Текст книги "Заповедное место"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

XVI

Немного погодя все опять были в сборе, за длинным столом маленького грязного бара в конце улицы, который назывался «Партия в кости». Элегантное «Кафе философов», располагавшееся напротив, уже закрылось на перерыв. В зависимости от настроения и от кошелька человек мог выбрать жизнь респектабельного буржуа или простого работяги, почувствовать себя богачом или бедняком, выпить чаю или взять красненького – для этого нужно было лишь перейти улицу либо остаться на этой стороне..

Хозяин бара подал полицейским четырнадцать сэндвичей – у него остались только с сыром – и столько же чашек кофе. Для порядка он поставил на стол три графина с вином: он не любил, когда клиенты отказывались от его вина, происхождение которого выяснить пока не удалось. Данглар утверждал, что это плохое бургундское, и все ему верили.

– Как насчет художника, который повесился в тюрьме? Вы продвинулись с этим? – спросил Адамберг.

– Не успели еще, – ответил Мордан, который отставил тарелку с сэндвичем. – Меркаде займется этим после обеда.

– Навоз, шерстинки, носовой платок, отпечатки пальцев? Что говорят эксперты?

– Установлено, что катышки, найденные в комнате, не совпадают с навозом Эмиля, – ответил Жюстен. – Вы были правы.

– Надо взять пробы навоза с шерсти пса и сравнить со вторым образцом, – сказал Адамберг. – Девять шансов из десяти, что Эмиль принес этот навоз с фермы.

Купидон сидел тут же, зажатый между икрами Адамберга: комиссар пока не решился познакомить его с котом.

– А пес-то воняет, – сказал Вуазне, сидевший за другим концом стола. – Отсюда чувствуется.

– Его нельзя мыть, пока с него не взяли пробы.

– Я хочу сказать, он здорово воняет, – настаивал Вуазне.

– Заткнись, – буркнул Ноэль.

– С пальчиками – никаких неожиданностей, – продолжал Жюстен. – Повсюду имеются отпечатки Воделя и Эмиля: отпечатков этого последнего особенно много на столике для игр, на колпаке камина, на дверных ручках и на кухне. Эмиль добросовестно исполнял свои обязанности, в доме прибрано, пыль с мебели вытерта. Однако найдены не вполне четкие пальчики Воделя-младшего на письменном столе, и еще одни, получше, на спинке стула. Очевидно, он подтащил этот стул поближе к письменному столу, когда сидел за ним рядом с отцом. Кроме того, имеются неопознанные отпечатки четырех мужских пальцев – на крышке секретера в кабинете.

– Это доктор, – предположил Адамберг. – Наверно, он осматривал пациента в кабинете, а не в спальне.

– И наконец, еще одни мужские отпечатки – на кухне и женские – в ванной, на бачке унитаза.

– Ага! – оживился Ноэль. – У Воделя была женщина.

– Нет, Ноэль, в спальне не найдено женских отпечатков. Соседи уверяют, что Водель почти не выходил на улицу. Продукты и все необходимое он заказывал с доставкой. Парикмахерша, банкир и продавец из ближайшего магазина мужской одежды приходили к нему на дом. Мы получили распечатку телефонных звонков: там тоже ничего интимного. Раз или два в месяц ему звонил сын. И еще какой-то молодой человек, который пытался поговорить с ним. Их самый долгий разговор продлился четыре минуты шестнадцать секунд.

– А из Кёльна ему не звонили?

– Из Германии? Нет, а что?

– Похоже, когда-то давно у Воделя была любовь с одной пожилой немецкой дамой. Некой мадам Абстер из Кёльна.

– И значит, он не спал с парикмахершей?

– Я этого не сказал.

– Нет, соседи категорически утверждают, что никакая женщина к нему не приходила. Там, на этой чертовой аллее, люди всё знают друг о друге.

– А как вы узнали о мадам Абстер?

– Эмиль передал мне любовное письмо, которое он должен был отправить в случае смерти Воделя.

– Что в письме?

– Оно написано по-немецки, – сказал Адамберг, доставая письмо из кармана и выкладывая на стол. – Фруасси, вы сможете нам помочь?

Фруасси, нахмурив брови, изучила письмо.

– Здесь сказано приблизительно следующее: «Все так же оберегай наше царство, будь тверда, оставайся, как прежде, недосягаемой».

– У них была трудная любовь, – сделал вывод Вуазне. – Она была замужем за другим.

– Но вот это слово, в конце, заглавными буквами, – сказала Фруасси, указывая на него пальцем, – оно не немецкое.

– Очевидно, это шифр, – предположил Адамберг. – Напоминание о чем-то таком, что известно только им двоим.

– Ага, – согласился Ноэль. – Секретное словечко. Такие глупости очень нравятся женщинам, а вот мужчин они раздражают.

Фруасси с несколько чрезмерной поспешностью спросила, кто хочет еще кофе. В ответ поднялось несколько рук, а Адамберг подумал, что она тоже придумывает секретные словечки и Ноэль задел ее за живое. У Фруасси было много любовников, но она теряла их с рекордной скоростью.

– Водель не считал это глупостью, – заметил Адамберг.

– Может быть, это и шифр, – сказала Фруасси, опустив голову и напряженно вглядываясь в загадочное слово, – но буквы тут не латинские, а русские, кириллица. К сожалению, русского языка я не знаю. Его мало кто знает.

– Я немного знаю, – сказал Эсталер.

Все онемели от изумления, но молодой человек этого даже не заметил: он был поглощен тем, что размешивал сахар в кофе.

– Как это получилось? – спросил Морель, словно Эсталер сделал что-то плохое.

– Ну, я пробовал его выучить. Но научился только произносить буквы.

– Но почему ты пробовал выучить именно русский? Почему не испанский?

– Просто так.

Адамберг протянул Эсталеру письмо, и тот сосредоточенно уставился на русские буквы. Даже когда Эсталер сосредотачивался, он не сощуривал свои зеленые глаза. Они всегда были широко раскрыты и удивленно взирали на окружающий мир.

– «К-И-С-Л-О-В-А». Если прочесть все вместе, получится что-то вроде «киссловэ». Kiss love. Целую Любовь. Верно?

– Абсолютно верно, – похвалила его Фруасси.

– Отлично придумано, – сказал Ноэль, беря в руки письмо. – Напишешь такое в конце письма – и любая женщина будет заинтригована.

– А я думал, тебе не нравятся секретные словечки, – произнес Жюстен своим пронзительным фальцетом.

Скривившись, Ноэль отдал письмо Адамбергу. В кафе вошел Данглар, и коллеги подвинулись, чтобы дать ему место. Майор запыхался, его щеки порозовели. Разговор прошел хорошо, отметил про себя Адамберг. Она скоро приедет в Париж, он в шоке, почти что в панике.

– Навоз, любовное письмо – это всё детали, – сказал Ноэль. – Мы никак не приступим к главному. Вроде как с этими шерстинками на кресле: длинные, белые, как у пиренейской горной собаки, которая лизнет вас – и намочит с головы до ног. Что это нам дает? Ничего.

– Это дополняет информацию о носовом платке, – сказал Данглар.

И снова наступило молчание. Полицейские, скрестив руки на груди, неприметно переглядывались. Адамберг понял: сейчас пойдет речь о событии, которое утром привело всех в такое возбуждение.

– Выкладывайте, – скомандовал он.

– Бумажный носовой платок был совсем свежий, – стал объяснять Жюстен. – И на нем кое-что обнаружили.

– Микрочастицу крови старика Воделя, – подхватил Вуазне.

– Внутри тоже кое-что было.

– Вы хотите сказать, сопли.

– Ну, в общем, образец ДНК, которого было вполне достаточно для анализа.

– Мы хотели доложить вам об этом вечером, а потом еще раз, около восьми утра. Но ваш сотовый был выключен.

– Он разрядился.

Адамберг вгляделся в лица подчиненных, одного за другим, а затем, вопреки своим привычкам, налил себе полстакана вина.

– Осторожно, – мягко предупредил Данглар, – никто не знает, что это за вино.

– Дайте-ка разобраться, – сказал Адамберг. – Сопли на платке – не старика Воделя, не Воделя-младшего и не Эмиля. Правильно?

– Так точно, – ответил Ламар, который, как бывший жандарм, иногда еще изъяснялся по-военному.

И вдобавок, как нормандец, он избегал смотреть Адамбергу в глаза.

Адамберг отпил глоток и глянул на Данглара, как бы говоря: да, вино и в самом деле неважное. Но все-таки оно было несравнимо лучше той бурды из пакета, которую он выпил через соломинку вчера вечером. На секунду он задумался: не из-за этого ли пойла он так долго проспал в машине, ведь обычно ему хватало пяти или шести часов сна. Он взял половинку сэндвича, которая оставалась на тарелке – порция Мордана, и бросил ее под стол.

– Это для пса, – объяснил он.

Потом поглядел вниз, убедился, что Купидону понравилось угощение, и, снова подняв голову, увидел тринадцать пар глаз, устремленных на него.

– Итак, вы получили образец ДНК неизвестного лица – иными словами, ДНК убийцы. На всякий случай, ни на что не рассчитывая, вы сверились с картотекой – и совершенно неожиданно наткнулись на нашего убийцу. Теперь вы знаете его имя, фамилию, знаете его в лицо.

– Да, – вполголоса произнес Данглар.

– И адрес тоже знаете?

– Да, – повторил Данглар.

Адамберг понимал, что такой скорый финал смущает, даже тревожит их всех, словно незапланированная посадка вместо долгого перелета, но он еще угадывал в них какое-то замешательство, похожее на коллективное чувство вины, и не мог себе это объяснить. Похоже, где-то случился сбой.

– Мы знаем его адрес, – продолжал Адамберг, – возможно, также его профессию и место работы. Знаем его друзей и родных. С тех пор как все это выяснилось, прошло меньше суток. Мы установим, где он находится, и подберемся к нему по-тихому. Теперь мы просто не можем его упустить.

Договаривая эту фразу, Адамберг понял, что попал пальцем в небо. Они его упустят, они уже его упустили.

– Мы не можем его упустить, – повторил комиссар, – если только он не в курсе, что мы установили его личность.

Данглар поднял и поставил себе на колени портфель, вытянувшийся и потерявший форму из-за того, что майор носил в нем бутылки, которыми пополнял свой винный склад. Он вытащил из портфеля кипу газет и показал одну из них Адамбергу.

– Он в курсе, – устало сказал Данглар.

XVII

Доктор Лавуазье смотрел на пациента строгим взглядом, словно тот сам был виноват в том, что его состояние неожиданно ухудшилось. По непонятной причине у раненого начался перитонит, который сильно уменьшал его шансы на выздоровление. Ему стали давать высокие дозы антибиотиков, каждые два часа меняли под ним белье. Врач энергично похлопал Эмиля по щекам:

– Откройте глаза, старина, вам надо побороться за себя.

Эмиль с трудом выполнил эту команду – и сквозь легкую дымку увидел упитанного человечка в белом халате.

– Доктор Лавуазье, как ученый Лавуазье, очень легко запомнить, – представился врач. – Давайте-ка держитесь, – и он опять хлопнул Эмиля по щеке. – Вы потихоньку от нас что-то съели? Какую-нибудь скатанную в шарик бумажку, вещественное доказательство?

Эмиль слабо качнул головой слева направо, что означало «нет».

– Не валяйте дурака, старина. Мне плевать на ваши делишки. Меня интересует ваш желудок, а не вы сами. Понимаете, о чем я? У меня проблема с вашим желудком, и, если вы прикончили собственную бабушку или даже дюжину бабушек, к моей проблеме это не имеет ни малейшего отношения. Вот такой у меня подход. Можно сказать, особое мнение. Итак? Что попало к вам в желудок?

– Вино, – прошептал Эмиль.

– Сколько?

Эмиль расставил большой и указательный пальцы: между ними было примерно пять сантиметров.

– На самом деле вдвое или втрое больше, верно? – спросил Лавуазье. – Это проясняет дело, теперь нам будет легче. Поймите, в принципе мне все равно, пьяница вы или трезвенник. Но только не сейчас. Где вы достали вино? Под койкой у соседа?

Эмиль обиженно мотнул головой.

– Я не пьяница. Выпил, чтобы полегчало, чтобы кровь бежала быстрее.

– Думали, вам от этого полегчает? Вы что, старина, с луны свалились?

– Так мне сказали.

– Кто? Ваш сокамерник? Тот, у которого язва?

– Тому бы я не поверил. Слишком тупой.

– Верно, он тупой, – согласился Лавуазье. – А тогда кто?

– Парень в белом халате.

– Не может быть.

– В белом халате, с повязкой на лице.

– На этом этаже врачи не ходят в повязках. Фельдшеры и санитары – тоже.

– В белом халате. Дал выпить.

Лавуазье сжал кулаки: он вспомнил строгие предписания Адамберга.

– О'кей, старина, – сказал он, вставая. – Я позвоню вашему приятелю-легавому.

– Да, легавый, – сказал Эмиль и протянул руку к доктору. – Я ему не все сказал. На случай, если сдохну.

– Вы хотите, чтобы я передал ему сообщение? Адамбергу?

– Да.

– Говорите спокойно, не торопитесь.

– Непонятное слово. Я уже видел его. На открытке.

– Хорошо, – сказал Лавуазье, записав его слова на листке с графиком температуры. – Это все?

– Осторожней с псом.

– В каком смысле?

– Аллергия. На жгучий перец.

– Это все?

– Да.

– Не волнуйтесь, я ему все передам.

Выйдя в коридор, Лавуазье вызвал высокого чернявого, Андре, и коротышку – Гийома.

– С этой минуты вы, сменяя друг друга, будете круглосуточно дежурить у двери в палату. Какой-то мерзавец дал ему выпить вина и что-то подмешал туда. Зашел к нему в белом халате и с повязкой на лице: проще простого. Немедленно промойте ему желудок, предупредите анестезиолога и доктора Венье. Будем надеяться, что он выдержит.

XVIII

После обеда Данглар попросил коллег оставить их с Адамбергом одних в кафе. Сейчас он собирал газеты, которые незадолго до этого разложил на столе перед комиссаром. Самая откровенная из газет напечатала на первой полосе фотографию убийцы, темноволосого молодого человека с угловатым лицом, густыми, сросшимися бровями, словно перерезавшими его лицо сплошной горизонтальной чертой, тонким носом, приплюснутым подбородком, большими безжизненными глазами. «Монстр искрошил тело своей жертвы».

– Почему мне не сказали обо всем этом сразу, когда я пришел, – об идентификации ДНК, об утечке информации? – спросил Адамберг.

– Мы тянули до последней минуты, – поморщившись, ответил Данглар. – Надеялись, что все-таки поймаем его, что нам не придется докладывать вам об этом провале.

– Почему вы попросили остальных уйти из кафе?

– Потому что утечка произошла не из лаборатории и не из архива. Она могла произойти только из Конторы. Прочитайте статью – там есть подробности, которые знали только мы. А единственное, чего они не публикуют, – это адрес убийцы, которого на тот момент мы еще не знали.

– Где он живет?

– В Париже, в Восемнадцатом округе, на улице Орденер, дом сто восемьдесят два. Мы выяснили это только в одиннадцать утра и сразу же послали туда оперативную группу. Но в квартире, разумеется, уже никого не было.

Адамберг поднял брови:

– Так ведь в доме сто восемьдесят два по улице Орденер живет Вейль.

– Вейль? Наш бывший дивизионный комиссар?

– Он самый.

– И вы думаете, что это не случайное совпадение? По-вашему, убийца нарочно поселился в этом доме? Его забавляла мысль, что он живет в двух шагах от легавого?

– Думаю, да. И вдобавок ему нравилось ходить по краю пропасти. То есть бывать в гостях у Вейля. Это ведь легко, по средам комиссар принимает у себя всех желающих. Ужины у него превосходные, и люди охотно посещают их.

Вейль был если и не другом Адамберга, то, во всяком случае, одним из немногих его высокопоставленных покровителей на набережной Орфевр. Он уже не служил в полиции: официально причиной отставки стали боли в спине, усугубившиеся из-за тучности комиссара, а на самом деле он хотел полностью посвятить себя изучению художественной афиши XX века: в последнее время он стал в этой области специалистом мирового уровня. Два-три раза в год Адамберг приходил на ужин к комиссару, чтобы уладить с его помощью кое-какие дела, а еще – послушать, как он рассказывает всякую всячину, растянувшись на потертом диване, который прежде принадлежал Лампе, лакею Иммануила Канта. Вейль рассказал Адамбергу, что, когда Лампе объявил хозяину о своем желании жениться, Кант выставил его вон вместе с диваном и повесил у себя в комнате табличку: «Помни, что ты должен забыть Лампе». Адамберга это поразило – сам он в подобной ситуации написал бы себе: «Помни, что ты не должен забывать Лампе».

Он накрыл ладонью фотографию молодого человека, растопырив пальцы, словно хотел удержать его на месте.

– В квартире не нашлось никаких улик?

– Нет, конечно. У него была уйма времени, чтобы подготовиться к бегству.

– С тех пор как вышли утренние газеты.

– А может быть, и раньше. Наверно, кто-то позвонил ему и посоветовал смыться. В этом случае публикации в прессе понадобились лишь для прикрытия.

– И кто же, по-вашему, мог ему позвонить? Думаете, у него есть свой человек в Конторе – брат, кузен, любовница? Полный абсурд. Может быть, у него тут работает дядя? И мы узнаем еще одну историю про дядю и племянника?

– Совсем не обязательно, чтобы его осведомитель работал у нас. Один из наших мог проговориться кому-то, а тот, в свою очередь, – кому-то еще. Убийство в Гарше – жуткая история; возможно, нашему коллеге просто захотелось излить Душу.

– Ну предположим. Но зачем было называть фамилию этого парня?

– Потому что его фамилия Лувуа. Армель Гийом Франсуа Лувуа. Забавно все-таки.

– Что тут забавного, Данглар?

– Его зовут Франсуа Лувуа. Как маркиза Лувуа.

– Ну и где тут связь, Данглар? Это был убийца?

– Да, по необходимости. Ведь он провел масштабную реорганизацию французской армии при Людовике Четырнадцатом.

Данглар отложил газету, и его мягкие, словно бескостные руки исполнили в воздухе торжественный танец, как бы возносясь к сияющим высотам Знания.

– Лувуа был беспощаден к тем, кого считал внешними и внутренними врагами Франции. Именно он проводил насильственные меры против гугенотов, так называемые драгонады, а одно это уже говорит о нем весьма много.

– По совести говоря, Данглар, – перебил Адамберг, кладя руку ему на плечо, – я совершенно не представляю, чтобы кто-либо из наших сотрудников когда-либо слышал об этом Франсуа Лувуа и чтобы подобная аналогия могла показаться ему забавной.

Танец рук в воздухе прекратился, и разочарованный Данглар снова взял газету.

– Прочтите эту заметку.

По вызову встревоженного садовника сотрудники криминальной полиции из бригады комиссара Жан-Батиста Адамберга в воскресенье утром проникли в уютный особнячок в Гарше и обнаружили там чудовищно изуродованное тело хозяина, шестидесятивосьмилетнего Пьера Воделя, бывшего журналиста. Соседи, которые до сих пор не могут оправиться от пережитого потрясения, в один голос заявляют, что им непонятны мотивы этого зверского убийства. По имеющимся у нас сведениям, тело Пьера Воделя было расчленено, а затем, что еще ужаснее, раздроблено и в виде мелких фрагментов разбросано по всей комнате, от пола до потолка забрызганной кровью. Дознаватели быстро нашли улики, по которым можно установить личность маньяка, в частности бумажный носовой платок. И в результате срочно проведенного анализа ДНК они узнали имя предполагаемого убийцы. Это некий Армель Гийом Франсуа Лувуа, ему двадцать девять лет, профессия – ювелир. Лувуа уже имел дело с полицией: двенадцать лет назад вместе с тремя сообщниками он проходил по делу о групповом изнасиловании двух несовершеннолетних.

У Адамберга зазвонил мобильник, и он отложил газету.

– Да, Лавуазье. Да, я тоже очень рад, что мы с вами опять сотрудничаем. Нет, у меня уйма дел. Ну как он, поправляется? Секундочку.

Адамберг прервал разговор, чтобы поделиться информацией с Дангларом:

– Какой-то гад пытался отравить Эмиля. У него перитонит и температура сорок. Лавуазье, я сейчас включу громкую связь, чтобы вас мог слышать мой коллега.

– Мне очень жаль, старина. Этот тип вошел в палату к Эмилю в белом халате, с повязкой на лице. Мы не в состоянии уследить за каждым, кто сюда заходит. Надо бы нанять охрану, но у нас нет денег. Я поставил у двери двух наших ребят-санитаров, чтобы дежурили посменно. Эмиль боится, что он умрет, и, должен сказать вам, это вполне возможно. У него для вас два сообщения: вам есть на чем записать?

– Да, – ответил Адамберг, приготовившись писать на уголке газетного листа.

– Первое: насчет непонятного слова. Он уже видел его раньше, на открытке. Я не стал расспрашивать подробнее, он слишком плох.

– В котором часу его отравили?

– Утром, когда он проснулся, все было хорошо. А в половине третьего меня вызвала сестра: как выяснилось, температура начала подниматься где-то около двенадцати. Второе сообщение: осторожней с псом.

– В каком смысле?

– У него аллергия на жгучий перец. Надеюсь, вы знаете, о чем речь: для Эмиля это, по-видимому, очень важно. Наверно, это связано с непонятным словом – трудно себе представить, чтобы кто-то реально кормил собаку жгучим перцем.

– Что за непонятное слово? – спросил Данглар, когда Адамберг закончил разговор.

– Любовное словечко – Kiss Love, написанное русскими буквами. Водель любил одну пожилую немецкую даму.

– Но зачем писать Kiss Love русскими буквами?

– Не знаю, Данглар, – ответил Адамберг и снова взялся за газету.

Следствием было установлено, что Лувуа сам не участвовал в изнасиловании, однако суд приговорил его к девяти месяцам тюрьмы за причинение телесных повреждений и неоказание помощи лицам, находящимся в опасности. С тех пор Армель Лувуа не напоминал о себе, по крайней мере официально. Теперь предполагаемому убийце не избежать ареста.

«Не избежать ареста», – вслух повторил Адамберг и взглянул на свои часы. Лувуа давно успел смыться. Но наблюдение за домом надо продолжать: ведь не все читают газеты.

Не сходя с места, Адамберг проинструктировал подчиненных: Вуазне и Керноркян пускай займутся семьей художника, который выкрасил свою покровительницу бронзовой краской; Ретанкур, Мордан и Ноэль организуют засаду в доме Лувуа; однако надо заранее предупредить об этом Вейля: бывший дивизионный комиссар не выносит, когда полиция вторгается в его частную жизнь, и с перепугу может испортить все дело; Фруасси и Меркаде будут прослушивать телефон Лувуа и отслеживать его контакты в интернете; Жюстен и Ламар будут искать его машину, если она у него есть; остальные должны как следует встряхнуть авиньонских легавых и проверить, не уезжали ли из города Водель-младший и его жена. Установить контроль за вокзалами и аэропортами, раздать полицейским фотографии Лувуа.

Во время этих переговоров Адамберг заметил, что Данглар делает ему знаки. Майор отчаянно жестикулировал, но Адамберг ничего не понял. Наверно, потому, что он был неспособен делать две вещи одновременно – говорить и смотреть, смотреть и слушать, слушать и писать. Единственным делом, которым он мог полноценно заниматься, не прерывая других занятий, было рисование.

– Будем опрашивать соседей по дому? – спросил Морель.

– Да, но не забудьте, что в этом доме живет Вейль. Узнайте у него все что можно, а потом сосредоточьтесь на засаде. Возможно, Лувуа не в курсе, возможно, он вернется домой. Выясните, где он работает. Добудьте адрес этой мастерской, или магазина, или чего там еще.

Данглар написал несколько слов на газете и поднес ее к глазам комиссара: «Не посылайте в засаду Мордана. Пошлите Меркаде». Адамберг пожал плечами.

– Небольшое уточнение, – сказал он в трубку. – Мордан будет работать вместе с Фруасси, а сидеть в засаде будет Меркаде. Если он уснет, там все же останутся двое мужиков, включая Ретанкур, а это все равно что семеро.

– Почему вы решили, что я должен отстранить Мордана? – спросил Адамберг, убирая телефон в карман.

– Он морально надломлен, и ему нельзя доверять.

– Если человек надломлен морально, это не мешает ему сидеть в засаде. Тем более что мы устраиваем ее для проформы: вряд ли Лувуа рискнет вернуться.

– Но у нас особый случай. Произошла утечка информации.

– Хватит намеков, майор. Если у вас есть подозрения, скажите об этом прямо. Мордан служит в нашей системе двадцать семь лет, он прошел огонь, воду и медные трубы, его даже Ницца не смогла превратить в коррупционера.

– Я знаю.

– Тогда я не понимаю вас, Данглар, честное слово, не понимаю. Вы сами только что сказали: причина утечки в том, что кто-то сболтнул лишнее. Это не предательство, а простая неосторожность.

– На словах я всегда представляю все наилучшим образом, но в голову лезет самое худшее. Вчера утром он нарушил субординацию, превысил свои полномочия и спровоцировал побег Эмиля.

– Дочь Мордана бьется головой о стену в тюрьме Френ, поэтому его собственная голова блуждает где-то далеко, за сотни километров отсюда. И он, ясное дело, совершает оплошности, проявляет чрезмерное рвение либо неуместную робость, он зол на весь мир, он утратил самоконтроль. Надо приглядывать за ним, вот и все.

– Из-за него сорвалась проверка алиби в Авиньоне.

– Ну и что?

– А то, что у него уже два серьезных прокола: во-первых, побег подозреваемого, во-вторых, непроверенное алиби – небрежность, достойная новичка. И заметьте, по закону ответственность за его ошибки ложится на вас. По итогам этих двух дней кто-то может сделать вывод, что вы запороли первый этап расследования. При том, как придирается к нам Брезийон, можно вылететь из Конторы и за меньшее. А теперь еще эта история с утечкой информации и убийца, который пустился в бега. Если бы кто-то захотел вывести вас из игры, он действовал бы именно так.

– Бросьте, Данглар. Мордан мешает расследованию? Мордан хочет меня устранить? Ни за что не поверю. Да и зачем ему это?

– Вы можете узнать истину. А такая перспектива кое-кого не устраивает.

– Кого? Мордана?

– Нет. Кого-то наверху.

Адамберг посмотрел на палец Данглара, указывающий на потолок: майор намекал на круг лиц, обладающих властью, который он обозначал словом «наверху», хотя в данном случае мог бы с тем же успехом сказать «внизу», в глубоком, скрытом от глаз подземелье.

– Кто-то наверху, – продолжал Данглар, все еще указывая пальцем на потолок, – не заинтересован в том, чтобы убийство в Гарше было раскрыто. И в том, чтобы вы работали у нас.

– А Мордан ему помогает? Быть такого не может.

– Очень даже может – с тех пор как его дочь оказалась в руках правосудия. Этим людям там, наверху, ничего не стоит замять дело об убийстве. Мордан заключил с ними сделку: он дает им возможность вывести вас из игры, а они за это освобождают его дочь. Не забывайте, через две недели будет предварительное слушание по ее делу.

Адамберг щелкнул языком.

– Это не в его характере.

– При чем тут характер, когда твой ребенок в опасности? Вам этого не понять, ведь у вас нет детей.

– Не начинайте, Данглар.

– Я хотел сказать, нет ребенка, которым бы вы занимались всерьез, – сухо сказал Данглар, возвращаясь к их всегдашнему спору, к их давнему противостоянию. По одну сторону фронта был Данглар, стремившийся защитить Камиллу и ее ребенка от бурной, полной превратностей жизни, которую вел Адамберг. С другой стороны был сам Адамберг, живший по своей воле и, по мнению Данглара, подвергавший слишком большой опасности близких ему людей.

– Я занимаюсь Томом, – возразил Адамберг, и его кулаки сжались. – Я сижу с ним, вожу его на прогулки, рассказываю ему разные истории.

– Где он сейчас?

– Это вас не касается, и отстаньте от меня. Он на отдыхе, с матерью.

– Да, но где?

Над двумя мужчинами, над грязным столом, пустыми стаканами, измятыми газетами с фотографией убийцы нависла гнетущая тишина. Адамберг пытался вспомнить, куда Камилла в этот раз поехала с малышом. Куда-то на вольный воздух, это точно. К морю – в этом он был уверен. Скорее всего, в Нормандию. Он звонил им два раза в неделю, у них все было в порядке.

– В Нормандии, – сказал Адамберг.

– В Бретани, – возразил Данглар. – В Канкале.

Если бы Адамберг был Эмилем, он бы сейчас расквасил Данглару физиономию. Он мысленно видел эту сцену, и она ему нравилась. Однако он ограничился тем, что встал с места.

– То, что вы подумали о Мордане, майор, просто мерзость.

– Если человек хочет спасти свою дочь, это никакая не мерзость.

– Я хотел сказать: мерзость – это ваши мысли. То, что у вас в голове.

– Еще бы. Конечно, это мерзость.