Текст книги "Заповедное место"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Он закрыл глаза и прислонился спиной к каменному наличнику двери, подставив лицо солнцу, как Эмиль. За стеной, в доме, заканчивался сбор материалов с места преступления, убирали мостки. Ковры были поделены на квадратные метры, разрезаны, пронумерованы и помещены в контейнеры. Теперь надо будет доискаться до смысла происшедшего. Возможно, это Пьер-младший решил убить старого мерзавца. Или его убила Элен, готовая на все ради мужа. Или Эмиль. Или семья художника, который отливал лошадей в бронзе и однажды, по несчастью, проделал то же самое с женщиной. Выкрасить свою покровительницу бронзовой краской – такое до сих пор никому не приходило в голову, это новая область, открытая на неведомом континенте Стока. А вот убийство богатого старика – это уже классика. Но превратить его тело в кашу и разбросать по комнате? Для чего? Неизвестно. А пока не найдешь объяснения, не найдешь и преступника.

К ним направлялся Мордан. Раскачивающаяся походка, тощая вытянутая шея, седоватый пушок на голове, беспокойно бегающие глаза: точь-в-точь старый аист, высматривающий в воде рыбу. Он подошел к Эмилю и взглянул на Адамберга без малейшего снисхождения.

– Спит, – тихо сказал Эмиль. – Это нормально, можно понять.

– Он говорил с вами?

– Ну и что? Это его работа, разве нет?

– Конечно. Но все-таки надо его разбудить.

– Свинство какое, – с отвращением произнес Эмиль. – Парень задремал на пять минут, а ему сразу нагоняй устраивают.

– Было бы странно, если бы я устроил ему нагоняй. Это мой комиссар.

Мордан тронул Адамберга за плечо, тот открыл глаза. Эмиль встал, ему захотелось отойти подальше. Он был потрясен, узнав, что этот человек – комиссар: как будто изменился привычный порядок вещей и нищие вдруг стали королями. Одно дело рассказывать про отродье и про Купидона рядовому полицейскому, и совсем другое – комиссару. То есть такому типу, который в совершенстве владеет самыми коварными приемами допроса. А этот комиссар, как он слышал, настоящий ас. Он столько всего наговорил ему и наверняка сболтнул лишнее.

– Не уходите, – сказал Мордан, придерживая Эмиля за рукав, – вам тоже будет интересно послушать. Комиссар, мы получили ответ от нотариуса. Три месяца назад Водель написал завещание.

– Большое наследство?

– Не очень. Три дома в Гарше, один в Вокрессоне, большой доходный дом в Париже. Плюс ценные бумаги и страховки на такую же сумму.

– Ничего особенного, – сказал Адамберг, вставая и отряхивая брюки.

– Не считая обязательной доли, причитающейся сыну, Водель оставляет все свое имущество чужому человеку. Эмилю Фейяну.

IX

Ошеломленный Эмиль снова уселся на ступеньку Адамберг остался стоять, прислонившись к дверному наличнику, наклонив голову и скрестив руки на животе: как утверждали коллеги, эта поза была единственным ощутимым признаком того, что комиссар погружен в размышления. Мордан расхаживал взад-вперед, размахивая руками, его взгляд беспрестанно и бесцельно перебегал с одного на другое. На самом деле Адамберг отнюдь не был погружен в размышления; он просто думал о том, до чего же Мордан сейчас похож на аиста, который сжимает в клюве только что пойманную рыбу и гордится своей добычей. В данном случае его добычей был Эмиль. Неловко скручивая папиросу, садовник прервал молчание:

– Это ненормально, когда сына лишают наследства.

Послышалось потрескивание: бумажная трубочка на конце оказалась пустой, она вспыхнула, как факел, и обожгла волосы Эмиля.

– Пусть он и не хотел детей, но все же это его сын, – продолжал Эмиль, потирая тлеющую прядь, которая распространяла запах паленой свиной щетины. – Он не настолько меня любил. Даже если знал, что я буду в меланхолии, а я и правда в меланхолии. Наследство должно было отойти Пьеру.

– У вас доброе сердце, да? – спросил Мордан.

– Нет, просто я говорю, что это ненормально. Но я возьму свою часть наследства, к последней воле старика надо отнестись с почтением.

– Как выгодно иногда быть почтительным.

– Дело не только в почтении, все должно быть по закону.

– Как выгодно иногда быть законопослушным.

– Ага. Так я получу домик?

– Может, этот домик, а может, другие, – вмешался Адамберг. – С причитающейся вам половины наследства придется уплатить очень большой налог. Но вам останется как минимум два дома и внушительная сумма денег.

– Я возьму к себе маму и выкуплю пса.

– Быстро же вы все решили, – заметил Мордан. – Как будто готовились заранее.

– Ну и что? Разве это не нормально, что человек хочет взять к себе маму?

– Вам свалилось на голову наследство, а вы, похоже, не очень-то удивлены. Обычно людям нужно время, чтобы переварить такую новость.

– Мало ли что людям нужно. Я вот уже переварил. С чего бы мне полдня этим заниматься?

– Вы знали, что унаследуете имущество Воделя. Вы знали, что написано в завещании.

– Нет, не знал. Но он обещал мне, что однажды я стану богатым.

– По сути это то же самое, – сказал Мордан и растянул рот до ушей, как человек, который, взяв с тарелки рыбину, впивается зубами ей в бока. – Он заранее предупредил вас, что вы будете его наследником.

– Нет. Он увидел это, когда гадал мне по руке. Он умел читать все эти линии и научил меня. Вот. – Он показал на свою правую ладонь, у основания безымянного пальца. – В этом месте он прочел, что я стану богатым. Но ведь это не означало, что речь шла о его деньгах, верно? Я играю в лотерею и подумал, что меня ожидает крупный выигрыш.

Эмиль вдруг замолчал и стал разглядывать свою ладонь. Адамберг, наблюдавший за жестокой игрой в аиста и рыбу, увидел, как на лице садовника промелькнула тень давнего страха, нисколько не связанного с агрессивным поведением Мордана. Наскоки майора, по-видимому, ничуть не пугали, даже не раздражали его. Нет, это было связано с линиями на его ладони.

– Он прочел у вас на руке что-то еще? – спросил Адамберг.

– Да нет, ничего особенного, кроме будущего богатства. Он считал, что руки у меня самые обычные, и говорил, будто это большая удача. Я не обижался. Но когда я захотел посмотреть на его руки, тут вышла осечка. Он сжал кулаки. Сказал, там и смотреть нечего, у него на руках вообще нет линий. Нет линий! Он так разозлился, что лучше было не настаивать, в тот вечер мы даже не играли в крестики-нолики. Нет линий! Это ненормально. Если бы я мог увидеть тело, я бы проверил, правда это или нет.

– Увидеть тело нельзя. Но так или иначе, от ладоней ничего не осталось.

Эмиль с досадой пожал плечами и стал разглядывать Ретанкур, которая шла к ним размашистой, совсем не грациозной походкой.

– Эта на вид незлобивая, – сказал он.

– Внешность обманчива, – предостерег его Адамберг. – Она самая опасная из всех моих людей. Работает здесь со вчерашнего утра, без перерыва.

– Как же ей это удается?

– Она умеет спать стоя. И не падает.

– Это ненормально.

– Точно, – согласился Адамберг.

Ретанкур остановилась перед крыльцом и утвердительно кивнула обоим коллегам.

– Порядок, – сказала она.

– Отлично, – отозвался Мордан. – Будем двигаться дальше, комиссар? Или продолжим занятия хиромантией?

– Я не знаю, что такое хиромантия, – сухо ответил Адамберг.

Что случилось с Морданом? С этим облезлым старым аистом, славным, приветливым, прекрасно знающим свое дело? Безупречным в работе, неистощимым на смешные и занимательные истории, умевшим складно говорить и улаживать конфликты? Адамберг знал, что Мордан обиделся, когда на коллоквиум в Лондон отправили не его, а Данглара. Однако его включили в состав делегации, которую в ближайшее время собирались отправить в Амстердам. Это вполне достойная замена. Кроме того, Мордан не смог бы надолго затаить обиду, и уж тем более – лишить Данглара поездки в любимую страну.

– Это гадание по руке. Иначе говоря, способ убить время. А времени у нас мало. Эмиль Фейян, вы раздумывали, где вам переночевать сегодня. Кажется, этот вопрос улажен.

– В доме, – предположил Адамберг.

– В сарае, – поправила его Ретанкур. – Место преступления еще опечатано.

– В камере предварительного заключения, – сказал Мордан.

Адамберг отошел от стены и, засунув руки в карманы, сделал несколько шагов по аллее. Гравий скрипел у него под ногами, он любил слушать этот звук.

– Это не в вашей компетенции, майор, – отрывисто выговорил он. – Я еще не звонил дивизионному комиссару, а он еще не обращался к судье. Вы слишком торопитесь, Мордан.

– Это вы запаздываете. Дивизионный комиссар позвонил мне, а затем судья постановил задержать Эмиля Фейяна.

– Что? – спросил Адамберг, обернувшись и скрестив на груди руки. – Вы не позвали меня, когда звонил дивизионный комиссар?

– Он не пожелал говорить с вами. Пришлось повиноваться.

– Вы нарушаете процедуру.

– Вам плевать на процедуры.

– Только не сейчас. Вы допустили сразу два нарушения: задержание явно преждевременное и ничем не обоснованное. С таким же успехом можно было закрыть Воделя-младшего или семью художника. Ретанкур, что это за семья?

– Сплоченная, убитая горем, ослепленная жаждой мести. Мать покончила с собой через семь месяцев после сына. Отец – автомеханик, два брата колесят по дорогам. Один на грузовике, другой в Иностранном легионе.

– Что скажете, Мордан? Этим стоило бы заняться, верно? А сын, которого обделили? Вам не кажется, что он тоже мог знать о завещании? Как удобно было бы свалить убийство на Эмиля, чтобы в итоге получить наследство целиком! Вы доложили об этом дивизионному комиссару?

– Я не владел информацией. А решение судьи было категоричным. Досье Эмиля Фейяна такое пухлое, что двумя руками не поднимешь.

– С каких это пор человека задерживают на основании одного только постановления? Не получив данных экспертизы, не имея никаких весомых аргументов?

– У нас есть два весомых аргумента.

– Отлично. Можете просветить меня. Ретанкур, вам известно, о чем речь?

Ретанкур разрывала каблуком гравий, разбрасывая камешки, словно сердитое животное. При своих выдающихся, сверхнормальных способностях она страдала одним недостатком: у нее были трудности в общении с людьми. Когда возникала сложная, неоднозначная ситуация, требующая тактичного вмешательства или некоторой изворотливости, она оказывалась безоружной и беспомощной.

– Что за бардак, Мордан? – спросила она внезапно охрипшим голосом. – Почему вдруг такая спешка? И кто ее устроил?

– Я не в курсе. Я просто выполняю приказ.

– С усердием, достойным лучшего применения. Так что это за весомые аргументы?

Мордан поднял голову. Эмиль, о котором все забыли, пытался поджечь с конца тоненькую веточку.

– Мы связались с домом престарелых, где живет мать Эмиля Фейяна.

– Это не дом престарелых, где живут, – проворчал Эмиль. – Это больница, где подыхают.

Теперь он раздувал крошечный огонек, который ему удалось зажечь на конце веточки. Не будет гореть, подумал Адамберг, дерево недостаточно сухое.

– Директриса утверждает: как минимум четыре месяца назад Эмиль сказал матери, что скоро они будут жить вдвоем и ни в чем не нуждаясь. Все в доме знают об этом.

– Само собой, – подхватил Эмиль. – Я же говорил: Водель напророчил мне, что я стану богатым. И я рассказал об этом маме. Это же нормально, разве нет? Мне что, еще раз все повторить? К чему эта нервотрепка?

– Объяснение принимается, – спокойно произнес Адамберг. – А второй весомый аргумент, Мордан?

На этот раз Мордан улыбнулся. Он уверен в успехе, подумал Адамберг, он ухватил рыбину за брюхо. Присмотревшись, комиссар заметил, что Мордан выглядит неважно. Щеки впали, под глазами залегли синие круги.

– В его фургончике нашли лошадиный навоз.

– И что? – спросил Эмиль, перестав дуть на веточку.

– На месте преступления найдены четыре катышка навоза. Убийца принес их на подошвах сапог.

– У меня нет сапог. Я не вижу тут связи.

– А следственный судья видит.

Эмиль встал, отбросил ветку, убрал в карман табак и спички. Он покусывал верхнюю губу, на лице вдруг появилось выражение бесконечной усталости. Отчаявшийся, жалкий, он застыл неподвижно, как старый крокодил. Слишком неподвижно. Тогда ли Адамберг догадался или чуть позже? Он так и не смог впоследствии ответить на этот вопрос. Комиссар точно знал только одно: он отступил на несколько шагов от Эмиля, словно хотел дать тому побольше места. И Эмиль перешел к действию – с нереальной быстротой нападающего крокодила, за которым не может уследить человеческий глаз. Мгновение – и хищник вонзил зубы в буйвола. Мгновение – и Мордан с Ретанкур лежали на земле, причем нельзя даже было понять, в какое место ударил их Эмиль. Адамберг увидел, как он несется по аллее, перепрыгивает через невысокую стену и бежит по соседскому саду, и все это на головокружительной скорости, так что догнать его могла одна лишь Ретанкур. Но лейтенант опоздала к старту, она поднялась, держась за живот, а потом ринулась в погоню, устремившись всем своим мощным телом вперед, чтобы усилить рывок, без проблем подняв свои сто десять килограммов, чтобы перемахнуть через стену.

– Срочно пришлите подкрепление, – скомандовал по радио Адамберг. – Подозреваемый убегает в направлении запад-юго-запад. Блокируйте периметр.

Впоследствии он не мог точно вспомнить, была ли в его голосе уверенность.

У его ног лежал Мордан: майор держался за пах, прерывисто стонал, из глаз текли слезы. Адамберг машинально наклонился над ним и ободряюще потряс за плечо.

– Тяжелый случай, Мордан. Я не совсем понял, что вы пытаетесь сделать, но в другой раз делайте это лучше.

X

Опираясь на руку комиссара, Мордан заковылял к остальным полицейским. Лейтенант Фруасси, сменившая Ламара, привезла обед на всех и уже накрывала стол в саду. На Фруасси всегда можно было положиться: она снабжала своих коллег провиантом, как в военное время. Эту вечно голодную худышку неотвязно преследовала мысль о еде; она даже устроила в помещении Конторы хранилища, заполненные продуктами. Подозревали, что эти хранилища более многочисленны, чем тайники, в которых Данглар прячет белое вино. По мнению некоторых, спустя двести лет там еще будет чем поживиться, тогда как бутылки Данглара к тому времени давно уже опустеют.

У лейтенанта Ноэля имелось на этот счет свое мнение. Ноэль был самым грубым человеком в Конторе; женщины говорили, что он пошляк, мужчины – что он троглодит, с задержанными он обращался, как деспот. От него было больше неприятностей, чем пользы, но Данглар считал его присутствие необходимым, утверждая, что Ноэль сконцентрировал в себе все отрицательные свойства полицейского, поэтому рядом с ним каждый из них становится намного лучше. И Ноэль охотно исполнял эту роль. Но странным образом он лучше всех был осведомлен о тщательно скрываемых секретах своих коллег. То ли его напор сокрушал любые заслоны, то ли люди не стыдились обнажать перед ним темные стороны души, поскольку он был большой специалист по этой части. Ноэль утверждал, что постоянная потребность в еде у лейтенанта Фруасси – результат детской травмы: однажды, когда она была грудным младенцем, ее мать потеряла сознание и на четыре дня оставила ее без молока. И теперь, говорил он, глумливо хихикая, Фруасси постоянно ищет материнскую грудь и одновременно кормит других, вот почему она не может поправиться ни на килограмм.

Было три часа. Подкрепившись, полицейские оживились и только тогда стали спрашивать, что, собственно, произошло в саду. Они знали: Ретанкур преследует подозреваемого (а значит, его песенка спета) и ее сопровождает бригада полицейских из Гарша, три машины и четыре мотоциклиста. Но она не выходила на связь, и комиссар уточнил, что она стартовала с трехминутным опозданием, получив удар в солнечное сплетение. И что этот парень, Буйный Эмиль, одиннадцать лет тюряги и сто тридцать восемь запротоколированных драк, вполне способен удрать от Ретанкур. Адамберг бегло упомянул о своих разногласиях с Морданом и описал сцену, которая спровоцировала побег подозреваемого. Никто не решился спросить, почему Эмиль не ударил самого Адамберга и почему комиссар не бросился в погоню за ним. Ретанкур бегала вдвое быстрее, чем любой мужчина в Конторе: ничего удивительного, что Адамберг отпустил ее одну. Мордан методично поглощал еду; вид у него был мрачный, и коллеги думали, что он обеспокоен состоянием своих тестикул. Всем, кто перелистал досье Эмиля, запомнилось, как он одним ударом локтя навсегда лишил мужской силы некоего автогонщика. За эту драку его приговорили к году тюрьмы и выплате компенсации, которая висела на нем до сих пор.

Адамберг наблюдал за подчиненными, не знавшими, как себя вести: хоть им и было жаль коллегу, получившего такую травму, они не решались выразить ему сочувствие. Ибо каждый, включая Эсталера, сознавал, что Мордан зачем-то нарушил существующий порядок, добился постановления о задержании, не поставив в известность Адамберга, и в результате, словно новичок, спугнул подозреваемого.

– Кто утром загрузил в фургон последние контейнеры с образцами? – спросил Адамберг.

Он машинально взял полупустую бутылку и вылил себе в стакан ее содержимое. Стакан наполнился мутной рыжеватой жидкостью.

– Это сидр из моих родных краев, – пояснила Фруасси. – Он портится через час после открытия бутылки, но вообще он очень хороший. Я подумала, он нас немножко развеселит.

– Спасибо, – ответил Адамберг и залпом проглотил терпкую жидкость.

Помимо неустанной заботы о том, чтобы накормить своих товарищей, Фруасси еще и старалась поддерживать их настроение хотя бы на таком уровне, чтобы они могли весело и непринужденно общаться друг с другом. Этого нелегко было добиться от вечно недосыпающих сотрудников уголовной полиции.

– Я и Фруасси, – ответил Вуазне на вопрос Адамберга.

– Надо вернуть образцы навоза, я хотел бы взглянуть на них.

– Навоз отправили в лабораторию еще вчера.

– Не этот навоз, Вуазне. Тот, что нашли в фургончике Эмиля.

– А-а, – сказал Эсталер. – Не этот навоз, а навоз Эмиля.

– Это будет нетрудно, – сказал Вуазне, вставая. – Он среди образцов, которые велено исследовать в первую очередь.

– Установить наблюдение за домом престарелых? – спросил Керноркян.

– Да, для проформы. Это ничего не даст, самый распоследний тупица сообразил бы, что за домом наблюдают.

– Он и есть тупица, – сказал Мордан, не перестававший есть.

– Нет, – возразил Адамберг. – Он меланхолик. А при меланхолии в голову лезут всякие мысли.

Адамберг размышлял. Эмиля почти наверняка можно будет захватить на ферме, где живет Купидон. Достаточно поставить там засаду из двух полицейских, и он непременно попадется, не на этой неделе, так на следующей. Комиссар был единственным, кто знал о существовании Купидона, о ферме, о ее приблизительном местонахождении и о том, кому она принадлежит. Эта фамилия каким-то чудом сохранилась у него в памяти. Кузены Жеро, три четверти скота в молочном хозяйстве, четверть – на мясо. Он уже открыл рот, но так ничего и не сказал. Он сам не понимал почему. Возможно, потому, что считал Эмиля невиновным, возможно, потому, что хотел поквитаться с Морданом, а возможно, причина была в том, что в последние два часа, или даже с самого Лондона, он чувствовал себя на другой стороне, заодно с иммигрантами, стремящимися преодолеть барьер, заодно с бандитами, оказывающими сопротивление силам правопорядка. Все эти вопросы пронеслись у него в голове, как стая птиц, а он даже не попытался ответить хотя бы на один из них. Полицейские уже вставали из-за стола, сытые и проинструктированные; Адамберг отошел в сторону и знаком подозвал к себе лейтенанта Ноэля. Если кто и мог быть в курсе дела, то только он.

– Что случилось с Морданом?

– Он попал в передрягу.

– Я так и думал. В какую передрягу?

– Не могу вам сказать, – ответил Ноэль, заложив руки за пояс.

– Как вы сами могли убедиться, это жизненно важно для расследования. Говорите.

– Его дочь – единственную, свет в окошке, а на мой взгляд, просто чучело, два месяца назад взяли вместе с шестью парнями, обдолбанными до бесчувствия, в пустующем доме, в районе Ла-Врий: это мерзкий притон на южной окраине, где собираются юные наркоманы из добропорядочных семей.

– Что дальше?

– Один из шести – ее дружок, давно не мытый мешок костей, злой, как цепной пес. Кличка – Боне. Он на двенадцать лет старше ее. Любимая забава – грабить стариков на улицах. Этот смазливый подонок считается крупной фигурой в торговле кокой. Девчонка сбежала из дома, оставив записку, и теперь у старины Мордана от горя лопаются яйца.

– Кстати, в каком они состоянии?

– Он звонил врачу и говорит, что это выяснится послезавтра. Будем надеяться, ему их подлечат, хотя от удара Буйного Эмиля можно лишиться их навсегда. Правда, Мордану яйца не так уж и нужны, его жена развлекается с учителем музыки, а об него только что ноги не вытирает.

– Почему он мне не сказал, что дочка сбежала?

– Он же у нас сказочник. Скармливает нам выдуманные истории, а неприглядную реальность держит при себе. Если помните, у нас еще тогда была запарка – громкое дело о разрытых могилах. И потом, не обижайтесь, но люди не очень-то с вами откровенничают.

– Почему?

– Они не уверены, что вы их слушаете. А если даже слушаете, им кажется, что вы потом все забудете. Так зачем зря стараться? Мордан обычный человек. А вы витаете в облаках.

– Я знаю, что обо мне говорят. Но по-моему, я обеими ногами стою на земле.

– Значит, вы стоите на какой-то другой земле.

– Вполне возможно. Ну так что насчет этой девушки?

– Ее зовут Элейна. Мордана вызвали в пустующий дом легавые из Бисетра. Там, внутри, был кромешный ад – вы знаете, как все это выглядит. Некоторые из этих сопляков питались собачьими консервами. Один запаниковал и позвонил легавым, потому что у кого-то случился передоз. Кстати, я слышал, что эти консервы вполне съедобны, это, как правило, мясное рагу. Дочка Мордана была под кайфом, в доме обнаружили столько снежка, что всю компанию можно привлечь за распространение. Ко всему прочему там нашли оружие, два пистолета и несколько выкидных ножей. Причем один ствол оказался тем самым, из которого девять месяцев назад завалили Стабби Дауна, вожака банды с северной окраины. А свидетели говорят, что на Стабби напали двое, парень и девушка с темными волосами до попы.

– Черт возьми.

– В итоге троих, включая Элейну Мордан, решили закрыть.

– Где она сейчас?

– В больнице тюрьмы Френ, проходит курс лечения метадоном. Ей светит от двух до четырех лет, а то и больше, если она замешана в убийстве Стабби. Мордан говорит, когда она выйдет, ее жизнь будет кончена. Данглар для моральной поддержки накачивает его белым вином, но ему от этого только хуже. Все свободное время он проводит во Френ: когда заходит внутрь, а когда просто бродит вокруг и глядит на стены. Вот почему он такой.

Ноэль повернулся и ткнул подбородком в сторону дома:

– А тут еще эта пачкотня: есть от чего слететь с катушек. Может, его сменит Данглар – теперь, когда все убрали? Вас, кстати, ищет Вуазне, он нашел навоз Эмиля, как говорит этот придурок Эсталер.

Вуазне положил образец на белый садовый стол и передал Адамбергу перчатки. Комиссар раскрыл пакетик и понюхал его содержимое.

– Мы написали на этикетке «лошадиный навоз», но, может быть, это что-то другое.

– Нет, это именно лошадиный навоз, – возразил Адамберг, вытряхнув себе на ладонь маленький темный катышек. – Он не такой, как в доме. Не шариками.

– Шарики получились потому, что навоз попал в круглые углубления подошв и принял их форму. На пропитанных кровью коврах шарики намокли и отвалились.

– Так или иначе, Вуазне, но это навоз от другой лошади.

– А может, у него их две, – предположил Жюстен.

– Я хочу сказать, не из той конюшни. А значит, и обувь не та. По-моему.

Адамберг отбросил прядь, упавшую ему на лоб. Надо же, и тут какая-то возня с обувью. У него зазвонил телефон. Ретанкур. Он быстро положил пакетик на стол.

– Комиссар, у меня облом. Эмиль исчез на стоянке у больницы в Гарше, между нами были две машины скорой помощи. Мне очень жаль. Здесь со мной ребята на мотоциклах, но им не удается его локализовать.

– Не расстраивайтесь, лейтенант. У вас был гандикап.

– Черт возьми, – продолжала Ретанкур, – не один, а два гандикапа. Он знает эти места как свои пять пальцев, петлял по садам и улицам, словно сам их спланировал. Наверно, забрался в какую-нибудь живую изгородь. Трудно будет выдрать его оттуда, разве что проголодается. Но я дальше не пойду, похоже, он сломал мне ребро.

– Где вы, Виолетта? Все еще в больнице?

– Да, здешние ребята осмотрели все возможные укрытия.

– Так покажитесь врачу.

– Уже иду, – сказала Ретанкур и прервала связь.

Адамберг резким движением сложил телефон. Ретанкур явно не собиралась показываться врачу.

– Эмиль сломал ей ребро, – сказал он. – Наверняка ей очень больно.

– Ей еще повезло, могла получить кулаком по яйцам.

– Прекратите, Ноэль.

– Так это из другой конюшни? – спросил Жюстен.

Не ответив, Адамберг снова стал рассматривать катышек навоза. Ноэль вечно подхихикивал над Ретанкур, говорил всем и каждому, что это не женщина, а вол или какая-то другая рабочая скотина. А по мнению Адамберга, если Ретанкур и нельзя было назвать женщиной в обычном смысле этого слова, то только потому, что она была богиней. Богиней с массой всевозможных функций: их у нее было так же много, как рук у Шивы.

– Сколько рук у этой индийской богини? – спросил он у подчиненных, продолжая ощупывать катышек навоза.

Четыре лейтенанта растерянно переглянулись.

– Вот так всегда, – сказал Адамберг. – Если рядом нет Данглара, тут никто ничего не знает.

Адамберг убрал навоз в пакетик, застегнул его и протянул Вуазне:

– Надо только позвонить экспертам, и мы сразу узнаем ответ. Думаю, этот навоз, известный как «навоз Эмиля», принадлежит крестьянской лошади, которая пасется на лугах и ест только траву. А другой навоз – назовем его «навозом убийцы», принадлежит лошади, которая содержится в конюшне и ест гранулированные корма.

– Правда? Неужели это можно определить?

– В детстве я повсюду подбирал навоз, чтобы удобрять поля. И засохшие коровьи лепешки, чтобы растапливать печь. Я до сих пор их подбираю. И могу вас заверить, Вуазне: если двое животных по-разному питаются, у них разный состав экскрементов.

– Понятно, – кивнул Вуазне.

– Когда мы получим результаты из лаборатории? – спросил Адамберг, набирая номер Данглара. – Поторопите экспертов. Самое срочное – оба образца навоза, бумажный носовой платок, отпечатки пальцев, измельчение останков убитого.

Адамберг отошел в сторону, чтобы поговорить с Дангларом:

– Сейчас уже почти пять, Данглар. Вы нужны нам здесь, в Гарше. В доме все убрали, мы возвращаемся в Контору, эксперты уже приступили к анализам. Да, секундочку. Сколько рук у этой индийской богини? Которую изображают в круге? У Шивы?

– Шива – это не богиня, комиссар. Это бог.

– Бог? Это мужчина, – пояснил Адамберг своим подчиненным. – Шива – мужчина. А сколько у него рук?

– Как когда. Ведь у Шивы широчайший спектр самых разных, порой противоположных друг другу функций, включающий в себя практически всё, от разрушения до созидания. Так что у него может быть и две руки, и четыре, а то и десять. Это зависит от того, что олицетворяет Шива на данном изображении.

– А что приблизительно он олицетворяет? – спросил Адамберг и включил громкую связь.

– Вот краткое, но емкое определение: «В пространстве, в средоточии Нирвана-Шакти, обретается великий Шива, сущность коего – пустота».

Комиссар взглянул на четырех своих помощников: похоже, они, как и он, ничего не поняли и сейчас делали ему знаки, чтобы он больше не расспрашивал Данглара. Они узнали, что Шива – мужчина, и на сегодня им этого было достаточно.

– А при чем тут Гарш? – поинтересовался Данглар. – Вам что, рук не хватает?

– Эмиль Фейян наследует все имущество Воделя, кроме обязательной доли, которая причитается Воделю-младшему. Мордан перестарался: объявил Эмилю, что подписано постановление о его задержании. Эмиль вырубил Мордана и смылся.

– И Ретанкур не погналась за ним?

– Она его упустила. Наверно, не успела задействовать все свои руки, и он сломал ей ребро. Мы вас ждем, майор. Мордан выбыл из игры.

– Ясное дело. Но у меня поезд отправится только в двадцать один тридцать. Вряд ли я сумею поменять билет.

– Какой поезд, Данглар?

– Который идет по этому чертову туннелю, комиссар. Прямо скажем, это не доставляет мне удовольствия. Но я увидел то, что хотел увидеть. Возможно, он отрубил ноги не моему дяде, однако прямая связь тут усматривается.

– Данглар, вы где? – медленно проговорил Адамберг, усевшись на садовый стол и отключив громкую связь.

– Черт возьми, я же вам сказал. В Лондоне. И теперь они точно знают, что почти все туфли – французские, часть – хорошего качества, часть – плохого. То есть их обладатели принадлежали к различным социальным слоям. Наверняка это дело перекинут нам, Рэдсток заранее потирает руки.

– Да что это на вас нашло? Какого черта вы вернулись в Лондон? – почти выкрикнул Адамберг. – Что вам за дело до этих туфель? Оставьте их на Хаджгете, оставьте их Стоку!

– Рэдстоку. Комиссар, я предупредил вас о моем отъезде, и вы не возражали. Это было необходимо.

– Глупости, Данглар! Вы переплыли пролив ради той женщины, Абстракт.

– Ничего подобного.

– Только не говорите, что вы с ней не виделись.

– Я и не говорю. Но это не имеет никакого отношения к туфлям.

– Хотелось бы надеяться.

– Если бы вы подумали, что кто-то отрезал ноги у вашего дяди, вы бы тоже съездили посмотреть.

Адамберг взглянул на небо, которое затягивалось облаками, проследил за летевшей по нему уткой и заговорил более спокойным тоном:

– Какой дядя? Я не знал, что все это имеет отношение к чьему-то дяде.

– Не к живому, а к умершему. Я не рассказываю вам страшилку о человеке, который разгуливает по свету без ступней. Мой дядя умер двадцать лет назад. Это был второй муж моей тети, и я обожал его.

– Не обижайтесь, майор, но никто не может узнать ноги своего покойного дяди.

– Вообще-то я узнал не ноги, а туфли. Но наш друг Клайд-Фокс был совершенно прав.

– Клайд-Фокс?

– Эксцентричный лорд. Помните?

– Да, – вздохнул Адамберг.

– Кстати, вчера вечером я с ним виделся. Он очень расстроен: потерял своего нового друга, кубинца. Мы с ним немножко выпили, он прекрасно знает историю Индии. По его справедливому замечанию, что можно всунуть в туфли? Ноги. И как правило, собственные. Стало быть, если туфли принадлежат моему дяде, то имеется большая вероятность, что ноги внутри также принадлежат ему.

– Это как лошадиный навоз, – прокомментировал Адамберг. Он вдруг почувствовал, как на него навалилась усталость.

– Какова емкость, таково и содержимое. Но я не уверен, что речь идет о моем дяде. Это может быть его кузен или просто односельчанин. Впрочем, все они там приходятся друг другу кузенами.