Текст книги "Заповедное место"
Автор книги: Фред Варгас
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
XXXV
Адамберг очнулся от треска клейкой ленты, раскручиваемой рывками. Кромс обматывал его широким скотчем, который используют при переездах. Ноги были обездвижены заранее. Парень перетащил его через порог, а потом запихнул в машину, стоявшую метрах в двадцати от мельницы.
Сколько времени он пролежал на полу со связанными ногами? Очевидно, Кромс оставил его на мельнице до наступления темноты, сейчас было уже больше девяти вечера. Он пошевелил ступнями: все остальное было спеленато, как у египетской мумии. Руки натуго стянуты, рот заклеен. Он не мог разглядеть парня, видел только смутные очертания его фигуры. Но все слышал – скрип кожаной куртки, натужное пыхтение, невнятные возгласы. За этим последовала недолгая поездка на заднем сиденье машины, на расстояние меньше километра. Потом Кромс потащил его за связанные запястья, словно его руки превратились в ручки огромной корзины. Тащил метров тридцать, пять раз останавливался передохнуть, и под спину Адамберга подкатывался гравий. Наконец бросил свою ношу и, все еще пыхтя и бурча, отпер дверь.
Гравий в нескольких местах проколол рубашку. Где в Кисилове Адамбергу попадался остроконечный гравий? Черный, какого не бывает во Франции? Парень повернул в замке ключ, массивный и старый, если судить по звяканью. Потом подхватил Адамберга под связанные руки, проволок вниз по каменным ступенькам и бросил на пол. Точнее, на утоптанную землю. Кромс разрезал скотч, стягивавший ему запястья, затем снял с него куртку и рубашку, для скорости орудуя ножом. Адамберг попытался сопротивляться, но он слишком ослаб, связанные ноги закоченели, а грудь была придавлена сапогом Кромса. Парень опять взялся за скотч, теперь он примотал руки Адамберга к туловищу и надежно зафиксировал ступни, до этого остававшиеся свободными. Потом отступил на несколько шагов и, не произнеся ни слова, вышел: Адамберг услышал, как захлопнулась дверь. Ночь сегодня была теплая, а здесь царили лютый холод и непроглядная тьма. Значит, это подвальное помещение, причем без окон.
– Знаешь, где ты находишься, придурок? Зачем ты не оставил меня в покое?
Голос был искаженный, звучал резко и сопровождался шипением, как будто доносился из старого радиоприемника.
– Поскольку я раскусил тебя, легавый, я теперь принимаю меры предосторожности. Ты внутри, а я снаружи. Разговариваю с тобой через передатчик, который подсунул под дверь. Ори сколько хочешь, тебя никто не услышит, можешь даже не пробовать. Сюда никто не приходит. Дверь толщиной в десять сантиметров, стены как в крепости. Или как в бункере.
И Кромс рассмеялся – коротким глуховатым смешком.
– А знаешь почему? Потому, придурок, что это могила. Самая надежная могила в Кисилове, специально устроенная так, чтобы из нее нельзя было выбраться. Поскольку ты ничего не видишь, я расскажу про это местечко: ты должен представить его себе, перед тем как умрешь. С одной стороны – четыре гроба, составленные штабелем, с другой – пять. Итого девять мертвецов. Ну что, нравится? А если ты откроешь нижний гроб справа, я не гарантирую, что там окажется скелет. Возможно, ты обнаружишь целехонькое, полное жизни тело. Ее зовут Вéсна, это пожирательница мужчин. Будем надеяться, ты ей понравишься!
И он опять рассмеялся.
Адамберг закрыл глаза. Кромс. Где же он прятался эти два дня? В лесу; возможно, в одной из полуразвалившихся хижин на поляне. Хотя какое это имеет значение? Кромс поехал за ним сюда, нашел его, и теперь все кончено. Адамберг уже чувствовал, как его неподвижное тело деревенеет, холод пронизывал его насквозь. Кромс был прав, сюда никто не придет. Аранджел ведь говорил, что после ужасных событий 1725 года старое кладбище было заброшено. Люди не решались посещать его, даже если требовалось восстановить обветшавшие надгробия предков. И вот теперь Адамберг оказался здесь, в восьмистах метрах от деревни, в склепе, который выкопали для девяти жертв Плогойовица, на краю кладбища, к которому никто не смеет приближаться. Никто, кроме Аранджела. Но как Аранджел сможет узнать, что случилось? Никак. И Владислав тоже. Только Даница заметит, что он не вернулся в гостиницу, и будет беспокоиться. Она сказала, что приготовит на ужин «кобасице». Но что может сделать Даница? Пойти сказать Владу. А Влад? Пойти сказать Аранджелу. И что дальше? Где они станут его искать? На тропинке, огибающей излучину, например. Но кому взбредет в голову, что монстр по кличке Кромс упрятал его в склеп на старом кладбище? Только Аранджел мог бы предположить нечто подобное – после долгих безуспешных поисков. Через неделю, через десять дней. В принципе он продержался бы десять дней без еды и питья. Но Кромс не дурак. Связанный, в ледяном холоде, он не протянет и двух дней – он уже чувствовал, как немеют мышцы. Возможно, он даже не доживет до утра. «Не вторгайся в царство вампиров, молодой человек, если не знаешь, с чем имеешь дело». Ему стало так страшно, что захотелось вернуться в прошлое. К старой липе, дальним вершинам Карпат, граненой рюмке, сверкающей на солнце.
– Завтра ты будешь трупом, придурок. Могу тебя порадовать: я заходил к тебе еще раз. И убил маленькую кошку. Просто придавил сапогом. Кровища во все стороны брызнула. Мне не давало покоя, что ты заставил меня спасать эту тварь. Теперь мы в расчете. Я еще прихватил там образец твоей чертовой ДНК. Можно будет сделать сравнительный анализ. Все узнают, что Адамберг когда-то подло бросил своего ребенка, и узнают, кем стал потом этот ребенок. А виноват во всем ты. Ты, ты. И твое имя будет опозорено на веки веков.
«Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Адамбергу стало трудно дышать. Кромс слишком сильно затянул скотч у него на груди. «Завтра ты будешь трупом, придурок». Полная неподвижность, стесненное дыхание, нехватка кислорода в крови: скоро все будет кончено. Но почему у него сейчас перед глазами котенок, раздавленный сапогом Кромса, и это еще может причинять ему боль? Сейчас, когда жить осталось совсем недолго? Почему он думает о «кобасице», хотя даже не знает, что это за блюдо? «Кобасице» заставило его подумать о Данице, потом о Владе, пушистом, словно кот, потом о Дангларе, потом о Томе и Камилле, безмятежно проводивших лето в Нормандии, о Вейле и об Эмме Карно, с которой он никогда не спал. А с Жизель? И с ней тоже. Почему даже в эту минуту он не мог дисциплинировать свои мозги, сосредоточиться на одной-единственной, трагической мысли?
– Однако надо отдать тебе справедливость, – произнес голос с некоторым сожалением. – Ты крутой. Сумел разобраться, в чем дело. Я заберу твою жизнь, но оставлю тебе тело. А теперь я брошу тебя, придурок, как ты когда-то бросил меня.
Кромс дернул за провод, и передатчик с легким шорохом выскользнул наружу. Это был последний звук, который услышал Адамберг. Если не считать легкого шума в ушах. «А я ведь в последнее время практически избавился от этого», – сообразил он вдруг. Возможно, впрочем, что до него донесся вздох румяной дамы, спавшей в гробу справа. Надо же, Адамберг пожелал, чтобы вампирша Вéсна выбралась из гроба и своим укусом даровала ему вечную жизнь. Или хотя бы составила компанию. Но желание быстро улетучилось. Даже здесь, в могиле, он ни во что не верил. Все тело охватила дрожь, которую он пытался, но не смог унять. Это длилось несколько секунд. Такие судорожные приступы наверняка свидетельствуют о начале агонии. В его смятенных мыслях мелькнул человек с золотыми пальцами, говоривший о трех предохранителях. Интересно, сможет ли он благодаря лечению доктора Жослена продержаться дольше, чем продержались бы другие на его месте? Теперь, когда с предохранителями и теменной костью у него все в порядке? И снова он затрясся, как в ознобе, под стягивавшей его клейкой лентой. Нет. Никаких шансов выжить.
О чем полагается думать перед смертью?
В памяти вдруг всплыли стихи – притом что раньше он не мог выучить наизусть ни строчки. Вот и слово «кобасице» почему-то запомнилось. Если бы он дожил до завтра, то, возможно, проснувшись, заговорил бы по-английски. И память стала бы нормальная, как у всех людей.
«Во тьме могилы ты принес мне…»
Это было начало строки, которую, среди тысяч других, часто бормотал себе под нос Данглар – он любил читать вслух стихи.
«Во тьме могилы ты принес мне…»
Ноги до колен уже потеряли чувствительность. Он умрет здесь, как вампир, с запечатанным ртом и связанными щиколотками. Это делается, чтобы они не смогли выйти. Но Петер Плогойовиц все же смог. Вырвался из своего склепа, точно язычок пламени из зажигалки. Потом стал повелителем Хаджгета, жены человека по имени Данте и юных школьниц. И подчинил себе родственников солдата, которых превратил в вампиров. За это их потомки до сих пор преследуют его семью. И полоумный Кромс, очевидно, один из этих потомков, но Адамберг уже не сможет послать эсэмэску Данглару, чтобы тот все выяснил. Скотина этот Вейль, заставил его выключить мобильник. Зачем, спрашивается?
Все-таки вспомнил последнее слово. Он старался вбирать воздух понемногу, но эти короткие вдохи сейчас давались ему с большим трудом, чем было еще совсем недавно. Он не думал, что так скоро начнет задыхаться, но ведь Кромс – мастер своего дела.
Еще совсем недавно – это когда? Кромс ушел с кладбища где-то час назад. Адамберг не мог слышать, как бьют часы на колокольне: до деревни было слишком далеко. Не мог посмотреть на циферблаты своих часов, не мог даже выглянуть в сад и узнать время с помощью Лусио.
«Во тьме могилы ты принес мне утешенье».
Дальше там было что-то про вздохи святой и крики феи. В общем, про звуки вроде тех, которые издавала Вéсна.
Действительно, он услышал чье-то дыхание. Один раз, потом другой. Это дышал он сам.
Арнольд Паоле. Он вспомнил имя солдата, которого победил Петер Плогойовиц. И теперь уже не забудет.
XXXVI
Даница, не постучавшись, вошла в комнату Владислава, зажгла лампу на тумбочке и потрясла его за плечо:
– Он не вернулся. Уже три часа утра.
Влад поднял голову и снова уронил ее на подушку.
– Он легавый, Даница, – не подумав, пробурчал Влад. – Поэтому и ведет себя не так, как все люди.
– Легавый? – повторила ошеломленная Даница. – Ты же сказал, это твой друг, у которого был умственный шок.
– Психоэмоциональный шок. Извини, Даница, я не должен был тебе говорить. Но он действительно легавый. У которого был психоэмоциональный шок.
Даница скрестила руки на груди, взволнованная и обиженная: она заново переживала прошлую ночь, которую, как выяснилось, провела в объятиях полицейского.
– И зачем он сюда заявился? Подозревает, что кто-то из здешних совершил преступление?
– Он надеется найти здесь сведения об одном французе.
– Как его звали?
– Пьер Водель.
– Для чего это нужно?
– Возможно, много лет назад кто-то из здешних знал этого человека. Не мешай мне спать, Даница.
– Пьер Водель? Это мне ни о чем не говорит, – сказала Даница, грызя ноготь большого пальца. – Правда, я не запоминаю фамилии туристов. Надо будет посмотреть в книге. Когда он здесь был? До войны?
– Думаю, гораздо раньше. Даница, сейчас три часа утра. Можно узнать, что ты делаешь в моей комнате?
– Я же сказала. Он не вернулся.
– Я тебе все объяснил.
– Тут что-то не так.
– У легавого всегда все не так, ты же знаешь.
– Пусть он и полицейский, ему незачем разгуливать здесь по ночам. Не надо говорить «легавый», Влад, надо говорить «полицейский». Из тебя вырос не слишком воспитанный молодой человек. Правда, твой дедушка тоже не отличался воспитанностью.
– Оставь в покое моего дедушку, Даница. И не придавай такого значения условностям. Ты сама с ними не очень-то считаешься.
– Что ты хочешь этим сказать?
Влад с видимым усилием сел на кровати.
– Ничего. Ты так за него беспокоишься?
– Это дело, ради которого он сюда приехал, – оно опасное?
– Понятия не имею. Даница, я устал. Я не знаю, что это за дело, и знать не хочу, я приехал сюда только как переводчик. В пригороде Парижа произошло жуткое убийство. А незадолго до этого – еще одно, в Австрии.
– Если это связано с убийствами, – сказала Даница, ожесточенно вгрызаясь в свой ноготь, – значит, опасность есть.
– Насколько я знаю, в поезде ему показалось, что за ним следят. Но ведь так себя ведут все легавые, разве нет? Они смотрят на людей иначе, чем мы. Наверно, он еще раз зашел к Аранджелу. Думаю, у них обоих много занимательных историй, которые можно рассказать друг другу.
– Ты идиот, Владислав. Как, по-твоему, он будет объясняться с Аранджелом? На пальцах? Он же не знает ни слова по-английски.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, это всегда чувствуется, – смутилась Даница.
– Ясно, – сказал Влад. – А теперь дай мне поспать.
– Когда полицейские расследуют убийство, – сказала Даница (теперь она грызла ногти обоих больших пальцев), – бывает, что преступник убивает их, если они слишком близко подбираются к правде. А, Владислав?
– Если хочешь знать мое мнение, он удаляется от правды большими шагами.
– Почему это? – удивилась Даница, вынимая блестящие от слюны пальцы изо рта.
– Если будешь без конца грызть ногти, то в один прекрасный день отъешь себе палец. А назавтра будешь повсюду его искать.
Даница раздраженно встряхнула пышными белокурыми волосами и снова принялась грызть ногти.
– Почему ты считаешь, что он удаляется от правды?
Влад негромко рассмеялся и положил руки на округлые плечи Даницы.
– Потому что он вообразил, будто оба убитых, и француз, и австриец, – потомки Плогойовица.
– И ты над этим смеешься? – сказала Даница, вставая. – По-твоему, это смешно?
– Даница, над этим смеются все, даже его подчиненные.
– Владислав Молдован, у тебя мозгов не больше, чем у твоего деда Славка.
– Значит, ты такая же, как все? Ti to veruješ? Боишься подходить к заповедному месту? Не хочешь поклониться могиле бедняги Петера?
Даница зажала ему рот рукой:
– Замолчи, во имя Господа. Чего ты добиваешься? Хочешь разбудить его? Ты не просто невоспитанный, Владислав, ты дурак и нахал. И у тебя есть другие недостатки, которых не было у старика Славка. Ты эгоист, лентяй и трус. Если бы Славко был здесь, он бы пошел искать твоего друга.
– Сейчас?
– Ты же не допустишь, чтобы женщина отправилась на поиски одна, среди ночи?
– Даница, ночью темно, и поиски ничего не дадут. Разбуди меня через три часа, когда рассветет.
В шесть утра по просьбе Даницы к поисковой группе решили присоединиться еще двое: повар Бошко и его сын Вукашин.
– Он знает здешние дороги, – объяснила им Даница. – И собирался погулять.
– Может, упал в реку, – мрачно предположил Бошко.
– Вы двое идите к реке, – сказала Даница, – а мы с Владиславом пойдем в сторону леса.
– Но у него ведь должен быть мобильник. Ты знаешь его номер, Владислав? – спросил Вукашин.
– Я пробовал звонить, – ответил Владислав, который, похоже, все еще смотрел на происходящее с юмором: Данице пришлось уговаривать его до пяти часов. – Но безуспешно. Либо он вне зоны доступа, либо у него разрядилась батарея.
– Или он в воде, – сказал Бошко. – У большой скалы есть старые мостки, для несведущего человека там опасно. Доски качаются, по ним надо ходить осторожно. А эти иностранцы всегда такие рассеянные.
– А заповедное место? Туда кто-нибудь пойдет?
– Кончай веселиться, мальчик, – сказал Бошко.
И на этот раз молодой человек послушно замолчал.
Даница не находила себе места от волнения. Было уже десять часов, и она кормила мужчин завтраком. Ей пришлось признать, что они были правы. Никаких следов Адамберга обнаружить не удалось. Нигде они не услышали криков о помощи или стонов. Правда, на старой мельнице слой птичьего помета на полу был разворошен, туда явно кто-то заходил. Оттуда следы вели по траве к дороге, где на земле у обочины остались отпечатки колес.
– Можешь успокоиться, Даница, – мягко сказал Бошко, внушительного вида мужчина с окладистой седой бородой, но зато полным отсутствием растительности на голове. – Это полицейский, он побывал в разных передрягах и знает, что делает. Он попросил прислать за ним машину и уехал в Белград посоветоваться с нашими сыщиками. Наверняка это так, не сомневайся.
– Уехал не попрощавшись? Он ведь даже к Аранджелу не зашел.
– Полицейские – люди особенные, Даница, – уверенно заявил Вукашин.
– Не такие, как мы, – пояснил Бошко.
– Плог, – произнес Влад, который уже чувствовал сострадание к добросердечной Данице.
– Наверно, произошло что-то непредвиденное. И ему пришлось срочно уехать.
– Я могу позвонить Адрианусу, – предложил Влад. – Если Адамберг у белградских легавых, Адрианус это подтвердит.
Но Адриен Данглар не получал никакого сообщения от Адамберга. Другое, более тревожное обстоятельство: Вейль накануне условился с Адамбергом, что позвонит ему в девять утра по белградскому времени, но телефон Адамберга не отвечал.
– Вейль утверждает, что телефон не мог разрядиться. Адамберг включал его только для связи с Вейлем, а Вейль звонил всего один раз, вчера. В общем, связаться с ним мы не можем и, где он находится, не знаем, – подытожил Данглар.
– С какого момента?
– С момента, когда он вышел из Кисиловы на прогулку, это было вчера, в пять часов вечера. То есть в три по парижскому времени.
– Один?
– Да. Я звонил легавым в Белград, Нови-Сад и Баня-Луку. Адамберг не обращался ни в одно из отделений местной полиции. Они опросили таксистов: никто не брал пассажира в Кисилове.
Когда Данглар нажал кнопку, чтобы закончить разговор, рука у него дрожала, на спине выступил пот. Он постарался успокоить Влада, объяснил ему, что не стоит волноваться, если Адамберг вдруг куда-то исчез, – с комиссаром такое случается. Но это была неправда. Адамберг не давал о себе знать уже семнадцать часов, почти весь вечер и всю ночь. Если бы он выехал из Кисиловы, то предупредил бы Данглара. Майор достал из стола непочатую бутылку красного. Превосходное бордо, с достаточно высоким рН, [14]14
Мера активности ионов водорода в растворе, количественно выражающая его кислотность.
[Закрыть] а значит, очень слабой кислотностью. Недовольно поморщившись, он поставил бутылку обратно и спустился по винтовой лестнице в подвал. Там, за котлом, еще оставалась припрятанная бутылка белого. Он открыл ее, как новичок, раскрошив пробку. Сел на ящик, заменявший ему скамейку, и отпил несколько глотков вина. Ну зачем, черт возьми, Адамберг оставил GPS в Париже?
Сигнал неизменно указывал на одно-единственное место: дом комиссара. В холодном подвале, вдыхая запах плесени и помойки, Данглар почувствовал, что теряет Адамберга. Надо было поехать с ним в Кисилову, он же это знал, он же говорил.
– Какого черта ты тут делаешь? – раздался хрипловатый голос Ретанкур.
– Не зажигай свет. Хочется посидеть в темноте.
– Что происходит?
– Он уже семнадцать часов не дает о себе знать. Исчез. И должен сказать, у меня такое ощущение, что он погиб. Кромс поехал в Кисельево, нашел его там и прикончил.
– Что это такое – Кисельево?
– Это вход в туннель.
И Данглар указал ей на соседний ящик, словно предлагал занять кресло в гостиной.
XXXVII
Теперь уже все тело было сковано холодом и неподвижностью, работала только голова, да и то частично. Прошло много времени, наверно часов шесть. Он еще чувствовал свой затылок в те моменты, когда хватало сил оторвать его от пола. Чтобы не застудить мозг, надо открывать и закрывать глаза, пока мышцы век еще действуют. Пытаться шевелить губами: скотч на них кое-где намок от слюны и отклеился. А что толку? Зачем нужны глаза, если увидеть можно разве что труп в ближайшем гробу? Слух пока не отказал. Но слушать нечего, кроме шума в ушах, назойливого, как комариный писк. Кто-то, например Динь, умеет шевелить ушами, а вот он нет. Уши – последняя часть его тела, где еще сохранится жизнь. Они будут летать в этой могиле, словно две неуклюжие бабочки, совсем не такие красивые, как те, что тучей вились вокруг него на дороге к старой мельнице. Но сразу отстали, когда он переступил порог. Бабочкам не захотелось внутрь: зря он не обратил на это внимания, не взял с них пример. Всегда надо смотреть, куда летят бабочки, и следовать за ними. Уши уловили какой-то звук по ту сторону двери. Он поворачивал ключ в замке. Он вернулся. Захотел проверить, все ли в порядке, убедиться, что довел работу до конца. Если окажется, что нет, закончит ее как обычно – топором, пилой, камнем. Кромс ведь вообще нервозный, взвинченный, руки ни на минуту не остаются в покое – то он сцепит пальцы, то расцепит.
Дверь открылась. Адамберг зажмурился, боясь, что после многочасового пребывания в темноте яркий свет ослепит его. Кромс медленно и очень осторожно прикрыл дверь и включил фонарик, чтобы рассмотреть Адамберга. Сквозь сомкнутые веки комиссар различал луч фонарика, двигавшийся по его лицу. Вошедший опустился на колени и резким движением оторвал кусок скотча, которым был заклеен рот Адамберга. Затем ощупал все тело, проверил, целы ли опутавшие его клейкие ленты. Тяжело дыша, он стал рыться в своей сумке. Адамберг открыл глаза и взглянул на него.
Это был не Кромс. У этого были совсем другие волосы. Короткие, очень густые, с рыжими отметинами, которые ярко вспыхивали в свете фонаря. Только у одного человека Адамберг видел такую шевелюру, каштановую, с рыжими прядями, выросшими в тех местах, куда в детстве попало острие ножа. Вейренк, Луи Вейренк де Бильк. Вейренк ушел из Конторы после жестокой схватки, в которой они с Адамбергом стали противниками. [15]15
См.: Фред Варгас. Вечность на двоих.
[Закрыть] Ушел много месяцев назад, вернулся в родную деревню Лобазак, полоскал ноги в беарнских реках и за все это время ни разу не напомнил о себе.
Человек достал нож и занялся нелегким делом – начал вскрывать панцирь из скотча, сдавивший грудь Адамберга. Тупой нож резал медленно, и человек невнятно произносил какие-то ругательства. Но это не было бурчание Кромса. Это Вейренк что-то бормотал себе под нос, сидя на нем верхом и сражаясь с опутавшей его клейкой лентой. Вейренк пытался спасти его. Вейренк – здесь, в этом склепе, в Кисилове. Адамберг чувствовал, как у него внутри вздувается, словно воздушный шар, огромная благодарность к тому, кто в детстве был его другом, а совсем недавно – врагом. Вейренк, «во тьме могилы ты принес мне утешенье», – нет, больше чем благодарность, почти любовь, – рифмоплет Вейренк, невысокий парень с пухлыми губами, зануда Вейренк, странное, ни на кого не похожее существо. Адамберг пошевелил губами, пытаясь произнести его имя.
– Заткнись, – сказал Вейренк.
Беарнец сумел наконец распороть тугой футляр из скотча и грубо сдернул его, заодно сорвав несколько волосков с груди и плеч Адамберга.
– Тихо, не разговаривай. Если тебе больно, это даже хорошо: значит, ты не совсем утратил чувствительность. Но только не кричи. Ты чувствуешь хоть какую-нибудь часть тела?
– Нет, – дал понять Адамберг, едва заметно качнув головой.
– Черт возьми, ты что, уже не можешь говорить?
– Не могу, – тем же способом ответил Адамберг.
Вейренк стал распеленывать мумию снизу, постепенно освободил бедра, голени и щиколотки. Потом яростно отшвырнул назад громадный слипшийся ворох скотча и начал хлопать ладонями по телу Адамберга, словно ударник, исполняющий вдохновенную импровизацию на барабане. Через пять минут он сделал паузу и встряхнул руками, чтобы расслабить мышцы. Руки у Вейренка были округлые, бицепсы не выпирали из-под кожи, но тем не менее он отличался чудовищной силой: сейчас об этом можно было судить по звучности его хлопков, которых Адамберг почти не чувствовал. Но вот Вейренк сменил технику, взял Адамберга за руки и начал сгибать и разгибать их, затем проделал то же самое с ногами, опять выбил дробь ладонями по всему телу, после чего помассировал кожу головы, а потом – ступни. Адамберг между тем шевелил бесчувственными губами, и ему показалось, что скоро он сможет произносить слова.
Вейренк злился на себя за то, что не захватил спиртного, – но разве такое можно было предвидеть? Без всякой надежды на успех он обшарил карманы брюк Адамберга, нашел там два мобильника и дурацкие, никому не нужные билеты на автобус. Потом подобрал обрывки пиджака и обследовал оба кармана: ключи, презервативы, удостоверение личности – и вдруг его пальцы нащупали три крохотных флакончика. У Адамберга были с собой три маленькие бутылочки коньяка.
– Фру-асси, – прошептал Адамберг.
Вейренк, очевидно, не понял, потому что приставил ухо к губам комиссара.
– Фру-асси.
Знакомство Вейренка с лейтенантом Фруасси было совсем недолгим, но он сообразил, что именно хотел сказать Адамберг. Молодчина Фруасси, не женщина, а сокровище, всегда выручит. Вейренк открыл бутылочку, приподнял голову Адамберга и влил коньяк ему в рот.
– Глотать можешь? Получается?
– Да.
Когда бутылочка опустела, Вейренк открыл еще одну и, когда вставлял ее горлышко между зубов Адамберга, почувствовал себя химиком, который переливает чудодейственный эликсир в большую емкость. Опорожнив все три бутылочки, он изучающе взглянул на Адамберга:
– Чувствуешь что-нибудь?
– Вну-три.
– Отлично.
Вейренк опять залез в сумку и вытащил оттуда жесткую щетку для волос – только ею он мог расчесывать свою густую шевелюру, в которой застревала любая гребенка. Затем завернул щетку в обрывок рубашки Адамберга и стал тереть ему кожу, как оттирают запачканные грязью бока лошади.
– Больно?
– Чуть-чуть.
Еще с полчаса Вейренк звучно хлопал по нему ладонями, сгибал и разгибал руки и ноги, растирал его и время от времени спрашивал, какая часть тела уже «вернулась». Икры? Кисти рук? Шея? Коньяк согрел горло Адамберга, и постепенно к нему стала возвращаться речь.
– Теперь попробуем поднять тебя и поставить на ноги. Иначе мы не добьемся, чтобы они заработали.
Опираясь спиной на один из гробов, мощный Вейренк без труда приподнял комиссара и поставил на ноги.
– Нет, ста-рик, я не чувст-вую пол.
– Надо постоять, чтобы кровь прилила книзу.
– Это не мо-и но-ги, это два кон-ских копы-та.
Поддерживая Адамберга, Вейренк впервые за все время осмотрелся: луч его фонарика медленно прошелся по кругу.
– Сколько тут покойников?
– Де-вять. Но од-на не сов-сем труп. Это вампир, Вéсна. Ес-ли ты здесь, зна-чит, ты в кур-се.
– Ничего я не в курсе. Не знаю даже, кто запихнул тебя в этот склеп.
– Кромс.
– Впервые о нем слышу. Пять дней назад я еще был в Лобазаке. Надо, чтобы кровь прилила книзу.
– Как же ты сю-да по-пал? Тебя го-pa от-рыг-нула?
– Ага. Как твои конские копыта?
– Од-но не рабо-тает. Ковы-лять смо-гу.
– У тебя тут есть где-нибудь ствол?
– В кру-чеме. Гости-нице. А у те-бя?
– У меня теперь вообще нет ствола. Но нам нельзя выходить отсюда без оружия. За ночь этот парень приходил четыре раза, проверял, заперта ли дверь, не доносятся ли изнутри какие-нибудь звуки. Я ждал, пока он уйдет, потом подождал еще сколько-то – думал, вдруг он вернется.
– Как же мы вый-дем? Под охра-ной Вéсны?
– Под дверью – щель в полсантиметра. Попробую позвонить, может, сигнал и пройдет. Осторожно, не упади, я тебя отпускаю.
– Я стою на од-ной ноге, да еще от твое-го ко-нья-ка раз-везло.
– Скажи спасибо этому коньяку.
– Спаси-бо ему. И тебе то-же.
– Не спеши с благодарностями, а то потом пожалеешь.
Вейренк улегся на живот, прислонил к двери телефон и направил на него луч фонарика.
– Подает слабые признаки жизни. Попробую позвонить. Ты знаешь номер кого-нибудь из местных?
– Влади-слава. Найди в моем теле-фоне. Говорит по-фран-цузски.
– Очень хорошо. Как называется это место?
– Склеп девяти жертв Плого-йовица.
– Какая прелесть, – заметил Вейренк, набивая номер Владислава. – Девять жертв. Он был серийный убийца?
– Великий вам-пир.
– Твой друг не отвечает.
– Звони опять. Кото-рый час?
– Около десяти утра.
– Может, до сих пор летает. По-пробуй еще.
– Ты ему доверяешь?
Держась рукой за ближайший гроб, Адамберг стоял на одной ноге и был похож на большую встревоженную птицу.
– Да, – сказал он наконец. – Хотя не зна-ю. Он все время сме-ется.
