Текст книги "Заповедное место"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Ну хорошо, – сказал Адамберг, плавно съезжая со стола. – Предположим, какой-то парень собирал коллекцию французских ног и, по несчастью, встретил на своем пути вашего дядю или его кузена. Но нам-то что до этого?

– Вы же сказали: нам не возбраняется проявлять к этому интерес, – сказал Данглар. – Это вы без конца говорили о хайгетских ногах.

– Там – возможно. Но здесь, в Гарше, мне не до этого. И очень досадно, Данглар, что вы отправились туда. Если ноги французские, Ярд обратится за помощью к нашей полиции. Это дело могли бы поручить другим, но теперь, по вашей милости, его повесят на нас. А вы нужны мне здесь, в Гарше. Эта мясорубка пострашнее, чем некрофил, который двадцать лет назад отрезал ноги кому попало.

– Нет, не «кому попало». Думаю, он делал это с разбором.

– Так говорит Сток?

– Так говорю я. Дело в том, что, когда дядя умер, он находился в Сербии, а значит, и ноги его были там же.

– И вы пытаетесь понять, зачем этому парню отправляться за ногами в Сербию, если во Франции их шестьдесят миллионов?

– Сто двадцать миллионов. Шестьдесят миллионов человек – это сто двадцать миллионов ног. Вы совершаете ту же ошибку, что Эсталер, только в обратном смысле.

– Но почему ваш дядя находился в Сербии?

– Потому что он был сербом, комиссар. Его звали Славко Миркович.

К Адамбергу подбежал Жюстен:

– Там какой-то тип требует от нас объяснений. Мы убрали заграждения, он ничего не хочет слушать и требует, чтобы его пустили в дом.

XI

Лейтенанты Ноэль и Вуазне, стоя лицом друг к другу и вытянув руки, загораживали входную дверь. А человек, ради которого они соорудили этот двойной барьер, выглядел вполне безобидным.

– Откуда видно, что вы полицейские? – в сотый раз повторял он. – Откуда видно, что вы не воры и не бандиты? Особенно вы, – добавил он, показывая на Ноэля, у которого голова была острижена почти наголо. – Я условился о встрече с хозяином этого дома, он ждет меня в половине шестого, и я не хочу опаздывать.

– Хозяин не принимает, – произнес Ноэль, ухмыляясь еще противнее, чем обычно.

– Не верю. Покажите ваши документы.

– Мы же вам объяснили, – сказал Вуазне. – Документы у нас в пиджаках, пиджаки в доме, а мы не можем отойти от двери, потому что иначе вы войдете, а вход воспрещен.

– Конечно войду.

– Значит, получается замкнутый круг.

Либо он идиот, либо, при своем небольшом росте и тучной фигуре, очень смелый человек, подумал Адамберг, глядя на незнакомца. Ведь если он подозревал, что имеет дело с грабителями, ему следовало бы прекратить эти споры и побыстрее убраться отсюда. Однако в нем было какое-то особое, профессиональное чувство собственного достоинства, привычная уверенность в себе; его упрямое, даже несколько надменное лицо словно говорило: он намерен выполнить свою работу вопреки всему, но только при условии, что его одежда не пострадает. Кто же он? Страховой агент? Торговец произведениями искусства? Юрист? Банкир? За его решимостью прорваться через заслон крылось еще и чувство классового превосходства. Он не из тех, кто даст себя прогнать, тем более таким плебеям, как Ноэль и Вуазне. Торговаться с ними для него было недопустимо, и возможно, именно эта гордыня представителя высшей касты заменяла ему храбрость, когда он так безрассудно рисковал. Он не боялся тех, кто стоял ниже его на социальной лестнице. Однако в спокойные минуты его умное, ироничное, старомодное лицо должно было быть очень приятным. Адамберг подошел к лейтенантам с другой стороны, положил ладони на барьер из плебейских рук и поздоровался с незнакомцем.

– Если вы действительно из полиции, я не уйду отсюда, пока не поговорю с вашим начальником.

– Начальник – это я. Комиссар Адамберг.

Сколько раз и на скольких лицах Адамберг видел в эту минуту удивление и разочарование. А затем – готовность повиноваться власти, каким бы странным ни казался ее носитель.

– Очень приятно, комиссар, – сказал незнакомец, протягивая ему руку поверх живого барьера. – Поль де Жослен. Я врач месье Воделя.

Врач уже не нужен, подумал Адамберг, пожимая ему руку.

– Мне очень жаль, доктор, но к месье Воделю нельзя.

– Это я уже понял. Но как его врач, я вправе и даже обязан узнать, в чем дело, не правда ли? Он заболел? Скончался? Попал в больницу?

– Он умер.

– Значит, умер дома. Иначе здесь не было бы полиции.

– Верно.

– Когда и как это произошло? Я осматривал его две недели назад. Все было в порядке.

– Полиция вынуждена скрывать имеющуюся у нее информацию. Это обычная практика в случае убийства.

Доктор нахмурился, как будто повторил про себя: «убийство». Адамберг сообразил, что они разговаривают через живой барьер, как двое соседей, облокотившихся на ограду. Лейтенанты и не думали убрать руки, они словно застыли на месте. Адамберг тронул Вуазне за плечо, и барьер распался.

– Поговорим в саду, – предложил Адамберг. – По дому ходить нельзя, чтобы случайно не затоптать улики.

– Понимаю, понимаю. Вероятно, из тех же соображений вы не хотите поделиться со мной информацией?

– Могу вам сообщить то, что уже знают соседи. Это произошло в ночь с субботы на воскресенье, тело обнаружили вчера утром. Тревогу поднял садовник, который пришел домой в пять утра.

– Почему? Он слышал крики?

– По его словам, Водель никогда не выключал свет на ночь. А когда он вернулся, все окна были темными – притом что его хозяин панически боялся темноты.

– Знаю. Это у него с детства.

– Вы терапевт или психиатр?

– Терапевт, а также остеопат и соматопат.

– Ясно, – ничего не поняв, ответил Адамберг. – Он вам рассказывал о себе?

– Никогда: он ненавидел психиатров. Но я многое узнал, изучая его кости. В медицинском смысле они меня чрезвычайно интересовали. Водель – это был особый случай.

Доктор спохватился и умолк.

– Я понял, – сказал Адамберг. – Вы больше ничего мне не расскажете, пока я чего-нибудь не расскажу вам. Нам обоим приходится соблюдать профессиональную тайну, и это препятствует обмену информацией.

– Совершенно верно.

– Но вы понимаете, что я должен знать, где вы были в ночь с субботы на воскресенье, между одиннадцатью часами вечера и пятью часами утра?

– Понимаю и нисколько не обижаюсь. Однако, учитывая, что по ночам люди спят, а у меня нет ни жены, ни детей, какой ответ я могу вам дать? Ночью я в постели, если нет срочного вызова. Вам это знакомо.

Врач задумался, достал из внутреннего кармана ежедневник, одернул пиджак.

– Примерно в час ночи меня вызвал Франсишку, наш консьерж: он паралитик, я лечу его бесплатно. Хотел перебраться с кресла-каталки на кровать, упал, и большая берцовая кость вышла из сустава. Я вправил ему ногу и уложил его в постель. Через два часа он опять позвонил: колено распухло. Я послал его к черту, а утром зашел проведать.

– Спасибо, доктор. Вы знаете Эмиля, человека, который здесь работал по дому?

– Любителя игры в крестики-нолики? Занятный тип. Тоже мой пациент. Конечно, Эмиль не хотел лечиться, но Водель настоял: он был к нему привязан. За три года мне удалось существенно уменьшить его агрессивность.

– Да, он признает, что изменился, но говорит, что это возраст так на него действует.

– Ничего подобного, – усмехнулся доктор, и Адамберг вдруг увидел веселое, живое, лукавое лицо, которое, как он и предполагал, скрывалось за пренебрежительной гримасой. – С возрастом неврозы, как правило, не проходят, а усугубляются. Но я лечу Эмиля и постепенно добираюсь до зон оцепенения и возвращаю им подвижность, несмотря на то что этот хитрый зверь всякий раз закрывает за мной двери. Но я его одолею. Когда он был совсем маленьким, мать колотила его, однако он в этом ни за что не признается. Он обожает ее.

– Так откуда вы это знаете?

– Вот отсюда, – сказал доктор, ткнув указательным пальцем в основание черепа Адамберга, чуть выше и правее затылка.

Комиссар почувствовал едва ощутимый укол, словно на кончике пальца у доктора было жало.

– Тоже интересный случай, с вашего позволения, – вполголоса произнес доктор.

– Эмиль?

– Нет, вы.

– Но меня не били в детстве, доктор.

– Я этого и не говорю.

Адамберг шагнул в сторону, чтобы любопытствующий врач не мог дотянуться до его головы.

– У Воделя были враги? Думаю, это не является профессиональной тайной.

– Множество. Отсюда и его проблема. Причем это были опасные, а то и смертельные враги.

Адамберг, прохаживавшийся по узкой аллейке, остановился.

– Я не могу назвать их имена, – жестко сказал доктор. – Да и не вижу смысла. Это никак не связано с вашим расследованием.

У Адамберга зазвонил телефон, и он извинился, прежде чем ответить.

– Лусио, – проворчал он в трубку, – ты же знаешь, я на работе.

– Я никогда тебе не звоню, hombre, сегодня это в первый раз. Одна из малышек не может сосать, она чахнет. Я подумал, ты мог бы почесать ей лобик.

– Мне не до этого, Лусио, да и что тут сделаешь? Если она не умеет сосать, тем хуже для нее, таков закон природы.

– А если бы ты ее успокоил?

– От этого она не напьется, Лусио.

– Ты негодяй и сукин сын.

– Знаешь, Лусио, – чуть громче произнес Адамберг, – я все-таки не волшебник. И у меня был очень тяжелый день.

– У меня тоже. Представляешь, мне было трудно закуривать. Потому что я плохо вижу и не могу разглядеть конец сигареты. А дочка помогать не хочет, так как же мне быть?

Адамберг закусил губу, и доктор подошел ближе.

– Младенец не может сосать? – вежливо осведомился он.

– Котенок пяти дней от роду, – сквозь зубы ответил Адамберг.

– Если ваш собеседник не против, я бы попробовал что-нибудь сделать. Вероятно, ПДМ нижней челюсти блокируется на выдохе. Вполне возможно, закон природы тут ни при чем, это результат травмы, полученной при рождении. Роды были трудные?

– Лусио, – резким тоном спросил Адамберг, – это один из тех двоих, кого пришлось вытаскивать?

– Да, это которая вся белая, только кончик хвоста серый. Единственная девочка.

– Точно, доктор, – подтвердил Адамберг. – Лусио ее выталкивал, а я тащил, ухватив за подбородок. Может, я слишком сильно дернул? Это девочка.

– Где живет ваш друг? Если, конечно, он согласен, – скромно добавил доктор: казалось, мысль об опасности, грозившей живому существу, вдруг сделала его кротким и смиренным.

– В Париже, в Тринадцатом округе.

– А я в Седьмом. Если не возражаете, поедем вместе, и я вылечу малышку. Если, конечно, сумею. А пока пусть ваш друг протрет ее влажной тряпочкой, но так, чтобы она не промокла.

– Мы уже едем, – сказал Адамберг: у него было впечатление, что он дает сигнал к началу сложной полицейской операции. – Протри ей все тело чем-нибудь влажным, но только смотри, чтобы она не промокла.

Слегка ошалев, с ощущением, что он выпустил руль и теперь им помыкают все кому не лень – буйные невротики, иммиграционные потоки, врачи, однорукие испанцы, – Адамберг приказал подчиненным оцепить сад и повел доктора к своей машине.

– Забавно, – сказал он, выехав на окружную автостраду. – Я везу вас лечить кошку, а Водель угодил в пасть к дьяволу, прямо на острые клыки.

– Так это спланированное преступление? Он ведь был богат.

– Да. Думаю, все отойдет его сыну, – соврал Адамберг. – Вы его знаете?

– Лишь заочно, постольку, поскольку мне известен психологический тип Воделя-старшего. Желание, запрет, желание, запрет, и так далее: каков отец, таков и сын.

– Водель не хотел этого сына.

– Водель вообще не хотел детей: они стали бы легкой добычей для его врагов.

– Каких врагов?

– Если бы даже я назвал их, вам бы это ничего не дало. Все дело в маниях, долгие годы разъедавших душу, заполнивших самые потайные ее складочки и уголки. Это работа для врача, а не для полицейского. Или даже для спелеолога, если учесть ту стадию, на какой находился Водель.

– Другими словами, это были вымышленные враги?

– Не надо строить догадки, комиссар.

Лусио ждал их, сидя у сарая и похлопывал своей лапищей котенка, который лежал у него на коленях, завернутый во влажную салфетку.

– Ей конец, – произнес он сквозь слезы. Адамберг смотрел на него, не понимая, как можно так убиваться из-за кошки. – Она не может сосать. Кто это? – неприветливо сказал он, увидев доктора. – Нам тут не нужны зрители, hombre.

– Это специалист по челюстям кошек, не умеющих сосать. Уступи ему место, Лусио, и отдай котенка.

Лусио почесал отсутствующую руку и с хмурым видом выполнил приказ. Доктор сел на скамью, обхватил голову котенка своими толстыми пальцами – руки у него были удивительно крупные для его роста, почти сравнимые с громадной лапищей Лусио – и стал осторожно ощупывать ее то здесь, то там, то опять здесь. Шарлатан, подумал Адамберг, глядя на это крошечное, полуживое тельце и волнуясь больше чем следовало бы. Затем доктор принялся ощупывать таз, забарабанил подушечками пальцев по каким-то двум точкам, словно пианист, исполняющий трель, и раздалось едва слышное мяуканье.

– Ее зовут Шарм, – пробурчал Лусио.

– Сейчас вправим тебе челюсть, Шарм, – сказал доктор. – И все будет хорошо.

Теперь его толстые пальцы – Адамбергу показалось, что они постепенно разрастаются вширь, и он вспомнил Шиву с десятью руками – держали котенка за подбородок.

– Что случилось, Шарм? – тихо проговорил доктор, обхватив ее челюсть большим и указательным пальцами, как клещами. – Ты повредила сустав при рождении? Это комиссар его вывихнул? Или это ты испугалась? Потерпи минутку, сейчас у тебя все заработает. Вот, хорошо. Займемся твоим вчс.

– Это еще что такое? – подозрительно спросил Лусио.

– Височно-челюстной сустав.

Котенок не сопротивлялся, был вялым, податливым, как тесто, а когда доктор поднес его к кошке, начал сосать.

– Ну вот, – убаюкивающим голосом произнес Жослен, – в правой ветви челюстной кости головка сустава выдавалась вперед, а в левой была вдавлена. Конечно, при таком повреждении она не могла сосать. Сейчас дело пошло. Но хотелось бы точно удостовериться, что все в порядке, поэтому давайте подождем еще минуту-другую. Заодно я вправил ей крестец и подвздошные кости, они тоже слегка вдавились. Не сердитесь, но все это из-за того, что ее так энергично извлекали из материнского чрева. Она будет смелой и предприимчивой, приглядывайте за ней. Но при этом совсем не злой, наоборот, милой и ласковой.

– Да, доктор, – почтительно произнес Лусио: он не сводил глаз с котенка, который жадно, чуть не захлебываясь, сосал материнское молоко.

– И она всегда будет рада поесть. Из-за этих пяти дней.

– Как Фруасси, – пробормотал Адамберг.

– Это другая кошка?

– Это одна из моих подчиненных. Она без конца ест, она прячет еду про запас, и при этом она страшно худая.

– Тревожное расстройство, – устало проговорил доктор. – Надо бы и ею заняться. Всеми надо бы заняться, в том числе и мной самим. Я бы выпил вина или чего-нибудь другого, – сказал он вдруг, – если это никому не помешает. Сейчас время аперитива. Возможно, вам так не показалось, но я потратил много сил.

Сейчас в нем не осталось ничего от надменного сноба, которого Адамберг увидел по другую сторону живого барьера. Доктор ослабил узел галстука и запустил пальцы в седую шевелюру: так выглядит человек из народа, сумевший справиться с тяжелой работой, хотя еще час назад не был уверен, что справится. Этому человеку захотелось выпить, и Лусио отреагировал немедленно.

– Куда это он? – спросил доктор, увидев, что Лусио торопливо шагает к живой изгороди в глубине сада.

– Дочь запрещает ему пить и курить. Он прячет спиртное и сигареты в кустах. Причем сигареты у него хранятся в двойной пластиковой коробке, чтобы в дождь не намокли.

– Дочь, конечно, знает об этом.

– Конечно.

– А он знает, что она знает?

– Конечно.

– Так устроен мир: он движется по лабиринту наших тайных мыслей. Что произошло с его рукой?

– Оторвало взрывом во время гражданской войны в Испании, когда ему было девять лет.

– Но до этого было что-то еще, верно? Какая-то незажившая рана? Или травма? В общем, что-то такое, что не удалось исправить?

– Пустяк, – проронил Адамберг. – Укус паука, который так и не перестал чесаться.

– Он будет чесаться всю жизнь, – философски заметил доктор. – Это у него сидит здесь, – добавил он, постучав по лбу, – впечаталось в нейроны. Нейроны, так и не понявшие, что руки уже нет. Это тянется годами, и рассудок ничего не может с этим поделать.

– Для чего тогда нужен рассудок?

– Для того чтобы успокаивать, а это уже немало.

Лусио шел к ним с тремя стаканами, зажатыми в руке, и бутылкой, которую он придерживал подбородком. Зайдя в сарай, он поставил все это на пол, а потом озабоченно взглянул на котенка, все еще сосавшего мать.

– А она не лопнет? От объедения?

– Нет, – сказал доктор.

Лусио наполнил стаканы и предложил выпить за здоровье малышки.

– Доктор знал про твою руку, – сказал Адамберг.

– Ну ясное дело, – отозвался Лусио. – Укус паука чешется так, что до нутра пробирает.

XII

– Может, этот парень и мастер своего дела, – сказал Лусио, – но я бы не хотел, чтобы он трогал мою голову. Чего доброго, он и меня заставит сосать.

Именно это ты и делаешь сейчас, подумал Адамберг, глядя, как Лусио сосет край стакана с характерным чавкающим звуком. Лусио предпочитал пить из бутылки. Стаканы он принес только ради доктора. Доктор ушел час назад, и теперь они вдвоем допивали бутылку, глядя на спящих котят. Лусио считал, что бутылку надо обязательно допить, иначе вино испортится. Не можешь выпить сразу – не открывай.

– Мне тоже не хочется, чтобы он меня осматривал, – сказал Адамберг. – Он всего только положил палец вот сюда, – комиссар показал на затылок, – и вроде бы там обнаружилась какая-то сумятица. «Интересный случай» – так он сказал.

– На их языке это значит: что-то не в порядке.

– Да.

– Но если эта сумятица тебе по душе, тогда не о чем волноваться.

– Лусио, представь на секунду, что ты – Эмиль.

– Ладно, – согласился Лусио, в жизни не слышавший об Эмиле.

– Драчун, не умеющий контролировать агрессию, пятьдесят три года, рассудительный и смирившийся с судьбой, спасенный старым чудаком, который нанял его выполнять всю работу по дому, в том числе и играть с хозяином в крестики-нолики, по вечерам, у камина, за рюмочкой «гиньоле».

– Нет, – сказал Лусио. – Меня тошнит от «гиньоле».

– Представь, что ты – Эмиль и старик угощает тебя «гиньоле».

– Ну допустим, – недовольным тоном сказал Лусио.

– Забудь о «гиньоле», это не так важно. Думай о чем-нибудь другом.

– Ладно.

– Представь, что твоя мать живет в доме престарелых, а твоя собака – на ферме у твоих родственников, ее туда отдали, когда ты был в тюрьме, где провел в общей сложности одиннадцать лет, и еще представь, что каждую субботу ты садишься в фургончик, заезжаешь за матерью, ужинаешь с ней в ресторане, а потом едешь к собаке и везешь ей в подарок мясо.

– Минутку. Я должен мысленно увидеть фургончик.

Лусио разлил по стаканам то, что еще оставалось в бутылке.

– Он синий, с закругленными углами, краска облупилась, заднее стекло закрыто занавеской, на крыше – заржавленная лестница.

– Теперь вижу.

– Представь, что ты ждешь пса возле фермы, он перескакивает через забор, ест вместе с тобой, и ты полночи сидишь с ним в фургончике, а в четыре утра едешь домой.

– Минутку. Я должен мысленно увидеть пса.

– А мать? Ее ты видишь?

– Ее вижу.

– Пес длинношерстый, грязно-белый, с редкими темными крапинами, с длинными висячими ушами, маленький, как мячик, метис с большими глазами.

– Теперь вижу.

– А теперь представь, что старого чудака убили, а он оставил тебе наследство, обделив сына. Ты стал богачом. Представь, что легавые считают тебя убийцей и хотят арестовать.

– Тут и представлять нечего. Ясное дело, они хотят меня арестовать.

– Ага. Представь, что ты отбиваешь яйца одному легавому, ломаешь ребро другому и смываешься.

– Ладно.

– Как тебе быть с матерью?

Лусио пососал край стакана:

– Встретиться с ней я не могу, легавые следят за домом. Значит, я пошлю ей письмо, чтобы она не волновалась.

– А как быть с псом?

– Легавые знают, где он живет?

– Нет.

– Ну, значит, я поеду к нему: надо его успокоить, сказать, чтобы не волновался, если меня долго не будет, потому что я вернусь.

– Когда?

– Когда я вернусь?

– Нет, когда ты к нему поедешь?

– Да прямо сразу и поеду. Они же меня вот-вот поймают, надо успеть предупредить пса. А мать – у нее голова работает?

– Да.

– Очень хорошо. Значит, если я попаду в тюрягу, легавые ее предупредят. А пса они предупреждать не будут. Сам понимаешь. Одно дело можно оставить на них, другое – нет. Выходит, пса должен предупредить я. И как можно скорее.

Адамберг погладил кончиками пальцев живот Шарм, покрытый мягким пушком, вылил то, что оставалось у него в стакане, в стакан Лусио и встал, отряхивая брюки на ягодицах.

– Слушай, hombre, – сказал Лусио, поднимая свою лапищу, – если хочешь встретиться с тем парнем, пока он один, до того, как он встретится с псом, и до того, как пес встретится с полицией, тебе надо ехать сейчас.

– А я не сказал, что не поеду сейчас.

– Нет, ты не сказал.

Адамберг ехал медленно, он чувствовал, что усталость и вино подорвали его силы. Садясь в машину, он выключил телефон и GPS на случай, если какой-нибудь легавый окажется столь же смышленым, как Лусио, – хотя такое вряд ли было возможно, даже в сказках и легендах Мордана. У комиссара не было никакого плана насчет тупицы Эмиля. Только идея Лусио: надо успеть добраться до Шатодёна, пока легавые не добрались до пса. Почему? Потому что в фургончике был другой навоз? Нет. Ведь он еще не знал об этом, когда увидел, что Эмиль убегает, и все-таки дал ему убежать. Так в чем дело? В том, что Мордан встал у него на пути, как носорог? Нет, Мордан был не в себе, вот и все. В том, что Эмиль – славный парень? Нет, Эмиль не был славным парнем. Потому что Эмиль мог сдохнуть с голоду, как крыса, отсиживаясь в кустах по милости неуравновешенного полицейского? Возможно. Но разве в тюряге ему будет лучше, чем в кустах?

Адамберг был не любитель возводить сложные логические конструкции, основанные на слове «возможно», а Данглар обожал это занятие: любая попытка заглянуть в будущее буквально завораживала его. Адамберг просто ехал на ферму, всей душой надеясь, что никто из легавых не подслушал утром его разговор с тупицей Эмилем, с богачом Эмилем, владельцем домов в Гарше и Вокрессоне. А в это время Данглар тосковал в туннеле под Ла-Маншем и без конца пил шампанское, и все оттого, что ему захотелось узнать, кому принадлежали ноги, отрезанные каким-то психом в далеких горах, – его дяде, кузену его дяди или кому-то еще? А в это время Мордан пустым взглядом смотрел на стены тюрьмы Френ, и, черт возьми, что можно было сделать для Мордана?

Адамберг оставил машину на обочине, в тени деревьев, и последние пятьсот метров прошел пешком, не спеша, пытаясь сориентироваться. Где-то здесь должен быть забор, через который прыгает пес, – но как его найти? Полчаса он кружил возле фермы – три четверти скота в молочном хозяйстве, одна четверть на мясо, – пока не нашел подходящий забор. Другие собаки учуяли его издали и захлебывались лаем. Он прислонился к дереву и застыл неподвижно, проверяя, при нем ли его сумка и пистолет. Вокруг пахло навозом, и этот запах подействовал на него успокаивающе, как на любое человеческое существо. Не спать, ждать, надеяться, что Лусио был прав.

И вдруг с дуновением теплого ветра до него донесся тихий, прерывистый стон. Источник звука был где-то за забором, метрах в пятидесяти от комиссара. Зверек, застрявший в кустах? Крыса? Куница? В любом случае кто-то совсем маленький. Адамберг плотнее прижался к стволу, присел на корточки и стал медленно раскачиваться из стороны в сторону, чтобы не задремать. Он представил себе, как Эмиль добирается сюда из Гарша, пешком и автостопом, в кабине у дальнобойщиков – они не приглядываются к пассажиру, лишь бы платил. Утром на Эмиле поверх комбинезона была легкая куртка, грязноватая, с обтрепанными рукавами. Адамберг не сразу вспомнил слова Эмиля, сначала мысленно увидел его расставленные руки с растопыренными пальцами: это он показывал, какого размера его пес. «Вот такой маленький». Адамберг привстал, разогнув колено, и прислушался к жалобному звуку, который не смолкал. Вот такой маленький. Его пес.

Осторожно ступая, он пошел на звук. Через три метра он различил в полутьме белый комочек, который в панике метался вокруг тела, лежавшего на земле.

– Черт! Эмиль!

Адамберг приподнял его за плечо и тронул шею. Он почувствовал биение пульса. Сквозь дыры на одежде пес лизал живот Эмиля, потом стал лизать бедро и при этом тонко, беспомощно скулил. На секунду он умолк, чтобы рассмотреть Адамберга, потом радостно тявкнул, словно говоря: какое счастье, парень, что ты пришел на подмогу. Потом снова стал рвать на Эмиле брюки и лизать ему бедро: казалось, он старается как можно обильнее намазать его слюной. Адамберг включил фонарик и осветил лицо Эмиля, потное и покрытое грязью. Буйный Эмиль был побежден и повержен: деньги не принесли ему счастья.

– Не говори ни слова, – приказал Адамберг.

Приподняв левой рукой голову Эмиля, он осторожно просунул пальцы под затылок, ощупал голову сверху и снизу, спереди и сзади. На голове ран не было.

– Если ответ «да» – закрывай глаза. Ты чувствуешь ступню? Я на нее нажимаю.

– Да.

– Другую? Я нажимаю.

– Да.

– Видишь мою руку? Знаешь, кто я?

– Комиссар.

– Верно, Эмиль. Ты ранен в живот и в бедро. Ты помнишь, что произошло? Ты подрался?

– Нет. В меня стреляли. Четыре раза, два раза попали. Там, у водонапорной башни.

Эмиль указал куда-то влево. Адамберг вгляделся в темноту, выключил фонарик. Водонапорная башня высилась метрах в ста, позади купы деревьев, мимо которых Эмилю пришлось проползти, чтобы добраться до забора. Он не дотянул совсем чуть-чуть. Стрелявший мог вернуться.

– Некогда вызывать скорую помощь. Надо поскорее убраться отсюда.

Адамберг быстро ощупал спину Эмиля.

– Тебе повезло, пуля прошла навылет, не задев позвоночник. Через две минуты я подгоню машину. Скажи псу, чтобы прекратил скулить.

– Заткнись, Купидон.

Адамберг подогнал машину с погашенными фарами как можно ближе к Эмилю, опустил спинку переднего сиденья. На заднем сиденье остался чей-то легкий бежевый плащ, вероятно лейтенанта Фруасси, предпочитавшей строгий деловой стиль. Он взял нож, распорол плащ в нескольких местах, оторвал рукава, вырезал две длинные полоски ткани и наткнулся на карманы, верхний и нижний, набитые до отказа. Адамберг вытряхнул их содержимое в темноту. Там были банки с паштетом, сухофрукты, пачки печенья, полбутылки воды, конфеты, четверть литра вина в картонном пакете и три крошечные бутылочки коньяка, какие продаются в буфетах поездов. На секунду он ощутил жалость к Фруасси, а затем – прилив благодарности. Сегодня запасы этой невротички ему очень пригодятся.

Пес замолк, перестал лизать раны хозяина и уступил место Адамбергу. Комиссар осветил фонариком рану на животе: она была чистой. Язык Купидона вычистил ее края, убрал землю, отлепил приставшую к ней рубашку.

– Твой пес хорошо поработал.

– Слюна собаки – это антисептик.

– А я и не знал, – сказал Адамберг, перебинтовывая раны полосами ткани, оторванными от плаща.

– Ты, похоже, мало чего знаешь.

– А ты? Ты знаешь, сколько рук у Шивы? Я как минимум знал, что сегодня вечером ты будешь здесь. Сейчас я тебя понесу, постарайся не орать.

– Я подыхаю от жажды.

– Потерпи.

Адамберг устроил Эмиля на заднем сиденье, осторожно вытянул его ноги.

– Знаешь что? – сказал он. – Мы возьмем с собой пса.

– Угу, – ответил Эмиль.

Адамберг проехал с погашенными фарами пять километров, потом остановился на развилке, не выключая мотор. Он откупорил бутылку с водой – и внезапно передумал.

– Я не могу дать тебе пить, – сказал он. – А вдруг у тебя пробит желудок?

Адамберг включил сцепление и выехал на автостраду.

– До больницы в Шатодёне еще двадцать километров. Как думаешь, продержишься?

– Заставляй меня говорить. А то все кружится.

– Смотри все время вперед. Ты хоть немного разглядел парня, который в тебя стрелял?

– Нет. Стреляли из-за водонапорной башни. Он поджидал меня там, это ясно как день. Я тебе сказал: четыре пули, и только две попали в цель. Это не профессионал. Когда я упал, то услышал, как он подбежал ко мне. Я притворился мертвым, он попытался прощупать пульс, проверить, угрохал меня или нет. Он паниковал, но вполне мог на всякий случай всадить в меня еще две пули.

– Говори помедленнее, Эмиль.

– Угу. К перекрестку подъехала машина, он испугался и улепетнул, как заяц. Я выжидал, не двигался, потом пополз к ферме. Не хотел, чтобы Купидон, если я сдохну, ждал меня десять лет. Ждать – это не жизнь. Я не знаю, как тебя звать.

– Адамберг.

– Ждать, Адамберг, – это не жизнь. Тебе уже приходилось ждать? Ждать долго?

– Думаю, да.

– Женщину?

– Думаю, да.

– Ну так это не жизнь.

– Это не жизнь, – согласился Адамберг.

Эмиль вздрогнул и оперся о дверцу.

– Осталось всего одиннадцать километров, – сказал Адамберг.

– Ты говори, а у меня что-то уже не очень получается.

– Не уходи. Я буду задавать вопросы, а ты отвечай «да» или «нет». Как в игре.

– Наоборот, – выдохнул Эмиль. – В игре нельзя говорить «да» и «нет».

– Ты прав. Этот парень явно поджидал тебя. Ты кому-нибудь говорил, что едешь на ферму?

– Нет.

– Никто, кроме старика Воделя и меня, не знал про это место?

– Нет.

– Но ведь Водель мог рассказать кому-то про твоего пса? Сыну, например?

– Да.

– Ему нет смысла тебя убивать, потому что в случае твоей смерти он не получит твою часть наследства. Так написано в завещании.

– Он в злобе.

– На тебя? Конечно. А сам ты написал завещание?

– Нет.

– Некому наследовать твое имущество? Детей у тебя точно нет?

– Нет.

– Старик ничего не передавал тебе на хранение? Какой-нибудь документ, папку, исповедь или покаянное письмо?

– Нет. А за тобой тоже могли проследить, – с трудом проговорил Эмиль.

– Только один человек знал, что я еду сюда, – возразил Адамберг. – Это старый испанец, у которого только одна рука и нет машины. Кроме того, в тебя стреляли раньше.

– Да.

– Осталось три километра. За тобой тоже могли следить, с того момента, как ты оказался возле больницы в Гарше. Там были три полицейские машины, каждый бы догадался, что ты где-то поблизости. Ты прятался в больнице?

– Два часа.

– Где именно?

– Где скорая помощь. В комнате ожидания, вместе с другими.

– Неплохое укрытие. А ты не заметил слежки, когда вышел оттуда?

– Нет. Хотя сзади вроде ехал мотоцикл.

Адамберг остановился перед входом в отделение скорой помощи, толкнул желтую пластиковую дверь, окликнул усталого интерна и вынул свое удостоверение, чтобы ускорить дело. Четверть часа спустя Эмиль лежал на каталке, из руки торчал катетер с отходящей от него трубкой.

– Мы не можем оставить здесь собаку, месье, – сказала сестра, передавая Адамбергу вещи Эмиля, свернутые и уложенные в пакет.