Текст книги "Заповедное место"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Знаю, – ответил Адамберг и взял Купидона, который успел улечься на ногах Эмиля. – Слушай внимательно, Эмиль: никого к себе не пускай. Ни одного человека. Я предупрежу в приемном отделении. Где хирург?

– В операционной.

– Скажите ему, чтобы обязательно сохранил пулю, которую вынет из бедра.

– Секунду, – сказал Эмиль, когда его собрались увозить. – На случай, если я загнусь. Водель просил меня кое-что сделать, когда он умрет.

– Ага. Вот видишь.

– Но это любовные делишки. Сказал, женщина уже старая, но ей это будет приятно. Написал шифром, не доверял мне. Я должен был отправить письмо после его смерти. Заставил поклясться, что я это сделаю.

– Где письмо, Эмиль? И адрес?

– У меня в кармане штанов.

XIII

Банки с паштетом, печенье, скверное вино в картонном пакете и крошечные бутылочки коньяка: сейчас, шагая к стоянке, Адамберг думал только об этом странном наборе. В другое время и в другом месте такой объект желания выглядел бы недостойным и жалким, но сейчас он казался соблазнительным и прекрасным, и вся энергия комиссара была нацелена на него. Усевшись сзади, он разложил на сиденье припасы Фруасси. Консервы открывались без помощи ножа, к пакету с вином была приклеена соломинка: Фруасси умела предусмотреть всё. Как в хозяйстве, так и в работе: она была инженером-связистом и специализировалась на прослушке телефонов. Адамберг намазал паштет на печенье и мигом сожрал этот сладко-соленый бутерброд. Потом он сделал такой же для пса, потом еще один – для себя, и так до тех пор, пока все три банки не опустели. У него не возникло проблем с псом. Казалось, они вместе прошли огонь, воду и медные трубы, их дружба обходилась без прошлого и не нуждалась в комментариях. А потому Адамберг не сердился, что от Купидона пахнет навозом и этот запах пропитал всю машину. Он налил псу воды в пепельницу и открыл пакет с вином. Пойло – другим словом это назвать было нельзя – полилось ему в глотку, и он словно воочию увидел схему своей пищеварительной системы, вычерченную кислотой. Но он допил вино, ему даже понравилось это жжение внутри: не зря говорят, что небольшая боль обостряет вкус к жизни. Он чувствовал прилив счастья оттого, что нашел Эмиля и не дал парню истечь кровью под жалобное повизгивание пса. Счастье прямо-таки переполняло его, он сидел и любовался крошечными бутылочками коньяка и только спустя какое-то время спрятал их в карман.

Полулежа на заднем сиденье, чувствуя себя так же комфортно, как в номере дорогого отеля, он набрал номер Мордана. Данглар сейчас мог думать только о ногах своего дядюшки, Ретанкур пускай выспится, она проработала без отдыха двое суток. А вот Мордану, чтобы побороть чувство подавленности, необходимо действовать – именно этим, конечно же, и объясняется его нелепое поведение сегодня утром. Адамберг взглянул на часы: только один из двух циферблатов светился в темноте. Четверть второго. Прошло полтора часа с момента, как он нашел Эмиля, и два с половиной часа с момента, когда в Эмиля стреляли.

– Не спешите, Мордан, я подожду, пока вы полностью проснетесь.

– Говорите, комиссар. Я не спал.

Адамберг положил руку на спину Купидона, чтобы тот перестал скулить, и прислушался к шуму в трубке. Это был уличный шум: катили машины, проехал тяжелый грузовик. Мордан стоял на пустынном проспекте возле тюрьмы Френ и смотрел на стены.

– Я взял Эмиля Фейяна, майор. В него всадили две пули, он в больнице. Нападение произошло до двадцати трех часов, в двадцати километрах от Шатодёна, в сельской местности. Найдите мне Пьера Воделя, проверьте, вернулся ли он домой.

– По идее – да, комиссар. Он должен был приехать в Авиньон примерно в семь вечера.

– Но мы ведь точно не знаем, иначе бы я не просил вас проверить. Сделайте это прямо сейчас: если он сел на ночной поезд, то еще не успел доехать. Только не звоните, он мог выключить телефон. Пошлите авиньонских легавых к нему на квартиру.

– На каком основании?

– Водель у нас под наблюдением, он не вправе покидать страну.

– Ему незачем убивать Эмиля. Согласно завещанию, в случае смерти Эмиля его доля достается матери.

– Мордан, я прошу вас провести проверку и доложить мне о результате. Как только у вас будет информация, звоните.

Адамберг открыл пакет с одеждой Эмиля, вытащил слипшиеся от крови брюки и достал из заднего кармана сложенный в восемь раз лист бумаги, оставшийся сухим. Почерк угловатый, четкий: рука Воделя-старшего. «Кёльн, Кирхштрассе, 34, мадам Абстер». А дальше – «Bewahre unser Reich, widerstehe, auf dass es unantastbar bleibe». И наконец, непонятное слово, написанное заглавными буквами: КИСЛОВА. Водель любил немецкую даму. И у них был свой пароль, как у подростков.

Разочарованный Адамберг засунул бумагу себе в карман, растянулся на сиденье и мгновенно заснул, успев лишь почувствовать, что Купидон прижался к его животу и положил голову на его руку.

XIV

В окно машины стучали. Парень в белом халате что-то кричал и размахивал руками. Адамберг приподнялся, опираясь на локоть, он плохо соображал, колени затекли.

– У вас проблемы? – нервно спросил парень. – Это ваша машина?

При дневном свете – Адамберг заметил это сразу – машина действительно наводила на мысль о проблемах, причем серьезных. Во-первых, он сам: руки измазаны засохшей кровью, одежда порвана и выпачкана в земле. Затем собака: морда почернела от вылизывания раны, шерсть слиплась. Правое переднее сиденье в грязи, на заднем лежат окровавленные вещи Эмиля и вдобавок пустые консервные банки, раскрошенное печенье, пепельница и нож. На полу валяется раздавленный пакет из-под вина, а рядом – револьвер. Одним словом, неопрятное убежище беглого преступника. К парню в белом халате подошел еще один, очень высокий, чернявый и настроенный воинственно.

– Извините, – сказал он, – но мы вынуждены принять меры. Мой коллега звонит в полицию.

Адамберг вытянул руку, чтобы опустить стекло, и мельком взглянул на часы. Черт, уже девять утра, а его не разбудили, и Мордан не позвонил.

– Не пытайтесь выйти из машины, – предупредил высокий, напирая на дверцу.

Адамберг достал удостоверение и прижал его к стеклу, чтобы медики взглянули и немного поутихли. Затем опустил окно и сунул удостоверение им в руки.

– Полиция, – сказал он. – Комиссар Адамберг, уголовный розыск. В час пятнадцать ночи я привез к вам человека с двумя пулевыми ранениями. Его зовут Эмиль Фейян, проверьте.

Тот, что был пониже, набрал номер из трех цифр и отошел, чтобы поговорить.

– О'кей, – сказал он, вернувшись, – они подтверждают. Выходите.

Выйдя из машины, Адамберг размял колени и плечи, отряхнул пиджак.

– Похоже, там был настоящий бой, – с любопытством сказал высокий. – Вид у вас жуткий. Это и ввело нас в заблуждение.

– Сожалею. Я сам не заметил, как заснул.

– У нас тут есть душ и найдется, чем подкрепиться, если пожелаете. А вот с остальным, – продолжал он, разглядывая то ли костюм Адамберга, то ли самого комиссара, – с остальным мы помочь не сможем.

– Спасибо, я принимаю ваше приглашение.

– Но собаке в здание нельзя.

– Я не могу взять ее с собой, чтобы помыть?

– Нет, к сожалению.

– Отлично. Сейчас переставлю машину в тень и пойду с вами.

После глотка свежего воздуха вонь в машине показалась Адамбергу нестерпимой. Он налил в пепельницу воды, достал из пачки печенье, объяснил Купидону, что скоро придет, взял револьвер и кобуру. Эту машину особенно любил аккуратист Жюстен, и, прежде чем вернуть, ее необходимо было отдраить самым тщательным образом.

– Ты в этом не виноват, но от тебя воняет, – сказал он псу. – Правда, тут все воняет, не исключая и меня самого. Так что не огорчайся.

Стоя под душем, Адамберг сообразил, что Купидона мыть нельзя. От него пахло псиной, но также и грязью с фермы, и пусть совсем чуть-чуть, но пахло навозом. Возможно, частички навоза присохли к его шерсти. Адамберг натянул на себя грязную, но основательно оттертую и вытряхнутую одежду и вернулся в комнату санитаров. Его ждал термос с кофе, на столе были варенье и хлеб.

– Мы справлялись о раненом, – сказал высокий чернявый санитар, которого, если верить карточке на отвороте халата, звали Андре. – Видно, крепкий парень, ведь он потерял столько крови. Желудок прострелен, поясничная мышца надорвана, но тазовая кость цела, пуля ее только царапнула. Все прошло хорошо, проблем вроде быть не должно. Его хотели убить?

– Да.

– Вот здорово, – сказал санитар, как будто радуясь чему-то.

– Когда его можно будет перевезти? Я должен его забрать.

– А что, в нашей больнице ему плохо?

– Вовсе нет, – сказал Адамберг, допивая кофе. – Но тот, кто хотел его убить, придет за ним сюда.

– Усвоил, – сказал Андре.

– Никого к нему не пускайте. Не принимайте ни цветов, ни подарков. В его комнату нельзя вносить ничего такого.

– Усвоил, можете на меня рассчитывать. Отделение гастроэнтерологии – это мой коридор. Думаю, врач разрешит его перевезти дня через два. Обратитесь к доктору Лавуазье.

– Лавуазье? Как ученый Лавуазье?

– Вы его знаете?

– Если это он три месяца назад работал в Дурдане, то знаю. Он вывел из комы одного моего лейтенанта.

– Его только что перевели к нам на должность главного хирурга. Сегодня вы не сможете встретиться с ним, ночью у него было три операции, и сейчас он отдыхает.

– Напомните ему обо мне, а главное, о Виолетте Ретанкур – не забудете имя? – и попросите приглядеть за Эмилем и подыскать ему временное жилье, но так, чтобы об этом никто не знал.

– Усвоил, – снова сказал санитар. – Мы позаботимся о вашем Эмиле. Хотя, сдается мне, это парень, от которого одни неприятности.

– Так и есть, – согласился Адамберг, пожимая ему руку.

Адамберг вышел на парковку и достал телефон. Батарея разрядилась. Он вернулся в больницу, нашел телефон-автомат и позвонил в Контору. Трубку взял бригадир Гардон, слегка глуповатый, очень старательный, душа нараспашку, явно не созданный для этой работы.

– Мордан на месте? Дайте мне его, Гардон.

– Если можно, комиссар, будьте с ним помягче. Сегодня ночью его дочь до крови разбила себе голову о стену. Ничего серьезного, но майор ходит как зомби.

– В котором часу это случилось?

– По-моему, около четырех. Мне об этом Ноэль рассказал. Даю вам майора.

– Мордан? Это Адамберг. Вы мне звонили?

– Нет, комиссар, извините меня, – бесцветным голосом ответил Мордан. – Ребята из Авиньона решили с этим не торопиться. Если честно, они попросту наорали на меня. Сказали, у них и так дел по горло, две дорожные аварии и еще какой-то парень с ружьем влез на городскую стену. В общем, им не до нас.

– Черт побери, Мордан, вы должны были на них надавить. Напомнили бы, что мы расследуем убийство, причем весьма неординарное.

– Я настаивал, но они сказали, что в семь утра, как положено, заходили проверить, не сбежал ли Водель, и он был дома.

– А жена?

– Тоже.

– Скверно, майор, очень скверно.

Раздосадованный Адамберг подошел к машине, открыл все окна и неуклюже плюхнулся на водительское место.

– Сам понимаешь, – сказал он псу, – к семи утра Водель в любом случае успел бы добраться до дому, у него была уйма времени. И теперь мы никогда не узнаем правду. Это Мордан виноват, он не надавил на них как надо, уж ты мне поверь. У него сейчас в голове только одно, и ветер отчаяния играет этой головой, словно воздушным шариком. Он дал указания авиньонцам – и умыл руки. Мне надо было вовремя сообразить, что Мордан сейчас ни на что не годен. Эсталер и то бы справился лучше.

Когда два часа спустя он с Купидоном под мышкой вернулся в Контору, на него почти не обратили внимания. Там царило странное возбуждение, полицейские как заводные носились по кабинетам, и в воздухе пахло утренним потом. Встречаясь, они едва смотрели друг на друга, перебрасывались короткими словами и словно бы избегали комиссара.

– Что-то случилось? – спросил он у Гардона, не захваченного общим волнением.

Обычно волнение захватывало бригадира на несколько часов позже, чем остальных, успев к тому времени сильно ослабеть, как штормовой ветер из Бретани, когда он достигает Парижа.

– Ну, тут эта газета, – пояснил он, – а еще, наверно, результаты экспертизы.

– Ладно, Гардон. Надо почистить бежевую машину, «девятку». Пусть проведут особую обработку, там внутри кровь, грязь и вообще беспорядок.

– Боюсь, с этим будут большие проблемы.

– Ничего страшного, там на креслах пластиковые чехлы.

– Я имею в виду собаку. Вы ее где-то подобрали?

– Да. На ней навоз.

– У нас же кот. Не представляю, как они уживутся.

Адамберг почти позавидовал бригадиру. У Гардона было нечто общее с Эсталером: оба не умели классифицировать события по степени важности. А ведь бригадир вместе со всеми был в Гарше и, как все, ходил по чудовищному кровавому месиву. Или это своего рода защитная реакция? Если так, Гардон, по-видимому, поступает правильно. Правильно и то, что он беспокоится о собаке. Впрочем, громадный вялый котище, обитавший в Конторе, не был склонен к агрессии; с утра до вечера он спал на нагретой крышке одного из ксероксов. Три раза в день сотрудники по очереди – чаще других Ретанкур, Данглар и Меркаде, которому передавалась непомерная сонливость кота, – относили одиннадцатикилограммовую тушу к миске и стояли рядом во все время кошачьей трапезы. В конце концов пришлось поставить возле миски стул, чтобы люди могли продолжать работу, не нервничать и не торопить кота.

Миска и стул находились возле комнаты, где стоял автомат с напитками: таким образом, водопой для людей соседствовал с водопоем для животного.

Дивизионный комиссар Брезийон возмутился и прислал официальное письмо с требованием убрать кота. Поэтому, когда раз в три месяца Брезийон являлся с инспекцией – вернее, с придирками, поскольку поводов для настоящей критики он не обнаруживал, успехи Конторы были неоспоримы, – все спешно прятали подушки, на которых почивал Меркаде, ихтиологические журналы, которые собирал Вуазне, бутылки с вином и древнегреческие словари Данглара, порнографические журналы Ноэля, продуктовые запасы Фруасси, кошачью подстилку и миску, эфирные масла Керноркяна, переносную лампу Мореля, сигареты Ретанкур, и в итоге помещения становились идеально пригодными для работы и совершенно непригодными для жизни.

Во время этой радикальной уборки проблемы возникали только с котом, который, когда его пытались запереть в шкаф, издавал душераздирающее мяуканье. Один из сотрудников выносил его во двор и сидел с ним в машине до ухода Брезийона. Адамберг сразу отказался убрать громадные рога двух оленей, лежавшие на полу в его кабинете: он заявил, что это важнейшие улики в одном расследовании. <sup>[8]8
  См.: Фред Варгас. Вечность на двоих.


[Закрыть]</sup> Со временем – а с тех пор, как двадцать восемь полицейских обосновались в этом здании, прошло уже три года – операция по камуфляжу становилась все более долгой и затруднительной. Присутствие Купидона осложняло дело, но, конечно же, он находился в Конторе лишь на временном основании.

XV

Только когда Адамберг дошел до середины большой комнаты, присутствующие обратили внимание на его запачканную одежду, небритое лицо и маленькую грязную собачонку у него под мышкой. Все моментально сдвинули стулья и расселись вокруг него. Комиссар коротко рассказал о событиях прошедшей ночи – об Эмиле, о происшествии на ферме, о больнице, о собаке.

– Вы знали, куда он направился? Почему же вы тогда не избавили меня от этой беготни? – сердито спросила Ретанкур.

– О собаке я вспомнил много позже, – соврал Адамберг. – Когда пришел врач Воделя.

– А какая нам польза от этого доктора? – поинтересовался Жюстен своим тонким голосом.

– В данный момент он ничего не говорит нам о Воделе, а мы ничего не говорим ему об убийстве. Он ссылается на профессиональную тайну, мы – тоже. И ни одна из противоборствующих сторон не намерена уступать.

– Тайны больше нет, противоборство окончено, – едва слышно произнес Керноркян.

– Впрочем, кое-что он все же сказал. По его словам, у Воделя были враги, но, скорее всего, вымышленные. Доктор знает больше, чем говорит. Это опытный врач, он сумел вправить вывихнутую челюсть так, чтобы можно было сосать.

– Кому? Воделю?

Адамберг не ответил Эсталеру, даже не посмотрел в его сторону: иногда у комиссара возникало впечатление, что Эсталер задает такие вопросы нарочно. Зато он взглянул на Мореля – тот быстро что-то записывал в блокнот. Адамберг давно заметил, что Морель записывает все ляпы Эсталера, чтобы потом выбрать самые лучшие, для коллекции. Комиссар находил это увлечение небезобидным. Перехватив его взгляд, Морель поспешно закрыл блокнот.

– А где находился Пьер-младший, когда стреляли в Эмиля? Он точно был в Авиньоне? Это проверено? – спросил Вуазне.

– Мордан связался с авиньонскими легавыми. Но они заявили, что у них есть дела поважнее, и в итоге упустили время.

– Черт, он должен был надавить на них.

– Он пытался, – резко сказал Адамберг. Ему хотелось защитить Мордана, чья голова плыла по воздуху, словно воздушный шарик. – Гардон говорит, из лаборатории пришли результаты экспертизы. Что в них?

Данглар автоматически поднялся с места. Никто не мог вкратце суммировать научные данные так, как это делал майор с его безотказной памятью, обширными знаниями и гибким умом. Второй визит в Англию прямо-таки возродил Данглара: сейчас у него была почти правильная осанка, почти свежий цвет лица, почти бодрый вид.

– Согласно заключению экспертов, труп был расчленен приблизительно на четыреста шестьдесят фрагментов, из которых примерно триста измельчены до состояния крошек или кашицы. Для расчленения преступник пользовался как топором, так и пилой, укладывая фрагменты тела на деревянную колоду. В пробах, взятых с места преступления, обнаружены микроскопические щепки, явно разлетевшиеся из-под топора, и деревянные опилки, неопровержимо свидетельствующие об использовании пилы. Та же колода применялась и при размозжении твердых фрагментов. Частицы слюды и кварца, обнаруженные в мягких тканях, указывают на то, что преступник, положив фрагмент тела на колоду, накрывал его сверху обломком гранита, по которому ударял дубиной. Такой усиленной обработке подверглись все суставы, щиколотки, запястья, колени, локти, головки плечевых и бедренных костей, зубы, превращенные в порошок, и кости ступней. Были также раздроблены кости больших пальцев ног, однако фаланги остальных пальцев на ногах, от второго до пятого, остались целыми. Меньше всего пострадали кисти рук, за исключением запястья, а также обломки длинных костей, подвздошная кость, седалищная кость, ребра и грудная кость.

Адамберг успел понять далеко не все: он поднял руку, пытаясь остановить этот словесный поток. Но Данглар, ни на кого не обращая внимания, вдохновенно продолжал:

– Части позвоночника подверглись различной обработке в зависимости от их расположения: крестцовые и шейные позвонки пострадали значительно сильнее, чем поясничные и спинные. От двух первых шейных позвонков практически ничего не осталось. Подъязычная кость и ключицы остались почти целыми.

– Стоп, Данглар, – скомандовал Адамберг, заметив растерянность на лицах подчиненных: некоторые даже перестали слушать. – Сейчас мы это нарисуем, и всем все станет ясно.

Адамберг замечательно рисовал: он умел несколькими небрежными, уверенными штрихами изобразить что угодно. Он часто и подолгу делал зарисовки, либо стоя, в блокноте, либо сидя, на листе бумаги, положенном на колено, когда тушью, а когда свинцовым или угольным карандашом. Его эскизы валялись в Конторе повсюду – в повседневной суете он оставлял их где попало. Некоторые поклонники комиссара тайком подбирали их и хранили у себя: так поступали не только Фруасси, Данглар и Меркаде, но даже Ноэль, хотя он ни за что не признался бы в этом. Адамберг быстро нарисовал на чертежной доске очертания человеческого тела и скелета, спереди и сзади, и передал Данглару два фломастера:

– Отметьте красным наиболее пострадавшие части, а наименее пострадавшие – зеленым.

Данглар наглядно продемонстрировал то, о чем только что рассказал, и вдобавок еще густо заштриховал красным череп и половые органы, а ключицы, уши и ягодицы – зеленым. Когда рисунок сделался цветным, стало очевидно, что убийца одни части тела уничтожал, а другие оставлял нетронутыми отнюдь не по случайному выбору, а руководствуясь некой чудовищной, одному ему понятной логикой.

– Внутренние органы также подверглись различной обработке, – продолжал Данглар. – Преступник не проявил интереса к кишкам, желудку и селезенке, легким и почкам. Зато он потратил много сил на печень, сердце и мозг, часть которого была сожжена в камине.

Данглар нарисовал возле мозга, сердца и печени три ведущие наружу стрелочки, как бы вырывая их из тела.

– Это уничтожение его духа, – произнес Меркаде, прервав ошеломленное молчание полицейских, чьи взгляды были прикованы к рисунку.

– А при чем тут печень? – спросил Вуазне. – По-твоему, печень – это дух?

– Меркаде не совсем неправ, – заметил Данглар. – В дохристианскую эпоху, но также и в более позднее время считалось, что в теле человека обитают несколько душ: Спиритус, Анимус и Анима. То есть дух, душа и движущее начало, которые могли находиться в различных частях тела: например, печень и сердце были вместилищами страха и волнения.

– А-а, ну тогда конечно, – согласился Вуазне.

Среди коллег познания Данглара считались неоспоримыми.

– Может быть, он разрушал суставы, чтобы тело не могло двигаться? – со своей обычной жесткостью спросил Ламар. – Как ломают шестеренки у механизма, чтобы он перестал работать.

– Если так, то почему ступни раздроблены, а руки остались почти целыми?

– Именно поэтому, – сказал Ламар. – Чтобы тело не могло двигаться.

– Нет, – возразила Фруасси. – Твоя теория не объясняет, почему большие пальцы на ногах пострадали сильнее всего. Зачем он так напустился на большие пальцы?

– Слушайте, чем мы тут занимаемся? – спросил Ноэль, вставая с места. – Зачем подыскивать этому кошмару какие-то разумные обоснования? Их не существует. У преступника был свой мотив, но нам его никогда не понять, хотя бы и приблизительно.

Ноэль снова сел на место, и Адамберг кивнул в знак согласия.

– Как у того типа, который съел шкаф.

– Верно, – согласился Данглар.

– Зачем он съел шкаф? – спросил Гардон.

– А неизвестно. И в этом вся проблема.

Данглар прикрепил к доске чистый лист.

– Что еще хуже, – продолжал он, – убийца не оставил измельченные фрагменты где попало. Доктор Ромен был прав: они разбросаны по комнате. Было бы слишком сложно рисовать их все: точное местонахождение фрагментов вы можете узнать из отчета. Однако я приведу вам пример: разрознив и размозжив плюсневые кости, убийца разложил их по углам комнаты. Точно так же он поступил и с другими частями тела: один кусочек бросил здесь, другой там, третий – подальше, а два оставшихся положил под рояль.

– Может, у него такой бзик, – предположил Жюстен. – Или заскок. Он все разбрасывает вокруг себя.

– Тут нет разумного объяснения, – упрямо повторил Ноэль. – Мы зря теряем время на все эти гипотезы. Убийца в припадке ярости изничтожает тело убитого, и какие-то фрагменты этого тела вызывают у него особое ожесточение. А почему – неизвестно. По крайней мере, на данный момент.

– Этот припадок ярости длился несколько часов, – напомнил Адамберг.

– Точно, – подхватил Жюстен. – Его гнев не утихает, и, возможно, все дело именно в этом. Убийца не может остановиться, он должен продолжать свою работу, и в итоге тело превращается в кашу. Он вроде как парень, который опрокидывает стакан за стаканом, пока не напьется до бесчувствия.

Который расчесывает укус паука, подумал Адамберг.

– Перейдем к вещественным доказательствам, – произнес Данглар.

В этот момент майору позвонили, и он удалился почти уверенной походкой, прижимая к уху телефон. Это Абстракт, констатировал Адамберг.

– Будем его ждать? – спросил Вуазне.

Фруасси заерзала на стуле. На часах было уже четырнадцать тридцать пять, время обеда, и она начинала нервничать. Все знали: одна мысль о том, чтобы пропустить обед, приводила Фруасси в состояние, близкое к панике, и Адамберг попросил полицейских регулярно устраивать обеденный перерыв, потому что уже были три случая, когда во время длительных выездов лейтенант падала в обморок от страха.