Текст книги "Заповедное место"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

XXXVIII

Держась за плечо Вейренка, Адамберг нагнул голову, чтобы защитить глаза от яркого утреннего света. Даница, Бошко, Вукашин и Влад смотрели, как они вылезают из склепа. Первые трое онемели от ужаса и скрестили пальцы, чтобы отогнать злую силу. Даница скорбно разглядывала Адамберга: под глазами зеленоватые круги, губы посинели, щеки белые как мел, на груди – красные полосы, а там, где Вейренк прошелся щеткой, – еще и длинные царапины, покрытые запекшейся кровью.

– Что вы стоите? – закричал Влад. – Если они вылезли оттуда, это не значит, что они мертвые. Помогите же им, черт возьми!

– Не груби, – машинально произнесла Даница.

Всматриваясь в лицо Адамберга, она постепенно стала замечать признаки жизни и вздохнула с облегчением. Но кто был второй? Что понадобилось этому незнакомцу в могиле проклятых? Казалось, двухцветная шевелюра Вейренка напугала ее еще больше, чем жуткое состояние Адамберга. Бошко боязливо подошел к комиссару и подхватил его под руку с другой стороны.

– Пид-жак, – произнес Адамберг, указывая на дверь.

– Сейчас принесу, – ответил Владислав.

– Влад! – негодующе воскликнул Бошко. – Никто из здешних не заходит туда. Пошли иностранца.

Это прозвучало так грозно, что Влад остановился на полпути и объяснил ситуацию Вейренку. Вейренк передал Адамберга Бошко и спустился по ступенькам обратно в склеп.

– Он не вернется, – предрекла Даница, мрачная как туча.

– Почему у него волосы в рыжих пятнах, как шкура у дикого поросенка? – поинтересовался Вукашин.

Через две минуты Вейренк вышел, неся фонарик, обрывки рубашки Адамберга и его пиджака. Пинком он прикрыл за собой дверь.

– Дверь надо запереть, – сказал Вукашин.

– Ключ есть только у Аранджела, – напомнил Бошко.

Влад перевел Адамбергу и Вейренку этот диалог между отцом и сыном.

– Ключ уже не нужен, – сказал Вейренк. – Я сломал замок, когда вскрывал его отмычкой.

– Надо будет припереть дверь камнями, – пробурчал Бошко. – Странно: он провел в склепе всю ночь, и Вéсна его не съела. Не понимаю, как ему это удалось.

– Бошко спрашивает, не напала ли на тебя Вéсна, – пояснил Влад. – Кое-кто думает, что она может выходить из гроба, а по мнению других, это всего-навсего жевака, которая вздыхает по ночам, чтобы напугать смертных.

– Может, она и взды-хала, Влад, – сказал Адамберг. – Вздо-хи свя-той и крики феи. Она не прояв-ляла враждеб-ности.

Даница расставила на столе кружки, принесла оладьи.

– Если чувствительность в ступне не восстановится, она начнет гнить, и придется ее отрезать, – жестко сказал Бошко. – Разведи огонь, Даница, надо согреть ему ногу. Свари очень горячий кофе и принеси ракию. И найди ему какую-нибудь рубашку, черт подери.

Ногу Адамберга придвинули поближе к пламени. От близости смерти комиссару полезли в голову совсем уж нелепые мысли: его привязанность к этой деревне, утопающей в дымке речного тумана, нисколько не уменьшилась, а напротив, даже усилилась. Он готов был покинуть Францию, навсегда расстаться с родными горами, бросить все и закончить жизнь здесь, в туманной Кисилове, если Вейренк захочет остаться и сюда переедут Данглар, Том, Камилла, Лусио, да, и еще Ретанкур. Можно привезти и громадного кота, вместе с ксероксом, на котором он привык спать. И Эмиля тоже – почему бы и нет? Но воспоминание о Кромсе в черной футболке с белым скелетом мгновенно перенесло его в огромный Париж, в загородный домик в Гарше, весь залитый кровью. Даница растирала его омертвевшую ногу кашицей из водки и мелко нарезанных листьев: он не понимал, чем это может ему помочь.

Ее движения были похожи на ласку, и он надеялся, что окружающие этого не заметят.

– Где вы были, кретин? – раздался в трубке скрипучий голос Вейля: заметное облегчение, которое чувствовалось в этом голосе, смягчало грубость вопроса.

– Лежал взаперти в склепе с восемью усопшими и одной вполне бодрой покойницей по имени Вéсна.

– Лежал раненый?

– Нет, запеленатый в пластик, причем так туго, что я чуть не задохнулся.

– Кто?..

– Кромс.

– И они вас нашли?

– Меня нашел Вейренк. Он сумел пробраться туда.

– Вейренк? Этот парень, упрямый как бык? Который все время сочинял и декламировал стихи?

– Он самый.

– Я думал, Вейренк давно ушел из Конторы.

– Да, ушел, но именно он пробрался ко мне в склеп. Не спрашивайте, Вейль, как ему это удалось, – я не знаю.

– Так или иначе, рад убедиться, что вы живы и здоровы.

– Да, вот только одной ступни не хватает.

– Ну ладно, – в некотором замешательстве произнес Вейль: он не нашел подходящих слов для утешения. – Я покопался в прошлом нашей вице-президентши. Она действительно вступила в брак, это случилось двадцать девять лет назад.

– Фамилия мужа?

– Пока не установлена. Я дал объявление в газетах, что разыскиваю людей, которые были свидетелями на этой свадьбе. Одну из них застрелили в Нанте неделю назад: две пули в голову. На объявление откликнулась ее дочь. Теперь ищу второго свидетеля.

Нант. Адамберг вспомнил, что не так давно он думал об этом городе. Но когда именно и в какой связи?

– От этого брака у нее был ребенок?

– Понятия не имею. Если и был, она его кому-то сплавила.

– Надо найти ребенка, Вейль.

Закончив разговор, Адамберг показал на свою ногу.

– Там внутри немного покалывает, – объявил он.

– Слава тебе, Господи, – сказала Даница и перекрестилась.

– Ну тогда мы пошли, – сказал Бошко, вставая. Вукашин встал почти одновременно с отцом. – Справишься без меня с обедом?

– Иди отдохни, Бошко. Его мы тоже уложим в постель.

– Приложи ему грелку к ноге.

В то время как Адамберг засыпал под своей голубой периной, Даница готовила комнату для незнакомца с пятнистыми, как шкура дикого поросенка, волосами. Она находила, что у этого молодого человека чарующая улыбка: верхняя губа изящно приподнимается с одной стороны, и лицо на мгновение словно озаряется светом. Очень длинные ресницы слегка затеняют мягкие щеки. Ничего общего с Адамбергом: тот нервный, дерганый. Он даже не стремился произвести на нее впечатление, этот незнакомец. Впрочем, в его шевелюре есть дьявольские отметины, а ведь известно, что дьявол нередко принимает чарующий облик.

XXXIX

Вейренк дал комиссару поспать два часа, потом вошел к нему в комнату, раздвинул занавески и поставил два стула поближе к камину, который Даница уже успела как следует протопить. В комнате была такая жара, что даже мертвый вспотел бы: собственно, этого и добивалась Даница.

– Как твое конское копыто? Превратишься в кентавра или останешься человеком?

Адамберг повертел ногой, проверил, как двигаются пальцы.

– Останусь человеком, – сказал он.

 
– Стремится к небу он, пленившись высотою,
Летит, летит… Увы, то было лишь мечтою.
Полет не твой удел, ведь жалкий смертный ты,
Забудь же, человек, безумные мечты.
 

– Ты вроде хотел отделаться от этой привычки.

 
– О господин,
Хотел, старался, но…
Могуч недуг мой злой:
Как встарь, он одержал победу надо мной.
 

– Так всегда бывает. Данглар недавно решил отказаться от белого вина.

– Не может быть.

– Он перешел на красное.

Наступило молчание. Вейренк знал, а Адамберг чувствовал, что разговор должен принять более серьезный оборот. Эта непринужденная беседа была как рукопожатие двух скалолазов перед трудным подъемом.

– Можешь задавать вопросы, – сказал Вейренк. – Когда мне надоест отвечать, я тебе скажу.

– Ладно. Зачем ты уехал из родных краев? Решил все начать по новой?

– Пожалуйста, по одному вопросу за раз.

– Решил все начать по новой?

– Нет.

– Зачем ты уехал из родных краев?

– Потому что мне попалась газета. Со статьей про убийство в Гарше.

– И ты заинтересовался этом делом?

– Да. Вот почему я стал следить за твоей работой.

– А почему тогда не пришел в Контору?

– Я не очень-то хотел с тобой общаться, мне нужно было понаблюдать за тобой со стороны.

– Ты всегда обделывал свои делишки втихаря. А за чем это ты наблюдал?

– За твоим расследованием, за твоими действиями, за твоими встречами с разными людьми, за дорогой, по которой ты ехал.

– Чего ради?

Вейренк неопределенно взмахнул рукой, что должно было означать: «Перейдем к следующему вопросу».

– Так ты следил за мной? Шел по пятам?

– Я в этой деревне со вчерашнего вечера, видел, как ты приехал из Белграда с молодым человеком, который весь зарос волосами.

– Это Владислав, переводчик. Он зарос не волосами, а шерстью. Это у него наследственное, от матери.

– Да, так он сказал. Одна знакомая по моей просьбе подслушивала в поезде ваши разговоры.

– Элегантная, богатая, фигура красивая, морда противная. Это описание Владислава.

– На самом деле совсем не богатая. Это она такую роль играла.

– Передай ей, чтобы лучше работала: я засек ее еще в Париже. А как ты узнал в Белграде, куда мы направимся дальше? В автобусе ее не было.

– Я позвонил коллеге из выездного отдела, и он сообщил мне твой маршрут. Через час после того, как ты заказал билет на самолет, я уже знал, что конечный пункт назначения – Кисельево.

– На легавых нельзя положиться.

– Конечно. Сам знаешь.

Адамберг скрестил руки на груди, наклонил голову. Белая рубашка, которую одолжила ему Даница, была вышита по вороту и по рукавам. Адамберг стал рассматривать затейливый поблескивающий узор на манжетах, из красных и желтых ниток. Возможно, такой же узор украшал туфли дяди Славка.

– А может, это не парень из выездного отдела снабдил тебя информацией? Может, это был Мордан? И он же попросил следить за мной?

– Мордан? Почему Мордан?

– Разве не знаешь? У него депрессия, он сидит дома.

– Ну и что?

– А то, что его дочь арестована и ее будут судить. Между тем кое-кто из высших сфер не желает, чтобы убийцу поймали. Этим людям нужны сообщники в Конторе. И они завербовали Мордана. У каждого человека своя цена.

– А я, по-твоему, сколько стою?

– Очень дорого.

– Спасибо.

– Мордан выполняет работу предателя очень бездарно.

– Наверно, у него нет к этому призвания.

– Но все же добивается результатов. Помогает обнаружить под холодильником гильзу, а на коврике – стружки от карандаша.

– Не понимаю, о чем ты. Я не заглядывал в досье. Ты поэтому дал подозреваемому уйти? Это они тебя заставили?

– Ты имеешь в виду Эмиля?

– Нет, другого.

– Кромса? Я не давал ему смыться, – решительно сказал Адамберг.

– Кто такой Кромс?

– Кромсатель. Убийца Воделя и Плёгенера.

– А кто такой Плёгенер?

– Австриец, с которым расправились за пять месяцев до Воделя тем же способом. Вижу, ты и правда ничего не знаешь. Но ведь это ты открыл дверь склепа.

Вейренк улыбнулся:

– Ты никогда не будешь по-настоящему доверять мне, да?

– Попытаюсь, если пойму тебя.

– Я прилетел в Белград прямым рейсом, а в Кисельево добрался на такси, раньше тебя.

– Тебя бы заметили в деревне.

– Я ночевал в хижине на лесной поляне. И видел, как ты в первый день шел через лес.

– Когда я нашел Плогойовица.

– Кто это?

Неосведомленность Вейренка казалась совершенно непритворной.

– Вейренк, – сказал Адамберг, вставая, – если ты не знаешь, кто такой Петер Плогойовиц, тебе здесь делать нечего. Если только ты не подумал – но я должен узнать, как это пришло тебе в голову, – что я в опасности.

– Я приехал не для того, чтобы вытащить тебя из склепа. Я приехал не для того, чтобы тебе помочь. Совсем наоборот.

– Ну вот, – сказал Адамберг. – Когда ты говоришь так, я лучше тебя понимаю.

– Но я не оставил бы тебя умирать в этой могиле. Ты веришь мне?

– Да.

– Я считал, что опасность исходит от тебя. Я пошел за тобой, когда ты повернул к мельнице, и увидел на дороге взятую напрокат машину с белградским номером. Я подумал, что она твоя, и, поскольку не знал, куда ты собирался ехать, решил спрятаться в багажнике. Но все вышло по-другому. Я, так же как и ты, вылез из машины возле этого чертова кладбища. У парня был ствол, а у меня нет. Я выжидал, наблюдал за тем, что происходит. Как я тебе говорил, он постоянно возвращался, чтобы проверить, все ли он правильно сделал. Поэтому я смог действовать только утром, когда давно уже рассвело. Еще чуть-чуть – и я бы опоздал.

Адамберг опять сел на кровать и принялся разглядывать вышивку. Не смотреть на улыбку Вейренка, не попадаться в его западню, липкую, словно скотч.

– Значит, ты видел Кромса.

– И да, и нет. Я вылез из багажника через несколько минут после того, как вы с ним вышли из машины, и спрятался довольно далеко от вас. Я различал только ваши фигуры. Главным образом его кожаную куртку и сапоги.

– Да, – произнес Адамберг сквозь зубы. – Это Кромс.

– Если ты называешь Кромсом убийцу из Гарша, то это был Кромс. Если ты называешь Кромсом парня, который заходил к тебе во вторник утром, то это был не Кромс.

– В то утро ты тоже следил за мной?

– Да.

– И ты не вмешался? Это был тот же человек, Вейренк. Кромс – это Кромс.

– Но не факт, что он – Кромс.

– За то время, пока мы не виделись, ты не стал выражаться яснее.

– Ужель ты ясность полюбил? Давно ли?

Адамберг встал, взял с каминной полки пачку «моравы», достал сигарету и прикурил от тлеющей головешки.

– Ты куришь?

– Это из-за Кромса. Он оставил у меня пачку сигарет. Буду курить, пока не посажу его.

– Но почему ты дал ему уйти?

– Не доставай меня, Вейренк. Он был вооружен, я ничего не мог сделать.

– Как это – ничего? Разве ты не мог вызвать подкрепление сразу после его ухода? Или приказать оцепить периметр? Почему?

– Не твое дело.

– Ты дал ему смыться, так как не был уверен, что он и есть убийца из Гарша.

– Я в этом абсолютно уверен. Вейренк, у тебя нет никакой информации по делу. К твоему сведению, Кромс забыл в Гарше бумажный носовой платок, по которому удалось определить его ДНК. И та же самая ДНК во вторник заявилась ко мне на двух ногах с явным намерением меня убить, не в этот раз, так в следующий. Парень – воплощение злобы. И не отрицает, что совершил убийство.

– Правда?

– Наоборот, он гордится этим. К твоему сведению, он заходил ко мне опять, чтобы раздавить сапогом котенка. И он носит футболку, разрисованную ребрами, позвонками и каплями крови.

– Знаю, я видел, как он уходил.

Вейренк достал из той же пачки сигарету, закурил и стал прохаживаться по комнате. Адамберг смотрел, как он шагает взад-вперед: от обаятельной мягкости, присущей его лицу, не осталось и следа, сейчас он был похож на разъяренного кабанчика. Вейренк защищал Кромса. Значит, Вейренк играл на стороне Эммы Карно, Вейренк вместе с остальными делал все, чтобы отправить его за решетку. Зачем же в таком случае вытаскивать его из склепа? Чтобы отправить за решетку на законных основаниях?

– К твоему сведению, Адамберг, тридцать лет назад некая Жизель Лувуа забеременела после того, как перепихнулась с одним парнем у мостика в Жоссене. Тебе знакомо это место. К твоему сведению, она скрыла свою беременность, уехала в По и родила там сына, которого назвали Армель Лувуа.

– То есть Кромса. Я это знаю, Вейренк.

– Знаешь от него.

– Нет.

– Конечно, это он тебе сказал. Он вбил себе в голову, что его мать залетела от тебя. Наверняка он говорил с тобой об этом. Он уже несколько месяцев ни о чем другом не думает.

– Ну хорошо, он мне сказал. Да, он вбил себе это в голову. Вернее, ему это внушила мать.

– И не без основания.

Вейренк остановился у камина, бросил в огонь сигарету и стал на колени, чтобы разворошить дрова. Адамберг уже не ощущал ни малейшей благодарности к бывшему подчиненному. Да, утром этот парень сорвал с него клейкую ленту, зато теперь пытается поймать его в сеть.

– Выкладывай все, что знаешь, Вейренк.

– Кромс говорит правду. Его мать говорит правду. Тот парень у моста в Жоссене был Жан-Батист Адамберг. Вне всякого сомнения.

Вейренк встал, его лоб поблескивал от пота.

– Из чего следует, что ты отец Кромса или Армеля, – как тебе больше нравится.

Адамберг стиснул зубы:

– Вейренк, как ты можешь знать то, чего не знаю я сам?

– В жизни это часто случается.

– Только один раз я не мог вспомнить, что делал: это было в Квебеке, и перед этим я напился как сапожник. <sup>[16]16
  См.: Фред Варгас. Игра Нептуна.


[Закрыть]</sup> Но тридцать лет тому назад я в рот не брал спиртного. Что ты хочешь сказать? Что у меня сделалась амнезия или раздвоение личности и я занимался любовью с девушкой, с которой даже не был знаком? Потому что я никогда в жизни не только не спал, но даже не разговаривал ни с одной девушкой по имени Жизель.

– Верю.

– Приятно слышать.

– Она ненавидела имя Жизель и поэтому, когда знакомилась с ребятами, называла себя вымышленным именем. Ты не спал с девушкой, которую звали Жизель, ты спал с девушкой, которую звали Мари-Анж. У мостика в Жоссене.

Адамбергу показалось, что он спускается по слишком крутому склону. Кожа горела, голова раскалывалась от боли. Вейренк вышел из комнаты. Адамберг запустил пальцы в волосы. Конечно же, он спал с Мари-Анж: стрижка под мальчика, слегка выступающие вперед зубы, мостик в Жоссене, мелкий дождик и влажная трава, из-за которых чуть все не сорвалось. Конечно же, витиеватое и невнятное письмо, пришедшее какое-то время спустя, было от нее. Конечно же, он не ошибся – они с Кромсом действительно похожи. Теперь он знает, что такое ад. Это когда тебе вдруг сваливается на шею двадцатидевятилетний сын, и шея ломается, словно под тяжестью наковальни. Когда ты оказываешься отцом парня, который изрезал Воделя на мелкие ошметки, а тебя самого живьем запер в склепе. «Знаешь, придурок, где ты находишься?» Сейчас он, придурок, и в самом деле уже не знал, где находится, узнавал только свою кожу, покрытую едким потом, голову, упавшую на колени, словно камень, и слезы, от которых щипало глаза.

Вейренк молча вошел в комнату с подносом, на котором была бутылка, тарелка с сыром и хлеб. Он поставил поднос на пол, сел на прежнее место и, не взглянув на Адамберга, наполнил стаканы и стал намазывать на хлеб сыр: Адамберг вспомнил, что этот мягкий сливочный сыр называется каймак. Он сидел в той же позе, обхватив голову руками, и смотрел, как Вейренк делает бутерброды с каймаком. Странная еда, но разве ему теперь не все равно?

– Мне очень жаль, – сказал Вейренк и протянул ему стакан.

Он несколько раз надавил стаканом на пальцы Адамберга – так делают, чтобы заставить ребенка разжать кулак, чтобы унять охвативший его приступ ярости или отчаяния. Адамберг взял стакан.

– Но он красивый парень, – зачем-то сказал Вейренк, словно желая добавить ложку меда в бочку дегтя.

Адамберг залпом осушил стакан: от такой порции спиртного натощак он закашлялся, и это его немного успокоило. Раз он снова чувствует свое тело, значит, еще не все пропало. Ночью ситуация была гораздо хуже.

– Откуда ты знаешь, что я спал с Мари-Анж?

– Она моя сестра.

Черт возьми. Адамберг протянул стакан Вейренку, тот его наполнил.

– Заешь хлебом.

– Я не могу есть.

– И все-таки поешь, заставь себя. Я тоже почти ничего не ем с тех пор, как увидел его фотографию в газете. Ты, возможно, отец Кромса, а я его дядя. Это ненамного лучше.

– Почему фамилия твоей сестры не Вейренк, а Лувуа?

– Это моя единоутробная сестра, дочь моей матери от первого брака. Ты не помнишь папашу Лувуа, торговца углем, который сбежал с американкой?

– Нет, не помню. Почему ты не рассказывал мне об этом, когда служил в Конторе?

– Сестра и ее сынишка не хотели о тебе слышать. Мы не любили тебя.

– А почему ты не можешь есть с тех пор, как увидел его фото в газете? Ты же говоришь, Кромс не убивал старика. Или ты в этом не уверен?

– Совсем не уверен.

Вейренк вложил бутерброд в руку Адамберга, и они грустно, через силу сжевали свой хлеб с сыром, пока в камине догорал огонь.

XL

И снова, на сей раз при оружии, Адамберг прошелся по дороге вдоль реки, потом по дороге к лесу, избегая при этом заповедных мест. Даница не хотела его отпускать, но ему было необходимо подвигаться, и он настоял на своем.

– Мне надо ожить, Даница. И разобраться, что происходит.

Адамберг сделал ей уступку, согласившись на охрану: Бошко и Вукашин следовали за ним на почтительном расстоянии. Время от времени он, не оборачиваясь, махал им рукой. Вот бы остаться здесь, в Кисилове, где еще не забыта война, с этими заботливыми, всегда готовыми помочь людьми, не возвращаться в Париж, удрать от сволочей из высших сфер, проскользнуть у них между пальцами, удрать от сына, который нежданно-негаданно вылез из преисподней. При каждом шаге мысли у него в голове, как обычно, появлялись и исчезали без всякой связи и последовательности, словно рыбы, то всплывающие, то уходящие на дно, а он даже не пытался удержать их. Он всегда так поступал со своими мыслями-рыбами, позволял им свободно плавать, исполнять причудливый танец в такт его шагам. Адамберг пообещал Вейренку вернуться в кручему к обеду, который сегодня им подадут позже обычного, и сейчас, прошагав полчаса, наглядевшись на окрестные холмы, виноградники и деревья, он уже чувствовал себя почти готовым к разговору.

– Все, что можно сделать, – это обдумать сложившуюся ситуацию, – сказал Вейренк, разворачивая салфетку.

– Да.

– Иначе мы проторчим здесь всю оставшуюся жизнь.

– Минутку, – сказал Адамберг, вставая.

За соседним столиком сидел Влад: Адамберг объяснил, что им с Вейренком надо поговорить с глазу на глаз.

– Скажи, тебе было страшно? – спросил Влад, который, похоже, до сих пор был под впечатлением необыкновенного зрелища: как Адамберг появляется из-под земли весь в сером и кроваво-красном. «Явление из склепа» – так он называл эту сцену, напоминавшую ему одну из устрашающих историй дедушки Славка.

– Да. Страшно и больно.

– Ты думал, что умрешь?

– Да.

– Но у тебя оставалась хоть капля надежды?

– Нет.

– Тогда расскажи, что тебя волновало, о чем ты думал.

– Я думал о «кобасице».

– Ну пожалуйста, расскажи, – не унимался Владислав. – О чем ты думал?

– Жизнью клянусь: я думал о «кобасице».

– Смешно.

– Догадываюсь. И все-таки что это за блюдо?

– Вроде сосисок. А о чем еще ты думал?

– О том, чтобы при вдохе набирать как можно меньше воздуха. И вспоминал строчку стихов: «Во тьме могилы ты принес мне утешенье».

– Значит, что-то тебя утешило? Голос с неба?

– Небо тут ни при чем.

– Может, это был человек?

– Нет, Влад. Я был один.

– Если бы ты ни о чем и ни о ком не думал, – с ноткой раздражения произнес Влад, – ты не вспомнил бы эти стихи. Откуда, от кого пришло утешенье?

– Не знаю, как ответить на твой вопрос. Что тебе не дает покоя?

Молодой человек с легким, веселым характером опустил голову и стал ковырять вилкой еду на тарелке.

– То, что мы искали тебя. И не нашли.

– Ты же не ясновидец.

– Я не верил, что ты в опасности, не хотел тебя искать. Это Даница меня заставила. Надо было мне вчера пойти с тобой.

– Я не хотел, чтобы кто-то шел со мной.

– Аранджел велел сопровождать тебя повсюду, – прошептал Влад. – Аранджел сказал, чтобы я не отставал от тебя ни на шаг. Потому что ты побывал в заповедном месте.

– Но ты же смеешься над этим.

– Разумеется. Для меня тут все ясно. Я не верю в такие вещи.

– Я тоже.

Молодой человек покачал головой.

– Плог, – сказал он.

Даница подала обед Адамбергу и Вейренку. Она была в некотором смущении и одаривала улыбкой то одного, то другого. Адамберг понял, в чем дело: с приездом Вейренка у нее появился выбор, и она колебалась. Он не обиделся: у него пропало желание спать с кем бы то ни было до конца его жизни.

– Ты подумал, пока гулял? – спросил Вейренк.

Адамберг взглянул на Вейренка с недоумением, словно тот успел забыть о его привычках и требовал от него какого-то немыслимого подвига.

– Извини, – сказал Вейренк и сделал жест, означавший «беру свои слова обратно». – В общем, ты уже можешь сказать что-нибудь?

– Да. Когда ты узнал Кромса на фотографии, то стал ходить за мной по пятам, чтобы не дать мне арестовать его. Просто потому, что он твой племянник. Из этого я делаю вывод: ты привязан к нему, ты его хорошо знаешь.

– Да.

– Ты слышал, как он говорил со мной из-за двери склепа. Это был его голос?

– Не знаю, я был слишком далеко. Но он же что-то сказал перед тем, как выйти и запереть дверь. Это был его голос?

– Он заговорил только после того, как вышел и запер дверь. Учти, дверь такая массивная, что сквозь нее я не услышал бы ни звука, даже если бы он кричал – а кричать он не хотел. Он общался со мной через маленький радиоприемник, который подсунул под дверь. Поэтому тембр голоса изменился. Но стиль речи тот же. «Знаешь, придурок, где ты находишься?»

– Не верю, что он мог так сказать, – возмутился Вейренк.

– Именно так он и сказал, и лучше бы тебе в это поверить.

– Мало ли, вдруг кто-то из знакомых Армеля научился подражать его голосу и манере говорить.

– Да, ему можно подражать. Иногда кажется, что он сам себе подражает.

– Вот видишь.

– Вейренк, у тебя есть хоть один аргумент в его пользу?

– Мне кажется странным, что убийца оставил на месте преступления образец своей ДНК.

– Мне тоже, – сказал Адамберг, вспомнив про гильзу, которую так удачно нашли под холодильником. – Ты имеешь в виду носовой платок, который так удачно нашли в саду?

– Да.

– Что еще?

– Почему Армель заговорил с тобой только после того, как вышел за дверь?

– Чтобы его не услышали снаружи, пока он был внутри.

– Или чтобы ты не услышал голос, который тебе не знаком.

– Вейренк, этот парень не отрицает, что совершил убийство. Неужели ты найдешь возможность его спасти?

– А мне и искать не надо. Я его знаю. После его рождения сестра осталась жить в По. Нельзя же было возвращаться в деревню с ребенком, у которого нет отца. Я ушел из интерната при лицее, где тогда учился, и на семь лет переехал к ней. Там я закончил образование, получил учительский диплом, и все это время я жил с ними. Я знаю Армеля как свои пять пальцев.

– И сейчас начнешь мне рассказывать, какой он милый и славный. Примерный мальчик, никогда никого не обижал.

– Так оно и есть. С раннего детства и по сей день я почти не видел, чтобы он выходил из себя. Вспыльчивость, агрессивность, грубая брань – все это для него совершенно не характерно. Он замкнутый, неорганизованный, ленивый, даже, пожалуй, равнодушный. Но заставить его нервничать практически невозможно. А человек, который оставил от Воделя одни ошметки, явно нервничал.

– Я бы так не сказал.

– Адамберг, у этого убийцы – скрытая страсть к разрушению. Армель не стремится ничего разрушать, ему не хватает воли даже создать что-либо. Знаешь, на что он живет? Мастерит украшения и разносит их по магазинам. Других амбиций у него нет. Он часто переезжает с места на место и мало чем дорожит в этой жизни. Объясни мне, откуда у такого человека возьмется столько решимости и столько энергии, чтобы целыми часами резать на мелкие кусочки Плёгенера и Воделя?

– Тот, кто пришел ко мне, вовсе не был спокойным, миролюбивым парнем. Я видел твоего племянника с изнанки. Я видел злобное, взвинченное существо, зверя, который оскорблял меня, глумился надо мной, исходил ненавистью, который пришел для того, чтобы «изгадить мне жизнь». Это ведь Армель в то утро выходил из моего дома? Это его ты видел?

– Да, – обреченно ответил Вейренк.

Он даже не заметил, как Даница забрала грязные тарелки и принесла десерт.

– Струдель, – объявила она.

– Hvala, Даница. Ты должен смириться с этим, Вейренк. Под личиной твоего Армеля прячется Кромс.

– Или это мой Армель прячется под личиной Кромса.

– Что ты хочешь сказать?

– Что он играет роль.

– Секундочку, – сказал Адамберг и тронул Вейренка за руку, как бы прося дать ему слово. – Играет роль. А знаешь, это возможно.

– Объясни.

– Во-первых, у него был слишком уж наглый тон – преувеличенно, неестественно наглый. Во-вторых, футболка на нем была совсем новая. Ты когда-нибудь видел, чтобы он одевался, как гот?

– Никогда. Он не придерживается какого-то определенного стиля, носит что попало. И в итоге одет безвкусно, безлико и бездарно. Это, в общем, соответствует его представлению о самом себе.

– Как он реагировал, когда при нем упоминали об отце?

– В детстве сгорал со стыда, позже угрюмо опускал голову.

– Может, мы с тобой что-то и накопаем. Что-то более существенное, чем неизвестно откуда взявшийся носовой платок, или образ примерного мальчика, или новенькая футболка. Но сначала надо выяснить некоторые факты.

Вейренк с надеждой взглянул на комиссара. Даже в прежнее время, считая Адамберга своим обидчиком, он не мог не восхищаться этим человеком. И неожиданные идеи Адамберга всегда казались ему продуктивными, хотя в какие-то моменты все думали, что комиссар бредит, хотя зачастую надо было пропустить через решето не одну кучу грязи, чтобы найти крупинку золота.

– Скажи, есть ли в семье твоей матери, среди твоих ближайших или далеких предков мужчина или женщина с фамилией, похожей на Паоле? Арнольд Паоле?

Вейренк ощутил разочарование. Первая куча грязи не дала золота.

– Па-о-ле, – по слогам повторил Адамберг. – Не исключено, что ее переделали на французский лад – Паоль, Поль или, скажем, Паолюс. Может, есть хоть родственник, у которого имя и фамилия начинаются с нужных букв – А и П?

– Паоле? Это такая фамилия?

– Да, сербская фамилия. Но ее основательно подправили. Как, например, фамилию Плогойовиц, которая теперь известна сразу в нескольких вариантах: Плогерштайн, Плёгенер, Плог, Плогодреску. А Плогофф тут ни при чем, это название городка в Бретани.

– Ты уже упоминал про этого Плогойовица.

– Здесь эту фамилию нельзя произносить так громко, – сказал Адамберг и на всякий случай огляделся.

– Почему?

– Я же тебе говорил. Петер Плогойовиц – величайший из вампиров. И он живет здесь.

Адамберг сообщил это с такой непосредственностью, словно давно уже разделял суеверия кисиловцев. К его удивлению, Вейренк озабоченно нахмурился.

– Что такое? Ты не понял, почему об этом нельзя говорить громко?

– Я не понял, чем ты тут занимаешься. Охотишься на вампира?

– Не совсем так. Я охочусь на потомка вампира, который стал жертвой другого вампира, и на всю его династию, начиная с тысяча семьсот двадцать седьмого года.

Вейренк медленно покачал головой.

– Я знаю, что делаю, Вейренк. Спроси у Аранджела.

– Это тот, у кого ключ?

– Да. Тот, кто не дает Плогойовицу выйти из могилы. Эта могила – на опушке леса, недалеко от хижины, где ты ночевал. Ты, может быть, видел ее.

– Нет, – ответил Вейренк так категорично, словно отрицал само существование этой могилы.

– Забудь Плогойовица, – сказал Адамберг и взмахнул рукой, как бы отметая нежелательную тему разговора. – Лучше напрягись и вспомни фамилии твоих предков по материнской линии, то есть предков Кромса. Ты вообще о них слышал?

– Я их прекрасно знаю. Когда-то страшно увлекался изучением нашего генеалогического древа.

– Замечательно. Напиши их фамилии на скатерти. К какой эпохе восходит начало твоей родословной?

– К тысяча семьсот шестьдесят шестому году. Там двадцать семь фамилий. Их не так трудно узнать, ведь все мои предки вступали в брак с людьми из соседней деревни. Самые смелые в поисках счастья отдалились от родного очага на целых шесть километров. Думаю, они занимались любовью у мостика в Жоссене.