Текст книги "Заповедное место"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Да, верно. Быть может, он дошел до того, что стал реально угрожать своим «врагам», затеял с ними ссору, напал на них? Вы ведь знаете, как это бывает: параноику кажется, что какие-то люди его ненавидят, и в конце концов они начинают ненавидеть его на самом деле.

Жослен предложил выпить еще по рюмке, но Адамберг отказался. Доктор, мягко ступая, подошел к шкафу и заботливо поставил бутылку с грушевой настойкой на полку.

– В принципе нам незачем больше встречаться, комиссар, я рассказал о Воделе все, что знал. Если бы я попросил вас как-нибудь зайти ко мне снова, это было бы чересчур дерзко, да?

– Чтобы заглянуть внутрь моего черепа?

– Конечно. Если только мы не найдем другой повод, не вызывающий у вас такого страха. Вас не беспокоят боли в спине? А может, суставы теряют гибкость? Вы не чувствуете стеснения в груди? Бывают проблемы с пищеварением? Ощущение озноба или жара? Невралгия? Синусит? Ничего этого у вас нет, верно?

Адамберг, улыбаясь, покачал головой. Доктор сощурился.

– Шум в ушах? – Он произнес это тоном продавца, предлагающего товар.

– Ну хорошо, – сдался Адамберг. – Как вы узнали?

– По тому, как вы подносите пальцы к уху.

– Я уже показывался врачу. Тут ничего нельзя сделать, только привыкнуть и в итоге забыть. А у меня к этому талант.

– Беспечность, равнодушие, да? – сказал доктор, провожая Адамберга к выходу. – Но от шума в ушах нельзя отмахнуться, как от дурного воспоминания. А я могу вас от этого избавить. Если вам захочется. Разве наши камни – такая ценность, чтобы таскать их на себе?

XXI

Возвращаясь пешком от доктора Жослена, Адамберг то сжимал, то разжимал ладонь, в которой лежало шелковое сердечко с надписью «Love», оставшееся у него в кармане. У церкви Святого Франциска Ксаверия он остановился, чтобы позвонить Данглару:

– Тут что-то не так, майор. Это «Kiss Love» не может быть любовным словечком.

– Каким любовным словечком? Какое «Kiss Love»? – осторожно спросил Данглар.

– Которое Водель написал в письме пожилой немке. Это исключено. Водель – старик, отгородившийся от внешнего мира, он традиционалист, он пьет «гиньоле», сидя в кресле времен Людовика Тринадцатого, – такой человек не может написать в письме «Kiss Love». Тем более в письме, которое он велел отправить после его смерти. Нет, Данглар, для него это дешевка. Проявление теперешних вкусов, которые он не одобряет. Он не стал бы копировать надпись на шелковом сердечке.

– Каком шелковом сердечке?

– Неважно, Данглар.

– У каждого могут быть причуды, комиссар. А Водель был чудаковатый старик.

– Но зачем записывать свою причуду кириллицей?

– Почему бы и нет? Для пущей таинственности.

– Данглар, этим алфавитом пользуются только в России.

– Нет, не только. Им пользуются и другие славянские народы, исповедующие православие. Говоря упрощенно, этот алфавит восходит к греческому языку.

– Не надо мне объяснять, к чему он восходит, скажите только, пользуются ли им в Сербии.

– Да, конечно.

– Вы ведь говорили, что ваш дядя – серб? Когда пришли к выводу, что отрезанные ноги принадлежали сербу.

– Я не уверен, что это были ноги моего дяди. На меня подействовала ваша история про белого медведя. Возможно, эти ноги принадлежали кому-то другому.

– Кому же?

– Одному из кузенов или жителю той же деревни.

– Но ведь речь идет о сербской деревне, верно, Данглар?

Адамберг услышал, как Данглар со стуком поставил стакан на стол.

– Сербское слово, сербские ноги – это у вас такая ассоциативная логика? – спросил Данглар.

– Да, майор. Два упоминания о Сербии за одну неделю – это не часто бывает.

– Это просто совпадение. И потом, вы же не хотели больше заниматься хайгетскими ногами.

– Ветер переменился – что я могу поделать, майор? И сегодня вечером он дует с востока. Выясните, что может означать «Kiss Love» по-сербски. И для начала проведите небольшое расследование касательно ног вашего дяди.

– Мой дядя мало кого знал во Франции и уж точно не мог быть знаком с юристом из Гарша, любившим обставлять себя роскошью.

– Не кричите, Данглар, у меня и так в ушах шумит.

– С каких пор?

– С Квебека.

– Вы об этом никогда не рассказывали.

– Потому что раньше мне это было безразлично. А сегодня вечером – уже нет. Я отправляю вам факсом письмо Воделя. Найдите какое-нибудь слово, которое начинается на Kiss. Все равно какое. Лишь бы сербское.

– Сегодня?

– Но ведь это ваш дядя, майор. Мы же не можем оставить его в брюхе у медведя.

XXII

Положив ноги на кирпичную закраину камина, Адамберг дремал у погасшего огня. Он засунул указательный палец в правое ухо. Это не помогало, он отчетливо слышал шум, похожий на негромкий писк, какой издает линия высокого напряжения. От этого страдал его слух, что было особенно опасно в сочетании с его всегдашней рассеянностью: в конце концов он мог оказаться отрезанным от внешнего мира, словно летучая мышь, у которой не функционирует радар. Комиссар ждал, когда Данглар возьмется за дело. Сейчас он наверняка уже надел свой вечерний костюм, рабочую одежду отца-шахтера, резко контрастирующую с элегантной одеждой, какую майор носил днем. Адамберг четко представлял себе эту картину: Данглар в комбинезоне сидит сгорбившись за письменным столом и ругает его, комиссара.

Данглар изучал слово, написанное кириллицей в письме Воделя, и ворчал, на все лады понося своего начальника, который не проявил ни малейшего интереса к хайгетским ногам в тот момент, когда его, Данглара, эти ноги занимали очень сильно. И вот теперь, когда он уже решил оставить их в покое, Адамберг вдруг надумал к ним вернуться. И сообщил об этом в своей обычной манере – без всяких объяснений, внезапно и туманно, что выводило из равновесия защитный механизм Данглара. И более того – угрожало его душевному равновесию, если бы вдруг выяснилось, что Адамберг был прав.

А такую возможность не следует исключать, признавал Данглар, раскладывая на столе те немногие документы, которые остались у него от дяди, Славка Молдована. Разумеется, нельзя допустить, чтобы такой человек исчез в медвежьем брюхе. Надо что-то делать. Данглар покачал головой: он всегда раздражался, если выражения из лексикона Адамберга проникали в его собственный. Он любил дядю Славко, который целыми днями рассказывал ему невероятные истории, который прикладывал палец к его губам, что означало: это наш с тобой секрет. Палец пахнул трубочным табаком. Данглару казалось, что дядя был создан специально для него, что единственное предназначение этого человека – дружить с ним и развлекать его. Славко Молдован никогда не уставал или, быть может, умел скрывать усталость. С его помощью мальчик переносился в необыкновенную жизнь, веселую и пугающую, начиненную всевозможными тайнами и полезными сведениями. Дядя Славко открыл для него окно в мир, показал новые горизонты. Когда в доме появлялся дядя Славко, юный Адриен Данглар ходил за ним хвостом, за ним и за его туфлями, на которых были красные помпоны, окаймленные золотым шитьем. Иногда по вечерам Славко подновлял шитье. За туфлями надо было ухаживать, ведь Славко, по обычаю своей деревни, надевал их в праздничные дни. Адриен помогал дяде, разглаживал и вдевал в иголку золотую нить. Иначе говоря, он прекрасно знал эти туфли, помпоны от которых, к его негодованию, обнаружились на чудовищной выставке в Хайгете. Впрочем – и Данглар всей душой на это надеялся, – помпоны могли принадлежать какому-нибудь другому жителю деревни. Тем временем расследование помощника суперинтенданта Рэдстока успешно продвигалось. Судя по всему, преступник проникал в морг или в ритуальный зал, куда перед погребением приносили гроб с покойником, изымал свой фетиш – ступни, а затем снова завинчивал гроб. Обнаруженные ноги были вымыты, ногти на них подстрижены. Однако если этот необычный коллекционер был англичанином или французом, как к нему могли попасть ноги серба? Предположим, он побывал в той деревне – но там бы сразу приметили чужака. А может, он из местных?

Славко столько рассказывал ему о своей деревне, волшебном крае, где обитало великое множество фей и демонов – первые были к нему благосклонны, со вторыми ему пришлось сражаться. И чаще всего – с могущественным демоном, который прячется в недрах земли и бродит по лесным опушкам, говорил Славко, понижая голос и приложив палец к губам племянника. Матери Данглара не нравились эти рассказы, а его отец над ними потешался. «Зачем ты рассказываешь малышу такие страшные истории? Он же потом не сможет заснуть». Глупости, отвечал Славко. Мы с парнем просто забавляемся.

А потом жена Славка бросила его ради этого кретина Роже, и дядя вернулся на родину.

На свою родину.

В Кисельево.

Данглар шумно вздохнул, налил себе выпить и набрал номер Адамберга, который тут же откликнулся:

– Ну что, Данглар? Kiss Love тут ни при чем, верно?

– Верно. Это Кисельево, название деревни, где родился мой дядя.

Адамберг нахмурился и оттолкнул ногой упавшее полено.

– Кисельево? Нет, Эсталер произнес это слово иначе. Как-то вроде «Кислова».

– Правильно. Здесь, в Западной Европе, Кисельево называют Кисилова. Мы ведь и столицу Сербии называем по-своему – Белград, а сами сербы говорят и пишут «Београд».

Адамберг вынул указательный палец из уха.

– Кисилова? – повторил он. – Отлично, Данглар. Вот вам и недостающее звено между Хаджгетом и Гаршем – туннель, черный туннель.

– Нет, – снова заупрямился Данглар. – Это может оказаться и чьей-то фамилией, в Сербии много таких. Тут есть один нюанс, который меня настораживает. Вы его не улавливаете?

– Ничего я не улавливаю. У меня шум в ушах.

– Предположим, обнаруживается связь между обувью моего дяди и кровавым кошмаром в Гарше. И что дальше? А то, что расследование обоих дел, естественно, поручают вам и мне. Вот каков будет результат этого удивительного совпадения. А вы знаете, как я отношусь к совпадениям.

– Знаю. Полностью согласен с вами. Итак, можно с уверенностью утверждать: на выставку обуви в Хаджгете мы попали отнюдь не случайно – нас услужливо привели туда за ручку.

– Кто?

– Лорд Фокс. Точнее, его приятель-кубинец, который после этого как сквозь землю провалился. Он знал, куда направляется Сток, и знал, что мы будем со Стоком в одной машине.

– Но зачем было приводить нас туда?

– Затем, что такое чудовищное преступление, как убийство в Гарше, наверняка пришлось бы расследовать людям из Конторы. И преступник знал это. Решив пожертвовать своей коллекцией – возможно, она стала слишком опасной, – он не выкинул ее на свалку, а позаботился о том, чтобы ее увидели и оценили по достоинству. Ему надо было выявить связь между его юношескими экспериментами и творчеством зрелых лет. Он хотел, чтобы мы занялись Гаршем, еще не успев очухаться от Хаджгета. Эти двое, коллекционер и Кромсатель, похожи, словно близнецы. Вспомните, с каким остервенением убийца раздробил ступни у Воделя и Плёгенера. Где находится это самое Кисилове?

– Кисилова. На правом берегу Дуная, в двух шагах от румынской границы.

– Это городок или деревня?

– Деревня. Там живет человек восемьсот, не больше.

– Если Коллекционер появлялся там перед похоронами, местные жители могли обратить на него внимание.

– Прошло двадцать лет. Вряд ли сейчас кто-то что-то помнит.

– Ваш дядя никогда не рассказывал, что какая-то семья в их деревне пострадала от вендетты, от войны кланов или чего-то подобного? По словам врача, у Воделя были навязчивые идеи такого свойства.

– Нет, никогда, – подумав, ответил Данглар. – В тех местах кругом были враждебные силы, всякие зловещие призраки, ведьмы, людоеды, не говоря уже о «великом демоне», который бродил по опушке леса. Но о вендетте я не слышал ни разу. Как бы то ни было, комиссар, если ваша версия верна, из этого следует, что Кромсатель следит за нами.

– Да, следит. Еще с Лондона.

– И он не даст нам войти в Кисельевский туннель, что бы ни скрывалось в этом туннеле. Будьте осторожнее, это грозный противник.

– Пожалуй, – согласился Адамберг, вспомнив залитый кровью рояль.

– Оружие при вас?

– Внизу.

– Возьмите его наверх, в спальню.

XXIII

Выложенные плиткой ступеньки старой деревянной лестницы обжигали холодом, но Адамберг не обращал на это внимания. Было четверть седьмого утра, и он, по всегдашнему распорядку дня, безмятежно спускался на первый этаж, начисто забыв о шуме в ушах, о Кисилове и обо всем на свете, как если бы сон вернул его к первозданному неведению младенца, у которого в голове умещаются всего три мысли: попить, поесть, помыться. На последней ступеньке он круто остановился: в кухне, спиной к нему, озаренный ярким утренним солнцем, окутанный дымком сигареты, сидел мужчина. Худощавый, с темными вьющимися волосами до плеч, похоже молодой. На нем была новенькая черная футболка с рисунком: белый скелет грудной клетки, с ребер которого капает кровь.

Адамберг никогда раньше не видел этого человека, и в его полусонном мозгу включился сигнал тревоги. У незнакомца были крепкие бицепсы, и он явно поджидал комиссара с вполне определенной целью. Кроме того, он был одет, а комиссар, застигнутый врасплох, стоял на лестнице голый и безоружный. Ствол, который предусмотрительный Данглар советовал ему держать при себе, лежал сейчас на кухонном столе, на расстоянии протянутой руки от незнакомца. Если бы Адамбергу удалось бесшумно повернуться налево, он смог бы взять в ванной одежду и пистолет П-38, как обычно спрятанный в выемке между бачком и стеной.

– Возьми свои шмотки, придурок, – не оборачиваясь, произнес незнакомец. – Про ствол забудь, он у меня.

Голос был тонкий и звучал глумливо. Даже чересчур глумливо: в самой этой интонации чувствовалась угроза. Парень задрал футболку и показал засунутый за джинсы пистолет, четко выделявшийся на фоне загорелой спины.

Ни через ванную, ни через кабинет выйти было нельзя. Единственная дверь наружу находилась в кухне, под прицелом у незнакомца. Адамберг быстро оделся, вынул из бритвы лезвие и положил в карман. Что еще можно сделать? В другой карман он спрятал кусачки для педикюра. Плохая защита от парня с двумя стволами. Тем более что к Адамбергу, если он не ошибался, пожаловал сам Кромсатель. Достаточно было взглянуть на эту копну курчавых волос, на эту бычью шею. Значит, его жизненный путь оборвется сегодня, солнечным июньским днем. Он не прислушался к мудрому совету Данглара, и вот теперь в рассветных лучах перед ним красовалась фигура Кромсателя, обтянутая омерзительной майкой. Именно сегодня, когда свет в саду с такой восхитительной, такой обыденной четкостью обрисовывал каждую травинку, каждый сучок на дереве. Вчера свет проделывал то же самое. Но сегодня Адамберг видел это явственнее, чем прежде.

Страх не имел власти над Адамбергом: возможно, потому, что он вообще не очень-то поддавался эмоциям, или из-за недостатка воображения, или же потому, что он всегда был готов к любым житейским передрягам. Он спустился в кухню, обошел вокруг стола. Удивительно, но в такой момент Адамберг еще мог думать о том, что ему хочется сварить и выпить кофе.

Кромсатель. Черт возьми, он же совсем молодой, пронеслось в голове у Адамберга. Да, совсем молодой, но с преждевременно осунувшимся, впалым лицом, костистым и изможденным. Совсем молодой, но отмеченный печатью рокового, бесповоротного выбора. Он скрывал ярость под насмешливой, а точнее, просто хвастливой улыбкой – улыбкой мальчишки, который дает понять, что может помериться силами с кем угодно. И даже с самой Смертью: от этого дерзновенного поединка лицо его покрылось нездоровой бледностью, а взгляд стал тупым и жестким. Вот почему он носил на одежде символ Смерти. Спереди, на рисунке, изображающем грудную клетку, была надпись, стилизованная под статью из толкового словаря:

«Смерть. Прекращение жизни, признаками которого являются остановка дыхания и разложение плоти.

Мертвяк, он же дохляк. Ни к чему не пригодный субъект, ничтожество».

Парень сам был уже мертв и теперь утаскивал на тот свет других.

– Я сварю кофе, – сказал Адамберг.

– Не пудри мне мозги, – ответил молодой человек, затянувшись сигаретой и положив правую руку на револьвер. – И не ври, что не знаешь, кто я.

– Знаю конечно. Ты Кромс.

– Чего?

– Кромсатель. Самый остервенелый убийца двадцать первого века.

Парень удовлетворенно улыбнулся.

– Я хочу выпить кофе, – сказал Адамберг. – Не все ли равно, когда ты меня пристрелишь – сейчас или чуть позже? У тебя оба ствола, и дверь под прицелом.

– Ладно, валяй, – согласился парень и пододвинул револьвер ближе к краю стола. – Даже забавно.

Адамберг положил в воронку бумажный фильтр, насыпал в него две с верхом ложки кофе, затем отмерил две кружки воды и вылил в кастрюльку. Надо же чем-то занять руки.

– У тебя что, кофеварки нет?

– Есть, но так получается вкуснее. Ты сегодня завтракал? Впрочем, как хочешь, – сказал Адамберг, не дождавшись ответа. – Я-то все равно поем.

– Поешь, если я позволю.

– Я должен поесть, иначе я не смогу вникнуть в то, что ты мне скажешь. Ведь ты наверняка пришел мне что-то сказать.

– Выделываешься, да? – произнес парень, а кухню тем временем наполнил аромат кофе.

– Нет. Просто готовлю себе последний завтрак. Это тебя раздражает?

– Ага.

– Ну тогда стреляй.

Адамберг поставил на стол кружки, сахар, хлеб, масло, варенье и молоко. У него не было ни малейшего желания подыхать от пули, выпущенной этим мрачным типом с зоной неподвижности в голове, как выразился бы доктор Жослен. Не было и желания узнать его поближе. Но в полиции Адамберга учили сначала говорить с людьми и заставлять их разговориться, а уж потом стрелять. «Слово, – объяснял инструктор, – бывает смертоноснее пули, если попадешь в голову». И добавлял, что задеть словом чувствительное место в голове очень трудно, а если промажешь, противник тут же выстрелит.

Адамберг разлил кофе по кружкам и пододвинул сахар и хлеб к незваному гостю, чьи глубоко посаженные глаза под сплошной линией сросшихся бровей глядели застывшим взглядом.

– Скажи хотя бы, какого ты мнения о моем кофе. Ведь ты, кажется, умеешь готовить.

– Откуда ты знаешь?

– От Вейля, твоего соседа с первого этажа. Он мой друг. И ты ему очень симпатичен – да-да, ты, Кромсатель. Я буду говорить «Кромс». Не обижайся, это просто для краткости.

– Понимаю, что ты задумал, гнида. Хочешь заставить меня разговориться, рассказать про мою жизнь и всякую такую хрень, – в общем, притворяешься добреньким старым легавым. А потом дождешься момента, когда я зазеваюсь, – и пристрелишь.

– Плевать мне на твою жизнь.

– Правда?

– Правда, – искренне ответил Адамберг и тут же пожалел об этом.

– Думаю, тут ты неправ, – процедил сквозь зубы парень.

– Да, наверное. Но так уж я устроен. Мне на все плевать.

– И на меня тоже?

– И на тебя тоже.

– А что тебе интересно, придурок?

– А ничего. Наверно, меня забыли завести перед тем, как все рванули со старта. Видишь лампочку на потолке?

– Хочешь, чтоб я поднял голову? Не надейся.

– Она уже несколько месяцев как перегорела. А я так и не собрался ее поменять, копаюсь тут в темноте.

– Ты в точности такой, каким я тебя представлял. Ничтожество и мразь.

– Чтобы быть мразью, надо чего-то хотеть, верно?

– Верно, – секунду подумав, ответил парень.

– Ну вот. А я ничего не хочу. В остальном я с тобой согласен.

– А еще ты трус. Ты напоминаешь мне одного старикашку, жулика и вруна, который воображает, будто он круче всех.

– Ну что поделаешь.

– Как-то вечером он сидел в баре. На него напали шестеро. Знаешь, что он сделал?

– Нет.

– Улегся на пол, как распоследний хлюпик. И сказал: «Валяйте, парни». Парни сказали ему, чтоб он встал. Но он так и остался лежать, сложив руки на животе, словно он не мужик. Тогда парни говорят: «Вставай, черт тебя возьми, мы закажем тебе выпивку». И знаешь, что он им ответил, этот старикашка?

– Знаю.

– Правда?

– Он сказал: «Смотря какую выпивку. Я не встаю ради бокала божоле».

– Верно, так он и сказал, – отозвался парень: он был озадачен.

– И тогда шестеро парней прониклись к нему уважением, – продолжал Адамберг, обмакивая сухарик в кофе. – Они помогли старикашке встать и с тех пор стали его закадычными друзьями. Однако я не считаю, что он вел себя как трус. На мой взгляд, он проявил мужество. Чего и следовало ожидать от Вейля. Ведь это был Вейль, да?

– Да.

– Он выдающаяся личность. А я – нет.

– Он лучше тебя, да? Как легавый?

– Ты огорчен, что тебе достался не самый сильный противник?

– Нет. Говорят, среди легавых ты – номер один.

– Ну если так, значит, сама судьба свела нас с тобой.

– Ты даже не догадываешься, насколько ты прав, – ухмыльнулся парень и отпил первый глоток кофе.

– Ты можешь называть меня не легавым, а как-нибудь по-другому?

– Ага. Я могу называть тебя фараоном.

Адамберг доел бутерброд и допил кофе – настало время, когда он обычно уходил на работу. От дома до Конторы было полчаса пешком. Он вдруг ощутил безмерную усталость, его тошнило от этой ситуации, от этого парня, от себя самого.

– Семь часов, – сказал он, глянув в окно. – В семь часов сосед мочится на дерево. Он мочится каждые полтора часа, днем и ночью. Дереву это пользы не приносит, но зато я узнаю, который час.

Парень стиснул в руке револьвер и посмотрел в окно на Лусио.

– Почему он мочится каждые полтора часа?

– У него проблемы с простатой.

– А мне плевать, – злобно сказал парень. – У меня туберкулез, чесотка, лишай, энтерит и нет одной почки.

Адамберг вымыл кружки.

– Теперь понятно, почему ты убиваешь людей направо и налево.

– Ага. Больше года я не протяну.

Адамберг показал на пачку сигарет, которую принес Кромсатель.

– Что, хочешь сигарету?

– Да.

Парень толкнул к нему пачку.

– Приговоренным это разрешается. Покури перед тем, как я тебя прикончу. Какие еще у тебя желания? Что-то узнать? Что-то понять? Даже не думай. Ни черта ты не узнаешь и не поймешь.

Адамберг взял сигарету и жестом попросил огоньку.

– Тебе что, совсем не страшно?

– Совсем.

Адамберг затянулся, выпустил дым: от сигареты у него закружилась голова.

– А все-таки зачем ты пришел? Чтобы броситься навстречу судьбе? Поведать мне свою печальную историю? Попытаться найти себе оправдание? Узнать, достойный ли попался противник?

– Ага, – произнес молодой человек, и было неясно, на который из вопросов он отвечает. – Я хотел взглянуть на твою рожу – и уйти. Нет, не так. Я пришел, чтобы изгадить тебе жизнь.

Он стал надевать на плечи кобуру, но запутался в ремнях.

– Неправильно надеваешь, не на ту сторону. Этот ремень надевается на правое плечо.

Парень опять начал возиться с ремнями. Адамберг сидел не шелохнувшись и смотрел на него. Снаружи послышалось жалобное мяуканье, в дверь заскреблись когти.

– Кто это?

– Кошка.

– Неужели ты держишь дома животных? Какое жалкое хобби! Для этого надо быть дебилом. Она твоя?

– Нет. Она живет в саду.

– У тебя дети есть?

– Нет, – на всякий случай солгал Адамберг.

– Как это удобно – каждый раз отвечать «нет», верно? Как это удобно – ничем не дорожить! Воспарять ввысь, пока другие вкалывают здесь, на грешной земле.

– Ввысь – это куда?

– В поднебесье. Не зря же тебя прозвали «Ловец облаков».

– Ты хорошо информирован.

– Ага. Про тебя все можно найти в интернете. Увидеть твою рожу, узнать о твоих подвигах. Например, о том случае, когда ты гнался за одним типом в порту Лориана, а в итоге он бросился в воду.

– Он не утонул.

Из-под двери опять послышалось мяуканье, в нем звучала паника, мольба о помощи.

– Черт, да что с ней такое?

– Наверно, у нее беда. Она недавно в первый раз окотилась и плохо справляется с материнскими обязанностями. Предположим, один из котят залез куда-то, а вылезти не может. Но нам плевать на него.

– Это тебе плевать, потому что ты мразь и тебе ни до кого нет дела.

– Ну если так, открой дверь и посмотри, что с ней.

– Еще чего. Стоит мне выйти – и ты сразу смоешься, гнида.

– А ты запри меня в кабинете, там на окне решетка. Забери оба ствола, и все будет нормально. Ты же круче меня, так докажи это.

Держа Адамберга под прицелом, парень обшарил взглядом кабинет.

– Сиди смирно, понял?

– Найдешь котенка – возьми его снизу, под животик, или за шиворот, а голову не трогай.

– Надо же, – злобно хихикнул парень. – Прямо не комиссар, а ласковая мамочка.

Потом засмеялся громче и запер дверь на задвижку. Адамберг подошел к окну и прислушался: в саду раздался скрежет, как будто передвигали деревянные ящики для фруктов, а затем голос Лусио:

– Ветер повалил ящики, а под них залез котенок, и теперь он в ловушке. Пошевеливайся, hombre, ты же знаешь, у меня только одна рука. А это еще кто? И почему вы с двумя пушками?

Властный голос Лусио словно прощупывал землю тростью с железным острием.

– Я родственник комиссара. Он тренирует меня по стрельбе.

Неплохо придумано, решил Адамберг. Лусио с почтением относился к семейным узам. Опять заскрежетали ящики, потом раздалось едва слышное мяуканье.

– Вы его видите? – спросил Лусио. – Он ранен? Я не выношу крови.

– А вот я обожаю кровь.

– Если бы вы видели, как у вашего деда под градом пуль лопается живот и оттуда выпадают кишки, а из вашей оторванной руки фонтаном бьет кровь, вы бы так не говорили. И чему только учила вас мать? Отдайте котенка, я вам не доверяю.

Полегче, Лусио, полегче, стиснув зубы, прошептал Адамберг. Черт возьми, это же Кромсатель, неужели ты не понимаешь, что такой тип может сорваться в любой момент и раздавить котенка каблуком сапога, а тебя самого размазать по полу в сарае? Придержи язык, отбери у него котенка и поскорее уходи к себе.

Хлопнула наружная дверь, послышались тяжелые шаги, приближающиеся к кабинету.

– Застрял, паршивый слабак, под упавшими ящиками и не мог выбраться наружу. Совсем как ты, – добавил он, усаживаясь напротив Адамберга. – А с соседом тебе не повезло, он зануда. Вейль куда занятнее.

– Я сейчас выйду отсюда, Кромс. Терпеть не могу долго сидеть на месте. Это единственная вещь, которая действует мне на нервы. Но зато действует очень сильно.

– Да ну? – осклабился парень, наставив на него револьвер. – Подумать только, легавому обрыдло сидеть тут со мной, легавый хочет выйти.

– Ты все понял правильно. Видишь этот пузырек?

Адамберг держал двумя пальцами крошечную, наполненную коричневатой жидкостью пробирку, по размеру не больше, чем бесплатный образец духов.

– Очень тебе советую: выслушай меня, прежде чем хвататься за ствол. Видишь эту штуковину? Если я ее откупорю, ты умрешь. Меньше чем за секунду. Точнее, за семьдесят четыре сотых и четыре тысячных доли секунды.

– Ах ты гад, – прорычал парень. – Вот почему ты передо мной выпендривался, да? Вот почему тебе не было страшно?

– Погоди, я еще не все объяснил. Чтобы снять пушку с предохранителя, тебе потребуется шестьдесят пять сотых секунды; чтобы нажать на спуск – пятьдесят девять сотых. Время пролета пули – тридцать две сотых. В целом получается одна и пятьдесят шесть сотых секунды. То есть ты умрешь раньше, чем в меня попадет пуля.

– Что за дрянь в этой пробирке?

Парень встал и начал пятиться назад, держа Адамберга под прицелом.

– Нитроцитраминовая кислота. Смешиваясь с воздухом, она превращается в отравляющий газ.

– Тогда ты сдохнешь вместе со мной, гнида.

– Ты опять не дослушал. Всем, кто работает в полиции, вводят антидот – делают регулярные подкожные инъекции в течение двух месяцев, и можешь мне поверить: удовольствие еще то. Если я сорву пробку, тебе конец: сердце раздуется, как пузырь, и лопнет. Что касается меня, то я три недели буду мучиться рвотой и поносом, кожа покроется сыпью, волосы вылезут. А потом все пройдет, и я буду как новенький.

– Ты этого не сделаешь.

– С тобой, Кромсатель, я сделаю это не задумываясь.

– Сукин сын.

– Да.

– Ты не можешь просто так убить человека.

– Могу.

– Что ты хочешь?

– Чтобы ты положил оба ствола на пол, открыл ящик буфета, достал оттуда две пары браслетов и защелкнул одну пару у себя на щиколотках, а другую – на запястьях.

– Вонючий легавый.

– Да. Но ты все же поторапливайся. Может, я и люблю витать в облаках, но когда спускаюсь на землю, то действую очень быстро.

В бессильной ярости парень смел со стола бумаги, которые разлетелись по всей комнате, бросил кобуру на пол. Потом завел руку за спину.

– Ты поаккуратнее с револьвером. Когда прячешь ствол под одежду, не надо запихивать его слишком глубоко. Особенно если на тебе такие узкие джинсы. Одно резкое движение – и продырявишь себе задницу.

– За пацана меня принимаешь?

– Ты и есть пацан, сопляк и вдобавок еще дикий зверь. Но ты не идиот.

– Если бы я не велел тебе одеться, у тебя бы сейчас не было этой пробирки.

– Точно.

– Но я не хотел видеть тебя нагишом.

– Понимаю. Ты и Воделя не хотел видеть нагишом.

Парень осторожно вытащил револьвер из-за джинсов и бросил на пол. Открыл ящик буфета, достал оттуда наручники, а потом вдруг обернулся и рассмеялся: это был странный смех, который резал уши так же сильно, как надрывное кошачье мяуканье несколько минут назад.

– Значит, ты не понял, Адамберг? Ты так ничего и не понял? По-твоему, я заявился бы сюда, если бы думал, что меня могут арестовать? Пошел бы на такой риск ради удовольствия повидаться с тобой? Ты еще не усек, что, раз я здесь, значит, ты не сможешь меня арестовать? Ни сегодня, ни завтра – вообще никогда? Ты помнишь, зачем я здесь?

– Чтобы изгадить мне жизнь.

– Вот именно.

Адамберг тоже встал, он держал пробирку в вытянутой руке, как щит, подцепив ногтем пробку. Они кружили по комнате, словно два пса, которые всматриваются друг в друга, прикидывая, куда вонзить клыки.

– Об аресте и не мечтай, – сказал наконец парень. – Мой папаша – важная шишка. Меня нельзя ни убить, ни упрятать за решетку, ни загнать, как дичь.

– А, так ты у нас – лицо неприкосновенное? Кто же твой отец? Министр? Папа Римский? Или сам Господь Бог?

– Нет, придурок. Ты – мой отец.