница автомобилей; полицейские заглядывали внутрь и жестом разрешали ехать дальше. Было ясно: облава на меня. Делать им было, что ли, нечего у себя в конторе – такую толпищу согнали из-за одного несчастного жулика…

Я попался, и гордиться тут было особенно нечем.

Тогда я сказал себе, что должен что-то делать. Хоть что-нибудь, если не хочу, чтоб меня повязали, как последнего олуха.

В кармашке на спинке переднего сиденья лежала курительная трубка. Я украдкой достал ее и приставил чубук к шее водителя так, чтобы его жена не видела, что у меня в руке.

– Слушайте, – сказал я, – похоже, эти господа ищут меня, потому что я сбежал из Руанской тюрьмы. Я ничего плохого вам делать не хочу, но если вы меня не отмажете, я пальну вам в череп, чтоб развеять ваши грустные мысли.

Женщина повернулась и посмотрела на меня так, словно только что заметила. Похоже, я уже не казался ей прежним жалким недотепой…

– Хорошо, – сказал мужчина.

Он не дрожал. Напротив, он держался очень даже спокойно.

Когда к нам стал подходить парень из дорожной полиции, он высунул голову в окно, чтобы тот не сунул туда свою.

– В чем дело?

Полисмен по-военному отдал честь.

– Вы не брали по дороге пассажиров? – спросил он.

– Нет, – сказал человек с седеющими волосами, – я еду с женой и с сыном моего садовника, а попутчиков вообще никогда не беру. Случись что с ними – страховая компания проходу не даст. А что, кто-нибудь сбежал?

– Угу, – буркнул полисмен. – Ладно, проезжайте.

Мой водитель благословил его сердечным взмахом руки и уверенно включил скорость.

Когда мы проехали заслон, он, не оборачиваясь, сказал:

– Положите-ка трубку на место и перестаньте валять дурака.

На мгновение я потерял дар речи и почувствовал себя полным кретином. Я и не заметил, что на машине два зеркала: одно на обычном месте и второе на левом переднем крыле. В него-то он и заметил мою уловку.

Я не мог взять в толк, почему он меня не сдал. На него это было не похоже. Я-то воображал его образцовым гражданином, крепко сидящим на своих принципах и всегда готовым что-нибудь пожертвовать на полицейский алтарь… Честное слово, я просто оторопел.

Я глуповато засмеялся. Реакция не бог весть какая, но в моем положении и в моем наряде трудно было придумать что-нибудь получше. Я сунул трубку на место и откинулся на спинку сиденья.

Женщина больше не смотрела в мою сторону. Мужчина молчал.

Через двадцать минут мы проехали туннель Сен-Клу. Водитель съехал по спуску, обогнул клумбу у моста, проехал по левому берегу реки, затем свернул на узкую улочку с богатыми особняками.

Я недоумевал, куда это мы едем и почему он меня не высаживает, хоть и не сдал полиции.

Все эти вопросы прыгали в моей голове, как стая кузнечиков, но я гордо молчал.

Еще один поворот – и машина остановилась возле дома из шершавого камня. Мужик прогудел клаксоном условный сигнал. Почти сразу же за забором заскрипел гравий, и ворота отворились.

Поместье было большим и каким-то печальным. Огромный сад казался заброшенным – это и нагоняло меланхолию. Это, да еще закрытые ставни на окнах.

Мы подкатили к парадному. Женщина вышла и стала подниматься по ступенькам. Я вышел тоже. Я стоял посреди сада, плохо соображая, что со мной происходит. В голове у меня гудело.

Ворота уже закрылись, и от них шел высокий черноволосый парень в джинсах и черном свитере, державший руки в карманах.

На слугу он был не похож. Однако по его манерам было видно, что он и не родственник, и не друг семьи.

Мой водитель сухо спросил его:

– Новостей никаких?

– Нет, – буркнул парень, глядя на меня. – Удачно съездили?

– Очень.

Парень в свитере указал на меня пальцем:

– А это еще кто?

– Это наш друг… новый. Дай ему комнату на третьем этаже, белье и бритву.

Хозяин повернулся и ушел. Я остался стоять перед парнем в свитере. По его глазам было видно, что я ему совсем не по нутру.

– Ты кто? – спросил он.

– А тебе какое дело?

Я думал, что он на меня кинется, и уже готовился врезать ему, как умел. Но он сдержался, не зная толком, с кем имеет дело.

– Может, тебя как-нибудь зовут? – спросил он. – Или тебе свистят, как шавке?

– Зови меня Капут, если так уж хочешь прилепить мне табличку.

– Имя вроде немецкое? – проворчал он.

– Не отрицаю, но это неважно – все равно не мое.

Я был собой доволен. Раз все вокруг темнят, то и я в долгу не останусь – буду разыгрывать высокомерное безразличие…

Черноволосый парень хлопнул ресницами, что свидетельствовало о его замешательстве.

– Ну, а я – Робби, – произнес он и повел меня в дом.

В этой берлоге, видно, давно не жили, потому что внутри стояла гнетущая сырость и изрядно воняло плесенью. Пауки чувствовали себя здесь на своей территории и старались переплюнуть лучших городских кружевниц. Переступаешь порог – и всю рожу залепляет паутиной…

Робби отвел меня наверх, в комнату, где пахло пылью и старой бумагой. Он подошел к умывальнику, повернул кран: в кране сначала захрипело, потом забулькало, и в конце концов из него побежала-таки желтоватая вода.

– Подожди, – сказал он. – Сейчас схожу за мылом и бритвой. – Потом окинул меня долгим взглядом, будто снимая мерку.

– Да ты вроде прямо из тюряги, – сказал он.

– Что, заметно?

– И воняешь к тому же…

Я и сам это знал, черт возьми, да только мне очень не понравилось, как грубо он это сказал.

– Повежливей, приятель!

Не желая, видимо, обострять ситуацию, он молча пожал плечами и куда-то скрылся. Вернулся он минут через десять. Я валялся на клоповнике, подложив руки под голову, и разглядывал замысловатую трещину на потолке.

Робби приволок с собой кучу всякого добра.

– Держи, парень, – буркнул он. – Все, что нужно для превращения в сказочного принца. А еще вот распашонка и костюм. Я на глаз прикинул – должны подойти. Расфуфыришься – все так и попадают!

Он гыгыкнул и исчез.

Я повернул ключ в замке и разделся догола. Мои старые тряпки, лежавшие кучкой на полу, казались мне теперь вообще никуда не годными. Они и в день ареста были уже в стиле «хиппи», а пребывание в тюремной камере хранения их почему-то не обновило.

Я вымылся «по-взрослому», как говорила моя мама, когда я был шпингалетом. Потом побрился. Робби – даром что бука – ни о чем не забыл: принес даже расческу и флакон лавандовой воды. Видно, запашок у меня и вправду был не из лучших…

Надраившись, я стал свеженьким, как ломтик ананаса в вишневой водке. Я сиял и благоухал. В крапчатом зеркале над умывальником отражалась теперь знакомая и дорогая сердцу физиономия, и было снова видно, что мне двадцать два года и что парень я хоть куда. Будто с плаката красавчик. Девчонки увидят – задом будут пятиться.

Воротник рубашки был чуть велик, а брюки длинноваты, но если ворот не застегивать, а ремень затянуть потуже, получалось очень даже ничего. Костюм мне нравился: серый, неброский, в тоненькую розовую полоску. В нем я сразу стал выглядеть как некто. Даже как некто достойный, осмелюсь доложить.

Эти приготовления меня отвлекли, но лишь только я привел себя в порядок, как снова ощутил всю двусмысленность своего положения. Люди подбирают на дороге преступника и преспокойно поселяют его в пустом доме, за которым присматривает этакий крутой парень… Это, по-вашему, нормально?

Но в таком возрасте недолго ломаешь кочан над загадками, а к чудесам привыкаешь быстрее, чем к тесным ботинкам. Ведь я, в конце концов, не так уж давно перестал верить в Деда Мороза…

Взглянув напоследок еще разок в зеркало, я вышел в коридор. Потом спустился по лестнице – и на втором этаже столкнулся нос к носу с той самой бабой. Она тоже успела переодеться. Теперь на ней были сиреневые штаны и едко-зеленый джемпер. Все это ей чертовски шло, а главное – четко обрисовывало ее авансцену. Глаз туда так и прилипал, будто муха к варенью, и нужно было скорей запихивать руки в карманы, пока они не бросились на добычу полезных ископаемых.

Я усек, что эта цыпка смотрит на меня уже по-другому – с явным интересом.

– Да он же совсем мальчишка! – пробормотала она.

Я улыбнулся ей.

– После чистки я получше?

– Да я думала, что вам лет сорок. А сколько на самом деле, кстати?

– Двадцать два.

– А за что сидели в тюрьме?

– За рассеянность: покупал в баре пачку сигарет, а унес кассу.

Она засмеялась.

Это шло ей не меньше, чем джемпер и брюки Я вдруг ощутил, как давно не залазил на бабу И не нужно было звать на помощь экстрасенса, чтобы понять по ее бесстыжим глазам: она тоже не прочь…